Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

—Извини, я тебя разбудил? Вообще-то Бэррон вот уже как минут семь точно следит за тем, как сонный и все равно, после долгой дремоты, не выспавшийся Марк шатается по их комнате в поисках чего-то, сам, кажется, не понимая чего именно. Бэррон отмахивается ладонью, лениво, практически не поднимая ту, и спрашивает сколько времени. Уокер отвечает, что скоро время обеда, а это значит, что у Коли еще как минимум две пары. Он придет не скоро. И зачем Бэррон проснулся так рано? Радует одно. В теле слегка ноет и тянет временами, но той адовой боли, что до этого просачивалась в каждую клеточку и выжигала все чувства, оставляя только страх и боль, нет и в помине. Трамп полностью открывает глаза, наблюдая как Марк медленно стаскивает с себя ночную футболу и напяливает какую-то черную, из-за которой у него пушатся волосы. Между ними повисает какое-то умиротворенное молчание, которое Бэррону очень и очень не нравится, но он не хочет об этом даже упоминать, поскольку не знает, поймет ли Марк и захочет ли с ним разговаривать о какой-то ерунде. Две минуты, по прошествии которых Бэррону надоедает быть тактичным и терпеливым, проходят и он, вздохнув, специально напряженно и загадочно, как он надеется, все же произносит, в полувопросительной интонации, такой, которую только смог из себя выдавить, не выдав свою нервозность: —Не хочешь продолжить? Мы вроде не договорили? —Бэррон чувствует, как сильно забилось сердце от фразы, что пронеслась в голове в этот момент: «ты вроде чуть не назвал моего отца президентом, м?». —А? —Марк подходит к кровати и, забравшись на одну ступеньку, забирает телефон из-под подушки, бросая на Бэррона непонимающий взгляд, которому, к слову, Трамп ни верит ни на йоту, —ты о чем? —Ты знаешь о чем, —получается излишне грубо, нетерпеливо. Про себя Бэррон сравнивает интонацию своего голоса с голосом отца, и голова кружится от осознания, что он произнес это так, как это сделал бы он. Отвратительно, что Бэррон так похож на своего отца, даже в таких мельчайших деталях. —Знаю? —Трамп просто не понимает: он реально забыл или просто настолько великолепный актер? Все же, наверное, второе, думает первокурсник, когда экран телефона на долю секунды загорается и в этот самый момент Уокер гулко и тяжело сглатывает. Это, может, на Коле бы сработало. Но не на Бэрроне. Бэррон вообще любое не вписывающееся в рамки эмоций движение замечает. И сейчас он прекрасно понимает, что Уокер нервничает. Ему хочется спросить: «что ты знаешь?» или «как много?» или «как давно?», но он не смеет и рта раскрыть, после того тяжелого вздоха, и отреченного ответа, —не понимаю о чем ты. Все ты понимаешь, думает Бэррон, ты вообще как никто другой сейчас понимаешь меня и как моя жизнь висит на волоске, но все равно молчишь. Больше Бэррон не отвечает. Не видит смысла. Марк уворачивается от его слов, как от пуль, у него это отлично получается, даже в таком состоянии. Это на Колю, опять-таки, можно напасть и получить то, что хочешь—правда работает только если ты Бэррон Бейкер, но не суть—с Марком не прокатит. Уокер, поняв, кажется, что этот странноватый диалог загнал их обоих в какой-то тупик, пытается оправдаться, что он очень мало спал и сейчас не хочет думать о чем-то серьезном, да и вообще он смутно помнит то, о чем они говорили, так что не факт, что его воспаленный мозг воспроизведет те слова вновь. Бэррон слушает, удивляется, насколько Марк сильно оправдывается перед ним, выдавая себя, хотя не стоило, потому что Трампа устраивает оставить эту тему зарытой глубоко в яме. Если Марк знает…нет, Бэррон предпочтет убедить себя в том, что это была просто оговорка. Он даже не хочет думать об этом, это добьет его итак слабую психику до конца. —Поговорим о чем-нибудь другом? —предлагает хоккеист и Бэррон соглашается, но с явной неохотой. Он просто хочет доспать до возвращения Коли, все, больше ничего. Уокер же, в свою очередь, резко вспоминает