Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Коля возвращается в кампус и не понимает рад он этому или нет. С одной стороны, его встречает все так же лежащий в отключке Бэррон, с другой, каждый пройденный глазами миллиметр тела Бейкера напоминает Коле о том, что он сделал, заставляет все те подавленные чувства вновь вырваться наружу, напасть, разорвать в клочья. Марк сегодня не вернется. Это Коля понял, когда Уокер только взял в руки свой мобильник. Как всегда в своем репертуаре. Коля не понимает, что творится у друга в башке и его немного, совсем каплю, раздражает тот факт, что в отличие от него, Уокер прекрасно понимает Колю и его состояние. Хорошо еще, что не крутится рядышком, как курица-наседка, иначе Коля бы взвыл. Да, возможно, ему не хватает поддержки, опоры конкретно сейчас, но вот он рядом с Бэрроном, он может дотронуться до него и почувствовать совсем легкое беганье мурашек по любимым узким запястьям. Бэррон все равно отвечает ему, даже будучи в таком состоянии. Случилось бы все это, будь Коля обычным пацаном, а не скрытым сыном президента, на которого полунивера возложила такие надежды, словно он первый полетевший в космос человек? Наверное нет. Коле бы тогда вряд ли хватило собственной уверенности, он бы только сделал хуже. Сейчас он смирился с тем, кто он есть, он просто такой, какой получился, какой вырос и как выучился. Да, в чем-то Коля может и лучший, но в отношениях он точно полный неудачник. Просто…этого бы всего не случилось, если бы они тогда не поссорились, если бы они нормально поговорили, это ведь Бэррон, Коля уверен, его котенок бы объяснил в чем дело, и они бы решили его проблему вместе, но теперь. Теперь Бэррон лежит с собранной во второй раз рукой, а Коля чувствует себя как никогда паршиво. Вот где его воспевания не помогут—в собственных отношениях. Никакой он не номер один в них. Если бы это было так, Коля бы ни за что не позволил случится всему тому, что случилось после их ссоры. Он бы и ссору ту не допустил. Почему просто нельзя было взять и сказать, что ему нужно слетать домой, родители там соскучились или еще что-то, почему он вообще с цепи сорвался на ровном месте? Да, Бэррон не прав, но Коля не прав тоже, что накричал, что уехал без объяснений. Все полетело по встречке как раз после той самой поездки, в этом Лукашенко не сомневается. Она стала отправной точкой. И почему нельзя вернуться на пару месяцев назад, втащить самому себе и рыкнуть, что на Бэррона нельзя кричать. Да, они практически одного роста и телосложение у них более-менее одинаковое, но Бэррон просто морально гораздо слабее, чем Коля. Бэррон просто котенок. А Коля долбоеб. Самоунижение никаких положительных эмоций не дало. Чего и следовало ожидать. Коля на самом деле подумывал готовиться к предстоящим экзаменам, поскольку до них еще будут миллиард контрольных и проверочных, дабы студенты не провалили их и не понизили преподавательский рейтинг. А еще Лукашенко уверен, что некоторые на него насядут и будут пытаться выкачать сок, как из кактуса. Только вот Коля не кактус и не ссаная береза, чтоб сок из него качать. Коля даже не дергается, когда на него туша Мэтта наваливается, тем более он не прогнется под чьими-то усмешками и язвительными замечаниями. У Коли есть оружие и явно расшатанная в последнее время нервная система. Неплохой набор. Белорус хмыкает самому себе, присаживается рядом с кроватью Уокера, стаскивая со своего стола учебник по хирургии, облокачивается спиной так, чтобы лопаткой он мог чувствовать слабое прикосновение пальцев Бейкера, открывает книгу и пропадает. Хирургия—третье по счету после Бэррона и хоккея, что по-настоящему может отвлечь его; поскольку Бэррон сейчас не может как обычно фыркнуть ему что-то под ухо и засунуться в крепкие руки, а хоккейная тренировка только завтра, остается один, не менее хороший вариант. Им Коля и займется. Лучше, чем постоянно думать о том, что он сделал не так и к чему это все привело. Иногда нужно отвлекаться.

