«смотришь в сотни зеркал. пара линий по ним крест-накрест,
что твердят: «ненавистен, уродлив, пора бы сдаться,
отвратителен, слаб, безобразный подбитый зверь»;
нет. уродство — продажность, двуличие, желчь и алчность,
а все шрамы твои — изумительные, мой свет».
— parasitichunter
Света в лачуге по-прежнему мало, а жар грозит расплавить кожу, облепить ею кости. Но внутренний озноб сильнее; он расползается по телу, едва не заставляя стучать зубами. Алина не могла бы вспомнить, когда была так взволнована, так встревожена. — Вы знали с самого начала. Так и сказали мне ведь. Багра не поворачивает к ней головы, качая в излишне худых руках деревянную чашу. Пахнет травами, едко, остро. Хочется почесать нос и чихнуть. Алина задерживает дыхание. — С самого начала или нет — какая разница? — голос Багры звучит удивительно легко, как если бы с её плеч спала огромная ноша, но Алина знает: та всё так же тяжела. — Суть лишь в том, что наш род обречён на уничтожение, коль сколько бы он не был великим. — Я не стану этого делать, — Алина понижает голос, проваливается им в ужас, в саму возможность. Глупо было бы отрицать, что собственные кости не начинают ныть при одной мысли об обладании всей этой мощью. Дарклинг предназначен ей величайшей жестокостью — недосягаемостью, преодолимой лишь при уничтожении своего же сердца. Багра тянется к огню, горящему в закоптившейся печке. Алина видела, как Миша из раза в раз чистил её, но, кажется, проще воду в ступе растолочь. — Когда-нибудь придётся, маленькая святая. Я все эти столетия старалась защитить его от других гришей, от людей и от его собственного наследия. Не вышло, — глухо отвечает Багра. Она кажется старой, сгорбленной на ветке птицей. Алина долго не видела её и ныне вгрызается взглядом в каждую черту. Ей не хочется говорить о Керамзине, потому что её потеря — песчинка среди пустыни пережитого этой женщиной. — Ваша связь опасна, — добавляет та. — Рано или поздно, она приведёт вас или к взаимному уничтожению, или к мукам одиночества. «Законы мира не изменить», — говорит она. Алина качает головой, пускай этого и не увидят. — У меня чувство, что я посреди шторма, — тихо говорит она. Багра смеётся, на долю мгновения сбрасывая с себя все прожитые столетия, как шелуху. Так легко в эту секунду представить её всё той же красивой, сильной девушкой, готовой переломать само мироздание на куски ради благополучия того единственного, что было ей дорого. Она качает головой, глядя куда-то ввысь. Тени клубятся на дне её глаз, и, видимо, жар помутил Алине рассудок, потому что этот невидящий взгляд кажется ласковым. — О, маленькая святая. Маленькая мученица. Шторм только начался.***
— Не дёргайся. Алина едва сдерживается, чтобы не цокнуть капризно. Но из них двоих глаза закатывать полагается скорее Жене. Та отворачивается к своему ларцу, выпотрошенному на столик подле окна. Алина краем глаза видит, как изящные пальцы порхают над склянками, коробочками, мотками меди и золотых нитей. Даже скверна не смогла иссечь из неё эту внутреннюю красоту, сквозящую в каждом движении. И Алина тому рада. Вздумай Дарклинг доломать свою портниху окончательно, он бы нашёл способ. — Иначе мне не видать штрудель? Женя оборачивается. — Посмотри на неё. Унюхала. Алина пожимает плечами. В сторону оставленной на трюмо корзинки она посматривала с самого начала. С момента возвращения едва ли можно было похвастать отменным аппетитом, но аромат яблок и свежеиспечённого теста сделал своё дело. — Такой опыт и квасом не пропьёшь. И то верно. Будучи детьми, они с Малом по одному запаху могли угадать, будут ли к обеду ватрушки или пирог с вишнёвым вареньем. Мысль колкая, ранящая точно в сердце. Алина не уверена, сможет ли когда-нибудь вспомнить о Керамзине без этой боли и привкуса металла во рту. — Ты мне совершенно не нравишься, — бормочет Женя, прикладывая к её щекам бледно-розовые лепестки. Те должны придать румянец и сгладить ту бледность, о которой судачат во дворце. Захворала солнечная королева, что уж. — Я думала, мы прошли эту стадию наших взаимоотношений, — неловко шутит Алина. Женя поднимает брови. — Это ты на мне отрабатываешь флирт? — На него такое не действует, — пожимает плечом Алина, коротко взглянув в зеркало. Хочется скривиться в ответ своей же измождённости. Слухи в действительности разные гуляют. И чем дальше от дворцовой крепости, тем нелепее. По всей видимости, Санкту держали в подземельях, где подвергли более изощрённым пыткам. Или же Дарклинг вновь воспользовался Каньоном, ведь никто не видел ни его, ни Алину достаточно долгое время, чтобы догадаться об их отсутствии в столице. Легко представить чужой страх, клубящийся змеями в груди, от ожидания дурных вестей и затопленных тьмой городах. Алина опускает веки, вновь и вновь возвращаясь к мысли о том, что когда-то Дарклинг был самой большой проблемой. Её проблемой. Проблемой Равки. В голову лезут отпечатавшиеся на обратной стороне век воспоминания: его светло-серые глаза, искрящиеся в солнечных лучах, взъерошенные ветром волосы. Рваное дыхание на распахнутых губах, прежде чем и его не стало: Дарклинг запечатал её выдох своим в тот самый миг, когда их сердца, казалось, забились в унисон. Ныне Алине чудится это биение — эхом ударов собственного сердца, как если бы случившееся на далёких землях открытие сблизило их, протащило сквозь сотню лиг отчуждения и недоверия. Она не могла бы сказать, что тем самым сгладились все острые углы. Но в её расколотой душе один осколок точно встал на место. Слишком заметно, чтобы это бросилось и бросалось теперь в глаза окружающим. Легко