«мы — твои монстры, чудища
личный твой лес
мы — силуэт на стене
от старой скрюченной
ели
можешь уснуть
мы будем здесь
петь тебе колыбельные».
— мглистый заповедник
— Прекрасно выглядишь. Николай улыбается так по-лисьи и так довольно, что Алине только и остаётся замереть в дверях и моргать оторопело. Неловкость от нахождения в зале военного совета вытесняется неподдельным удивлением. Николай Ланцов. Принц-пират, принц-бастард. Сидит за тем самым массивным столом, на котором… Алина чертыхается про себя, впиваясь ногтями в ладони. Точно останутся следы. Но лучше так, чем вся гамма чувств отразится на её лице выплеснутой на девственную белизну холста краской. — Что всё это значит? — голос звенит эхом, отражается от стен, чтобы выпущенной стрелой удариться о лопатки Дарклинга. Тот не оглядывается, садясь во главе стола. Со спокойствием хозяина ситуации. — Ты обещал мне! — И не нарушил своего слова, Алина, — не поведя и бровью, отвечает он, сцепляя пальцы в замок на столе. От утренней уязвимости на его лице не осталось и следа. Можно было бы подумать, что привиделась эта излишняя слабость, подсмотренная украдкой в замочной скважине. — Царевич здесь по своей воле. — Ты очень любезное чудовище, Дарклинг, — замечает Николай с истинно королевской непринуждённостью человека, сунувшего руку в пасть зверя. Алина хмурит брови, посылая по нити их связи наиболее болезненный и колющий импульс, на который способна. Дарклинг приподнимает брови. Ощущение такое, что выпущенная огненная стрела канула в непроглядной тьме. Она внутренне чертыхается и переводит взгляд на Николая. Тот выглядит невредимым, лишь немного вытрепанным дорогой? вчерашней бойней? Чудится, что с прошедшей ночи минуло не меньше месяца. Чеканя шаг в шаг с Дарклингом, играя в равную, по пути в Большой Дворец она заметила лишь выкорчеванные деревья да испорченное убранство садов. Дворцы остались целы, словно вся та армия тьмы, выпущенная щелчком длинных пальцев, уберегла сердце Ос-Альты от лавины разрушений. Или же мятеж был подавлен так быстро, что она, захваченная личными страстями, наплевавшая на судьбу друзей из-за агонии своего же выбора, даже не заметила того? Святые, ей бы сквозь землю провалиться. — Я бы поприветствовал тебя более надлежащим образом, — продолжает Николай, несмотря на её замешательство, и подмигивает, — но, боюсь, этого не оценят. Алина запоздало понимает, что так и стоит на пороге, прислонившись спиной к замкнутым дверям. Острота взгляда Дарклинга, вспарывающая кожу в ямке меж ключиц, не сулит лёгкости предстоящего разговора. Но Алина не думает сейчас о том, чем ей грозит вспышка ревности личного чудовища. Пол исчезает под ногами, вместе с давлением стен, когда она оказывается рядом с Николаем, чтобы заключить его, вскочившего совсем не по-королевски, в объятия. Он крепко сжимает руки, и Алина ощущает тщательно скрываемое им напряжение. Выжидающее схватки. — Живучий ты ублюдок, — она выдыхает шумно, судорожно. — Что, надеялась избавиться от моего прекрасного общества навсегда? — Николай смотрит на неё с озорством и нежностью, которая могла бы быть присуща и дамскому угоднику, и старшему брату. Он оглядывает её, как и все до того. Но в глазах не растекается чернильным пятном негодование при взгляде на кафтан. На знак принадлежности заклинательницы Солнца — так они все думают, считая, что она сдалась. Но Николай не отшатывается. Николай понимает. Алина едва не крошится вновь, прямо на их глазах, но заставляет себя выпрямиться и принять его понимание здраво, осмысленно. По нити вдруг прокатывается рябь, следом омывая границы сознания тёмной волной. Не вторжением. Успокоением, будто её ринувшиеся с цепей эмоции оказались подле ворот чужого разума, оцарапывая и обламывая клыки призывом. Как если бы Дарклинг услышал её панику, граничащую с открытой истерикой. Алина закусывает изнутри щеку от внезапного порыва, не желая задумываться, насколько они проросли костьми друг в друга. Посмотреть на него в ту же секунду она так и не решается. — Не думал, что на своём веку увижу ещё кого-нибудь в чёрном, — сильный голос Николая разбивает тишину, словно хрустальный шар. Он оглядывается на Дарклинга, словно тот вовсе не его враг и не он узурпировал трон. Алина не знает, откуда у Николая силы так беспечно улыбаться, пусть это и маска. Пусть они тут все с масками. — Времена меняются, — Дарклинг едва бровью ведёт, наблюдая за ними со спокойствием хищника, что вот-вот выпустит когти. Тёмные завитки расплываются вокруг его пальцев. Алина моргает, вдруг понимая, что он даже не осознаёт этого. Чувствуя угрозу? К себе? По отношению к ней? Николай ещё раз сжимает её ладони безмолвным обещанием, прежде чем садится обратно. Алине ничего не остаётся, кроме как занять место между ними. На столе всё те же фигурки, расставленные в неясном созвездии, и карты, карты, карты. — Теперь ты объяснишь, что происходит? — Алина, наконец, поворачивается к Дарклингу, сталкиваясь с кварцевой наледью его взгляда. — Твой принц-пират улучил момент и пришёл ко мне с предложением, пока его люди успешно отвлекали моих. «Твой принц-пират». Несмотря на тон, под мягкостью этих волн скрываются острые рифы. Алина не хочет нащупывать грани чужой злости или стремления её достать. — Попрошу. Корсар, Дарклинг. Корсар. Но теперь о главном. Ввиду сложившейся обстановки вне любимой нами Равки, — Николай цокает, упираясь локтями в стол, — нам необходимо временно опустить оружие, направленное друг на друга. Он стихает на секунду, обводя их обоих взглядом. Обычный человек, пусть и наделённый уникальными талантами, которых и не пересчитать. Но всего лишь человек. В клетке с двумя монстрами. Что он видит, смотря на них, таких разных и таких одинаковых? Алина не хочет знать. И боится заглянуть внутрь себя, чтобы обнаружить разросшееся озеро тьмы, вскармливаемое не Дарклингом. Ею самой. Странно вспоминать минувшую ночь и её клятву, граничащую с безумием, отчаянием утопающей. Дарклинг забирает у неё всё. И в ответ должен принадлежать ей одной. Страшно думать, что уйди он, Алина бы точно сошла с ума. — И обратить его против наших общих врагов, — заканчивает Николай. Дарклинг не возражает, что означает лишь одно: эти двое уже обо всём поговорили и договорились, как истинные мерзавцы и политики. Алина мельком смотрит на карты, наполняясь раздражением до краёв. — Фьерда, да? Дарклинг качает головой. — Не только. Ещё Шухан, — на её удивлённое оханье он добавляет: — Меж двух огней, верно. Где-то ещё есть Керчия, но её позиция зависит от того, кто больше заплатит. Николай согласно хмыкает. — Останется подключиться Новому Зему, чтобы мы собрали все масти. Алина же хмурится, чувствуя на себе взгляды обоих. — И что же у них такого есть, что ты, — она кивает на Николая, — решил заключить подобный союз? Твоя семья… — Моя семья в безопасности. Но всё может измениться для всех нас, если я и дальше буду игнорировать внешние факторы. Если мы все, — с нажимом произносит он, — будем их игнорировать, занятые распрями друг с другом. Вроде тех, что теперь гриши под большей угрозой, чем когда-либо. Виски пронзает болью. Алина понимает, что очень хочет выпить воды. Под гнетущее безмолвие Николай лезет в нагрудный карман и достаёт оттуда ничем не примечательный мешочек из грубой кожи. Край припорошен чем-то рыжим, похожим на кирпичную пыль. Алина поднимает брови. — Юрда? Она не знает, что Николай скажет, но понимает со всей чёткостью: он, вероятно, с самого начала направлялся в столицу, чтобы заключить союз с Дарклингом, с её присутствием или без. И убивать узурпатора в его планы так же не входило. Вот же хитрый мерзавец. Николай кладёт мешок на середину стола. — Это называется «юрда-парем», Алина. И опаснее оружия против гришей я ещё не встречал.***
Спустя час у неё раскалывается голова от осознания всего масштаба грядущих и уже свершившихся событий. Мешочек с проклятой отравой всё так же лежит между ними, словно связующее звено, и Алина то и дело прикипает к нему глазами. — Для людей оно безвредно? — спрашивает, когда воцаряется недолгая тишина. Дарклинг не поскупился на объяснения, а Николай приправил их едкими комментариями. Если к концу этой встречи его не утащат ничегои, то союз можно считать заключённым. Алина не может вспомнить, когда её внутренний голос стал таким ядовитым. — Нет, — Дарклинг тянется рукой к мешочку, и в глазах у него плещется штормовое презрение. Перчатки окрашиваются кирпичной пылью. Он растирает её меж пальцев. — Прими такое человек, то понадобится совсем немного времени, чтобы умереть в муках. Участь гришей оказывается едва ли немногим лучше. Алина закусывает губу и приходит в себя, когда чувствует на кончике языка металлический привкус. Фьерда решила начать освободительную войну, прямо-таки поход святого воинства, чтобы «Равка вздохнула полной грудью, избавившись от тирании и лжеправителей». Под каблуком иного тирана. С другого края Шухан создал оружие, способное не только поработить основную мощь Равки, но и уничтожить. Медленно, мучительно. Или же они, наоборот, погаснут так быстро, как падающие звёзды? Алина не хочет этого знать. В горле плещется желчь, разливаясь во рту противной горечью. Война с Дарклингом была понятна и проста. Политические хитросплетения же вызывают не просто злость — яростное желание стереть каждого в костяной порошок. Каждого, кто посягает на её дом. — Они заявляют, что у них есть истинный наследник Ланцовых, что