***

Проходит час, два, или шесть, Коля не понимает. Делает пометки на полях, чтобы не забыть потом подойти к преподавателю и переговорить насчет тех или иных непонятных или не совсем понятных ему предложений. Лукашенко доходит практически до половины учебника, когда откладывает тот. Хирургия у него на третьем месте не потому, что она вынуждена ему нравиться, а потому что заумные термины, которые Коля, вообще-то прекрасно понимает, иногда больше отвлекают, чем сосредотачивают. Белорус откладывает учебник на стол, поднимается с пола, оглянувшись на Бэррона, после чего решает сходить в душ. Ему нужно остудить голову и тело. Что больше в остужение нуждается он не знает, но все равно забрасывает висящее на спинке стула полотенце, осторожно гладит Бэррона по волосам и направляется в душ, надеясь, что за то время, что он проведет в ванной, с Бэрроном ничего не случится. Вода не помогает. Уже в который раз Коля убеждается в этом. Теплые струи что обволакивают все тело, старые царапины, что давно уже лежат на теле, как некие белые отпечатки лап, все, буквально даже душный воздух, испарения в кабинке, все в этом сраном мире напоминает ему о Бэрроне. Бейкер завладел всеми его мыслями, о чем бы он не думал, он всегда придет к Бэррону. Он и правда стал для Коли кем-то важным. Домом, в этом по сути незнакомом месте, в котором он останется еще на пару лет. И Бэррон, который весь из себя такой светлый и солнечный, который пробуждает в Лукашенко миллиард нежных чувств одним лишь касанием к себе. Коля влюблялся раньше. Коля встречался с другими людьми, но Бэррон. Это что-то совершенно другое. Это словно тот, кого он искал всю свою жизнь. Тот трепетный кусочек пазла, заполняющий дыру в душе. Он должен был тогда ответить ему. Рассказать все то, о чем думает. Чтобы Бэррон взял и сгорел от смущения, потому что Коля просто до ужаса любит его. Он правда его любит. Это не симпатия, не привязанность, Коля действительно безумно любит его. Какой же он придурок. В несчастную душевую стенку летит сжатая в кулак рука, из-за чего грохот поднимается такой, словно Коля ломает весь душ целиком. Раздражает. Вот так всегда: один удар вбок и ломается вся конструкция. Лукашенко тяжело вздыхает, закручивает вентили и ступает на мягкий ковер ногами, обтираясь и суша голову взятым полотенцем. Поняв, что больше нет смысла тянуть, да и он все равно столкнется с Бэрроном, все же они в одной комнате живут, белорус, переодевшись в домашние майку без рукавов и шорты, выходит из ванной, сразу ощущая себя словно под прицелом. Горло сдавливает, даже глотнуть этого пропитанного страхом воздуха не получается, разве что только втянуть его носом. Коле так страшно. Сколько он уже спит? Почти сутки? Коля смотрит на лежащего Бэррона, на то, как спокойно поднимается и опускается его грудная клетка, словно он и правда просто спит, как чуть подрагивают ресницы и как впервые его лицо не выражает никаких эмоций, исключительно сон. Полотенце вешается на прикроватную спинку, а Лукашенко вновь оказывается там, где его место— на полу возле Бэррона. Его рука все еще слегка касается неприкрытой шеи и этого прикосновения оказывается достаточно, чтобы у Коли помутнился весь его итак не ясный рассудок. Глазами хоккеист осматривает комнату на наличие посторонних, после чего встает с пола и присаживается рядом на кровать. Легкие словно сжались в два маленьких комочка, от страха забились куда-то под ребра и ждут, но не понимают чего. Коля ждет секунду, две, семь, в конце концов он не выдерживает. —Бэррон, —с какой-то отчаянной хрипотцой зовет парень, представляя как бы отреагировал Бейкер, если бы был в сознании. Наверное, дернулся