вспомнить, как напряглась Тамара, когда они вернулись рука об руку; как Дарклинг смотрел на неё саму и впервые выглядел растерянным. — Неужели я сбила тебя с толку? — так же неловко пошутила Алина тогда, понизив голос до полушёпота. Собственное тело вибрировало от впитавшейся в кости силы; от послевкусия и предвкушения гораздо большего. Помедлив, Дарклинг кивнул. Всё ещё не сходящееся в его голове уравнение. Это пугало и льстило в равной мере. — Ты всё время стремишься быть ближе к нему, — сказала Тамара Алине после, во время обратной дороги домой. Стоило бы попытаться найти осуждение в этих словах, но Алина смогла уловить только оттенки любопытства. Зоя едва ли отличалась подобным терпением, но вся её реакция уложилась в одну фразу: — Что-то изменилось. Алина взглянула на неё и кивнула. — Изменилось. На том разговор был исчерпан. Если бы так же просто решались остальные проблемы. Если бы так же просто она могла бы восстановить собственное равновесие после прибытия в столицу, где их ждал отнюдь не отдых. Алина хмыкает, возвращаясь из далёких лесов, чьи тропы не нанесены на карту, в свои покои, к своей же разбитости. — Спасибо. — Не за что. Но ты знаешь, о чём я, — Женя с какой-то особенной аккуратностью убирает локон от её лица. — Нужно время, — хрипло отвечает Алина, слишком явственно ощутив чужое сочувствие. В дороге было проще: ведь каждый из них стал частью произошедшего, каждый нёс свой крест. Долгие дни, глядя в спину Дарклинга, Алина хотела спросить, насколько тяжело ему нести свой и не сгибаться. Но она до сих пор не уверена, готова ли к ответу. Возможно, от того его сердце и зачерствело спустя столько лет. «Моя жизнь выдалась щедрой на горе», — когда-то сказал он ей. Сейчас Алина понимает, что в словах Дарклинга не было желания выделиться. Очередная констатация пережитого, принятие собственной метаморфозы под влиянием обстоятельств. «Как ты думаешь, почему я не сказал тебе, когда обнаружил, что порождённое моим дедом могущество не исчезло в летах?» «Но подобная сила никогда не исчезает просто так». «Перерождение». «Всю жизнь я был трофеем, Алина». Обстоятельства. Не покрылась бы она сама сталью да камнем, будучи желанным осколком могущества для других? Будучи наследником силы, о которой нужно молчать, схоронив её саму и знание о ней же так глубоко внутри, чтобы не осталось и намёка? Алина пытается представить такую жизнь, в которой необходимо вечно оглядываться и постоянно бежать. — Не хочешь выйти к озеру? Устроим пикник. На пару часов, а потом я обязательно верну тебя к твоим царским обязанностям, — Женя принимается складывать склянки обратно в ларец. Алина порывается ей помочь, но получает по пальцам. — Ай! Женя качает головой, коротко улыбнувшись. С какой-то горечью приходит осознание, что вид её шрамов стал чем-то привычным, больше не режущим так остро и глубоко, как раньше. Алину прошибает дрожью, которую она всеми силами пытается скрыть. Неужели всё горе так притупится? Станет обыденным пятном в прошлом? Возможно, это верный путь, но Алина не хотела бы забывать, за что сражается и будет сражаться. — Можно, — кивает она, осознав, что так и не ответила на вопрос. — Не думаю, что от меня сейчас есть какой-то толк. Не совсем справедливо по отношению к своим стараниями, ведь она не простила бы себе перекладывание всех бед на плечи других. По правде говоря, она и Дарклинга толком не видит, забравшись в скорлупу своей отчуждённости в необходимости зализать раны. Возможно, раньше её могло бы обидеть отсутствие внимания от него, но Алина прекрасно видит, насколько он погружён в нескончаемый ворох проблем, в постоянные переговоры с Николаем о массовом производстве летучих кораблей… Пожалуй, она никогда не забудет, как принц-корсар поприветствовал их при возвращении одной только фразой: «Мы построим летучий флот!» И в этих словах уместился весь его характер, где нет места простою и горю. Алине приходится этому учиться и у него, и у самого Дарклинга, никак не обмолвившегося о собственных чувствах ни до, ни после. — Путешествие в Западную Равку снова отложено? — Женя выходит за ней следом, прихватив корзинку со стола. Возможно, идея действительно хороша, и Алине стоит проводить больше времени на свежем воздухе, нежели в темнице покоев, где нигде не укрыться от голодных шакалов своих же мыслей. Она старается отвлекаться заботой о детях, собственными тренировками, погружением в создание противоядия от проклятого парема, но, по большому счёту, мыслями она всё ещё там — среди пепла и пропитанной кровью земли. Ладони зудят от призрачной грязи, никак с них не смываемой, не оттираемой, хоть кожу сдери. «Убийца. Убийца. Убийца». Алина кивает. — С ближайшей заставы пришла весточка, что фьерданские послы в считанных днях от столицы. Проведём переговоры, а там уже будем решать. Женя хмыкает, откидывая за спину волосы. Жест полнится вызовом и раздражением. — Можно подумать, они скажут, что готовы отказаться от собственных намерений. — Мы не можем броситься на них, не убедившись в масштабном акте агрессии. Фьерда и раньше нападала на нас, но грядущая война будет другой. Она говорит совсем как Дарклинг. — Их правителям стоит понять, с чем они столкнутся, — Алина вдыхает прохладный воздух, стоит им пройти сквозь распахнутые двери. — Ведь когда это произойдёт, обратного пути не будет.***
