Часовщик

      Ему никогда не нравилось спускаться в подвал родительского дома. В огромное каменное подземелье, которое своим размером и оснащением больше походило на отдельный особняк.       Скрытый от чужих глаз особняк.       Иногда Лейви думал, что если бы брат мог, то запретил бы ему спускаться туда — чтобы тот случайно не увидел ничего лишнего.       Иногда Лейви думал, что если бы он мог, то предпочел бы никогда не спускаться туда — чтобы случайно не увидеть ничего лишнего. Или, что еще лучше, чтобы вообще ничего там не увидеть.       Вот только родственные связи накладывали свой отпечаток на все желания, да и вообще крайне редко считались с ними. Особенно, если ты младший из братьев и заниматься финансовыми документами тебе не доверяли. Или же — любезно избавляли от необходимости отрываться от растений, мыть лишний раз руки и копаться в бумажках.       Кажется, потребовался всего месяц, чтобы он научился смотреть на ситуацию с долей благодарности. В конце концов, цифры, если только они не были связаны с количеством цветов в оранжерее и необходимым для них объемом удобрений, были его слабым местом.       Чаще всего он находил брата на первом этаже: в просторной светлой гостиной или в библиотеке. Неожиданное увлечение дневными светскими беседами или старыми книгами с чертежами дирижаблей настораживало и радовало одновременно. В этом виделась надежда на то, что Тревор еще не полностью погряз в своих механизмах, еще не сросся с ними — и не превратился в один из них.       Чаще всего, но не сегодня.       Сегодня ему пришлось спускаться на сотню ступеней из толстого рыжего металла. Сегодня он снова подумал, что в детстве, когда им было лет по десять, кажется, ступеней было меньше. Впрочем, детскую память очень сложно назвать надежной. По крайней мере он бы свою такой не назвал.       Впрочем, сегодня он не нашел Тревора и в первом зале подвала.       Сначала он решил, что слуги ошиблись или не заметили, как брат покинул особняк, и хотел было уйти. Потом он несколько раз громко позвал его по имени. А потом…       Потом он зачем-то шагнул не к лестнице наверх, а к двери, ведущей куда-то вглубь.       Он прошел двадцать семь шагов прежде чем замер на месте, будто превратившись в заржавевшую деталь какого-то механизма.       На то, чтобы прийти в себя и сделать еще семь шагов вперед потребовалось всего мгновение.       Или целая вечность.       Ему никогда не нравилось, когда Лейви спускался в подвал родительского дома. В место, которое он по праву считал своим домом и сокровищницей одновременно.       В место, которое он надежно прятал от чужих глаз.       Иногда он думал, что брату и самому не нравилось быть здесь, среди такого количества паровых фонарей и вращающихся шестеренок.       Иногда он думал, что брату не стоит ходить дальше первого зала, в котором не было ничего живого, в дальние помещения, где живым было все. Даже если на первый взгляд и могло показаться иначе.       Поэтому в дни запланированных визитов он старался быть на первом этаже — не пускать Лейви дальше безопасного пространства, не позволять ему видеть лишнее. В конце концов, он уже давно понял, что внешнее сходство не несло за собой ничего кроме исключительно внешнего сходства в статичном состоянии и с закрытыми глазами, чтобы ни взгляд, ни походка не раскрыли правды.       Жаль, что он оказался не застрахован от внезапных посещений. Как сегодня.       Он был в пятом зале, работал с часовой стрелкой, и не услышал чужих шагов. Равно как не услышал он и собственного имени.       Зато он почувствовал, почти кожей почувствовал, как кто-то посмел прикоснуться к его Часам.       К его минутной стрелке.       Она никогда не думала, что ей может быть совсем не страшно оказаться запертой где-то по чьей-то странной и чудовищной прихоти. Равно как она никогда и не думала, что подобное вообще может с ней произойти. Кто бы стал бояться того, во что он не верил?       Она никогда не думала, что сможет вот так покорно лежать, вытянувшись в тонкую струнку, — в изящную минутную стрелку, как любил повторять мистер Хайет, — и ничего не ждать. Ни того, что кто-то мог прийти, ни того, чтобы никто, наоборот, не приходил.       Она вообще о стольком никогда не думала, что сейчас впору было бы засмеяться. И она, наверное, даже с радостью бы это и сделала. Только смеяться и плакать могла Виктория, а Минутная Стрелка была способна лишь медленно вращаться по невидимому ей циферблату и показывать время.       Показывать время, но не считать его. И не обращать внимания на то, что происходит вокруг — право, какое ей может быть до этого дело? Главное ведь было в том, чтобы шестеренки не прекращали свое движение. Впрочем, даже это было заботой Часовщика, а не ее.       Она и не обращала внимание на посторонние звуки, на шаги, на прикосновения.       Вот только не почувствовать сладкий, чуть резкий запах ландышей — не получилось. И не вспоминать хрупкие, недавно срезанные первоцветы, которые она несколько лет назад подбирала с мостовой в их районе — тоже.       Виктория подняла веки.       Впрочем, увидеть стоящего рядом с ней она бы не смогла, даже если бы ее глаза не закрывала широкая тканевая повязка.       — Тебе стоило предупредить о своем визите.       В голосе брата ему послышалось то ли почти искреннее сожаление, то ли не менее искренняя радость.       Он предпочел бы, чтобы Тревор молчал.       Потому что он совсем не знал, что ему ответить.