бы и своими глазами спросил что случилось. На практике же Бэррон промолчал, —котенок, я…—температура в комнате поднимается, или это Коля волнуется так сильно, что у него испарина на лбу появляется, а все тело нагревается, —я дурак, —хоккеисту показалось, или Бэррон сейчас дернулся в немом смешке? Показалось, потому что Бэррон в отключке, —я за столько должен извиниться и объясниться перед тобой, ты знаешь…—у Коли кружится голова от всего, что он собирается сказать ему, а собственная рука с похолодевшими пальцами тянется к здоровой руке Бейкера, касается той и ныряет под ладонь. Коля чувствует, как ломается изнутри, —я не хотел тогда срываться на тебе, я просто волновался, ты ведь понимаешь, учеба — это тоже важно, особенно для меня. Я знаю, мы могли бы просто поговорить, просто я придурок, я не мог сказать тебе всего этого, не знаю, мне казалось это не то, что я могу сказать тебе, —белорус чуть понижает тон, понимая, что слишком разошелся и его без особого труда можно услышать с коридора, —я несу бред, я знаю, просто столько всего накопилось, я уже не могу держать все это в себе. Бэррон, ты…—по комнате проходится тяжелый вздох, а у хоккеиста стекленеют глаза, —ты просто невероятный, знаешь об этом? Я подумал об этом еще на той самой вечеринке, как бы банально это не звучало. Ты мне весь мозг проел, даже не зная об этом, я просто не мог думать ни о чем другом, кроме тебя, —Коля сжимает ладонь Бэррона в своей, чувствуя такое до боли родное тепло, что не сдерживает горькой усмешки, —столько всего произошло, просто невероятно как ты меня все еще терпишь, —белорус делает короткую паузу, —я просто невыносим, сам знаю, а тебе как-то удается мириться с этим, ты просто…ты невероятный, Бэррон. И я полный кретин, что обижаю тебя, что довожу до слез и то, что ты в таком состоянии—все это моя вина. Если бы мы тогда поговорили, я бы объяснил тебе, что мне просто нужно слетать домой, ты бы меня понял, котенок, слал бы мне сообщения, а я бы ради тебя даже симку не стал менять, я бы приехал и все было бы в порядке, а не так, как сейчас, —после такого потока хоккеист пододвигается чуть ближе, вздыхая, —может, мы бы тогда и не проиграли, если бы не все это, я бы не сделал с тобой то, что сделал, а у тебя бы не поселилось в голове столько разных идей, что даже мне порой не по себе становилось, —Коля сглатывает вязкую слюну, поглаживая большим пальцем по бледной кисти Бейкера, —Бэррон, я во всем виноват, я признаю это, —слова даются так тяжело, что у него желваки на скулах играть начинают, —и самое последнее, в чем я виноват, так это в том, что не ответил тебе тогда, —в комнате повисает чуть ли не гробовая тишина, давящая на плечи сильнее, чем это сделал бы Стивенсон, —ты писал, что мы поговорим, когда ты приедешь, потому что ты все понимаешь, —с губ срывается отчаянная усмешка, —котенок, я уже говорил, что ты просто невероятный? —ответа не следует, —и как тебе только удается так легко читать меня, порой это даже напрягает, —Белорус на свой страх и риск укладывает свою голову на Бейкера. Положение жутко неудобное, но так он может слышать как сильно и ритмично бьется сердце его котенка. Словно он и правда слышит все, что Коля ему говорит, —Бэррон, прости меня, я дал тебе обещание, что мы будем стараться вместе, но не сдержал его как следует, извини меня, —Коля понимает, как глупо сейчас выглядит, но ничего не может с этим поделать. Ему кажется…нет, он точно уверен в том, что если не сейчас, то он никогда больше не скажет то, что по-настоящему рвется из груди уже так давно и так отчаянно, —могу я попросить у тебя второй шанс, м? —спрашивает так, будто ему ответят, —давай вдвоем вернемся