бы это ни значило, — вдруг добавляет Николай. — Ты ведь понимаешь, чем грозит их победа нашей стране? Он обращается к Алине. Та поджимает губы. Дарклинг точно понимает. Пускай Николай и не знает, что сила, создавшая Каньон, сидит подле него, но по сплетённой легенде «этот Дарклинг» прожил достаточно, чтобы отпала необходимость задавать такие вопросы. — Они же просто уничтожат всех нас, — Алина сплетает пальцы в замок так крепко, что вот-вот треснут суставы. Ей не хочется, чтобы кто-то заметил дрожь. — Всех гришей. А людей поработят? Так ведь? Взгляд Дарклинга буравит скулу. Он, конечно же, чувствует её волнение. К волькрам! Она действительно боится. Но вовсе не самой войны и не чудовищ-дрюскелей, возглавляемых королевской четой и неким Ярлом Брумом. В эти, протекающие смолой секунды закладывается, о святые, грядущий союз, и от её силы — вовсе не той, что заключена светом в венах, будет зависеть немалая доля успеха этой кампании. Благополучия и будущего Равки. — Поэтому тебе теперь так нужен Каньон, — она поворачивается к Дарклингу, хмурясь. — И поэтому ты так легко согласился на мои условия? — Условия? — вклинивается Николай и, засранец, посмеивается. — Подумать только, ты торговалась с Дарклингом! Тот переводит на него предупреждающий взгляд. Улыбка на его лице стылая, как ледники Истиноморя. Николай выдерживает, как положено лису с изрядной долей львиной смелости. — В свете озвученных событий, Каньон — дело не первостепенное. Пока что. Ответ такой туманный, что Алине хочется швырнуть в него разрезом. Или резной фигуркой со стола. Или своей туфлей. — Я не понимаю, — она выдыхает раздражённо. Николай мягко улыбается. Наверное, если бы он мог дотянуться, то взял бы её руки в свои, а затем пошутил на такой грани, после которой со стола его труп соскребали бы неделями. Алина слишком чётко чувствует чужое желание обладать ею. Непримиримое. Злое. — Мудрый правитель не станет искать войны, — говорит Николай. Ей очень хочется задать ему один вопрос, но не здесь. Не в присутствии Дарклинга и его гнетущей власти, разливающейся тёмными волнами. Понимание вдруг полосует спину, заставляя выпрямиться. — Первая армия, — выдыхает Алина, глядя на Дарклинга, словно… нет, вовсе не впервые. Он древний и он умён, чтобы просчитать всё на сотни, тысячи шагов вперёд. Что могли ему противопоставить они, по сути, дети? — Вот почему ты согласился! А ты, — она переводит взгляд на Николая, — сделал её предметом торга. И кто тут сторговался? Николай усмехается, но край его надломленности всей ситуацией слишком заметен. Его семья изгнана, пускай и им самим, но теперь Ланцовы лишены былого величия. Его брат мёртв. Трон захвачен. И ему приходится мириться с этим ради блага своей страны. Сердце сжимается от этого горького осознания. — Я всегда смогу договориться. — Не договорись до виселицы, мальчишка, — хмыкает Дарклинг, постукивая пальцами по столешнице. — Не будь ты так зациклен на Алине, я бы решил, что ты заигрываешь. — Я вообще-то здесь, вы, надменные мужланы, — цедит она. — И я не предмет… — Да, ты не предмет, — обрывает её Дарклинг, и от его голоса, кажется, вот-вот заледенеют все стены. — Ты моя королева. Королева с ошейником. Королева-пленница. Королева, способная стать ему равной или же нет? Николай щурит глаза. По-лисьи, словно пытаясь прощупать слабые места в этих словах. — На ней всё ещё нет короны. — Регалии нужны неуверенным в себе монархам. — Как и кольцо? — замечает Николай. Дарклинг оскабливается. — Это всё решаемо. — И я всё ещё здесь, — Алина обрывает их, пока спор не перетёк в открытую конфронтацию. Хотя на деле ей хочется придушить их обоих. Николай прокашливается. — Неудивительно, что со своими отношениями вы иногда забываете об остальном мире. Ты сделала непростой выбор, Алина, — в его голосе различим один лишь просчёт плюсов и минусов. — Выбора могло не быть вовсе, — отрезает Дарклинг. Алина вздыхает. Очень устало, а ведь прошло не так много времени. — Вы невыносимы. Оба. Они смотрят друг на друга, и сложно уловить суть этого бессловесного диалога. Но за эхом произнесённых ранее фраз кроется бушующее противостояние, которое должно стать плотиной для будущего всей страны. Предатель короны и опальный царевич. И она, заклинательница Солнца, сиротка из Керамзина. Предназначение самой тьме. Этот союз с трудом укладывается в голове. Первая армия пойдёт за Николаем. Не за Ланцовым, не за любым из носителей царской фамилии и пусть хоть первым из первых наследников престола. За тем, кто делил с ними кров и снедь. Алина вспоминает, что и Дарклинг был близок со своими опричниками, не чураясь походной жизни. И с гришами, держа их подле себя, под колпаком своей власти и силы, как детей. Детей, которых готовили к войне. Пойдут ли они сейчас за ним? За ним и Алиной? Если Первая армия вернётся к короне, Равка станет сильнее. Если Вторая соберётся под их общим знаменем, они обретут мощь, с которой придётся считаться. Не говоря о ничегоях. Алина пытается представить, какое количество монстров способен создать Дарклинг. Не подверженных усталости и неуязвимых к оружию, пусть это будет сталь или отлитые фьерданские мушкеты, или всё то, что они собирают из железа и пороха по словам Николая. И способность управлять Каньоном или пересечь его — с помощью силы солнца, текущей в жилах единственной его заклинательницы. С такой поддержкой Равка станет непобедимой. Но каждый созданный монстр, сотканный из ткани мироздания, из самой скверны, будет отгрызать кусок человечности от сердца Дарклинга. Алина не уверена, что там осталось достаточно, чтобы пережить грядущую бойню. Она усилием подавляет дрожь. — Пускай так. Ваши сложные взаимоотношения — не моё дело, покуда мы все следуем одной цели, — Николай зримо расслабляется, откидываясь на спинку кресла. — Нам нужно показать нашим врагам, что ситуация под контролем. Алина хмыкает. — Или что кое-кто подмял всё под себя. Дарклинг отвечает ей острой улыбкой. Она никак не вяжется с тем следом от подушки на его щеке и сонным взглядом. Алине хочется поддеть край его невозмутимости, но эта маска слишком крепко приросла. — Всем известно, как народ любит зрелища. Красивые зрелища, — продолжает Николай. — Красивые зрелища любит знать, — замечает Дарклинг. — Простому народу и казнь — зрелище. — А ты, видимо, на многих бывал? — И на многих ещё буду. Алина устало массирует виски, чувствуя себя ожидаемо вымотанной. Информации слишком много. Парем, делающий гришей всесильными рабами. Фьерда, готовящая свой поход против них. Позиция Шухана ей до сих пор не ясна, и Алина бы предпочла, чтобы это лихо никто не беспокоил. Тревожных слухов со стороны их соседей хватает, чтобы знать: гришам туда лучше не соваться. — Что ты предлагаешь, Николай? Тот ухмыляется по-кошачьи довольно. — Конечно же, бал. Созовём дворян и генералов, всех этих лебезящих, гордых толстосумов, чтобы они посмотрели на нас и наконец перестали метаться меж двух огней. Дарклинг не меняется в лице, но Алина чувствует его гулкую злость, пузырящуюся где-то глубоко: с предателями у генерала Второй Армии разговор крайне короткий. На их счастье, но не на счастье Жени. — Хочешь показать им, что Равка едина? — она смотрит на Николая, надеясь, что её долгого взгляда в сторону Дарклинга тот не заметил. — Хочу, чтобы это увидели наши враги, — отвечает он, на секунду растеряв улыбки. — Я не в восторге от происходящего, но в грядущем нужны все ресурсы. Наши армии. Свет Сол королевы. И твои монстры. Он усмехается, взглянув на Дарклинга, оценивающего их со спокойствием древнего и очень опасного существа. — И даже проклятый Каньон, — он медлит. — И то, что ты сидишь на троне, который принадлежит моей семье. — Ты понятия никакого не имеешь об этом троне и на чём он был возведён, — Дарклинг едва наклоняется вперёд. Тон стегает хлыстом. — Хочешь начать всё с самого начала, Ланцов? — Можем начать с того, что Тенистый Каньон был любезно создан твоим предком. Или скажешь, что это было для защиты Равки? Дарклинг сжимает челюсти. Чёрный Еретик. Дарклинг. Александр Морозов. У тьмы одно лицо. — Благими намерениями вымощена дорога в бездну, — отвечает он. — Я говорю с тобой лишь по той причине, что от тебя есть польза. — О, это взаимный коммерческий интерес, — тянет Николай. — Или натравишь на меня своих питомцев? — А у тебя закончились фокусы? Николай не меняется в лице. — Пока что я обойдусь скромным командованием Первой Армией. Алина словно просыпается, стряхивая оцепенение очередной, и, очевидно, не последней пикировкой. Ей мерещится звон скрещиваемой стали. — Вы ведь об этом договорились без меня? — она не замечает, как недовольство проступает в гулком шипении. — Я хочу знать всё. И не узнавать об этом позднее, постфактум. Мы не станем использовать Каньон на невинных людях. Она вообще его использовать не станет. — Разумеется, — Николай кривится. — Иногда вид пушки устрашает больше, чем сама пушка. Наши противники знают, что с твоей помощью Дарклинг может управлять Каньоном. А теперь вы… Он задумывается, но Алина знает, какой острый угол он пытается сгладить. — Вместе, — заканчивает она со всей мрачностью. — И, разумеется, нас попытаются убрать как можно скорее. Решись они на такой безрассудный поступок, как торжество, сколько убийц стекутся, словно крысы, в столицу? Сколько оружия будет запрятано в напыщенных костюмах лживых гостей или прислуги? — Удачи им, — Николай фыркает. Дарклинг, наконец, переводит на неё