о чем-то. О чем, становится известно уже через мгновение, —точно, —и так же, как и Коля, начинает рыться в том самом ящике. Бэррон заинтригован. И что он собирается делать? —утренний укол, —говорит скорее сам себе старший, а последующие слова тонут в каком-то бормотании. Бэррон хочет было сказать, но в итоге молчит. Ведь если он вколет то же, что и Коля, значит эффект от лекарства просто продлится, так? Если Бэррон не будет чувствовать боль, то все прекрасно. Жить без нее оказывается легче, чем с ней, как бы внезапно и тупо не было это осознание. Уокер проделывает те же махинации, что и Коля. И лекарство вводит так же незаметно, как и Коля. Потому ли это, что они медики, или это просто Бэррону повезло начать встречаться с парнем, у друзей которого такая же легкая рука, как и у него самого, не понятно, но думать об этом не хочется. Скорее всего Бэррону просто повезло. В последнее время ему нечасто такая честь выпадает. После введения лекарства Бэррон чувствует, как тело вздрагивает, а в глазах почему-то на секунду начинает печь. Марк, зевнув, сообщает, что он упадет, скорее всего, еще на пару часов, но, если что-то будет не так, пусть зовет, он проснется. Бэррон угукает, но скорее для виду. Как будто он будет будить его, того, кто не спал всю ночь, из-за какой-то мелочи. Бред, да и только. А может и не бред, думает Бэррон. Может вообще не существует такого слова, как бред, может оно выдуманное. Вообще-то, Марка бы разбудить, потому что внезапно в голове рождается так много идей, что становится как-то не по себе. Если бы Бэррон мог, он бы сейчас нарисовал. Господи, как ему хочется рисовать. Он еще там, в Белом Доме, подумал о том, что хочет нарисовать Колю. Каждый участок его тела, каждый изгиб плеч, почувствовать, подушечками пальцев растушёвывая тени на нарисованных плечах. Никогда ему еще не хотелось нарисовать Колю так сильно. Это было обыденностью, сейчас же это была потребность. То, без чего человек не может. Как еда или вода. Или секс. Бэррон бы нарисовал его на том балконе, только его, без всяких ненужных всплесков в небе, но их отголоски все же проглядывались бы всполохами на скулах и ключицах. Бэррон бы вложил в этот рисунок всего себя, а потом бы закрыл от всего мира, прижал бы к себе и спрятал бы под подушкой. А потом, когда Коля придет к нему, забраться в любимые руки, прижаться близко-близко, так, чтобы чувствовать жар его тела и как крепкие мышцы, так уверенно отбивающие шайбу, защищают от всего этого мира. Прошептать, что он очень скучал и у него есть для него кое-что. Услышать это до дрожи правильное «котенок», почувствовать руку в волосах и игривую интонацию, которая у Коли вырывается сама собой, стоит им остаться наедине и начать разговаривать. «Что у тебя там?». И Бэррон покажет. Нервничая, с трясущимися пальцами, которые, он уверен, Коля потом заключит в свои и не даст усомниться в своем выборе. Услышать этот еле заметный для чужих ушей нервный вздох, это, на грани слышимости, «ты великолепен», а потом заняться любовью и чувствовать, как те самые пальцы, что еще недавно с такой нежностью уберегали от дурных мыслей, впиваются в собственную мягкую кожу, оставляя собственнические следы, доказывающие не только то, что его чувства принимаются, а что и отвечают на них с той же отдачей. Прошептать, задыхаясь, его имя и слезливое «я люблю тебя», не услышать в ответ ничего и очнутся, словно от пощечины. Бэррон задыхается. Ему сложно, страшно, он не понимает, что происходит, но такие мысли пугают. Не сами они, но то, к чему они приходят. К несчастью. Бэррон уверен, что между ними все хорошо, все наладилось и из проблем осталось только его поломка, но почему в груди так отчетливо болит, а мозг словно болтается из стороны в сторону, выдавая поток из совершенно несвязных речей от: «когда он уже придет?» до «в правительстве явно сидят рептилоиды, не думаешь?». Марк ворочается на постели сверху, но все же не выдерживает. —Ты адекватный? —резко