— Эту дыру нужно заделать, — говорит Алина, глядя в черноту прохода, прикрытого потускневшей зеленью плюща. Они с Женей так и не добрались до поляны, вместо того оказавшись возле той самой червоточины, когда-то позволившей им выскользнуть из дворца прямиком в ловушку Дарклинга. — Я вроде отдавала распоряжение, — ворчит она, позволяя Жене утянуть себя под руку. — Ты переживаешь о Мале? И слухах о готовящемся мятеже? Вопросы не застают врасплох, как могли бы. Потому что всё верно: она переживает о Мале, чувствуя, как собственные руки стянуты цепями. Алина могла бы перевернуть столицу вверх дном, но тем самым привлечь внимание Дарклинга. Злая шутка мироздания: она хочет закрыть все возможные ходы, лишь бы не позволить своей первой любви совершить величайшую глупость. «А ты бы ушла к нему, появись возможность?» — едко интересуется внутренний голос. Алина не особо хочет разбирать в нём знакомые интонации и заталкивает его как можно глубже. — Да, — она оглядывает высаженные кусты роз. Их аромат ненавязчиво разливается в воздухе, а рубиновые лепестки кажутся излишне тёмными на фоне наползших на небо сероватых облаков. Окружающее их цветение тускнеет день ото дня, что свидетельствует об уходящем тепле. Совсем скоро его не останется. Не лучшее время для войн. Но для войны хорошего времени не существует вообще. — Ты ведь мне не скажешь, произошло ли что-то за наше отсутствие? — Алина интересуется без яда, не особо и нуждаясь в ответе, с холодной констатацией. Женя встречает её взгляд и не отводит свой. Единственный зелёный глаз горит малахитовым огнём. — Сказала бы я о том, готовит ли Оретцев восстание против Дарклинга с целью твоего вызволения? Не уверена, — она хмыкает, но после качает головой: — Но угрожай его действия Равке в её нынешнем состоянии, я бы ещё подумала. Сомнительно. Но. Это должно радовать. И Алине бы рассказать ей о Керамзине, о грише под действием парема. О том, как фьерданцы захлёбывались собственной ненавистью вместе со слюной, желая разорвать их на куски. «Мне жаль». Женя, несомненно, об этом знает. И куда правильнее было бы рассказать о третьем усилителе. И о пережитом и переживаемом сейчас. — И Николай будет молчать, как рыба в пироге, — ворчит Алина, прежде чем цепляется взглядом за бело-золотое пятно на периферии. Соня останавливается, обрубая собственный шаг, словно взмахом топора, завидев их. А после кланяется. — Моя правительница, — её голос звучит глухо, пока она не выпрямляется. Алине думается о том, что стоит поговорить о манере слуг игнорировать присутствие Жени, но ту, похоже, едва подобное заботит. Возможно, излишнее внимание в прошлом отбило всякое желание добиваться его теперь. — Соня, — начинает Алина и кивает себе за спину. — Я ведь говорила о том, что эту брешь нужно заделать. Или мы всё же дождёмся явления незваных гостей? Будь то паломники Санкта-Алины или же фьерданские убийцы. Акробаты-ассасины из Амрат-Ена. Едва ли им может повезти так второй раз. Собственный голос звучит скорее устало, чем жёстко, но всё же Соня вздрагивает. Большие голубые глаза смотрят на Алину слишком встревоженно, и она собирается сгладить этот острый угол, вспоминая, как девушка бегала с ней, когда они вернулись глубокой ночью, выжатые долгой дорогой. Вдобавок, именно она приняла на себя удар с пробравшимся в дворцовую крепость наёмником. — Я как раз шла проверить, выполнили ли поручение мастера, моя королева, — отвечает та, вновь поклонившись. Алина цепляется взглядом за то, как тонкие пальцы сжимают полы юбки. Мелькает кусочек пергамента, прежде чем тот исчезает в складках. — Прошу простить, я скажу им ещё раз. Она переглядывается с Женей. Едва ли это было нормой: Соня исправно выполняла её приказы, как известно, успевая лавировать между ней и Дарклингом. Хотя с последним и успевать особо было нечего. Он и вовсе зачастую отсутствовал в своих покоях. Порой Алине кажется, что и спит он в кресле своего кабинета. Или в зале военного совета. Пожалуй, стоит признать, что после злополучной поездки спится ей всё же спокойнее в его присутствии. Ныне все сны похожи на колесо, на которое наматывает её саму: воспоминания накатывают каждую ночь, обрастая новыми деталями, искажаясь и вытягивая из неё все жилы, чтобы после Алина просыпалась в холодном поту и до самого утра не могла сомкнуть глаз, осветив комнату солнцем. — Это не терпит отлагательств. — Как прикажете, моя королева. Алина медлит, прежде чем добавляет: — Зайди позже ко мне. Соня кивает, вновь поклонившись. Отчего-то Алина ощущает укол в груди, но Женя утягивает её в сторону прежде, чем её собственные мысли наполнятся ядовитой тьмой.***
В зеркале умещается вся комната, а Алина, стоит отойти подальше, самой себе начинает казаться песчинкой. Но она стоит близко, нос к носу, в самоизъедающих попытках разглядеть в себе то самое жуткое, мерзкое, заставляющее голос меж височных костей повторять нараспев: «Убийца. Убийца. Убийца». Алина оглядывает собственные запястья. По обе стороны от зеркала кожа чиста — никаких следов крови, пыли, грязи, забившейся под ногти чёрными ободками — напоминанием о том, как она царапала ими землю. Пара подживающих ссадин и только: аккуратностью Алина всё же никогда не отличалась. Она одёргивает рукава халата, накинутого после принятой ванны. В другой раз ей бы понравилось, как тёмная, мягкая ткань обхватывает её плечи; как выглядит вырез на груди, подчёркнутый завязанным поясом. Чёрный. Конечно же, чёрный. В другой раз она могла бы залюбоваться собой. Солнечной королевой. Обладательницей двух усилителей. При каждом воспоминании оленьи кости начинают давить на её собственные. Она прикасается самыми кончиками, оцарапывается взглядом за браслет из чешуи морского хлыста на руке. Двух усилителей? Нет. Трёх. Дарклинг принадлежит ей. Их пленение друг друга полностью обоюдно. Алина пытается представить, что