взгляд. — И, если ты королева, — произносит он в воцарившейся тишине, — так будь ею. Алина хочет возразить, но он не позволяет: — Бал нужно организовать в кратчайшие сроки. Ещё мне нужны сведения о нашей вооружённости. Всё до последнего штыка. — Я могу добыть достаточно оружия, если пройду через Каньон, — Николай хмурится. — Но для этого мне нужна Алина. — Исключено, — Дарклинг трёт переносицу, и это — самое человечное, что Алина видит в нём в этих стенах. — Шпионы и убийцы — те самые, которые будут на балу, рыщут прямо сейчас. Наши враги уже знают, что мы объединились. Значит, он действительно принял решение. — Ты оставишь меня здесь приказом? — уточняет Алина. Ей кажется, что он с трудом не закатывает глаза. — Ты умна, Алина. И сама понимаешь, что путешествия сейчас небезопасны. — Ты не можешь запереть меня! — Это называется защитой, — отрезает Дарклинг. — Любой в этом дворце знает, что ему не сносить головы, если ты о бумагу порежешься. Помедлив, он добавляет: — Я знаю, на что ты способна, — и поблекшие шрамы на его лице говорят об этом громче любых слов. — Но мой ответ «нет». Рисковать он действительно не станет, будто в самом деле оберегая её. Как столь значимую для него вещь? Алина запрещает себе думать о подтексте, который немыслим для их взаимоотношений. Но сказанное не вызывает должной злости. Она прокашливается. Николай поднимается из-за стола. — Я наблюдал бы за этим вечно, но мне нужно переговорить с остальными. Алина замирает. — С остальными? События минувшей ночи набрасываются на неё дикими зверями. Неужели Мал всё ещё здесь? Нет, Дарклинг бы знал, невозможно! Николай кивает. — Да. Кое-кто остался. Чует моё сердце, тяжелее всего будет с Зоей, я даже удивлён, что она не ворвалась сюда до сих пор, — он усмехается. — Я ничего не объяснил и покинул их посреди атаки. Надеюсь, твои драгоценные опричники не распускали рук больше нужного. Дарклинг отвечает тяжёлым взглядом. Николай дёргает плечом и направляется к дверям, оставляя Алину переваривать сказанное. — У тебя новые покои, — вдруг говорит ей Дарклинг. — В этом дворце. Смена темы действует как опрокинутый на голову ушат с водой. — Что? Зачем? Дарклинг не отвечает. Видимо, потому что причины очевидны. Она Сол королева. Негоже ей сидеть в каморке уровня обычных гришей. Он снова выделяет её, и сейчас Алина ничего не может с этим поделать. И не должна, если хочет взойти на равных условиях. Если не хочет быть послушной куклой и ребёнком в его глазах. — Алина, — Николай окликает её. — Я подожду тебя. Провожу… до новых комнат. Тень мелькает на его лице и исчезает неуловимо быстро. Алине хватает этой секунды, чтобы вспомнить королеву, её пышные наряды и излишне подчёркнутую красоту. Его мать. — Это неправильно, — она поворачивается к Дарклингу. — И жестоко. — Неправильно и жестоко, Алина, вот это, — тот кивает на мешок с паремом, всё так же лежащий посреди стола. — И мы все это знаем. Николай не отвечает. Двери закрываются. Они остаются вдвоём. Алина знает, что Николай дождётся её, но не двигается с места, вросшая в кресло. Груз вины за своё эгоистичное, недостойное поведение по отношению к тем, кто за неё боролся, давит на первый позвонок, на второй, на третий, грозясь переломить и распластать её по плитке, словно препарируемую лягушку из лабораторий сердцебитов. Лужа из крови и костей, и сплошного желания себя удавить. Ей не хочется, чтобы это видел Дарклинг. — Алина, сколько тебе лет? От неожиданности она вздрагивает. И — от неловкости, ведь счёт времени давно утерян в этой сумасшедшей пляске событий. Семнадцать? Восемнадцать? — К чему ты вообще? — Алина огрызается, хмуро взглянув на него. — Решил вспомнить о нашей разнице в возрасте? Дарклинг смеётся. Мягко и расслабленно, становясь таким невыносимо красивым, что у Алины внутри скручивается острая пружина. Надеждой — трусливой и несмелой искрой. Она всё ещё любит Мала. И это чувство не умрёт за пару дней или пару лет. Но отрицать то, что её тянет к тьме, к этим штормовым глазам — глупо и нечестно по отношению, прежде всего, к себе самой. Алина хмурится и прячет смущение глубоко внутрь, где когти Дарклинга не смогут его достать. — Я хочу сказать, — начинает он, устроив локти на столешнице и сцепив свои невыносимо красивые пальцы, — что в твои годы мир действительно может рушиться. Твоё восприятие сейчас… слишком острое, а ноша на плечах — тяжела. Алина подавляет желание присвистнуть. — Так ты называешь то, что давишь, пока не станет больно? Острым восприятием? — она кусает словами, внутренне понимая, что он прав. Куда проще смотреть на мир, когда теряется смысл считать прожитые годы. Века. Дарклинг внимательно на неё смотрит. Цепко, прощупывающе. Алине кажется, что ей перебирают кости. — Я проходил через подобное, Алина, — замечает он. — И если бы эта боль осталась, если бы я её так же чувствовал… И качает головой. — Я бы попросту не выжил. На языке вертится уйма вопросов, но Алина не станет задавать их сейчас. Ответа она не получит. Дарклинг ей не доверяет. Прошедшая ночь вместе ничего не значит: при попытке убийства, Алина уверена, её бы разорвали ничегои. Проще думать так, чем о чужой уверенности, что она бы даже не попыталась. Не смогла бы. — Это нормально, что в момент агонии всё вокруг перестаёт для тебя существовать. Алина как никогда ненавидит его проницательность. Но в сказанном нет снисхождения. Святые, как было бы проще разозлиться, будь оно! «Я видел тебя настоящую. И ни разу не отвернулся. Никогда». — Нормально для любой другой, но не для меня. Дарклинг, задумчиво потерев пальцами подбородок, кивает. — Верно. Но на то, чтобы стать королевой, у тебя есть вечность. «Нет, — думает Алина, смотря на созвездия разбросанных фигурок: армии и силы, что вскоре могут схлестнуться. — Мне надо учиться, и быстро. Иначе ты от меня и костей не оставишь».***
Говорить сложно. Алина кусает изнутри щеки и почти не смотрит по сторонам, не запоминая ни широких, величественных лестниц, ни роскошных залов с обилием красок королевского богатства — это всё меркнет в сознании, стоит закрыться дверям. Каждый этаж охраняется стражей, безмолвно провожающей их взглядами. Алина не уверена, что вообще запомнит дорогу до нужных комнат. — Извини, — говорит она, когда тишина начинает действовать на нервы настолько, что ей хочется швырнуть разрез в ближайшую стену, лишь бы как-то избавиться от гнетущего чувства, что шкрябает изнутри. Николай рядом усмехается. — А я уж перепугался, что он тебе там язык откусил. Алина вспыхивает и пихает его в плечо. Не так сильно, чтобы стало больно, но достаточно, чтобы Николай картинно схватился за него. — Нет, с твоим нравом не совладать даже Дарклингу! Она задирает нос. Николай смеётся. Дышать становится легче. Алина перестаёт смотреть себе под ноги и немногим замедляет шаг. — Кто остался? Пусть святые будут милосердны. Николай смотрит на неё искоса. Алина не хочет знать, насколько читаемы эмоции на её лице. — Зоя, Хэршоу, Надя, Сергей, — перечисляет Николай, загибая пальцы. — Шквальные, сердцебиты и солдаты Первой армии. Те, что присоединились ко мне на границе. Многие ушли вслед за Оретцевым и близнецами. Она переводит дух. Мал будет в безопасности. Тамара не ослушалась её приказа. — Но сомневаюсь, что он уйдёт так запросто и насовсем, — продолжает Николай, и его лисий взгляд царапает Алине скулу. — Он не похож на того, кто бы сдался просто так. Они останавливаются подле белоснежных дверей. Знак солнца на них светится, и Алина не сомневается в том, что это — белое золото. Она касается пальцами выпуклого рисунка, до того уверенная, что увидит иной знак. Николай рядом каменеет. Незримо для других, но Алине хватило проведённого вместе времени, чтобы научиться улавливать перемены в его поведении: когда хитрый корсар становится принцем, а принц — Николаем Ланцовым. — Мне жаль, — произносит она тихо, радуясь, что подле этих дверей стражи нет. — Им безопаснее быть в любом другом месте, кроме как здесь, — отвечает Николай. Серьёзность истлевает. Он снова улыбается. — Скажи мне, Алина, что заставило тебя передумать? Я не осуждаю тебя. Но мне жутко интересно. А ещё мне нужно что-то сказать Зое и надеяться, что она не устроит бурю из наших костей. Она улыбается и качает головой. Не здесь. И толкает двери. Внутри оказывается светло. Привыкшая к своей комнатушке и покоям Дарклинга, она на мгновение теряется в, казалось бы, огромном пространстве. Кровать оказывается действительно королевских размеров, украшенная балдахином из лёгкой ткани цвета белого золота, мягко мерцающей в солнечном свете. Алина оглядывается, невольно осознавая, что будет скучать по ночному небу и созвездиям на потолке, пускай последний её визит в те комнаты был не самым приятным. Пахнет свежестью, чем-то новым, неясным. Возле балконной двери — тут есть балкон! — на подоконнике стоят яркие тюльпаны в вазонах. И зеркало… Алина перестаёт дышать. Во всю стену перед кроватью раскидывается солнце: золотые лучи тянутся от зеркального круга к самому потолку. — Говорил же: он знает толк в зрелищах, — Николай хмыкает, присаживаясь на край небольшого стола подле окон, из которых наверняка открывается прекрасный вид. Ос-Альта всё равно остаётся жемчужиной среди городов, потонувших в грязи, войне и нищете. Алина не сразу отвечает, не отводя взгляда от собственного отражения. Такой королевой Дарклинг видит её? Она сглатывает. — Я чувствую себя здесь чужой. — Со временем ко всему