Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Утерев слезы и рвано вдохнув ненавистного воздуха, Бэррон, покрасневшими от слез глазами, смотрит во встревоженные глаза своей пушистой любимицы и вдруг неожиданно начинает истерично хохотать. «Ты выглядишь как я» —Виктория непонимающе моргает, дергая ушком, а Бэррон ложится на кровать спиной и устремляет взгляд в потолок. Вот он и попался. Спал и видел, как больше никогда не вернется сюда—разве что только на несколько недель, и то ради мамы—а его взяли, схватили за горло и швырнули вглубь тюрьмы под названием «притворство семьи Трамп». Все делают вид, что все хорошо, словно глава семьи, дома и страны не давит морально на своих жену и младшего сына, все просто закрывают на это глаза потому что понимают—против их слова найдется миллиард. Кошка укладывается рядом с хозяином, а Бэррон подмечает, как кончик ее хвоста дергается, пытаясь скрыть то, что мохнатой красавице хочется поиграться. Это мило, учитывая то, что Виктория уже давно не котенок, она, скорее, женщина в самом расцвете сил, и все равно ей очень нравится играть с Бэрроном. —Ладно, —внезапно выдыхает Трамп, осторожно приподнимаясь со своего места, —не будем о грустном, пойдем посмотрим, может найдем что поделать, —Виктория тут же подрывается и в несколько прыжков оказывается возле двери. Бэррон усмехается с того, что она лишь ему показывает свою игривую и нетерпеливую сторону. На людях Виктория—сама строгость и грациозность. Знали бы люди, что это белоснежное создание обожает валяться в грязи—закрыли бы себе уши и стерли память, от того, сколь безумно это звучит. Но так и есть. Порой Виктория ведет себя как собака…щенок…очень маленький щенок. Они вдвоем проходят довольно длинный коридор, спускаются вниз, в громадный холл, где эхо такое, что уши закладывает. Там же и находится, почти в самом углу, загнанный мячик победительницы. Виктория бежит за гремящей игрушкой, из-за которой кое-где поцарапаны дорогущие полы, а где-то стены, вцепляется в нее зубами и спешит к своему поврежденному хозяину. Бэррон называет ее дурочкой и говорит, что кошки не должны таскать вещи в зубах. Невольно, почему-то, опять, вспоминается Коля. У него ведь собака, если Бэррон помнит. Тоже белая, но меньше, как там они называются…шпиц? Трамп усаживается на прохладный пол, вздыхая. Вот только сейчас мыслей о Коле ему не хватало. В тюрьме думать о свободе, ха, Бэррон, ничего глупее и быть не может. Виктория громко мявкает, обращая на себя внимание. Мячик выпадет из пасти и с грохотом стукается о пол, тут же отъезжая куда-то в сторону. Бэррон вздрагивает, стоит мячику прекратить свои шумные движения, но он тут же успокаивается, понимая, что игрушка остановилась из-за выемки в полу. Трамп неловко выдыхает, понимая, что только что в голове промелькнула мысль о том, что, если бы мячик остановился из-за, допустим, отцовских ботинок, у Бэррона бы случилась истерика. Но нет. В этом доме заняты буквально все и никому нет дела до подростка, сидящего с загипсованной рукой на полу. Виктория, ткнув хозяину в ногу лапой, мявкает и бежит за мячиком, пока Бэррон, кряхтя, встает с пола. Все же стоит вернуться, или хотя бы уйти в гостиную, там мягкий ковер и теплее, да и атмосфера там как-то поприятнее, нет этих напыщенных высоченных потолков и широких колонн. Вместе с кошкой, уверенно перемещающейся на мягких подушечках с игрушкой в зубах, Бэррон доходит до резервной гостиной. Она небольшая, но в ней очень много вещей, что дает ощущение заполненного пространства: огромный кофейный столик из черного дерева, громоздкие, неподвижные диваны с атласной обивкой, пошитые золотым по краям, махровый ковёр, сервант с семейным фарфором, книжные стеллажи и угловые комоды, а также несколько цветковых в горшках и зашторенные окна, вид которых выходил на заднюю часть Белого Дома. Отсюда Бэррон мог спокойно увидеть черный вход, через который обычно сбегал, будучи семилетним мальчиком с нормальной семьей. Теперь та дверь держится на кодовом замке и через нее в резиденцию приезжает отец, когда не хочет светиться публике. Вздохнув, Бэррон оборачивается на устроившуюся на диване Викторию. Кошка гоняет позвякивающий мячик меж лапок, краем глаза посматривая на младшего Трампа. Парень облокачивается о стену, занавешивая шторы