было бы, воспользуйся она возможностью убить Дарклинга ранее, надеть его кости. Сама мысль тошнотворна, но Алина с упрямством ребёнка царапает и расковыривает эту же царапину, представляя себя — всесильную, непобедимую и бесконечно одинокую. На пепелище Керамзина. Несомненно, нашёлся бы кто-то, способный её поддержать. Но хватило ли бы кому-нибудь сил остановить её же ярость? Её всепоглощающее горе, которое обратилось бы испепеляющим солнцем? «Нельзя прикоснуться к солнцу и не сгореть». Сколько бы земель выжгла Санкта-Алина, прежде чем её окончательно нарекли бы падшей? Она не вздрагивает, рассматривая трещинки на нижней губе, когда открываются двери: широкая полоска света снаружи едва успевает проскользнуть внутрь, прежде чем исчезает, словно отсечённая взмахом клинка. — Я думала, ты позабыл дорогу на этот этаж. Позади раздаётся хмыканье. Дарклинг показывается в зеркале, на ходу расстёгивая кафтан и верхние пуговицы рубашки. Алина наблюдает за ним, не оглядываясь. Внутри вновь начинают ворочаться змеями предательские, ранящие слова. Она ведь совсем, как он. Жестокая, могущественная. Под стать. Дарклинг говорил ей об этом из раза в раз, но понадобился случай, чтобы прочувствовать каждое сказанное им слово. Слишком похожие. — Как и ты снова создала для себя клетку, — наконец, отвечает Дарклинг, оставив кафтан на спинке стула. Он расстёгивает пуговицы на манжетах рубашки, ослабляя и закатывая рукава. Алина ожесточается каждой чертой, хотя внутри всё трещит. — Я не создавала никакую клетку, — отвечает слишком резко, повинуясь внутренним капризам, усталости и всему тому, что так её измучило за эти дни. Как ей участвовать в войне, как руководить армиями, коль каждую кость изламывает сомнениями? Она убила стольких людей, плохих людей, и её чувства слишком смешанные. Помноженные виной, отвращением к самой себе и… Тем, о чём Алина может сказать только такому же существу, как она сама. — Я знаю, что тебе сложно, — Дарклинг подходит к ней со спины, глядит поверх головы. Следы усталости на его лице становятся чем-то привычным, и Алине от самой себя только противнее: они все сражаются и что-то делают. — Как продвигается строительство? — она хочет увести тему в сторону, как отводит и взгляд, вновь посмотрев на себя. Действительно, маленькую песчинку. Когда Дарклинг стоит за её спиной, Алина чувствует себя совсем крошечной, способной утонуть в его руках. Когда-то это пугало. Но той ночью в лесу, а ранее днём, во время побоища, он был рядом. — Прекрати, — ныне он отрезает жёстче, чем когда-либо. Это не вызывает желание съёжиться. Только ударить в ответ, но у неё совершенно нет сил. — Пожалуйста, — получается на выдохе, хрипло, устало. — Не дави на меня. Позволь мне… — Это нужно пережить, — Дарклинг шагает ближе, обжигает теплом. Так заманчиво откинуться спиной на его грудь, упереться лопатками и обмякнуть в его руках. Алина прикрывает глаза. — У меня не получается. Прикосновение его рук к плечам заставляет содрогнуться. Связывающая их сила поднимает голову, как застигнутый врасплох молодой олень. Похожая на глоток свежего воздуха, как же она желанна. — Мне от самой себя противно, — добавляет Алина, позволив этой ужасной правде вырваться. Кому она могла бы об этом сказать? Николаю, готовому пожертвовать всем ради благополучия страны? Зое, вышколенной самим Дарклингом? Катарине, способной вырывать сердца без капли сомнений? Или Жене, пережившей слишком многое, чтобы взваливать на неё проблемы и другого чудовища? На долгую секунду она позволяет себе вспомнить о Мале. Осознание, что он бы тоже не смог этого понять, стягивает стальным обручем горло. Алина едва подавляет всхлип. Какая же она жалкая. — Почему? — Дарклинг убирает волосы от её шеи, чтобы провести вдоль неё носом. Такой нежный, такой красивый жест. Алина сглатывает, стоит ему прижаться губами к выступающей косточке на плече. — Это сложно. Как уравнения, в которых я не очень сильна, — она пытается отшутиться. Но когда Дарклинг не делал всё по-своему? — Говори, Алина, — его голос звучит мягче, но не стоит обманываться. Он приказывает. И целует её за ухом, чуть ниже, оставляя пылающие метки. Алина смотрит на него через отражение в зеркале. Он прикасается к ней, как к сокровищу. Как к святыне, только принадлежащей ему одному. — Я никогда не убивала раньше, — выходит выдавить. Чужие руки обхватывают её за пояс, лишая и призрачного шанса на побег. Не от прикосновений — от разговора. — Знаю, что оставила тебя и тех людей в Каньоне, но это… другое. В Керамзине я желала им смерти всем сердцем. Я хотела, чтобы они умерли в муках. И теперь чувствую себя ужасно. Такой же, как они. «Но для того, чтобы мы когда-то смогли увидеть этот заветный мир, Равке нужны чудовища». Слова Катарины проезжаются тупым лезвием по изнанке кожи, заставляя внутренне содрогнуться. Так и есть. Но действительность — не в красивых, не в страшных словах, а в поступках и их последствиях. Дарклинг поднимает взгляд, посмотрев на неё через зеркало: глаза у него тёмные, как два агатовых камня, поблескивающих в ожидании. Никаких побуждающих вопросов. Алина вжимается спиной в его тело и хочет откинуть голову, уставиться в потолок, но не говорить, смотря глаза в глаза. Только она способная ученица — и знает, где затаились испытания, которые ей придётся пройти вне зависимости от желания. — И даже так мне нравится моя сила. Даже отняв с десяток жизней. Даже просыпаясь каждую ночь от кошмаров жалким, дрожащим комком слёз. Даже загнав саму себя в угол. Алина слишком любит свет в своих венах. Даже если он способен выжечь