привыкаешь, — отзывается Николай, постукивая пальцами по столешнице. Он задумчив — или за своей задумчивостью скрывает напряжение. В конце концов, это бывшие покои его матери. — В крайнем случае, мы всегда можем сесть в «Колибри» и улететь подальше от Дарклинга и ответственности, свалившейся на твои хрупкие плечи. Алина, наконец, поворачивается. Изгибает брови. — В самом деле? — Увы, нет. Надо было раньше, — Николай усмехается и разводит руками. — Теперь носить тебе чёрный. — Вместо платьев с рукавами-фонариками? Он закатывает глаза. — Не будь занудой, — и щёлкает пальцами, журит её. — И ты не отвечаешь на мой вопрос. Алина оглядывается растерянно, прежде чем снова смотрит в зеркало. Её отражению бы выглядеть измождённым, но вся её суть с каждым днём всё больше насыщается силой. — Он может спасти Равку, — говорит Алина ровно, смотря самой себе в глаза. — И хочет этого. Мира для гришей. И безопасного места, которого никогда не будет ни в одном государстве. Она вспоминает слова Багры о том, что исчезни Каньон, то необходимость в самом Дарклинге отпадёт. Но какой смысл в проклятом разрезе самого мироздания сейчас, когда трон захвачен, а по щелчку пальцев он может создать целую армию неутомимых монстров? — Знаешь, пожалуй, именно сейчас я могу сказать, что рад присутствию Каньона, — замечает Николай и в ответ на удивлённый взгляд поясняет: — Он не меньше пугает наших врагов. — Неморе растёт, как дыра в штанине. И позволяет Фьерде и Шухану нападать на нас. — Убийственные у тебя сравнения. Алина отмахивается. — Я осталась, потому что могу уравновесить жестокость Дарклинга. Могу сдержать, — она закусывает нижнюю губу, подходя к столу и присаживаясь рядом с Николаем. — Я очень надеюсь на это. «Возможно, я просто стану ещё одним монстром». Под фразой — мириады подводных камней и обглоданных костей собственной жажды до власти и силы. Дарклинг говорил, что рождён для правления. Алина ему не уступит. Николай внимательно на неё смотрит. Его выдох шевелит прядки волос на виске. Почувствовать бы неловкость от внезапной близости, но Алина не ведёт и бровью. — И ради такого ты готова всем рискнуть? Всем, что тебе дорого? В груди колет: обвинениями Жени, словами Мала, его уходом и той болью, что она причинила. И которую ещё причинит. — Уже рискнула, — отвечает Алина и горько усмехается, опуская веки. — Я надеюсь, он… взаправду ничего не сделает. Она скорее чувствует, как Николай жмёт плечом. — Когда наши пути столкнулись, Оретцев просто был одержим твоим освобождением. Близнецы увели всех к Апрату, когда не смогли спасти тебя. Этот старый хмырь окопался глубоко под землёй вместе с твоими паломниками. Вот уж где никто не додумался бы искать. Оретцев упоминал, что их уход... был не из лёгких. Но ему было всё равно. Хотя мы даже не знали, цела ли ты вообще. И выжила ли. Но рискнуть стоило. И чем ближе мы подбирались к столице, тем больше слышали о тебе. О том, что Дарклинг заполучил свою заклинательницу. Зоя была в бешенстве и одного разглагольствующего о вас, святых, умника закинула на дерево. Вполне в духе Назяленской. Алине сложно представить их грядущую встречу. Если в самом начале та хотела выцарапать ей глаза за близость к Дарклингу, то сейчас… ей их точно выцарапают по той же причине, но прямо противоположной. — Ты уже тогда собирался заключать союз с ним, — она не спрашивает. Знает. Николай кивает. — Виновен. На тех землях, рядом с Черностью, я не только играл на его нервах, но и собирал информацию. Парем сулит огромные неприятности, Алина, — он горько усмехается. — Ты бы видела, как гриши угасают. Алина жмурится. Дышит едва-едва. — Пообещай мне, — она поворачивается к нему лицом. Николай смотрит сверху, вскинув одну бровь. — Если Мал обратится к тебе, ты скажешь мне. И не позволишь наделать ему глупостей. Я не смогу уберечь его от Дарклинга, если он попытается помешать. — Он попытается, — отрезает Николай. — Я бы попытался. Алина улыбается и качает головой. Мальчишки. — Ты думаешь, что сможешь ужиться на одном лишь долге? Будь дело только в долге, Алина бы справилась куда легче. Ей не хочется объяснять, что все её мысли отравлены чужим присутствием. С самого начала. — Всё гораздо сложнее, — уклончиво отвечает она. — И не тебе тут удивляться, генерал Первой армии. Они смеются, глядя друг на друга, и Алина теряет момент, когда ладонь Николая ложится ей на шею, и он её целует. Она замирает, но не отталкивает. Воспоминания накатывают приливом — о жизни, казалось бы, прошлой, полной подготовки к войне с тьмой. О смутном желании, чтобы принц-корсар поцеловал её и отвлёк от дурных мыслей. Алина прикрывает глаза, позволяя моменту продлиться чуть дольше. Они оба понимают, что означает этот поцелуй, но едва ли это осознание сильно разобьёт Николаю сердце. В конце концов, на ценный орган корсара найдутся желающие и сохранить, и исцелить. Он отстраняется первым, чтобы прошептать: — Это странно, но я будто поцеловал сестру. Не того ожидал, будем честными. Алина хохочет, запрокидывая голову. — Какой ты бесстыжий! Николай выглядит, как пресытившийся жирной сметаной кот. Алина поддаётся порыву и взъерошивает ему волосы, закусив нижнюю губу и запоминая, что у их поцелуя — привкус лета, полный дружеских чувств. — Будь осторожна, — говорит он. — Ты тоже, — замечает Алина. — Никогда не делай так при Дарклинге. Николай словно бы задумывается: игривый, весёлый и юркий, как хитрейший из лисов, привыкший к невзгодам, словно к штормам. Нелюбимый отцом, отвергаемый им. Ныне — последний Ланцов при троне, который династии уже не принадлежит. Алина не может даже представить, откуда этот человек черпает жизненные силы. Впереди тяжёлые разговоры и — подступающая война: та, что разверзнется между государствами, и та, что идёт между двумя чудовищами. Но в эту секунду Алина словно оказывается за плотным стеклом, где нет места горю и потерям. Где зеркало-солнце впитывает в себя отражения одного только счастья и неведения принимаемых решений. Когда-то она была так счастлива. Николай подмигивает ей: — Если я захочу записаться в святые жестокой кончиной, то непременно так и поступлю.***
Около воды спокойно и прохладно. В голове надувается мыльный пузырь, вакуумный, лишённый звука и мыслей. Алине проще запереться от себя самой, вперившись взглядом в отполированные водой камни. Трава под кафтаном сырая, мнётся комьями земли в сжатых кулаках. Проще не думать, чем глохнуть от роя собственных размышлений. Почти панических. Николай отказался взять её с собой. Конечно, едва ли кто обрадуется её заявлению о принятии предложения Дарклинга. Не то чтобы Алина боится опробовать на себе злость Назяленской, но легче от этого не становится. Занятие с Багрой помогло выпустить пар десятком разрезов, пока вода в озере не вспенилась на потеху мелькающим то и дело заклинателям. Осуждение старухи же царапало Алину куда сильнее. Она всё ещё предательница. Та, что не сильно своего поступка стыдится. Та, что думает о своей первой любви с горечью, чтобы в следующую секунду закусывать губу при воспоминании о кварцевых глазах. О следе на щеке от подушки. О том понимании, что вскрывает ей кожу ножом куда более острым, чем сталь гришей, принадлежащая Алине. Затерянная где-то в покоях самого Дарклинга. Ей почти любопытно, как скоро он сам переберётся в Большой Дворец. Алина видела чёрные двери в конце холла, следующие от её новоявленных покоев, но так и не решилась открыть их. Что-то подсказало ей, что там заперто, как и та дверь, что имеется в её комнатах. Интересно, ключ есть и у Дарклинга? Хотя едва ли бы запертая дверь ему помешала ворваться к ней: во плоти или видением. Алина вспоминает, как он проводил целые ночи подле неё, изматывая нервы своим молчанием. Ей всё ещё хочется разорвать его за это, но чувствует ли она тот же ужас, что раньше? Глупость какая! Стоило один раз поспать с ним в одной кровати, чтобы вмиг забыться! Порицание в голове скрипит голосом Багры. Алине чудится удар её палки по пальцам. Она поджимает их, словно кошка — втягивает когти. — Моя королева! — раздаётся позади звонкий голос. Алина дёргается. От холода, конечно. Алина вздыхает и едва поворачивает голову, прежде чем ей на плечи ложится плотный плащ. — Спасибо, Соня, — рассеянно отзывается она, запоздало ощущая, что руки напрочь заледенели. — Вы совсем замёрзли, — Соня говорит глухо, недовольно, и это почти забавляет. Алине непривычна чужая забота, и она закусывает изнутри щеку. — Земля уже совсем стылая! — Почти, — отзывается она. — Хочешь проверить? Соня мнётся пару мгновений, прежде чем присаживается рядом. Ловкие пальцы тут же расправляют складки на юбке, как когда-то заправляли постель. Алина подтягивает к себе колени, укладывает сверху руки и тычется в них подбородком. Плащ согревает её, как объятие. На мгновение ей хочется закрыть глаза и оказаться в настоящих. Она призрачно чувствует на себе чужие руки. Те, что греховно непозволительны. — Дарклинг снова сказал тебе следить за мной? Соня молчит. Впрочем, удивительно, что он не приставил охрану. Алина мельком видела утром Юрия, всё ещё потрёпанного ночной стычкой с Тамарой. Страж поклонился и улыбнулся ей в ответ. — Расскажи что-нибудь, — Алина подбирает гладкий камешек, большим пальцем размазывая по нему налипшую грязь. — О том, что было в тех местах, где ты росла. Что угодно. Соня тушуется: это чувствуется кожей, даже смотреть не надо, но Алина не успевает свернуть неловкую