глупая сказка

tom misch — it runs through me — а когда я тебе начал нравиться? – карамельно-ореховые глаза уставились на чонина ,который крупно нарезал овощи на деревянной досочке. — я даже не знаю, – чонин улыбается из-за своего же глупого ответа, ведь правда, когда он успел понять, что ему нравится феликс? может восьмая осень, когда феликс впервые у костра рассказывал ему про город: коррупционный, гадкий и слишком большой для такого маленького и неопределившегося в своей профессии ли. может, когда феликс позвал чонина впервые к себе и раскрутил на кожаном компьютерном кресле настолько сильно, что тот свалился с него и не мог долго встать на ноги, а феликс сразу начал плакать, махая перед глазами чонина, у которого буквально звездочки да птички перед глазами пляшут ,прямо как в «том и джерри». может одиннадцатая весна, когда чонин и феликс решили вечером побегать по пшеничному полю, жуя твердые терпкие груши, а потом тетушка отловила двоих после суточной смены в продуктовом двадцать четыре на семь за уши и развела по домам. может шестнадцатое лето, когда феликс потянул чонина кататься на великах по поселку и они наткнулись там на озеро, чистое, с тарзанкой и мусором под деревьями; и чонин соврет, если скажет, что они не прыгнули туда в одежде с разбегу, а феликс не топил чонина все время. они сидели тогда в одних трусах и сушили на кусте с волчьими ягодами все свои вещи, потому что домой мокрыми не пустят; небо полыхало кроваво-красными оттенками. тогда феликс во второй раз поцеловал чонина; ощущалось все как-то по-взрослому, совсем без детских прелюдий, правда, в деревушке итак косо смотрели на волосы ли, а теперь еще и какая-то пожилая женщина мимо проедет на дряхлом велосипеде – и все село узнает. и таких «может» сотни, потому что чонин уже не помнит, что было до феликса, все его первые пять лет жизни будто стали черно-белым страшным сном, который чонин уже почти не помнит. — когда ты приедешь? – чонин лежал на своей маленькой кровати с неудобным матрасом, изучающе крутя в руках обгрызенный карандаш, будто это новое изобретение человечества или же деревянная скульптура, сделанная своими же отточенными зубами. — надеюсь, что скоро, йени. моя мама записала меня на кучу дополнительных, чтобы я сдал экзамены, но я постараюсь на выходные выбраться, – феликс протирал уставшие глаза тыльной стороной руки. — зачем тебе все эти дополнительные? я тебя подготовлю не то чтобы в универ, я тебя в полет на уран подготовлю! – чонин кладет карандаш на стол с глухим звуком. видимо, сломался. — чонин, а зачем мне уран, если тебя там не будет? – бурчит феликс, чувствуя, как чонин готов заорать в подушку, как в сопливых дорамах, которые смотрит тетушка. — тогда давай полетим туда вместе? только не сейчас, мне спать нужно, – спустя добрые полминуты чонин наконец отвечает на риторический вопрос. — спокойной ночи, космонавт, – сонно мямлит феликс, сбрасывает трубку и на экране высвечивается давно полюбившееся милое фото чонина с маской в снепчате.