глаза самому мирозданию. Дарклинг тянется к её лицу. Пальцы крепко ухватываются за подбородок, не давая Алине отвернуться. — Теперь ты видишь? Смотри на себя, Алина. Да. Она видит. Она действительно достойна чёрного цвета. — Вижу, — горько, как же горько, и Алина запоздало понимает, что по её щекам текут слёзы, прямиком на пальцы Дарклинга. Какая же она слабая, дурная девчонка, плачущая из раза в раз в присутствии того, с кем нужно быть только сильнее. — Но почему так трудно это признать? Почему все остальные так легко через это перешагнули? — Идеалы всегда тяжело рушатся, моя милая Алина, — Дарклинг целует её под челюстью, горячо выдыхает в ухо. — А я не единственный учитель, который преподаст тебе урок. Она находит его вторую руку своей, накрывает ладонью. — Я не хочу думать об этом хотя бы чуть-чуть, — голос понижается до шёпота, до признания той слабости, от которой ей особенно противно. — Хотя бы немного. Он мог бы заставить её проглотить всю едкую горечь. Он мог бы оставить её. Мог бы отказать и уйти, как сделал бы в самом начале их пути. «Это было бы недостаточно жестоко». Её собственные, слишком правдивые слова. В этот раз Алина не может сдержать всхлипа, потому что Дарклинг сцеловывает слёзы с её щеки. — Смотри на себя, смотри на нас, — он шепчет в ответ, мажет влажными губами по коже, пока умелые пальцы развязывают пояс её халата. — И признавай.***
Утро не встречает её пустой постелью, как бывало раньше; пробуждение медленное, окутанное теплом и тяжестью чужого тела, ощущением накатывающих волн чего-то неопределённого, слишком сложного для сонного сознания, но она тянется, как слепой котёнок. Алина выдыхает шумно, едва разлепляя глаза. — Александр, — и тихо зовёт, прежде чем та же тёплая волна удовольствия вырывает протяжный стон с её губ — излишне громкий для царящей в этих стенах тишины, не нарушаемой даже пением птиц за закрытыми окнами. Ухо обдаёт обжигающим выдохом со смешком, прежде чем Дарклинг обхватывает его зубами, пока его рука продолжает… О сущее. Алина выгибается, крепче сжимает бёдра, но едва это помогло бы унять нахлынувшее смущение или заставить Дарклинга прекратить делать то, что он делает. Минувшей ночью между ними всё произошло не так, как в ту, самую первую: страсть уступила место медлительности, агонизирующей нежности, с которой Дарклинг раздел её прямо перед зеркалом; с которой ласкал её кожу, заставляя пылать от желания и стыда, и душащих её слёз. Алина больше всего на свете хотела закрыть глаза и одновременно с этим не могла оторваться от этого зрелища. «Смотри на нас», — приказал Дарклинг, насыщая её удовольствием каждого прикосновения, будь то налившаяся тяжестью грудь под его ладонями, напряжённый живот или жаркая истома меж бёдер в ожидании ласки. Он шептал её имя и звал своей. Светом, солнцем, королевой, пока у их поцелуев был привкус её же слёз. Алина задыхалась ночью и задыхается ныне, чувствуя чужое желание спиной и обнажаясь собственным. Дарклинг целует ей плечо, отмеченное мелкой родинкой и уродливым шрамом от когтей ничегоя. — Вот как надо тебя будить, — бормочет он глухо, продолжая двигать пальцами внутри неё. Алина, всё ещё пребывающая на грани сна и яви, снова тихо стонет. — Да, а не бросать одну, — выходит почти ворчливо, но не слишком правдоподобно, потому что возбуждение набирает силу слишком быстро и ей хочется большего, несмотря на то что ночью поначалу ей было больно, как в первый раз. Но наслаждение вытеснило все неприятные ощущения, потому что каждое движение иссушало и насыщало её в один и тот же миг. Дарклинг приподнимается позади, и Алина успевает только обернуться, прежде чем охает, вмиг оставшись без одеяла. Разгоряченную кожу бодряще холодит, и она вся покрывается мурашками — и ещё большими, когда Дарклинг приподнимает её бедро, крепко обхватив пальцами. — Моя королева всегда может сказать о своих желаниях, — поцелуй в волосы, в висок, жаркий выдох, разделённый с первым же толчком внутрь: плавно, на всю длину, заставляя выгнуться и замереть. Наверное, она никогда к этому не привыкнет: к чувству заполненности, такой необходимой и всё ещё вызывающей недюжинное смущение. Стон умирает где-то в лёгких, пока Алина набирает в них побольше воздуха: — Так… не интересно. О святые. — Не тех ты зовёшь. Дарклинг просовывает вторую руку под неё, чтобы обхватить за грудь, раздразнить и без того сжавшийся бусинкой сосок. Алина откидывает голову, тяжело дыша: медленные движения внутри плавят, совсем как ночью, но в утреннем свете ощущения ярче, острее. Она подаётся Дарклингу навстречу, подстраиваясь под медленный, всё ещё слишком сонный ритм. Горячие губы клеймят снова и снова, язык очерчивает дорожки вен, прежде чем Дарклинг поднимает голову и находит её губы своими. Поцелуй смазанный, потому что ломит шею и поза не совсем для того удобна, но Алина не променяла бы его ни на что другое в это мгновение. Сердце набирает ритм, срываясь на бег, в отличие от медлительности их движений, оттягивающей удовольствие и делающей его слаще. Алина чувствует, как от всего её тела не остаётся ничего, кроме необходимости впитывать в себя эти волны: как Дарклинг наполняет её всю собой; как его горячее, обнажённое тело прижимается к её собственному, пока они то и дело прикипают друг к другу в поцелуях. Алина стонет ему в рот, вспоминая, как ночью ласкала чужую шею и грудь, клеймя зубами и рисуя только ей известные карты кончиком языка. Она сжимается внутри и тут же чувствует, как крепнет хватка на бедре, удерживаемом на весу; раскрывающем её сильнее — одно осознание вызывает новую волну вожделения, и