просьбу? приказ? когда она заговаривает: — Я росла в Уленске. Это маленький городок вблизи фьерданской границы. То ещё захолустье, — Соня хмыкает. — Поверь, Ос-Альта скорее равкианское исключение, — замечает Алина, в ответ получая улыбку. — Я надеюсь, что вы сможете это исправить. Вы. Она и Дарклинг. Алина не реагирует. Старается не реагировать и — давать себе лишнюю надежду на собственные силы. — У нас ходит легенда, немногим равкианская, немногим фьерданская, — продолжает Соня, обрывая травинки. Руки у неё мозолистые, рабочие. — На стыке двух государств часто происходит смешение понятий, как это бы ни странно звучало... И старшие часто рассказывают истории. Они страшные, какие-то нелепые и совсем сказочные даже для Равки. Но одна мне помнится до сих пор. Может, потому что в детстве казалась довольно жуткой. Может, потому что, мне кажется, что я видела доказательство её правдивости? — Правдивости? Она жмёт плечами. — Кто знает. Я… плохо помню то время, — травинки рвутся, переламываются. Пожухлые и зелёные, жёлтые, отцветающие и полные силы — они совсем как люди. — Может и вы слышали о восьминогом жеребце? Живёт он на ночном небе, и соткан из звёздной пыли. Кто-то рассказывал, что видел его издалека. Кто-то — что столкнулся с ним, но это похоже на враньё. — Почему? Глаза Сони вдруг кажутся такими тёмными, совсем не полными голубых льдинок. По плечам ползёт холод, словно Алина вдруг заглянула за завесу чужой души. — Потому что сложно назвать счастливчиком того, кто его встретил, — тихо говорит Соня. Среди них вообще кого-то сложно назвать счастливчиком, ведь даже их легенды и сказки так устроены, что счастье — величина переменчивая, прозрачная и незаметная, как стекло. Искрящееся на солнце своей неуловимой красотой и способное оставить глубокие порезы. Соня облизывает губы. — Появляется жеребец глубокой ночью, среди полей, и грива его лоснится серебром. Говорят, что появление этого коня предзнаменует смерть тому, кто встретит его на своём пути. Избежать этой участи можно, только оседлав его, — она усмехается, завидев, как Алина поднимает брови: — Ещё одна часть легенды гласит, что он перевозит духи святых по воздуху. А оседлавший его человек станет неуязвим к хвори и неудачам. Поговаривали, что даже бессмертным. Бессмертие никогда не достаётся просто так, по мановению несуществующих волшебных палочек или дара судьбы. Вечная жизнь была и остаётся бременем, шагающая вровень с могуществом, которое гнёт к земле каждый день, каждый год, каждый век. Алина чувствует это бремя в чужом развороте плеч, в чужом одиночестве. В своём собственном. «Если я уйду, то тоже останусь один». — И кому-нибудь удалось это проверить? Соня жмёт плечами. — Моя прабабка рассказывала, что только тому, кого прозвали sjarmör. «Заклинателем». Говорят, ему это взаправду удалось. Но он, очевидно, был не просто человеком. — Гришем? Или… святым? — предполагает Алина, хотя, зачитав книгу о каждом из канонизированном и падшем герое Равки до дыр, она не находила ничего даже отдалённо похожего. — Я не знаю. Возможно, даже кем-то большим. Богом? В конце концов, это всего лишь легенда. Алина не понаслышке знает, что большинство из них правдивы. Виски колет мыслью о жар-птице. Ей нужно добиться ответа от Дарклинга. Или найти его самой. — А у вас кто-нибудь видел его? — вопрос вдруг колет губы, рвётся с языка когтистыми лапами. — Ты видела его? Соня молчит какое-то время, кусая губы. — Моя мать видела. Но то, что случилось потом... даже конь не мог этого предвидеть. Алина понимает, что влезла в чужую жизнь по самые локти. — Мне очень жаль. — Благодарю, моя правительница. Ненадолго воцаряется мнимая тишина, разбавляемая тем, что жизнь вокруг не спит, пускай после дворцового переворота и стала немногим тише. Алина в подступающих сумерках, разбавляемых огнями зачарованных фонарей, видит тут и там мелькающие кафтаны, военную форму и вычурные платья тех дам, что остались при дворе. Наверное, глупо, но Алине до того казалось, что у каждой уважающей себя знатной дамы в этих богатых платьях непременно должен быть зонт в тон. Всякая дурость нелепая лезет в голову, когда становится неуютно. Соня рядом вздыхает. — Моя королева, а это правда… — она мнётся секундой, прежде чем продолжает: — что скоро будет бал? Слуги много болтают. Так говорил Дарклинг целую вечность назад. Алина кивает. — Да. Предстоит много работы. «Если никто не разнесёт дворец грядущей ночью», мрачно думается ей. Соня задумчиво и, казалось бы, чуть смущённо продолжает ощипывать травинки. — Это хорошо, — отвечает она снова спустя какое-то время, полное той тишины, когда Алина и вовсе забывает о своей компании. — Фьерда увидит, что вы едины. И их попытки добиться власти через союз закончатся. Алина хмурится, повернувшись. — О чём ты? Соня бросает на неё взгляд. Глаза у неё на свету точно льдистые и голубые, словно замёрзшее море. Алина вспоминает плен на корабле, поиски морского хлыста. Нож Дарклинга. Не лучшие ассоциации. Но Соня... красивая. Когда-то Алина бы ей позавидовала. На такую бы точно засмотрелся Мал. Или его друзья. Любой нормальный парень, которому нужна нормальная девушка. — Пока вы приходили в себя, — Соня продолжает осторожно, — ходили слухи, что Фьерда предложила нашему суверенному брак. Ей должно быть всё равно. Ей челюсти, подери волькры, не должно сводить. — Вот оно как, — отвечает Алина как можно ровнее, с лёгкой улыбкой. Наверное, с такой Дарклинг сносил головы разрезом. — Что ж, им действительно придётся внести коррективы в свои планы. Его это, наверное, позабавило. Через сколько часов после прибытия в столицу юная невеста попыталась бы его зарезать? При принесении лживых клятв? Или на брачном ложе? Алина фыркает. Вот уж замыслы прозрачные, как стекло. Но почему это её действительно так взволновало? И лучше бы только с точки зрения политики и царящей войны! Фьерданская принцесса и Дарклинг? Чушь какая-то. Соня рядом охает, а Алина запоздало понимает, что у неё вспыхнули руки. Выругавшись, она загоняет свет обратно в вены. — Простите, — говорит Соня. — Я не хотела расстроить вас. Алина отмахивается с глубоким вздохом. Спокойствие так и так нарушено: очередным роем. Она поднимается на ноги и отряхивается, прежде чем кутается в плащ, как нахохлившаяся птица. — Я не расстроилась, Соня, — и снова улыбается. Лживо. Право же, подобное к подобному. — Совершенно. Ей всё равно. Абсолютно. И злость совершенно точно не поднимается волной в её груди. И выхода она не найдёт, потому что за спиной (не) вовремя раздаются шаги. Алина давит в себе раздражение, обернувшись. — Ну здравствуй, Сол королева, — Зоя останавливается в нескольких локтях от неё и скрещивает руки на обтянутой кафтаном груди. Николай был явно прав: один её взгляд мечет молнии. Подсознательно Алина ожидает увидеть почему-то и Женю, но ошибается. Возможно, необходимость починить свою заклинательницу Солнца смогла бы их сплотить. — Я, наверное, пойду, — Соня приседает в реверансе. — Моя королева. Она ретируется поспешно, под гнетущую тишину и искрящееся, вспыхивающее напряжение. Зоя чертовски зла. И, как и Женя, и Давид, и все её люди, — имеет на то право. — Вижу, часть россказней всё-таки оказалась правдой, — Зоя встряхивает гривой волос, похожая на бурю, что обрела плоть и кости. И усмехается. — Белый тебе к лицу. Хотя и святой ведь тебя уже зовут с сомнением. Алина зубоскалит в ответ по привычке. — Специально выбирала, как бы так выделиться и вписаться в приписываемые мне каноны, — она изъязвляется и, отзеркалив, тоже скрещивает руки на груди. Ей бы не цепляться с Зоей, а поберечь силы. Грядущий бал кажется чем-то… нелепым? глупым? и страшным, ведь в этот раз организация коснётся её напрямую. Алина думает о пире во время чумы; о том, что она будет там рядом с Дарклингом не как диковинная игрушка и не обнаруженное им чудо. Она войдёт в тронный зал, как им же наречённая, пускай и не было никаких церемоний. Пускай на пальце нет кольца. «Это всё решаемо». Так сказал Дарклинг с той литой уверенностью, что изводит бешенством. Зоя что-то замечает в ней, наверное, как истинная женщина, читающая между строк, потому что качает головой: — Что ты натворила, Старкова? Меня не оказалось рядом, чтобы прикрыть твою задницу, и ты решила сдаться? Алина отворачивается. Солнечные блики разбегаются из-под её пальцев по воде, блестят в темнеющих волнах, искрятся. Она никого не винит в том, что её не вытащили из-под этих камней. Она и не хотела, чтобы её вытаскивали. Алина умирала на груди своего врага, и, не признаться никому, ей было спокойно. Тьма утягивала их обоих на дно. — Я не сдалась, — говорит Алина. Свет мерцает на кончиках пальцев. — Война продолжается. И ты это знаешь. Вы все это знаете. А оставаться или нет — дело ваше. Я не собираюсь оправдываться, Зоя. Я хочу спасти страну. И его. Багра бы рассмеялась над этой наивностью. Так почему же она так верит, несмотря на собственные слова, в какой-то фантом, призрачную надежду? — Неужели ты не видишь? — Зоя выдыхает так раздражённо, а вместе с ней усиливается и ветер, треплет волосы. — Он лелеет твоё одиночество! Как и мою в него влюблённость, и сотню других чувств в других же людях. Он взращивает их в нас и вертит нами, как хочет! — Вижу, — Алине нравится наледь спокойствия в собственном голосе; нравится, что она не позволяет себе сомневаться, пусть внутри раздирают на части истеричные мысли. — У каждого из нас есть слабости. «Я взращу ту, что живёт червоточиной в нём. Я сама ею стану, пускай вы считаете его богом и карой, неуязвимым и всесильным». Удивление на лице Зои неподдельно. — Ты или глупа, или сошла с ума. — Звучишь, как Багра, — Алина отмахивается. — Я знаю, что делаю. Но не стану втягивать тебя в это. У вас есть выбор, и выбирать надо сейчас. Зоя останавливается рядом. Чудится, что от неё расходятся штормовые волны. Так ощущается подступающая стихия? Но Алина — стихия не меньшая. Большая, яростная. Под стать той, что дремлет в кварце чужих глаз, под руками с расползающейся из-под них тьмой. — Не будь эгоисткой, — Зоя фыркает. Профиль у неё выточенный, красивый. С высокими скулами, этими сапфировыми глазами и гладкой кожей. Идеальный. Алина дёргает углом губ. — Эта война принадлежит не только тебе. Она ухмыляется. — Сегодня я пообещала Дарклингу, что не упущу возможности убить его. Пусть она только представится. Я умею ждать. Иного и не ожидалось. Алина жалеет, что не может узнать, о чём именно они говорили. Хотя ей не принадлежат секреты чужой израненной души. Солнце вновь собирается в её руках. — Поговорим после победы, — произносит Алина и сводит ладони. Свет гаснет.***