окончательно, после чего садится на неудобное кресло и откидывает голову назад. Рука неприятно пульсирует, но как бы Бэррон не старался, игнорировать это просто невозможно. Кажется, он слышал что-то про пластину. То-есть, его руку буквально собрали. Трамп нервно дергает уголком губ. Он надеется, что после этого он сможет вновь рисовать. Кстати о рисовании. Раз уж он застрял тут на какое-то время, стоит сходить на третий этаж. Когда он уезжал, мама сказала, что все-таки смогла надавить на отца и он разрешил вернуть третий этаж на полное пользование Бэррону. Вспомнив об этом, парень встает со своего места. Виктория вслед за ним. На этот раз свой мячик она оставляет в этой гостиной. Видимо знает, что сюда она если и вернется, то только одна. Пока идут, Бэррон, кривовато улыбаясь, извиняется перед своей домашней любимицей, говоря, что он немного не в том настроении, чтобы возиться с ней, да и он раненый, так что это может плохо кончиться. Виктория отвечает ему мурком под ноги, а после ускоряется, как бы показывая, что доберется до третьего этажа первее. Бэррон смеется, поддается своей пушистой подруге, и они на перегонки бегут к запасной лестнице, что упирается в отдельный, третий этаж. Пока бегут, Бэррон чувствует себя странно, но ему довольно легко. Дурачество—это его главная черта характера, в душе он все еще ребенок, которому дайте волю, и он будет смеяться дни напролет. Тут у Бэррона эту волю забирают, а вот Коля отдает ему даже больше. У младшего Трампа застывает ком в горле от этих мыслей. Он, конечно же, добегает первее, вот только радости эта победа ему не приносит. Бэррону нужен его телефон. Ему нужно написать Коле, сказать, что с ним все в порядке, воспроизвести у себя в голове все то, что его защитник ему напишет и задохнуться от переполняющих чувств внутри. Бэррону просто нужно почувствовать любимую тяжесть на себе, крепкие руки, широкие плечи, что обычно покрываются мурашками, когда Трамп их касается, прильнуть щека и щеке и хихикнуть, что Коля, как всегда, очень и очень теплый. Это невозможно. Собственные мысли уже потихоньку начинают раздражать. Особенно тем, что Бэррон не может взять и перестать думать о Коле. Вздохнув, Трамп осматривается. Этаж пустой и тихий, а ведь покидал его Трамп с криками и истериками. Кажется, если прислушаться, где-то на затворках сознания он все еще сможет услышать, срывающееся: «папа, не надо!» —и хруст ломающегося напополам холста. По рукам вдруг проносится холодок из прошлого. Бэррон проводит пальцами по периллам, вдыхая холодный запах. Весь третий этаж пропитан болью. Виктория опасливо осматривается по сторонам. Ей не нравится тут находиться, она чует все то, что испытывал маленький Бэррон тогда. Он тоже слышит, как он беспомощно плачет над своими разорванными в клочья рисунками. Глаза застилает белесая дымка, но как бы тяжело Бэррону не было, он все равно идет вперед. Перед ним открывается просторная, светлая комната, на полу которой все еще можно разглядеть давнишние следы последнего пребывания младшего Трампа тут; на стенах, неровными линиями, выведены, напоминающие покосившиеся машинки, кляксы—возможно, это были одни из первых рисунков Бэррона—зеленая лужайка и домик с солнцем. Иронично, ведь это именно то, что рисуют дети—какой-то, пришедший первый на ум, бред. «У тебя нет к этому способностей» «Твои навыки улучшились?» Все смешивается. Эта не та комната, где стоило бы предаваться воспоминаниям, но это именно та комната, где они отчетливее всего врезаются в воспаленный мозг. Перекошенное лицо отца, когда он узнает об увлечении Бэррона и Коля, который по-настоящему восхищается его не такими уж и восхитительными рисунками. Трамп прижимается к стенке и сползает на пол. Дышать тяжело. Виктория рядом начинает мельтешить перед глазами, взволнованно помявкивая, как беспомощный котенок, но у Бэррона немеет все тело, он не может даже попробовать успокоить свою кошку, у него даже здоровая рука отказывается функционировать. Первое восторженное «ого!» сменяется последним выкриком и оглушительным плачем. Все его холсты, все краски, кисточки и, боже правый, акварельные мелки, подаренные мамой—все было отправлено в утиль, а мольберт, привезенный Дональдом младшим откуда-то из холодной страны—Швеция или Норвегия, Бэррон не помнит—поломан и отвезен в