Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Бэррон не помнит с какой быстротой и точностью стрелы, пронзающей мишень, пролетел день, не помнит, как его мутило от боли и как мир перед глазами крутился, вызывая лишь тошноту, комкающуюся в горле, не помнит, как кошка скреблась в комнату чуть ли не целый час, он вообще ничего не помнит, особенно того, как отец пару раз заходил к нему и что-то спрашивал, или не спрашивал, Бэррон не мог поднять головы, ее словно налили свинцом. Хотелось сжаться в комочек, надеясь, что пульсирующая боль в руке прекратится хоть на секунду. Но она лишь усиливалась, рвала на части, срывала с ресниц горькие слезы, а с губ рваные вздохи, смешанные со стонами, полные отчаяния и просьбами маму прийти как можно быстрее. Сидя на полу, возле все той же тумбочки, возле которой его бросили, на протяжении уже нескольких часов, практически полдня, если не больше, в воспаленном от боли мозгу Бэррона начали всплывать совершенно разные, непонятые и временами ужасающие картины. Бэррону казалось, что Коля не ждет его, что, если он приедет, хоккеист даже не взглянет на него. Трамп стирает дрожащей рукой горячие слезы и просит Колю перестать игнорировать его, потому что ему больно. Тут же картина сменяется другой, окуная лихорадочно дрожащего побитого котенка в чан с кипятком. Раз за разом в голове возникает шум разлетающихся альбомных листов, а треск холстов напополам сродни тому треску, что Бэррон ощущает у себя в гипсе. Или ему кажется. Перед глазами тот яркий, зазывающий и словно насмехающийся над мальчишкой сгусток пламени, разожжённый его мольбертом; рука отца на голове Тиффани, ни капли не заинтересованный ее рассказом взгляд; громкий смех, когда Иванка рассказывает о каких-то очередных успехах в бизнесе и ее сладкий, тошнотворный аромат дорогущих духов, которые Бэррон просто терпеть не мог; Дональд младший и Эрик, даже не смотрящие друг на друга, вечные конкуренты внутри семьи, не пожимают никогда друг другу руки; холодный взгляд всех старших, за исключением Тиффани, когда в комнату входит сонный Бэррон, спрашивая у мамы где она оставила его любое печенье с шоколадной крошкой. Когда Бэррон болел это было его любимое лакомство. Иванка, Эрик, Дональд—смотрят как на чужого или на расхлябанного, потрепанного временем медведя, с которым уже никто никогда не захочет играть. В воздухе не пахнет, а воняет черной завистью, стоит первой леди тут же подняться со своего места, потрепать Бэррона по макушке и увести в комнату, параллельно спрашивая не нужно ли сыну еще что-нибудь. Бэррон не виноват в том, что главное достижение его братьев и сестры — это принятие и уважение собственного отца. Для них с Тиффани главными людьми в жизни всегда оставались мамы. Именно поэтому в такой величественной семье Трамп эти двое были белыми воронами. Просто потому что они имели больше чувств, чем все остальные. Наверное, они пошли в своих матерей, это даже к лучшему, вырастать мудаками, помешанными на собственной выгоде, не очень хотелось. Скрип двери кажется таким долгим и противным, что Бэррону захотелось разозлиться и крикнуть, чтобы перестали над ним издеваться, но все, что он может, это неопределённо мотнуть головой и вновь отключиться на короткое время. В чувства его приводит прохладное прикосновение к собственному лбу и тихое, еле слышимое собственное имя, произнесенное слабым, уставшим голосом. —Мам? —У тебя температура, —она хочет было дотронуться до его руки, которую он прижал к себе и ни в какую не хотел отпускать, —Бэррон, ру… —Мне больно, —не выдерживает парень. Из глаз так и хлещут слезы, все пытаясь смыть с собой ощущение беспомощности, но оно лишь возрастает, —я не чувствую руку, мам, я хочу обратно, отвези меня обратно! —Мелания гладит сына по волосам, ее брови сдвигаются, но дрожь ладони выдает ее с потрохами. Бэррон воет куда-то себе в ноги о том, что он устал тут находиться под постоянным гнетом, он устал чувствовать себе ошибкой природы и ждать, пока ему дадут очередное задание, чтобы хоть как-то отмыть от себя въевшееся клеймо ненужного, лишь мешающегося под ногами таракана. —Солнышко. —Пожалуйста, —задыхаясь умоляет Трамп, хватаясь за мамину вельветовую кофту, —отвези меня обратно, я хочу к Коле, —Бэррон не выдерживает, ревет в три ручья, утыкаясь матери в живот, —я не хочу больше видеть его, я ненавижу его, —шепчет он побледневшими губами, а после отстает от помокревшей ткани и кричит, срывая голос, —ненавижу! —Бэррон, тихо! —мама шикает на него, подносит ладонь к губам и лихорадочно осматривает мертвецки бледное лицо сына. У него горячка, ему срочно нужно либо ко врачу, либо… —Мама, —Бэррон трогает ее щеку пальцами, смазывая лишний слой тональной основы, —почему мы должны страдать? —Мелания вбирает в легкие побольше воздуха, накрывая ладонь сына своей, —давай уедем, сбежим, все, что угодно, давай просто будем счастливы… —Солнышко…—первая леди произносит это, чуть ли не плача. —Ты отвезешь меня? —В аэропорт? —зачем-то уточняет она, осторожно убирает холодную ладонь от своего лица и вставая с места. —Аэропорт…—вторит ей Трамп, уже сам не понимая, что несет, —зачем в аэропорт? —Поедешь обратно? —ее голос такой далекий, но такой близкий одновременно. Ее вельветовая кофта маячит перед глазами, кажется она что-то ищет, что-то собирает. —К Коле? —бесцветным голосом, на грани отключки, вопрошает парень, добавляя, —в столе, мам. —К Коле, да, —она промаргивается, не давая влаге выступить на глаза, —ты достаточно настрадался, с меня хватит. —А ты? —Я? —Да, поехали со мной. Мама подходит, наклоняется и целует в лоб, задерживая прикосновение всего на какие-то жалкие секунды. —В другой раз, солнышко.