Следующие недели она не успевает продохнуть. Советы сменяются организаторскими мероприятиями, от которых утомления в разы больше, нежели от выслушивания отчётов с границ, докладов о вооружении и численности армии, о подготовке, о перебросах, о тех понятиях, с которыми Алина встречается впервые. Не так её утомляют споры Николая и Дарклинга, её собственные столкновения с ними же, как необходимость учесть всё к грядущему торжеству, которое должно показать, что Равка — сильна и едина. Чушь собачья. Равка до сих пор разделена Каньоном, и этот росчерк растёкшихся чернил на карте делает их слабее. — Как мне поможет выбор рисунка на салфетках? Мы не свадьбу тут планируем, — прорычала (или пожаловалась?) она Николаю днём ранее. Тот рассмеялся, а затем покачал головой с такой улыбкой, которую Алина предпочла бы не видеть: — То, что мы собираемся сделать, равносильно свадьбе. Да, не будет колец, брачных клятв или чего-то подобного, но ты встанешь рядом с Дарклингом. Как его королева. И дороги назад не будет. — Отвратительно, — ответила она и скривилась, надеясь, что её сердце не слишком зримо подскочило к горлу. «Это всё решаемо» Дарклинг говорил так легко, будто её согласие на нечто подобное было подобно щелчку пальцев. Его щелчку. Ей хотелось напомнить ему об излишней самоуверенности, которая однажды обернулась провалом посреди бездны, но наедине они, что смешно, с того дня так и не оставались. К лучшему или нет, Алина так и не открыла двери из чёрного дерева, снедаемая собственными проблемами. В новой опочивальне ей дурно спится, и она мечется на кровати в поисках спасительного уголка. Признаться, скрипя зубами, в кровати Дарклинга ей спалось лучше. Где угодно спалось лучше, чем здесь, пускай покои так красивы, что режет глаза. Но в отличие от кровати, отдельная комната для купания ей приходится по вкусу. Вместо лохани в ней оказывается натуральная ванна — медная, на изящно выкованных золотых ножках. Как прекрасно, что ей не нужно посещать баню! Пускай сейчас она могла бы рассчитывать на уединение, но всякий поход туда её отвращал. Посему Алине нравится проводить там пару часов глубоко за полночь, нежась в горячей воде, пока кожа не порозовеет от жара, а её саму не заклонит в сон в рыжем огне свечей. Одним днём она отсылает всех служанок, надеясь, что сможет расслабиться и отогнать нахлынувшую мигрень. Ей претит излишнее внимание и постоянное присутствие кого-то рядом. Виски ломит желанием на кого-нибудь рявкнуть, и Алина опускается ниже, надеясь утопить своё раздражение. Позади открывается дверь. Прохлада мажет по островкам коленей, выглядывающих из воды, прежде чем дверь снова закрывается с тихим стуком. — Я же сказала оставить меня, — Алина закатывает глаза, приподнимаясь. — А ты быстро вошла во вкус. Нравится приказывать? По плечам прокатываются волны мурашек. Она заставляет себя не обернуться, не показать нахлынувшего волнения. Дарклинг присаживается на край ванны, откинув в сторону полы кафтана. — Скажи ты не выпускать тепло, и я бы принял тебя за свою мать, — добавляет он. Кварц полосует по лицу и шее. Алина чувствует, как он смотрит на её плечи, и, слава святым, вода в таком свете кажется чёрной, не позволяя увидеть ему больше. — А ты любишь нарушать личные границы, — находится она с ответом и откидывается на спину. Чуть крепче сжимает челюсти, хотя очень хочется спрятаться в воде по самый нос. Дарклинг опускает руку, проходясь кончиками пальцев по водной глади. Под ними расходятся круги. — Я давно не видел тебя. С губ срывается смешок. — Проверяешь, не готовлю ли я восстание? Прямиком здесь, — ей нравится укалывать его своим ехидством. Или же ей в действительности нужно на кого-нибудь наброситься. — Присмотрись, может, найдёшь тут моих сообщников. Дарклинг поднимает брови. И едва-едва улыбается, пока в глазах мерцает какое-то неясное самой Алине удовлетворение. — В самом деле? — он понижает голос. Пальцы касаются её колена, обводят чашечку — пробуждением силы, глотком воздуха и чем-то отвратительным и потрясающим одновременно. — Может, они здесь? Алина задерживает дыхание. По водной глади проходит рябь, выдавая её движение с головой. То ли от него, то ли к нему. Она бы убила за возможность разобраться в том, что творится в её голове. — Или здесь? — проклятые пальцы окунаются в воду, скользят по внутренней стороне бедра. Щекотно. Приятно. В низу живота моментально скручивается спираль. С губ рвётся голодный стон. Алина заталкивает его глубоко внутрь, душит, но выдыхает шумно, распахнув губы, как рыба. Дарклинг знает, что делает с ней. Усилием воли она уводит ногу в сторону, зная, что выглядит, как та самая смущённая девчонка в дырявом пальто, которую привели к нему на ковёр после произошедшего в Каньоне. — Зачем ты пришёл? — Алина заставляет себя звучать твёрдо и требовательно, надеясь, что то, как стучит её сердце, Дарклинг не узнает. Но его взгляд упирается ей в шею, и, конечно, он видит, как пульсирует на ней выступающая венка. Алине бы думать о собственном стыде, а вовсе не о его зубах, на ней смыкающихся. Она, нагая, рядом с ним, укрытая лишь завесой воды. Сложно бы себя почувствовать ещё беззащитнее. И это против воли ужасно, омерзительно будоражит. — Я уже сказал, — Дарклинг отряхивает руку от воды. — Я удивлена, что Зоя ещё не выцарапала тебе глаза, — замечает Алина, устроив руки на бортиках. Стоит чуть потянуться, и она сможет коснуться его бедра. Дарклинг усмехается. — Мои глаза обещаны другой ведьме на растерзание. Алина вспыхивает и плескает в него водой. — Какой же ты гад! Дарклинг едва уворачивается. Капли стекают по его лицу, и он медленно стирает их с щеки плечом. И моргает часто. Алина с греющей сердце мстительностью понимает, что попала ему в глаз. — В самом деле? Она успевает лишь охнуть, когда он придвигается ближе, и пальцы, чтоб их, смыкаются на её шее. И не вырвешься, пока он сам не захочет. Алина задыхается, вцепившись ему в предплечье ногтями. — Причины ненависти Зои мне не интересны, моя прекрасная Алина, — Дарклинг свободной рукой убирает мокрые волосы от её лица, гладит по щеке. Хочется прижаться и укусить за пальцы. — Причины её влюблённости тебе тоже были не очень интересны, не так ли? Как и всякой девчонки, что падала тебе в ноги? Прямо как я, — Алина дышит ядом и надеется, что отравит его парами. Ей хочется вцепиться ему в шею, притянуть к себе и растерзать его рот. — Влюблённости проходят. Важно то, что остаётся после. Она хмыкает. — Ещё пожалуйся. — Пожаловаться? — Дарклинг криво ухмыляется, и острота вспарывает ему черты, каждый шрам. Алина крепче сжимает его предплечье, мечтая, чтобы под рукавом остались синяки. — Практически каждая гриш или не гриш считает своим долгом вручить мне дар своей пылкой влюблённости. «Ах эти черные волосы, ах эти глаза! Этот голос, произносящий моё имя!». Влюблённость — чудесное, но разрушительное чувство, Алина. Морок проходит. И остаётся лишь прах, ибо жизнь каждого из них скоротечна и мимолётна. Они стареют, дряхлеют, их жизнь утекает сквозь пальцы, и прежняя влюблённость вызывает у них только зависть. Они смотрят на меня — неестественного, неправильного в их восприятии. И ненавидят. Алина сжимает челюсти, кажется, до скрежета зубов. Их таких двое, тянущих друг друга каждый в свою бездну. Или всё есть одно? — Это не мешало тебе играть с чувствами Зои. Её дар ты принял. Что, — она чувствует, как разгорается собственный взгляд, — насладился её вздохами о глазах и волосах? Произносил её имя? Прежде чем уничтожил то, что было дорого ей? Дарклинг поднимает брови. Право, в самом деле удивлённо, будто обнаружив что-то неясное, новое, неизведанное. Алина могла бы смело предположить, что это любопытство. Вовсе не из-за потерь Зои, не из-за её боли. — Скажи мне. Тебя беспокоит то, что я обошёлся с ней подобным образом, или то, что у нас с ней что-то могло быть? Могло. Но не было. Она и в самом деле такая собственница? Эгоистичная собственница. Но ей бы не удивляться, вспоминая свою ревность, когда всякая девчонка уделяла внимание Малу; когда Соня сказала, что Фьерда предложила Дарклингу брачный союз. Не суть важно, чем бы оно обернулось. Они предложили ему королеву. — Не думай о себе слишком много, — Алина замечает, что задерживает дыхание