та растекается патокой меж бёдер. С губ срывается воистину скулёж. Алина облизывает губы, опуская веки и чувствуя, как трепещут собственные ресницы. Сила между ними поёт, искрится солнцем в абсолютной тьме. Она тянется за большим — за могуществом и единением, за резонансом их силы, сплетающейся золотом и тенями. Дарклинг выдыхает хрипло, словно сдаваясь. Как если бы весь мир снова стал пустышкой в эту минуту, и всё мироздание сосредоточилось меж их телами. Слишком желанна эта власть над ним, чтобы насытиться ею за раз, два или сотни других. Ещё. Ещё. Не останавливайся. Слова рвутся с губ приказами и мольбами. Она чувствует, как зубы Дарклинга смыкаются на её шее: звериной меткой с тихим, раскатистым рычанием, что принять бы за сытое довольство. Алина стремится раскрыться больше, подаётся назад. Совершенно неподобающее поведение, но ей всё равно: Дарклинг отстраняется на миг, чтобы в следующий толкнуться на всю длину, не сбиваясь с ритма, заставляя прочувствовать от и до. До ушей доносится слишком откровенный, влажный звук, от которого бы дотла сгореть, и у Алины взаправду алеют кончики ушей. — Это… — нужных слов найти не получается. — Это ведь для меня ты такая, — Дарклинг усмехается ей в волосы, хрипло дыша. И не сразу осознаётся смысл сказанного им. — И из-за меня, — добавляет Дарклинг. Алина охает и пытается вывернуться, что, конечно, бесполезно: её придавливают к постели под тихий смех. — Бесстыжий! Как тебе не... Она тянется рукой за спину, находя чужой затылок не с первой попытки, оцарапывая и промахиваясь, сжимает пальцы в всклокоченных волосах, тянет в каком-то остервенелом стремлении притянуть Дарклинга ещё ближе, впаять в себя, чтобы агония из дробящего удовольствия не заканчивалась. Он выворачивается из хватки, но только чтобы укусить её за пальцы и обласкать языком. В самый первый раз и наутро после Дарклинг изласкивал её не единожды, раскатывая резкостью движений и дикой жадностью. Ныне Алину дробит медленно, и она не сразу понимает, что дрожит, стянутая напряжением в каждой мышце — предвкушающе. — Я сейчас… — выходит просипеть, сжимаясь и отстраняясь, раскрываясь и подаваясь навстречу движению одновременно. Собственное тело двоит от ощущений. Дарклинг выдыхает её имя: наслаждение в его голосе неподдельно-режущее — и этого оказывается достаточно. Есть нечто дробящее в том, как за мгновение до Алина тянется к его ладони и накрывает её своей.***
— Послы ведь вот-вот будут здесь. — Верно, — соглашается Дарклинг. — Надеюсь, — осторожно интересуется Алина, — мы не станем устраивать никаких приёмов? — Чести много. Сказанное вызывает какое-то злое веселье. Но Алина бы скорее удавилась, чем согласилась бы чествовать фьерданских ублюдков. — Меня всё ещё беспокоит их излишняя осведомлённость, — добавляет она тише, прежде чем продолжает, не давая себе передумать: — Ты доверяешь, — стоит помедлить, попробовать сочетание слов на вкус, вкупе с тем, к кому они обращены, — своему окружению? Алина тянется, чтобы поправить воротник чужой рубашки. Дарклинг оглядывается через плечо: он сидит на краю постели, одеваясь. Слишком медленно, чтобы возникло желание утянуть его обратно и позволить слабости взять вверх снова с первым же поцелуем. Губы припухли и саднят, но боль эта — приятная, как и истома во всём теле, иссушающая и одновременно наполняющая энергией. — Окружению? — он поднимает бровь. Алина разглаживает складки на чёрной ткани: раздевались они без особой аккуратности, и она знает, что Дарклинг уйдёт приводить себя в порядок, воспользовавшись внутренней дверью. Не в первый раз она задумывается о том, каково было бы иметь общие с ним покои. — Ты понял меня. Дарклинг задумывается. — Я никогда не исключаю вероятности предательства, ты это по себе знаешь, — кварц полосует по лицу, и Алина закусывает губу: Дарклинг всегда смотрит на неё слишком внимательно, и порой это смущает, прямо как сейчас, когда она растрёпана по его же милости, словно девица, вне ведома старших побывавшая на сеновале. — У тебя есть какие-то подозрения? На самом деле, есть. Но признание их скорее схоже с осознанием собственной обострившейся паранойи, потому что Алина в самом деле днём ранее вызвала Соню к себе, чтобы узнать, зачем та действительно явилась к проходу. С сомнительными посланиями. Возможно, ей стоило затребовать ту бумажку в тот же миг, но, увы, верные решения не всегда поспевают появляться вовремя. — Катарина Островская попросила меня передать письмо в часть, — ответила Соня тогда, потупив взгляд. — Я до этого доставила послание оттуда ей, когда ездила с остальными слугами на рынок. Насколько я знаю, полк из части на границе должен отбыть наутро по приказу генерала Ланцова… Алина помнит о своей давней встрече с сердцебиткой в городе. Тогда та обмолвилась о личных делах, о близком человеке среди солдат Первой Армии. Стоит возненавидеть свою подозрительность, ведь это так глупо: Катарина шла и идёт за Дарклингом, а в сражении без сомнений прикрыла Алине спину. А сама Соня? Легко вспомнить весь пиетет, с коим та относилась и относится к Дарклингу. По-своему, Алина даже рада, что никогда не видела девушку рядом с ним. — Ничего серьёзного, — она отмахивается. — Но я не могу отрицать саму мысль, что такое невозможно. Как и то, что их противников явно кто-то предупреждал ранее, как в случае с разведчиками. Алина самой себе кажется безумной, подозревая каждого. В какой-то мере, думая и о тех, кто вынужденно встал на сторону узурпатора. Мог ли это быть Николай? Едва ли. Он способен отдать многое, но не натравить голубоглазых хищников на детский