выглянув, с ноткой раздражения вопрошает Уокер, явно злясь, что не может поспать. —Адекватный? —тянет Бэррон, словно пробуя слово на вкус, —смотря что в твоем понятии «адекватность». Если ты имеешь в виду, в порядки ли мой рассудок, то да, я вполне адекватен, а если понимаю ли я свои действия и отдаю ли отчет словам, то тут проблема, кажется, я просто не могу заткнуться, кстати о заткнуться, может мы… Бэррон не успевает закончить, да и вряд ли он бы это сделал. Марк со стоном рывком подрывается с кровати, спускается вниз и поднимает трубку. «Да что тебе надо?!» —рычит Уокер, но тут же, кажется, жалеет о своем грубом ответе. Бэррон слышит Колю на том конце. —Тебе жить надоело? —возмущается его парень, но по голосу он скорее удивился такому резкому ответу, чем по-настоящему разозлился. Бэррон еще ни разу не видел Колю злым. По-настоящему злым, в ярости. Наверное, думает Трамп, это чертовски сексуально. В голове возникает мысль специально разозлить белоруса, но есть одно но. Бэррон не может. Потому что вряд ли Коля разозлится сразу, скорее первое время у него просто будет мальчишеское потерянное лицо. Когда Коля делает такое лицо, его хочется сжать в тисках и никогда-никогда не отпускать, уверяя, что ему никто, кроме вот этого большого и самого сильного столба в мире не нужен. Блин, когда он там придет, Бэррон ужасно соскучился по нему! Марк хочет что-то ответить, но его голос тонет в громком полувозмущенном: «скажи ему, чтоб пришел быстрее!». Уокер в шоке вылупляет глаза на Трампа, передавая его слова белорусу. На том конце секундно молчат, после чего, прокашлявшись, Коля спрашивает нормально ли у них там все. —Порядок, —отвечает Уокер, хотя не совсем уверен в этом. Бэррон снова вздыхает, думая о том, что его достало тут лежать и что на него не обращают внимание. —Где он? —Марк просит Бэррона помолчать, потому что он не может сосредоточиться, но в ответ получает лишь хмык и грубое, —не затыкай меня. —Что происходит? —Марк слышит по голосу что Коле очень, очень не нравится тот факт, что Бэррон вдруг ни с того ни с сего начал так себя вести. Белорус с нажимом спрашивает что они сегодня делали и Марк выпаливает: —Да ничего, я проспал практически целый день, —тараторит старший, не зная куда деть бегающие глаза от внезапно разозлившегося Бэррона, —потом встал, сделал ему укол и…—Марк хочет было продолжить, как вдруг ему в ухо прилетает стальное «что?». Уокер не понимает в чем дело, но уже заранее готов выброситься из окна на крайний случай. —Ты сделал ему что? —и тут же, резкими, похожим на рявк тоном, —я блять убью тебя. —Да что я сделал?! —выпаливает Марк, уже зная, что Коля ускорил шаг и что через считанные мгновения его огромная и злая фигура покажется в проходе. —Всего лишь превысил дозу, —Марк вздрагивает. Столько желчи в голосе Лукашенко он никогда не слышал, —что с ним? —Просто разговаривает без конца, —быстро бубнит Уокер, уже хотевший извиниться, потому что почувствовал вину, как вдруг Коля отключается, а дверь на этаж хлопает. Белорус заходит в комнату, с порога кидая в Марка свою учебную сумку. Уокер отшатывается. Ему бы сейчас разозлиться на друга, но он понимает, что Коля выше, больше и злее, а значит рот Марку придется закрыть и свою втоптанную в землю гордость тоже придушить слегка. «Как ты? Все в порядке?» —Коля даже не смотрит на него. Смотрит Бэррону в глаза, видимо проверяя зрачки и своей ладонью запястье обхватывает. Трамп не слушает его, возмущенно ворчит: «Где ты был? Почему так поздно?», а когда Коля пытается ответить, не дает и рта раскрыть: —Ты знаешь, оставлять меня одного с ним, —Бэррон кивает в сторону Марка, —твоя не самая лучшая идея. Я вообще-то рассчитывал, что ты будешь со мной, мы вообще-то не виделись больше недели, ты забыл? — «я помню, помню» —с каким-то нервным спокойствием отвечает ему белорус, поглаживая большим пальцем костяшки, —И мне не нравится спать без тебя, ты знаешь это. У меня столько мыслей, знаешь