и губы облизывает часто-часто. То, как Дарклинг смотрит на них, она ловит запоздало. — Но ты обо мне думаешь, — добавляет он и, наконец, отстраняется. Но дышать легче не становится. — Я это чувствую. Всё время. В груди замирает сердце. Будь проклята их связь. Будь проклят он, и его сила, и его древность, и… и Алину едва не половинит чужим превосходством. Чтоб его. Она знает каждое несовершенство своего тела, каждую царапину шрама. И в иную секунду ей бы устыдиться да дождаться, когда Дарклинг уйдёт, но жар злости подступает желанием показать ему, что она вовсе не та Алина Старкова, которую он когда-то привёз во дворец. Всколыхнувшиеся волны разбиваются о металлические стенки лохани, когда Алина поднимается. Вода стекает с неё водопадом, выкрашиваемая в рыжий: червонное золото плавится, ниспадая с её кожи. Дарклинг отворачивает голову, и об выступившую челюстную кость впору бы порезаться. Как же крепко он стиснул зубы? Алина усмехается, игнорируя поползшие по коже мурашки. Ей хотелось бы думать, что это от нахлынувшего холода. — Как надеть на меня ошейник, так ты горазд, а тут сама учтивость. Дарклинг едва двигает плечом — призрак пожатия, не более. Сидя на краю ванны он похож на большую птицу. Опасную, с длинными когтями, которые её вспорят, как попавшуюся в них голубку. — Я не какой-то деревенщина, который только и ждёт, чтобы попускать слюни на женскую наготу. Пока ты сама не захочешь. Алина не может сдержать фырканья, глубоко внутри хороня последние произнесённые слова. — Мал не был таким. Шею всё так же лихорадит, пускай Дарклинг более не прикасается к ней. — Был, только ты не успела разглядеть. Или он не успел так близко подобраться, — Дарклинг расплывается в той самой улыбке, от которой обычно застывает кровь в жилах. Беспощадной. Алина ощущает небывалую необходимость пробить его броню. Смущением, злостью, растерянностью — ей всё одно. Она хочет сбить с него эту спесь уверенности в том, что он всё контролирует. В том числе и свои желания. — Подай полотенце. Если тебя не затруднит, — елейностью Алина вполне способна разъесть и металл, и кожу. Дарклинг чуть крепче сжимает челюсти, но всё же поднимается и берёт с прикованной к стене вешалки большое полотенце. Ждёт, когда Алина обернётся им, откинув за спину волосы. Его пальцы сжимаются на её плечах мгновением достаточно крепко, и Алина замирает, прежде чем позволяет себе шалость: упирается лопатками в его грудь и вжимается всем телом вопиюще бесстыдно; Ану Кую бы хватил удар. Высота ванны сравнивает их рост, позволяя откинуть голову — раздразнить, потягать хищника за усы и самой ощутить, как внутри разливается мёдом и вскипающей кровью их зависимость. Выдох шевелит пряди волос, закрутившиеся от влажности. Или то был вдох? Вдохнул ли он её запах? — Что это? — Алина усмехается, повернув голову и почти касаясь губами абриса чужой челюсти. — Это у тебя там сталь гришей или вожделение делает слабым? Пусть у самой лицо горит. Пусть горит от жара в этих стенах, от душной влажности, из-за которой на поверхностях то и дело собираются капли конденсата, похожие на маленькие бусинки или же на переливающиеся жемчужины. Пусть от всего этого ей дышать нечем, а совсем не от осознания, что она, мнимая святая, прижимается к своему противнику, как какая-то опьянённая то ли перебродившим вином, то ли дурманящим запахом девка. Дарклинг тихо смеётся: вибрация резонирует у неё в позвонках. Обжигающие губы клеймят поцелуем мокрое плечо. — Я тоже думаю о тебе, — говорит он низко и тихо, и весь мир затихает вместе с ним, и сердце Алины перестаёт биться. — Часто думаю. Она закусывает губу, глотает комок стона вместе с не прошенными картинами. Неправильными, непозволительными, порочными и желанными. Произносит ли он её имя? — Думаю о том, как ты окажешься в моих руках, — продолжает Дарклинг и целует основание шеи, выдавливая, выжимая кислород из лёгких, как если бы снова сжимал пальцы на её горле. — Я терпелив, Алина. Ложь. Она чувствует его желание, удерживаемое кандалами самоконтроля. Оно резонирует в их костях, в их связи. Алина сглатывает, закрыв глаза. Дарклинг целует её в шею ещё раз. — Я подожду, пока ты сдашься, — говорит он со всей этой мягкостью битого стекла. — А пока у нас есть дела. Одевайся. *** Ей бы его взаправду возненавидеть за это спокойствие. В одну секунду Алина чувствовала напряжение в его теле, словно упёрлась спиной в камень, а в следующую Дарклинг снова владел собой. Ей бы чувствовать себя глупой, не пойми кем возомнившей себя девчонкой. Да, милая Алина, обуздай вечность. Она чертыхается, кутаясь в халат и промокая волосы полотенцем. В нагретых до того стенах вдруг становится зябко, почти противно холодно, и она спешит выйти, хотя собиралась подействовать Дарклингу на нервы собственной неторопливостью. Он ждёт её в спальне. Алина деланно не смотрит в его сторону, игнорируя то, как волны чужой властности омывают её всю, вылизывают позвонки и кусают за плечи. — Что за дело? — спрашивает она как можно более безынтересно, остановившись напротив зеркала-солнца. Маленькая и хрупкая, босая и в халате. Совсем не величественное отражение. Дарклинг внимательно смотрит на неё через него. Сидя в кресле, закинув ногу на ногу с тем видом, будто весь мир у него под сапогом, он выводит её ещё больше. — Для большего удобства тебе стоит переодеться. — Для моего удобства я предпочту остаться в этом виде и мозолить тебе глаза, — едко замечает Алина. Дарклинг поднимает брови. — Это было в твоих же интересах, — и поднимается на ноги. — В халате едва ли удобно учиться танцевать. Вся елейность примерзает к лицу. Алина медленно поворачивается на месте, словно бы отражение Дарклинга вместе с его словами ей мерещится только в зеркале. Вот она обернётся — и всего этого не будет. — Ты сейчас... — слова подбираются с диким трудом и рвущимся нервным смехом, — шутишь так, что ли? — А похоже? Он фыркает. В иной раз Алина бы запомнила это выражение. Но ныне она слишком обескуражена. — Ты собираешься всё время стоять у стенки? — Дарклинг едва наклоняет голову. Глаза у него едва мерцают кварцем, похожие на два осколка стекла. Алина знает, как они темнеют, пускай на лице не появится ни единой трещины, кроме тех, что останутся на нём навечно. Напоминанием о том, что даже Дарклинг может ошибаться. О том, что даже святой присуща жестокость. — Могу всё время просидеть на троне, ведь тебе это так нравится. Отвечать ему с порцией яда становится чем-то вроде привычки. Дарклинг усмехается. — Мы оба знаем, что князья и высокопоставленные мужи непременно захотят потанцевать со спасительницей страны. Возможно, они даже смогут нашептать тебе предательские идеи, — что-то меняется в его взгляде, когда он говорит: — Подойди. Таким тоном он мог бы повелеть поймать зерно пшеницы в ладони, стоя на острие скалы с завязанными глазами. И, святые, пришлось бы это сделать. Алина гонит всякую мысль, что та её часть, которая не поднимается внутри сплошным сопротивлением, жаждет повиноваться ему. Неужто она всё ещё хочет, чтобы хозяйская рука ласково чесала её за ухом? Она облачена в мягкую и достаточно плотную ткань халата, но почему же чувствует себя так же, как ранее сидящей совершенно обнажённой в ванне, словно на блюде ему приподнесённая? Где же её сила, с которой она смогла преодолеть своё смущение? Стоять рядом с Дарклингом тяжело. Вся его сила, вся гнедая власть с каждым вдохом оплетает лёгкие. Алина заставляет себя выше задирать подбородок и выглядеть надменно-непринуждённой. — Ты в самом деле выделил время, чтобы научить меня танцевать? Дарклинг едва-едва улыбается. Когда-нибудь всякая эмоция на его лице лишится очарования. Когда-нибудь. — Я решил, что это будет забавно, — и прежде чем Алина успевает разорвать его, рассвирепев от такой наглости, добавляет: — Встань ближе. Я не съем тебя. Она не успевает охнуть, когда чужая рука ложится ей на спину, чуть ниже лопатки, а сам Дарклинг оказывается очень, очень близко. Разница в росте заставляет себя чувствовать совсем маленькой. — Положи левую руку мне на плечо, — командует он. — Я знаю, как выглядит пара в вальсе! И отдавлю тебе все ноги, — обещает ему Алина со всей мстительностью, вцепляясь пальцами в его плечо и заставляя себя не вздрогнуть, когда вторую руку Дарклинг берёт в свою. Сила просыпается между ними, разгорается рассветом, золотистым маревом пробуждающегося солнца. Алина чувствует столь необходимую уверенность. Безопасность. Дарклинг дёргает углом губ. — Маленькая мстительница. Алина хочет отпрянуть от него в ту же секунду, потому что он играет, а её лицо предательски румянится. — Ненавижу, — бормочет она, опуская голову, отворачиваясь. — Ты невыносим. — Конечно же. А теперь расслабься. И выпрями спину, — чужая ладонь жмёт на позвонки, заставляя встать ровнее. — Музыки нет, поэтому будем считать. — Я не буду танцевать. — Будешь, — отрезает Дарклинг. — Следуй за мной. Алина чувствует, как предательски загоняется её сердце; чувствует, как она вся предательски изламывается. Почему же сейчас ей так сложно быть сильнее, когда она неуклюже следует за ним под его счёт? Раз-два-три. Она правда наступает ему на ноги. Один, два, три раза. Или больше? Лучше не считать. И ненавидеть себя, его и всех за это. — Расслабься, — Дарклинг качает головой, не прерываясь. Легко представить его, столь великолепного, танцующего на балах под сверкающими люстрами, кружащего в вальсе какую-нибудь несомненно красивую