***

природа просыпается с первыми лучей солнца, которые несмело пробираются сквозь кроны многовековых деревьев в городских парках; капли росы приятно поблескивают на свежей траве; вокруг играет приятная музыка со встроенных колонок под скамейками, а сонные жители выгуливают своих домашних питомцев. хёнджин бегает каждое утро по парку в черных беспроводных наушниках, ловля на себе странные взгляды, мол, ты что, дурак, бегать так рано, когда школа только через два-три часа. — сынмин-а, тут к тебе какой-то парень пришел, – мелодичный женский голос раздается на всю квартиру, а сынмин будто трезвеет за секунду. — пускай заходит, – жалобный голос доносится из белой двери, на которой висит плакат с йодой. — может ты встретишь гостя?! не обращай внимания, сынмин такой всегда, – женщина кладет худую руку на хёнджиново плечо. «не всегда», – хочется ответить маме сынмина, вспоминая, что было несколько недель назад. сынмин шагает как будто зомби: с закрытыми глазами, косолапо, в одной оверсайз футболке с симпсонами, полосатых абрикосовых носках выше щиколотки и красных трусах (хёнджин оценил); если бы не мама сынмина, которая приятно улыбаясь в прихожей, хван готов поклясться, что заржал бы как конь, снимая видео для поста в инстаграм. — стоп, – сынмин резко открывает один глаз, потирая второй длинными пальцами, – а че ты тут забыл? – кажется, мин не совсем еще пришел в себя после вчерашнего. — проведать тебя пришел, минни, – хёнджин натягивает свою фирменную улыбку и снимает клубнично-красные кеды одним движением, не развязывая шнурки. сынмин все еще, видимо, в каком-то ином пространстве, поэтому он все также косолапо шагает в ванную для того, чтобы привести себя в чувства после вчерашнего. хёнджин ставит в гардеробный шкафчик школьные кеды и направляется к белой двери с плакатом йоды. комната сынмина была такая же, как и он сам: стены были чисто белыми, на одной большой полке светились ухоженные и недавно купленные комиксы и романы; белая орхидея стояла на тумбе вместе с запутанными наушниками и зарядным для телефона; фантики от китката были прямо на постели, а в мусорке лежали исписанные листки в клетку и бутылка от какого-то напитка. хёнджин встретил сонного сынмина в проеме двери и накинулся на него с объятиями, хлопая дверью позади сынминовой спины. — я скучал. «скучал, скучал, скучал, скучал, скучал», – хочется шептать все время, вдыхая запах стирального порошка и душистого мыла. хёнджин правда задавался вопросом: что бы он делал без этого сонного чуда, который успел испачкать отбеливающей зубной пастой весь подбородок и горловину футболки с симпсонами? возможно, он бы сгнивал и дальше, сидя на балконе каждый день, не разговаривая с отцом и мачехой. возможно, спился бы в компании тех самых бывших «одноклассников» минхо-хена. но сейчас хвану даже не хочется задумываться о том, как бы все могло сложится, потому что хочется жить настоящим: ощущать тот самый запах и видеть того самого, мягкого, еще не особо трезвого ким сынмина, который даже не помнит, что сегодня ночью натворил. — мин, а ты помнишь вообще что вчера было? – хёнджин отрывает кима от себя и пытается встретиться взглядом с ним, но тот лишь еще больше волосы ерошит, делая вид, что он чем-то занят. — я жду ответа, потому что ты звонил мне в четыре утра с такими предложениями... – хван играет бровями, ловля испуганный взгляд и румянец на щеках парня. — я совсем ничего не помню. помню, что мы пошли с феликсом к его знакомому, а у него было персиковое соджу, ну мы по бутылке выпили, а потом...я проснулся из-за твоего прихода, – хёнджин смотрит на кима осуждающе, будто он щенок, который нагадил гостям в лакированные туфли. — окей, значит, как ты пришел домой? – хёнджин наклоняет свою голову к киму очень близко, будто хочет поцеловать, но потом вдруг вспоминает о том, что минуту назад он натворил и спокойно возвращается в привычное положение. — ну, меня занес феликс и его знакомый, – сынмину хочется спрятаться под свою маленькую одноместную кровать от стыда и такого осуждающего взгляда хёнджина. — отлично, а ты в курсе, что звонить раз двадцать ночью некрасиво, м? ты звонил мне в течении получаса каждую минуту и рассказывал что ты делаешь и что ты хочешь от меня... – хенджин после последних трех слов прокашливается, – пел мне серенады о том, как ты любишь мои волосы и что вообще... — стоп! хватит! прошу, останови этот кринж, я сейчас умру... – сынмин повышает голос и закрывает руками лицо через щели, смотря в деревянный пол; чувствуя вину за то, что не дал хвану поспать перед контрольной по физике и наговорил кучу кринжа в четыре утра. — ладно, так ты еще говорил, что очень хочешь завести собачку, вместе со мной её выгуливать, а еще ты хотел... – ким закрывает своими холодными ладошками лицо хвана; в нос ударяет запах душистого мыла и стирального порошка. — я же попросил, хватит. прости, пожалуйста...что мне сделать, чтобы ты перестал меня доставать? — вот это другое дело! хочу клубничное молоко и поцелуй за твой счет, – хёнджин улыбается как довольный хитрожопый лис, получивший то, на что намекал долгие две минуты. в школе как всегда сложно, особенно когда ты выпил вчера бутылку персикового соджу и тебе предстоит еще две контрольных работы, сдача нормативов по физре и поцеловать хван хёнджина. — мин, ты чего такой надутый ходишь? лопнешь же, – лучезарно улыбаясь, спрашивает ли, держа в руках небесно-голубую помятую папку с единорогами. — да так, после вчерашней бутылки меня так разнесло, что я звонил хёнджину раз двадцать и теперь он будет манипулировать мной постоянно, выпрашивая клубничное молоко и поцелуй. ладно, клубничное молоко я ему куплю, но поцелуй... – ли буквально держится, чтобы не заржать до коликов в животе, потому что бедняжку кима вчера так разнесло от одной бутылки, что его заносили в квартиру, держа за руки и ноги. — слушай, прости, что мы напоили тебя, но мы правда не знали, что тебя так разносит... наша вина, но целовать будешь ты его, sorry for the inconvenience*, – феликс мило сталкивает два указательных пальца, как стеснительная девочка из аниме в жанре сёдзё. хёнджин идет вместе с кимом, попивая из пластиковой прозрачной трубочки клубничное молоко, невероятно сладкое, что аж зубы гудят от боли. — хёнджин, а куда ты собираешься поступать? – сынмин победно выдавливает из себя хоть какой-то вопрос, просто чтобы не сверлить взглядом клубничное молоко и губы хвана. — я даже не знаю...может туда, куда и ты? просто не хочу редко с тобой видеться, это будет пыткой для меня. а ты куда собираешься? – хёнджин всегда говорит правду, горькую и одновременно сладкую, как черный шоколад в боковом кармане темно-синего рюкзака. внутри сынмина цветут те самые коралловые нимфейные георгины, которые находились на клумбе около знакомой девятиэтажки. — я собираюсь идти на цифровой банкинг, вроде бы, – хван кидает в ближайшую урну пустую коробочку и улыбается очень легко, беззаботно, словно он капустная бабочка, порхающая над огородами и пшеничными полями. — я очень рад, что ты уже определился. я буду усердно работать, чтобы попасть в тот же университет, что и ты. сынмин крепко сжимает чужой школьный пиджак бетонного окраса, касаясь своими губами чужих губ. мягких, с привкусом клубничного молока. поцелуй выходит легким, беззаботным, как капустная бабочка, летающая над пшеничным полем; но перерастающий в что-то более яркое, пестрое, как коралловые нимфейные георгины в клумбе около девятиэтажки.