приют. Женя? При всей ненависти к Дарклингу, она бы так же не подвергла чужие жизни опасности. Близнецы, скорее, могут быть связаны с Малом и только. По сути своей, Алина не знает, кто в действительности способен на подобное предательство. Но окажись этот кто-то, близкий ей, это перевернёт, а то и сломает остатки всякой веры. Дарклинг качает головой: — Будь на другой чаше весов не фьерданцы и не повстанцы, поклоняющиеся твоему солнечному лику, я бы призадумался. Пальцы до судороги впиваются в край одеяла, которое Алина прижимает к собственной груди, прикрывшись. Всё томящееся в изнеженном теле тепло разом истлевает, покрываясь инеевой наледью. Она заставляет себя сидеть неподвижно, когда Дарклинг с усмешкой добавляет: — Что тебя так встревожило, мой свет? — конечно, он же всё чувствует. — Было бы странно, не знай я о волнениях в собственной столице, верно? Как и о том, что вооружённые фанатики явно ждут повода, чтобы вломиться в дворцовую крепость и отвоевать тебя из моих рук? Алина сжимает челюсти. — Или тебя тревожит то, что я знаю, кто руководит этой небольшой армией? — он наклоняется, подбирая с пола кафтан. Перебрасывает через предплечье и поднимается на ноги. В иной раз паника бы накрыла её с головой. Но Алина ощущает напряжение — и не более, ведь с Дарклингом всегда стоит помнить, что под пуховыми перинами заточены колья. А она всё так же млеет и расслабляется. — Ты слишком спокоен для таких заявлений, — замечает она, вглядываясь в чужое лицо, когда Дарклинг поворачивается. Измятый и изласканный минувшей ночью, он кажется прирученным хищником. И он в действительности улыбается. — А с чего мне переживать? Ведь мы оба знаем, что после всего случившегося между нами обратной дороги нет. Ну разумеется. — Осторожно, — Алина возвращает ему улыбку. — Не стоит быть таким самоуверенным, мой мрак. — Дело не в моей самоуверенности. Ты уже не та девчонка, которая когда-то сбежала со скифа, — он цепляется пальцами за её подбородок, вынуждая поднять голову, и наклоняется сам, приникая губами к губам. Поцелуй лёгкий, и всё же у Алины заходится сердце. Дарклинг отстраняется медленно, как если бы смаковал момент: совершённого и сказанного. — Вдобавок, — он шепчет, глядя на её распахнутые губы. Алина разглядывает веер чёрных ресниц с отчаянием тонущего. — Ты ведь знаешь, что предупреждений больше не будет. И переговоров тоже. В горле булькает смех. Как же нездорова их связь. Но вместо того Алина гладит его по щеке костяшками пальцев, большим — обводит нижнюю губу. Дарклинг поднимает глаза, на мгновение лишаясь всех масок. Когда-нибудь она перестанет любоваться им и запоминать каждый проблеск эмоций, собираемых, как осколки упавших звёзд. Шрамы на его лице в дневном свете становятся заметнее; едва, но ощущаясь шероховатой картой под пальцами. — Это не твоя забота, — говорит Алина, мягко выпрямляя спину. Позволяя чужому взору насладиться этим движением. Дарклинг желал и желает её. Это не может не насыщать такой нужной, всепоглощающей уверенностью. — Ты так считаешь? — Я разберусь сама. На долгие секунды воцаряется тишина. Она плотная и тяжёлая — в такой принимаются решения. — Послами займусь я. И мальчишка Ланцов, — наконец отвечает Дарклинг. — А ты возьмись за столицу и культы. Твоя охрана ведь этим и занималась всё это время, не так ли? — Меня раздражает твоё всезнание. — Рад слышать. Алина хмурится. — Но послы... — С тебя пока хватит Фьерды. — Так не хочется встречаться со своими обожателями, что враги милее? — Алина фыркает, выдыхая практически в чужие губы. Дарклинг выпрямляется, всё ещё усмехаясь — довольно, и это довольство то искрится, то темнеет в радужке глаз, но есть там что-то ещё, чему Алина не может подобрать нужного слова. — Ты взаправду изменилась, — произносит Дарклинг, глядя на неё сверху. В покоях уже совсем светло, но за окном пасмурно, и свет в комнате скорее серый. Дарклинг же смотрит на неё так, будто Алина вот-вот загорится, как то самое солнце. Способное сжигать. Она заставляет себя не коситься на его руки. Целые и невредимые, ласкающие её ночью и сжимающие в объятиях. И следов не осталось, в отличие от других, щедро подаренных ею. Впрочем, Дарклинг едва ли поскупился в ответ. Позднее Алина зардеется под взглядом Жени и посетует на то, что стоило сразу переодеться в кафтан, а не оставаться в злосчастном халате. — Не нравится? — в голос проскальзывают нотки вызова. Легче переключиться, чем вновь позволить себе сорваться с края обрыва в море отчаяния, из которого Алина выбралась хотя бы ненадолго. Глупо было бы думать, что ночи хватит, чтобы избавиться от самосжирающих размышлений. Но. Дарклинг не оставил её. В который раз. И кошмар, и спасение. Тихая гавань и тот шторм, что вовсе не только начался по мнению Багры. Первые порывы ледяного океанского ветра коснулись Алины Старковой, когда она ступила на скиф, не мечтая добраться до противоположного берега Неморя. — Я заинтригован. Это не может не вызывать облегчения, но камень из груди никуда не девается, ведь Алина только что пообещала, что разрешит проблему, связанную с самым близким человеком в её жизни. Ей и в первый раз далось нелегко попрощаться, прогнать. Каково будет теперь, когда она действительно повязана с проклинаемым Малом монстром? Её монстром. — Если ты так уверен, что я никуда не уйду, — она поднимается с кровати, когда Дарклинг берётся за ручку двери, — то почему тебе так важно возможное присутствие Мала в городе? — Я этого не сказал. Она вздрагивает. Ноты в его голосе меняются, обнажаясь той сталью, которая всё ещё не расплавилась в жаре рук солнечной королевы. Дарклинг встречает её взгляд со спокойствием бездны, которая выждет, сколько потребуется, но своё получит. — Ты можешь уйти. Но мы оба знаем, что ты вернёшься. — Ты сам меня найдёшь, — отбивает Алина, вспоминая злосчастные заколки, по которым, как по хлебным крошкам, Дарклинг смог отыскать её. По заколкам, святые. Кому расскажи — не поверят. — Тоже верно, — он медлит, позволяя прочувствовать тяжесть слов: они подобны оковам, что обхватывают запястья. Алина практически не чувствует сжатых в кулаки пальцев. — Но в этом случае я заберу всё, что ты знаешь, и уничтожу всё, что ты любишь. Пока у тебя не останется никого, кроме меня.***