даму в дивном платье, чьи оборки шелестят по полу и взметаются, ведь она легка и грациозна. И уж точно не наступает ему на ноги. — С тобой это невозможно! — Алина изъязвляется, мечтая, чтобы это всё скорее закончилось. (Совершенно не желая того, чтобы он отстранялся.) — Хочешь, чтобы тебя учил мальчишка? В вопросе оголяются клыкастые пасти. Алине чудится, что он знает про поцелуй Николая. — Кто-то тебя тоже зовёт мальчишкой, — замечает она, уводя тему в сторону, как сам Дарклинг ведёт её саму. Легко, словно она пёрышко. Алина заставляет себя немного расслабиться, что само по себе не звучит расслаблением. — Не отвлекайся. И смотри на меня, — отрезает он и считает снова. Раз-два-три. Конечно, о Багре он говорить не станет. Ходил ли он к ней хоть раз? Алина заставляет себя отвлечься, чтобы не тонуть в чужих глазах. Дарклинг не ехидничает, стоит позорно не удержаться в своём неуклюжем теле и уткнуться носом ему в грудь. Право, она танцевала только на деревенских гулянках, где не было места ритму и грации! Где партнёр не стоял так близко. У Алины так горит лицо, словно она часами сидела в бане. Думать о том, что горит всё тело, не хочется совершенно. Раз-два-три. — Не хочешь, чтобы я тебя позорила? — она хмыкает, возвращая себе подобие контроля. — Ты сама не захочешь. — И что это значит? — Поймёшь, — туманно отвечает Дарклинг. Получается хотя бы не отставать или не наступать слишком рьяно спустя вечность. У Алины болят ноги, но останавливаться не хочется. В какой-то момент приходит осознание, что он больше не считает, а только смотрит. Они замирают, и Алина дышит тяжело, будто всё это время бежала. Её ладонь по-прежнему покоится в руке Дарклинга, и, признаться себе самой, ничего более правильного в этой нелепо-короткой жизни у неё не было. — Способная ученица, — произносит Дарклинг, дробя и без того звенящую тишину на стеклянную крошку. — У меня требовательный учитель, — Алина отвечает сипло, на выдохе, как заученную строку. Ей хочется, чтобы он остался. Ей хочется, чтобы он исчез и забрал эту ноющую боль, что тянет в груди. Ей хочется, чтобы он убаюкал её, как может только вечность со сталью в глазах. Уткнуться бы носом ему в воротник и замереть. Поверить в этот странный час, невозможный и такой же нереальный. Учил бы её так Мал? Чувствовала бы она себя так с ним? Неправильные, предательские мысли. Мал любит её. Для Дарклинга она — панацея от одиночества и инструмент для достижения цели. Никаких счастливых концов. Об этом стоит помнить. Но почему же в её груди что-то разбивается, когда Дарклинг отстраняется первым? *** — Мне казалось, королевы только и делают, что следят, не выбился ли какой локон из их идеальной причёски, — ворчливо замечает Алина. Разложенные куски ткани плотные, тяжёлые, приятные на ощупь. В них можно было бы укутаться, спрятаться, построить из них шалаш, как они делали с Малом в Керамзине, пока их, завёрнутых в свежевыстиранные простыни, не находила Ана Куя. Вот и нагоняи же они получали! Алина бессознательно комкает в пальцах тёмно-синий канвас, думая о детстве, о Мале, о своей руке в ладони Дарклинга, о том моменте, что промелькнул между ними словно сон. Спустя два дня она чувствует себя такой же одурманенной и обманутой. Тоска не успевает поймать её, отогнанная хмыканьем сидящей рядом Жени. — Предыдущая королева именно этим и занималась, — отвечает она, листая разложенные на широком столе ткани, словно книжные страницы. Под нужды Алины переделали ту самую комнату, где когда-то она встретилась с королевой в первый раз; где после злосчастной демонстрации Дарклинг прижимал её к стене и говорил о вожделении и об усилителе, пока его руки блуждали по дрожащему в предвкушении телу ручной заклинательницы. В иное время, будучи той самой испуганной добычей, на чьей шее сомкнулись острые клыки, она бы в этих стенах и находиться не смогла. Но как будто бы ей, кроме этого, нечего стыдиться! Следовало чувствовать жгучий стыд перед помогающей ей Женей. Женей, которая осталась. Женей, которая так сильна, что это не может не вызывать восхищения. Алина не хочет думать, что при встрече с Дарклингом по этой броне поползут трещины; совсем как шрамы, испещряющие её тело. Возможно ли, что именно они и станут самой красивой девушке доспехом? Сложно не чувствовать за подобное вину. Всё могло быть иначе, окажись она сильнее собственных желаний. Окажись она просто сильнее. «Я подожду, пока ты сдашься» Рука бессознательно тянется к шее, укрытой застёгнутым на все пуговицы кафтаном. И только ошейник нависает поверх, как отметка. Принадлежность, как и оставленный поцелуй; как и то, как он держал её, словно она хрупкая, пусть и неуклюжая; словно она значимая. Спустя долгие часы Алине кажется, что всё произошедшее ей и вовсе приснилось; что не мог Дарклинг к ней прийти, потому что долго не видел её. Не мог прийти, чтобы научить её танцевать, чтобы не опозорилась. Алина всё равно чувствует, что опозорится спустя несколько часов. Канвас выглядит совсем непотребно, и она спешно разжимает кулак, разглаживает. В голову лезут не прошенные воспоминания о матери Николая, её лице, без помощи Жени утратившем свою идеальность. Нет, такую королеву Дарклинг изломает, превратит в комнатную собачку, покорную и вылизывающую ему руки. Лающую, когда он прикажет. «Иначе наша вечность окажется слишком скучной» Порой нет никаких сомнений в том, что вся её память состоит из этого голоса, произносящего страшные, притягивающие к себе слова. «Подойди» Ныне он снова чудится, и Алина едва сдерживается, чтобы не обернуться. — Никогда бы не подумала, что организация балов хуже войны, — она рассеянно откладывает в сторону портьеры бардового цвета, напоминающего то ли гранат, то ли кровь. Каждому ордену гришей полагается своя ложа, пускай Алина до того и настояла к возвращению введённого ею же порядка за трапезами. — Они должны быть едины, — упрямо заявила она Дарклингу, буквально выловив его между бесконечными советами и его же вмешательством в организацию самого большого фарса со времён злой шутки о создании Каньона Чёрным Еретиком. — Оспариваешь установленные порядки? Дарклинг прочесал волосы пальцами. Устало? Задумчиво? Рассеянно? Чем ближе становился бал, тем реже Алина его видела. На трапезах его место пустовало. Зачастую вместе с ним не бывало и Николая. — Разве не все мы есть одно? — процитировала она едко. И почувствовала: попала. Помедлив, Дарклинг кивнул. — Пробуй. Совершенно по-детски ей хотелось продемонстрировать свою маленькую победу Багре. Смешно. Можно подумать, согласившись в такой мелочи, Дарклинг станет таким во всём остальном. И если она хотела сказать что-то ещё (никоим образом не вспоминая миг того постыдного единения и её же задиристой глупости), то не успела и рта раскрыть. Дарклинг кивнул опричникам и, привычно приникнув к её пальцам в коротком поцелуе, исчез в одном из проходов Большого Дворца. Как тьма на рассвете, мрачно подумалось Алине тогда под восхищённые взгляды снующих туда-сюда служанок. Будто бы заняться им было нечем, кроме как подглядывать за ними в проходах! — Хуже только само торжество, когда уже совсем ничего не хочешь, кроме как напиться шампанского и заснуть под столом, — Женя фыркает. В сторону основного цвета портьер она даже не смотрит. Чёрный так глубок, словно распахнутая пасть бездны. — Но осталось совсем немного. В городе уже шумно. «Немного, — думает Алина. — Перед началом начал или началом конца» — Они хоть успеют повесить это всё? — она обводит рукой всё раскинувшееся великолепие, стоящее дороже, чем вся жизнь сиротки из Керамзина. — Попробуй не успеть. Есть что-то сближающее в том, что фыркают они одновременно. — Я забыла сказать, — Женя ведёт плечами, словно в попытке сбросить скопившееся за эти недели напряжение: оно сквозит в самом присутствии во дворце. Порой Алине думается, что пикировки с Зоей помогают ей держать себя в форме, ведь всю свою изломанность она может показать только Давиду. — Твоя служанка впопыхах просила передать, что твой наряд готов и дожидается в покоях. Тебе бы в самом деле идти и готовиться. Всякое тепло отливает от лица от этих слов. — Я думала, — медленно произносит Алина, как если бы каждое слово было бы взрывчатым веществом из лаборатории фабрикаторов; нестабильным и опасным, — что буду в своём кафтане. В одном из. Откашлявшись, она добавляет: — Я не заказывала никакого платья. Я вообще об этом не думала! Как и о своей роли на балу в принципе, слишком погружённая в организацию, в проблемы, в необходимое укрепление границ и в то, что будут есть простые солдаты! Ей совсем не до платьев было! Позорище. На Женю ей смотреть страшно. Но Алина всё же заставляет себя. — Как же нам повезло, что есть тот, кто обо всём этом думает наперёд, — отвечает та с осязаемой печалью, и хочется закричать. Алина поднимается со стула; ножки утопают в ковре, хотя милее был бы этот скрежет от скольжения по нагому полу. По камню, по дереву, по чему бы то ни было. Осознание грядущего накрывает её в один миг. — Пойдём со мной, — просит она. И совсем не хочет приказывать. Женя смотрит на неё долго-долго, что кажется (и верится): бал уже закончился, мир уже закончился, прежде чем она встаёт. *** Возможно, это закольцевавшийся кошмар. Или прелюдия к той сказке, которую она хочет написать сама. Но сможет ли? Ведь Алине хочется и рассмеяться, и расплакаться, когда на кровати она видит огромную чёрную коробку, перевязанную золотой лентой.