Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Коля просыпается после, кажется, лишь шестой попытки Марка разбудить его. Уокер трясет неподвижное тело, пытаясь раскачать то, при этом угрожая хоккеисту всеми самыми страшными муками. Лукашенко ворочается, ворчит и, отпихнув Марка ладонью, садится на кровати, потирая заспанное лицо с покрасневшими щеками. Друг смотрит на эту печальную картину несколько секунд, а после все же задается вслух вопросом о том, когда Коля собрался делать домашку, тем более по фармакологии, которую он сегодня, по очень, конечно же, уважительной причине прогулял. Белорус жмет плечами, кажется еще не до конца понимая масштабы вот-вот накативших проблем. За окном уже темнеет, а Марк только-только закончил. Если Коля не начнет сейчас, то ему придется горбатиться над тетрадями если не ночь, то пол ночи точно. А Коле нельзя. У них тренировка завтра с утра и их лучшему центральному нападающему нужно хорошенько выспаться. Хотя смотря на то какое Коля говно, Марк сомневается, что сон поможет белорусу прийти в себя. Скорее наоборот. Когда хоккеист окончательно просыпается, а в глазах, помимо ничего, проскальзывает мыслительная извилинка, пытающаяся сбежать потому что сегодня, да и в последнее время, ее излишне нагружали, Марк нервно вздыхает: «можешь взять мой конспект» —Коля протягивает руку, мол, давай сюда, — «он у Никиты». Повисает пауза. Спустя, кажется, вечность, Лукашенко ерошит себя по волосам, переспрашивая что он сейчас должен сделать. —Сходи к Никите, у него мой конспект по фармакологии, —начинает объяснять, как младшекласснику, Марк, —там домашки до жопы, тебе же лучше, если начнешь раньше, так не распластаешься на льду в первые секунд тридцать, —вновь молчание. —Льду? —и голову вбок наклоняет, как ребенок. —Да, Коля, завтра тренировка, —Марк всерьез начинает беспокоиться за моральное состояние друга, —пожалуйста, прекрати тупить, иди за конспектом, —Уокер трет у висков, разворачивается и падает на диван, выдыхая от усталости. Он слишком выдохся, кажется сегодня придется лечь пораньше. Намного раньше. Коля сидит неподвижно еще, может, минуту, после чего в голове что-то щелкает. «Твою мать, тренировка» —протяжно тянет хоккеист, а Марк, прикрывший глаза, усмехается. Все процессы наконец заработали, загрузка информации завершена. Поняв, что еще хоть секунда таких сидений и все полетит к чертям собачьим, если уже не летит, белорус в считанные секунды оказывается в комнате напротив. Никита называет его конченным, потому что так врываться в чужие комнаты может только конч, спрашивает че ему нужно, а когда узнает, кивает головой куда-то на кровать Мэтта. Среди срача чистая и толстая тетрадь Марка находится сразу. Коля осторожно подбирает ту, стараясь не касаться ничего, а после внутри все как-то неприятно холодеет. Уже вечер, а комната, особенно часть Мэтта, словно не менялась вовсе. —А это недоразумение где? —как можно неряшливее спрашивает белорус, дабы не выдать собственное беспокойство за младшего. —Мэтт? —уточняет Никита, словно у него тут живет еще штук триста таких «недоразумений», —не знаю, мы как разошлись, так я его и не видел, —жмет плечами Ершов, тут же отмахиваясь, —это же Мэтт, скорее всего тусуется с очередной девушкой, —Коля прям слышит, как у его собрата проскакивает в голове «очередной телкой», но они оба понимают, что так говорить может только Стивенсон, поскольку у того ни манер, ни совести. —Ну ладно, —Коля делает пауза, —я пошел тогда, бывай. —Ага. Коля хлопает дверью, выходя из комнаты, но заходить к себе не спешит. Так и стоит с тетрадью Марка в одной руке, в другой мельком смотря на время. Не видел, говорил? Странно. Мэтт не большой любитель сваливать днем и не приходить под вечер, Стивенсон скорее из того типа, что уходят ночью и возвращаются под утро. Что-то тут нечисто, что-то