о чем я подумал? О том, что никогда не видел тебя злым. Типа, знаешь, прям злым-злым, почему ты никогда не злишься? Мне показалось, в голову пришла мысль, что можно было бы разозлить тебя чем-нибудь, мне просто было интересно, понимаешь, ничего такого, но я понял…—Бэррон вбирает в легкие побольше воздуха и с каждым его словом тучи над Лукашенко становятся все гуще и гуще, —я понял, что не смогу этого сделать, я ведь не такой, —Бэррон вдруг внезапно из балабола превращается в обычного ребенка. Опускает глаза и сжимает Колину руку в своей, вздыхая как-то горестно, —я правда очень скучал по тебе, мне было одиноко, ты ведь знаешь, что все, о чем я могу думать сейчас—это ты. Ты даже не звонил мне сегодня, я же говорил, что мне трудно писать одной рукой, знаешь, что я ждал от тебя хотя бы короткого звонка, почему ты не позвонил мне? —Коля шепчет «прости, я был занят», а Марку хочется выплевать свои легкие на их палас от той боли, что кишит во всем теле от этой картины. Но у него в руках сумка белоруса и он не может ее поставить. Это ведь наказание, —надеюсь на это, иначе я не знаю что и думать. Ты ведь популярный, на тебя вешаются все, кому не лень, даже Мэтт, ты добрый и отзывчивый, а еще скрытный для всех и поэтому вокруг тебя постоянно вьются, хотят что-то разузнать, я волнуюсь, Коль, с одной стороны я понимаю, что мне не стоит даже думать об этом, потому что все, что происходит между нами не дает даже таким мыслям появляться, но иногда…иногда ты слишком добрый и люди могут неправильно это истолковать, понимаешь, я просто… —Бэррон, —упомянутый тут же захлопывает чуть раскрытые губы и мычит, —давай не будем, ладно? Не сейчас, мы поговорим обо всем, когда ты придешь в себя, —Коля произносит это настолько мягким, спокойным голосом, что Марку на секунду показалось, что разбора полетов с ним не будет. Показалось, потому что уже через секунду Бэррон, понизив тон, спрашивает: «почему ты дрожишь?», —потому что я убью его, солнце, —Марк вздрагивает, но Бэррон даже не удивляется. —Все будет в порядке? —Конечно, теперь доверь все мне, я разберусь. Бэррон смеется, переплетает их пальцы и смотрит, мучительно долго и просяще. И в этой немой просьбе столько жалобного хныка, что его, кажется, издает Марк. Бэррона успокаивают, но только потому, что это сделал Коля. Если бы не он, Марк бы вряд ли смог справиться с буйным Трампом. Коля в Бэрроне вызывает кучу противоречивых чувств, но то, что большинство из этих чувств берут свое начало от «любви», помогло хоккеисту предотвратить лавину из злобного кошачьего шипения. Как Коле удалось уговорить Бэррона побыть спокойным, пока они разговаривают не понял никто, даже сам белорус. Выдернув собственную сумку из рук Уокера и пихнув ту на диван, белорус выталкивает друга на балкон, припечатывая к периллам. Они смотрят друг на друга секунды три. Долгих, тяжелых, Марк даже задыхаться начал от этого мрачного взгляда. —Все будет нор… —Заткнись, —прерывает его Лукашенко, отрываясь от перилл и отворачиваясь. Коля зарывает пятерню в волосы, вбирает в легкие побольше воздуха и резко выдыхает, оборачиваясь на Марка, —ты понимаешь, к чему это может привести? —А может и нет… —Марк, —Уокер ужимается в плечах. Он понимает, что накосячил, но он же не виноват. Ну, то есть, виноват, конечно, но если бы Коля сказал ему или оставил какую-нибудь записку… —Ты мог сказать, —нервно произносит старший. —А ты мог написать, —взрывается белорус, —прежде, чем делать хоть что-нибудь, мог написать мне и спросить. —Я был сонным. —Ну заебись. Уокер понимает, что сказанное было лишним. —Не прикасайся к нему больше, —хоккеист больно тыкает другу пальцем в грудь, так, что у Марка воздух из легких на секунду пропадает, —без надобности, без моего согласия и разрешения, ты не имеешь больше ни одного ебаного права трогать его, ты меня понял? —в ответ сухое «понял», —если я потеряю его, я убью сначала тебя, а потом себя, учти это, Уокер. Коля хлопает балконной