на пару дней назад, в твою комнату, ладно? —несмотря на то, что у Коли все тело бросает в дрожь, он все же прикрывает глаза на свой страх и риск. Неуютно. Словно та чернота не из-за того, что он сомкнул веки, а из-за того, что он выпустил ее из себя, —Бэррон, ты знаешь, на самом деле я не ответил тебе не потому, что не чувствую того же, —хоккеист распахивает глаза, понимая, что слова срываются с губ не посоветовавшись с мозгом, —а потому что одного слова точно не достаточно, ты просто не представляешь, что делаешь со мной, порой мне хочется бросить мир к твоим ногам, котенок, это похоже на помешательство, но знаешь почему это не оно? —дыхание у Бэррона мягкое и теплое, точно детское. Коля проводит подушечкой большого пальца по его запястью, чувствуя, как что-то внутри сгорает адским пламенем. Его чувства, кажется, вышли из-под контроля, —потому что, если бы это было так, ты бы мне надоел уже за первые двадцать четыре часа, что мы провели вместе. А ты не надоел. Наоборот. Знаешь…—Коля резко выдыхает, откашливаясь. Говорить правду так неловко, —думаю, если бы мы были соседями, мы бы не ссорились. На тебя просто невозможно злиться, ты как каждый раз посмотришь на меня своими кошачьими глазищами, я все, я не могу, мне хочется сдавить тебя в объятиях так сильно, чтобы ты понял, что я молчу не потому, что ничего не чувствую, а потому что если начну говорить, то уже не остановлюсь, —белорус усмехается, ощущая себя чуть свободнее, когда произносит все это вслух, —ну как сейчас, к примеру. Если бы ты был в сознании, уверен на третьем моем предложении ты бы просто вздохнул и заткнул меня, —к концу предложения голос дрогает, а в груди давит, словно Коля сказал итак слишком много, —ну знаешь, как ты умеешь, —Коля поднимает голову вверх, цепляясь глазами за дрогнувший уголок губы Бейкера. Может он и не в сознании, но его тело все равно отзывается на голос белоруса. И это только сильнее убивает, —Бэррон, —зовет он, понимая, что так отчаянно еще никогда не звучал, —котенок, —потребовалась целая вечность, чтобы Коля сглотнул все то, что мешает важным словам выскользнуть из его горла, —не оставляй меня, пожалуйста, —хоккеист подносит чуть похолодевшую ладонь Бейкера к своим губам, не в силах сдерживать себя. Он оставляет короткий поцелуй на каждой костяшке, вдыхает носом тот самый запах чего-то терпко-сладкого, и утыкается лбом Бэррону в живот, шепча с глухой ноткой страха в произнесенных словах, —не оставляй меня одного, —и чуть погодя, окончательно сходя с ума, настолько тихо, что он сам себя не услышал, —я люблю тебя. Если бы Бэррон в этот момент очнулся и услышал, он бы, наверное, расплакался от счастья, кинулся бы Коле на плечи, и они бы долго-долго обнимались, потому что их чувства наконец взаимны на словах, что для Бэррона очень важно. Он бы крепко-крепко, насколько для него это возможно, стиснул бы Колю в своих руках, а потом они бы валялись и целовались, потому что Коля рядом с Бэрроном липучий и ему так не хватает его смешков, когда он спускается к его шеи и проводит по ней кончиком носа. Не хватает этого «что ты делаешь?» и расплывчатого взгляда. Этих пальцев, что зарываются на макушке, этих неловкий поерзываний, дабы удобнее улечься и вздрагиваний, когда Коля начинает забираться к нему под футболку или собственную кофту. Коля никогда не думал, что ему будет так больно просто от этого «если бы». Если бы Бэррон очнулся и услышал, многое ушло бы на второй план и стало бы неважным, простецкой мизерной проблемой. Если бы Бэррон услышал, у Коли на сердце стало бы гораздо легче. Но его пальцы не смыкаются, а дыхание не учащается. По одной простой причине: Бэррон не слышит.