загородную резиденцию—последующим летом Бэррон наблюдал, как его части сгорают вместе с мусором. С ним же сгорало и все детское внутри Бэррона. Кое-как стерев нескончаемую влагу с щек здоровой рукой, Бэррон пробует встать с пола. Получается из рук вон плохо, но все-же получается. Комната так и напоминает Бэррону о том, каким он был ребенком—игривым и непослушным. Трамп проходит чуть дальше, замечая на полу те же пятна, что и в собственной комнате, от красок. Эту комнату не трогали, Бэррон знает это. Не трогали потому что буквально целый этаж запечатал душу маленького ребенка и остался ею. Она пропитана страданиями и именно поэтому собственной кошке тут неуютно находиться. —Я так и знала, что ты здесь, —Бэррон пугается, вздрагивает и отшатывается, чуть ли не прикладываясь головой о стоящий шкафчик на котором раньше стояли рисовальные принадлежности. Трамп, загнанно дыша, поворачивается и тут же резко выдыхает: «Напугала» —прости, прости, —Бэррон усмехается своей же пугливости, а затем слышит, как по полу проносится цокот каблуков с коротким интервалом. Трамп не успевает ничего сказать, как его уже принимаются удушающе обнимать, а в нос ударяет дорогой сладковатый парфюм. Тиффани ни капли не изменилась—она все еще выглядит как самая прелестная кукла. Бэррон подмечает подведенные серые глаза с каре-зеленоватым отливом возле зрачка и то, как все же похудели округлые черты сестринского лица. Возможно, совсем слегка Тиффани и изменилась, —а ты подрос, братишка, —смеется она, взъерошивая Бэррону светлую копну волос. Правда для этого ей приходится чуть привстать на носочки, но младший Трамп сделает вид, что не заметил этого, —как твои дела? —спрашивает она, смягчая свой радостный тон. Тиффани осторожно проводит тыльной стороной ладони по щеке брата, другой рукой убирая завитые пряди за спину, —ну, помимо этого, —девушка глазами указывает на загипсованный локоть в фиксаторе. Бэррон несдержанно смеется. —Порядок, —пожимает он здоровым плечом, —не знаю, сколько меня еще тут продержат, —настроение в комнате после этой фразы резко меняется. Тиффани смещает ладонь брату на плечо, серьезно продолжая. —Бэррон, я волнуюсь. —Все волнуются, Тиф, —вздыхает парень, —ты и мама, —усмешка, —даже Виктория, —пауза, —волнение все равно ничего не изменит, —Тиффани вдруг резко тянет Бэррона на себя, сгребая его в осторожное, но крепкое объятие. —Мне жаль, братишка, —Бэррон обнимает ее так крепко, как только может. Он знает, что их встреча с Тиффани совершенно случайна—она редко появляется в Белом Доме—но это, пожалуй, одна из тех случайных встреч, которые Бэррону приятны. Они пообщались еще совсем немного скорее ни о чем, чем о чем-то конкретном. Тиффани рассказала о проводимой недавно фотосессии для какого-то журнала, спросила видел ли Бэррон выступление Иванки по случаю какого-то мероприятия, но младший лишь помотал головой, да похмыкал на все восхищенные речи Тиффани о внешнем виде старшей сестры. Напоследок она спрашивает, на секунду забывшись, у себя ли находится их отец—она называет его «папа» —а после тушуется, извиняясь перед братом за несдержанность. Трамп младший зачесывает длинную челку назад: «ничего» —сухо отвечает он, понимая, что такие отвратительные отношения сложились у главы государства только с ним, с остальными своими детьми он довольно сдержан, даже иногда показывает свою отцовскую, любящую сторону. Тиффани мельком глядит на часы, болтающиеся на тонком запястье: «мне уже нужно бежать» —она вновь порывисто приобнимает Бэррона, взъерошивает его по волосам и бросает напоследок, что надеется еще повидаться с младшеньким до его отъезда. Бэррон провожает ее взглядом и думает лишь о том, что он хочет исчезнуть отсюда как можно раньше. Не назло Тиффани, ни в коем разе, просто она в очередной раз напомнила Трампу о том, что он тут чужой. Виктория, что до конца разговора сидела молча в уголочке, помуркивая трется о ноги хозяина, прося уже уйти наконец из этого пропитанного душным воздухом места. Бэррон со своей защитницей соглашается—у него нет ни настроение, ни моральных сил оставаться тут еще хотя бы секунду. Вернувшись к себе в комнату, Бэррон выпускает кошку в коридор, захлопывая за ней дверь, и остается совершенно один. Если Виктория и вернется, то только ближе к вечеру, ей всегда нужно