дверью, а Марк сползает на холодный бетонный пол и слушает, как часто и загнанно бьется собственное сердце. Лукашенко просто в ярости. Это ж надо быть настолько безответственным мудаком, чтобы проебаться так сильно! Мало того, что он превысил дозу, так еще и делал это в полусонном состоянии. А если бы он сделал что-то не так? Если бы задел вену, проколол ее или что похуже? Что бы тогда было? Он бы все равно ничего не сказал? А потом Коля пришел бы, после баскетбола, и обнаружил труп собственного парня и друга с его тупорылым «упс» ?! Что за беспечность Уокеру в голову вдарила? —Коля, —зовет Бэррон, прося подойти к нему. Белоруса все еще трясет от злости, но он послушно подходит и садится рядом, понимая, что не в силах посмотреть Бейкеру в глаза. Не то, чтобы ему было стыдно или что-то в этом роде, просто обидно за то, что Коля не углядел за своим пациентом. Тем более, когда этим пациентам является его котенок. Обиднее раза в два так точно, —не злись, —Бэррон накрывает его ладонь своей, прохладной и чуть влажной, трясет слегка, все же прося поднять взгляд, а когда хоккеист это делает, вымученно улыбается, шепча, —все ведь в порядке? —Бэррон, —упомянутый прикрывает глаза, произнося «тихо». Коля понимает, что отчасти первокурсник так себя ведет из-за лекарства. Он надеется, что вот такая смена настроения не навредит Бэррону так, как может. Коля знает побочки, но ему очень хочется верить, что обойдется лишь излишней энергичностью, болтанием без умолку, иногда агрессивным поведением и в общем только эмоциональными качелями. Это Коля пережить сможет. —Ты не должен злиться, знаешь? —Коля чуть было не выпаливает, что он сам недавно говорил о том, что хотел увидеть его по-настоящему злым, но вовремя вспомнил, что он под действием лекарства и вряд ли Бэррон в полной мере осознает то, что с ним сейчас происходит. Бейкер вздыхает, медленно, прикрыв глаза, после чего распахивает их и продолжает, —по крайней мере, не злись только на него. —И на кого мне еще надо злиться? —На меня, —просто отвечает парень. —Я так не могу, —сознается белорус, ощущая себя при этом странно. —Я знаю, —усмехается первокурсник, вызывая у своего хоккеиста смешок, —но все равно, —шутливая атмосфера остается висеть в воздухе, но теперь она ощущается не так явно. Сонливое состояние постепенно одолевает Бейкера, но он борется с ним, хоть и смотрится это очень жалко. Коле жаль, что Бэррону вообще приходится бороться с чем-то таким, —он ведь не знал, ты понимаешь, он хотел как лучше, —Коля молчит, потому что Уокер прекрасно мог разглядеть следы от поставленной инъекции. Если бы был в нормальном состоянии, а не в полусонном. Коля вообще не понимает как в его уставшую голову пришла эта идея. Придурок, —Коля, —Лукшенко вздыхает, ощущая как Бэррон кончиками пальцев проводит по его ладони, осторожно и нежно, пытаясь успокоить, —ну, —хоккеист не понимает про что он, но именно в этот самый момент с балкона выходит Марк и, не говоря ни слова и не смотря в сторону двоих парней, садится на диван, откидываясь на его спинку. Тот коротко скрипит, а после в комнате повисает неловкое молчание. Бэррон, играючи, проводит подушечками по костяшкам, шепча: «давай, я все равно хочу поспать». Уже в следующее мгновение Бейкер прикрывает дрожащие веки, и тишина в комнате разрезается его размеренным дыханием. Коля надеялся, что все это он делает для того, чтобы Бэррон не страдал, чтобы он понемногу восстанавливался, а по итогу получилось, что все полетело к чертям. Да, можно все исправить, но и на это потребуется время, а его итак у них немного будет в этом месяце. Впереди еще матч и вот-вот начнется подготовка к экзаменам, как Коля будет все это успевать не понятно никому, включая самого хоккеиста. Но Бэррон прав. Он вспылил, да, и на это, конечно, была причина веская, но все равно не стоило так срываться на Марке. Бэррон прав, Уокер вряд ли сделал это специально. Взгляд Лукашенко падает на сидящего на диване друга. Тот