заставляет Колю начать беспокоиться за их младшего. Тот хоть и придурок, коих свет не видывал, но он все равно их друг. И какими бы конченными не были у Мэтта иногда мысли и поступки, Коля все равно за него переживает. Потому что они друзья, потому что, что бы не случилось, тут, в Пенсильвании, лишь они есть друг у друга. Постояв так еще минут пять и не решаясь ни пустить ситуацию на самотек, ни пуститься на поиски, Коля в итоге, из двух зол выбирает то, что для него правильно. Он шикает себе под нос «черт», и, так и не занеся хотя бы тетрадку в комнату, быстрым шагом направляется на лестницу, а затем и вовсе выходит из кампуса. Правда сцене как из фильма, где главный герой выбегает из здания и оглядывается в поисках своей ускользающей надежды—или же девушки, кто какие фильмы смотрит—воплотиться в жизнь не удалось. Лукашенко замечает Мэтта еще тогда, как подходит к дверям. Через витражные окна рожу канадца он узнает, будь она размытой в разных цветах, или опухшей после очередной пьянки, которые Мэтт зовет вечеринками, но таковыми те не являются. Белорус выходит из кампуса, ежится, от прохладного ветра, гуляющего по территории, и делает несколько шагов, зная, что Мэтт заметил его. Сидит на скамейке, раскинув ноги, и ждет. Кого или чего—Коля сейчас и узнает. Первое, на что хоккеист обращает внимание—пустая, смятая пачка, брошенная мимо мусорного ведра, и целую гору окурков под кроссовками канадца. Мэтт откашливается так громко и, Коля видит, болезненно, что вот-вот выплюнет свои легкие. Белорус подходит ближе, но не спешит садиться. Между друзьями происходит немая напряженная сцена. Стивенсон хмыкает побледневшими губами, смахивает белый пепел с чудом уцелевших джинсов, зачесывает темную кучерявую копну назад, и открывает рот. —Зачем пришел? —как только Коля слышит этот вопрос, самые худшие опасения подтверждаются—Мэтт выкурил всю сраную пачку. Как его сердце вообще выдержало, а легкие еще дышат? Канадец принимает молчание за игнор, цыкает и собирается встать и свалить, но в глазах темнеет, поэтому приходится сесть обратно и вдохнуть свежего воздуха. Видимо легким надоело дышать едким дымом. —Ты…— «серьезно выкурил всю пачку, ты долбоеб?» —вертится на языке, но почему-то Коля не произносит это вслух. Возможно дело в том, что Мэтт выглядит как школяр, знающий решение своих проблем лишь в одном—в курении, —как… —Давно я тут сижу? —заканчивает за него канадец, давя из себя грустную ухмылку. Лукашенко кивает, —несколько часов, возможно, —Мэтт пожимает плечами, все-таки вставая со своего места. Как только в руках друга мелькает очередная пачка, Коля начинает всерьез беспокоиться. —Мы думали, ты у Евы, —Мэтт щелкает зажигалкой, убирая пачку с рукой в один из карманов. Коля смотрит в его практически разъезжающиеся в разные стороны глаза и надеется, что второй раз за сегодня ему не придется оказывать первую помощь. —У Хуевы, —огрызается Стивенсон, —пошла она, —пепел сыплется на бережно посаженные цветы, но Мэтту насрать. Коля вздыхает. Ладно, кажется друг не в самом лучшем расположении духа. —Поссорились? —младший бросает на него настолько красноречивый взгляд, что Коле захотелось поднять белый флаг и сознаться во всех своих грехах. А раньше так делать мог только он, —что-то случилось? —Мэтт делает очередную затяжку, прищуриваясь. Кажется, это уже стало для него болезненным, —Мэтт? —упомянутый отхаркивается на все тот же бедный цветок, вздыхает и бросает окурок куда-то в сторону, приобнимая себя одной рукой. —Может ну его? —отчего-то тихо спрашивает парень, опуская глаза в пол. Коле не нравится то, как отчаянно это звучало. —Ты о чем? —Обо всем, —Мэтт поднимает глаза, но на Колю не смотрит, —обо всем этом, —канадец всплескивает руками, —медицина…—канадец вновь усмехается той самой, граничащей с истерикой, усмешкой, —я подумываю отчислиться.