побыть одной после общения с людьми. И хоть Бэррон с ней не игрался как обычно, изменять своим привычкам Трампы не привыкли, а Виктория больше Трамп, чем тот же самый Бэррон, это факт. Оставшись наедине с самим собой, Бэррон решает совершить самую огромную ошибку в своей жизни—порисовать. В этом доме любые попытки в творчество легли под замок еще несколько лет назад, но сейчас ведь Бэррон один. У мамы дела, Тиффани, скорее всего, заболтает отца на некоторое время, как она умеет, а у кошки отдых от хозяина; Бэррон один в комнате, а значит он может нарушить правила. И никто ему ничего не скажет. А если и скажет, то тоже ничего страшного, Бэррон ведь уже миллиард раз слышал о том, что он ничтожество и самая глупая и несоизмеримая погрешность в семье. Он уже привык. Правда, решить-то Бэррон решил, а вот осуществить—это уже другой вопрос. Мало того, что у него из собственных вещей лишь старые школьные тетрадки и хорошо заточенные простые карандаши средней мягкости все поголовно, так еще и тот факт, что Бэррон переученный левша, а правая рука немного не в состоянии, рушит все планы. Ладно, хрен с тетрадями и карандашами, левая рабочая рука—главная проблема. Бэррон вытаскивает наполовину исписанную тетрадку из ящика, берет первый попавшийся карандаш и залезает к себе на кровать, пододвигаясь ближе к высокой деревянной спинке из светлого дерева. Та немного шатается, из-за чего спинка сталкивается со стенкой и до ушей доносится тихий стук, сопровождающийся тихим скрипом. Бэррон замирает, а после повторяет свои махинации несколько раз. Тут же в груди поселяется смешинка, младший Трамп прикрывает рот и практически неслышно хмыкает. Они бы точно не занялись сексом на кровати у Бэррона, она слишком скрипучая и выдала бы их в первые же секунды. Щеки заливаются краской, Бэррон одергивает себя, шумно выдыхает и пытается вывести несколько ровных линий—хотя бы сделать набросок для будущего рисунка. Получатся, мягко говоря, плохо. Линии разной толщины из-за того, что у Бэррона дрогает рука, да и вообще те какие-то кривые и словно бьются в эпилептическом припадке прямо на клетчатых страницах. В итоге Трамп психует, отставляет тетрадь с карандашом, который, при столкновении с прикроватной тумбочкой совершенно без зазрения совести полетел вниз и закатился под кровать, откидывает голову назад и всматривается в потолок. Если все его дни тут будут такими, он свихнется уже на третий. Бэррон старается не думать о том, как там Коля, иначе он свихнется уже сегодня, минут через десять после таких размышлений. Проще вообще не думать. Проще наглотаться снотворного и уснуть. Может так дни пролетят быстрее, или отец сжалится над ним—хотя это что-то из области фантастики. Впрочем, главное, чтобы он не вспомнил о своих «методах наказания» и не заставил Бэррона опять читать эти заумные, наискучнейшие книжки про развитие бизнеса, экономику и еще какую-нибудь политическую муть. Музыку, что ли, послушать? Но у Бэррона все еще нет телефона, а компьютер ему противопоказан—так сказала отец лет шесть, а может и больше, назад. Бэррон даже готов в шашки или что-то вроде сыграть. Ему уже смертельно скучно. Комната огромная, но толку от нее совершенно ноль. Мысли прерывает стук в дверь. Трамп лишь поворачивает голову, ждет, пока тот повториться, а после дверь в его комнату щелкает и к нему заходит мама. Она спрашивает не хочет ли Бэррон посидеть с ней. Трамп, для вида, спрашивает зачем, на что Мелания, пожав плечами, говорит, что ей одной в кабинете скучно, а по Бэррону итак видно, что он готов на стены лезть от скуки. Поразмыслив с секунду, Бэррон кивает, встает с постели, и они вместе с мамой отправляются в ее кабинет. Вообще Бэррон часто бывал у нее в кабинете в детстве. Ну как бывал…это было его убежище. Он прятался от криков отца и устрашающих замахов огромных кулаков. Мамин кабинет казался непреступной крепостью, поскольку это было единственное место, куда отец не заходил без стука или личной просьбы. Это была их с мамой отдельная комната, где они могли смеяться несдержанно, подшучивать друг на другом, не боясь, что на них косо посмотрят или, что происходило чаще всего, попросят прекратить дурачиться и вернуть себе серьезное лицо. Просторный кабинет стал новым миром для двоих человек и одной, тогда еще маленькой, кошки.