словно в прострации, губы сжаты в плотную полосу, а грудь тяжело вздымается. Марку тоже непросто, думает Коля, в конце концов вставая с кровати Бэррона и пересаживаясь на диван. Уокер пододвигается, давая другу больше места, а диван шокировано хрипит, поскольку две туши сразу на нем располагаются крайне редко. —Что ставил? Марк вздрагивает, словно не ожидал того, что Коля заговорит с ним. Уокер поворачивает пустой взгляд на друга, вздыхает, опустив глаза, и вновь принимает прошлое положение: —Промедол, —на выдохе произносит старший, —одну. В ответ белорус может только неопределенно хмыкнуть. Ну хоть с этим не напортачил. Проверять Коля не будет, все же это означало бы, что он окончательно потерял доверие к французу. А это не так. Некоторое время сидят молча. Коля все никак не может понять стоит ли ему извиниться за свои слова или нет. С одной стороны, он вспылил, но с другой это было обосновано. Он уже хочет было начать, как Марк осторожно касается его бедра, тут же убирая руку. «Не надо» —означает этот жест. Уокер раскусил его сомнения и тут же выбросил их за ненадобностью. Белорус даже как-то растерялся. Раз уж Марк понял, что облажался, а Коля вроде как начинает остывать, разве не стоит им обсудить дальнейшие действия и, хотя бы попытаться придумать решение проблемы? Это не та ошибка, которую нельзя никак исправить, Коля уверен в этом, просто нужно приложить усилий больше, чем обычно, хотя, казалось бы, куда больше. —Он по действию ЦНС близок к морфину, —парни одновременно перевели взгляд с потолка и пола на провалившегося в сон Бейкера, —я не уверен… —Все будет нормально, —произносит Уокер, но тут же спешит исправить самоуверенный тон на чуть сомневающийся, —как мне кажется. Норму смотрел? Я просто не помню, хотя это опиат, она в принципе у всех одинаковая. —Суточная сто шестьдесят. Бэррон вздрагивает во сне, пытаясь перевернуться на бок, но из-за руки у него это не получается. Коля с Марком переглядываются, кажется пытаясь донести друг до друга свои мысли, но из-за того, что они разные, в итоге все смешивается в какую-то непонятную какофонию. —Ну, —Марк забирается на диван с ногами, скрещивая руки на груди, —по итогу он, получается, должен провалиться в глубокий сон, так? —Коля вздыхает. Какого хера он у него это спрашивает? У них вагон с знаниями набит абсолютно одинаково, с какого это перепуга Коля должен в нем рыться, а Уокеру можно просто сидеть и спрашивать очевидные вещи. Конечно он, блять, будет спать, что ему еще делать? Скакать по комнате? —Ты блять прикалываешься, —хоть белорус и собирался вывалить это в полувопросительной интонации, отдаленно чтобы напоминало излюбленное «ты издеваешься?», но в итоге получилось лишь устало вздохнуть, —он итак до этого сутками спал, куда ему еще? —Да все, успокойся, я понял, — «понял он» —язвит про себя Лукашенко, —сколько разовая норма? —Сорок, —и подождав секунду, когда придет осознание, —блять, сорок…—хоккеист закрывает лицо руками, опираясь на собственные колени. В голове не укладывается. —Ну смотри, промежуток был где-то 2-3 часа, может больше, —пытается успокоить своего нервного сотоварища Уокер, положив руку Коле на плечо. —Молись, Уокер, молись, чтобы все обошлось, —упомянутый сдавливает пальцы на плече центрального нападающего, показывая молчаливое понимание всей ситуации. —Да я думаю его быстро отпустит, —пытается Уокер, но как только Лукашенко выпрямляется и направляет на него злобный взгляд, становится понятно, что до спокойствия в крови их номеру один еще очень и очень далеко. —Еще раз так скажешь и на практике убедишься в том, что лечить зубы в Америке нынче реально дорого. Марк понял, Марк не идиот. Уокер изображает как закрывает рот на замок и выбрасывает невидимый ключ куда-то себе за спину, открещиваясь от белоруса руками. Коля вздыхает, называет его придурком и зарывает пятерню в волосы. Ограничится ли его котенок только сном—вот это сейчас главный вопрос, мучавший хоккеиста.