— Я бы предпочла сразу их разорвать на куски. Враждебность в голосе Зои замаскирована под привычное спокойствие. Так буря подбирается — из затишья. Николай хмыкает этой кровожадности, не отвлекаясь, впрочем, от содержимого кожаной папки в руках. То и дело мелькает перьевая ручка, зачёркивающая и пишущая невесть что. Алина опирается о перила балкона, хмуро глядя на раскинувшуюся столицу за дворцовыми воротами: из Большого Дворца весь город виден, как на ладони. Из многочисленных дымоходов вырывается дым, смешивающийся с нависшими плотными тучами. Через пару часов точно начнётся дождь. Словно погода чувствует, как концентрируется напряжение меж людьми, которые всё никак не могут между собой договориться. Какая глупость, в самом-то деле. — Не верю, что говорю это, но я солидарна. — Единственный случай, когда мы бы все были рады ничегоям, волькрам и всему тому, что у Дарклинга есть в запасе, — замечает Николай. Оглядывает собственную перчатку, испачкавшуюся в чернилах, и чертыхается. Алина неопределённо двигает плечом. До сих пор удивительно думать, что армия монстров теперь будет сражаться за них, вместо стремления повырывать им глотки. Как бы то ни было, Жене стоит держаться от этого как можно дальше. — Сколько нужно материалов для постройки летучих кораблей? — Алина подавляет порыв расковырять поползшие трещинки на поверхности перил. Николай наваливается на них рядом, вклиниваясь между Алиной и Зоей. — Прежде всего, нужно побережье, чтобы не переправлять их. А до него добраться мы можем только через Каньон, — он почёсывает нос, и Алина успевает разглядеть на нём россыпь веснушек. — У Давида есть пара идей на этот счёт, но Дарклингу по нраву моя задумка, поэтому, возможно, мы обойдёмся без световых бомб. Световых — что? — Потрясающе, правда? — Николай усмехается, завидев её реакцию. Алина закатывает глаза. — Я подумываю отправиться сразу после этих горе-переговоров. Отправился бы и сейчас, но… Он медлит, позволяя им самим додумать. — Не хочешь, чтобы Дарклинг вёл их один? — интересуется Зоя. — Дело не только в нём, — Николай отмахивается. — Я просто уверен, что вернусь к руинам. И виноваты будете вы все. Алина переглядывается с Зоей. И они обе синхронно жмут плечами, в общем-то, не оспаривая сказанное.***
Наверное, её можно было бы назвать предвзятой, но троица фьерданских послов ничуть не отличается от встреченных ими ранее в Керамзине. Только одеты лучше и не бросаются с оружием наперевес. И не стремятся утащить её, солнечную заклинательницу живой, но вовсе не обязательно невредимой. Но ведь ещё даже не вечер. Что уж, не лучшим образом она настроена, но кто бы смог её обвинить? Пусть кинет камень в таком случае. Доклады с постов не соврали: их гости прибыли ровно в срок, в сопровождении из пяти человек, кои дожидаются своих сородичей за пределами тронного зала, под взором охранных постов. Алина озаботилась тем, чтобы никого из детей не оказалось в этот момент поблизости. Довольно им стресса. А ныне одного взгляда на прибывших переговорщиков достаточно, чтобы понять: они бы с удовольствием сожгли их вместе с дворцом. Но ныне они не в том положении, если, конечно, на подступе нигде не прячется вся дрюскелья рать. В таком случае Алина Старкова действительно первой бы предложила призвать ничегоев. Пускай предпочла бы, чтобы Дарклинг никогда более не прибегал к использованию скверны. Она помнит и о пределах, и о цене. Даже если Дарклинг говорит, что они не ведают о границах собственных возможностей, но и у его тела, как и человеческого сердца, ресурсы не могут быть неиссякаемыми. «Сейчас он наименее человек, чем когда-либо был!» Давние слова Багры похожи на пощёчину, заставляющую встрепенуться. Алина крепче сжимает подлокотники трона, на коем сидит, и смотрит свысока на долгожданных, но вовсе не милых сердцу гостей, замерших подле ступеней в окружении столь ненавистных им гришей. И кого они видят? Солнечную заклинательницу? Проклятие небес? Ведьму, которую положено сжечь на костре? Женя постаралась на славу, проколдовав над её обликом всё утро и словно стремясь подчеркнуть в ней тот мрак, что зиждется под кожей. Пусть видят чудовище в облике юной девы. Алина не против. Ведь и чёрный цвет ей действительно к лицу. — Полагаю, наши гости устали с дороги, — голос Дарклинга разливается волнами по залу. Он сидит на подлокотнике своего трона и выглядит играючи расслабленным. Ложное ощущение безопасности. Алина косится в его сторону, а после переглядывается с Николаем. — Путь был долгим, — отвечает рослый мужчина достаточно чётко, пускай акцент и смазывает окончания слов. Его волосы золотятся в свете множества люстр, как и у его спутников. Красивые, мужественные и бесконечно жестокие. Глядя поочерёдно в светлые глаза всех посланников, Алина задаётся вопросом: в какой миг был сделан этот неверный шаг, приведший к многовековому кровопролитию? Она замечает, что никто из них не поклонился, стоило им войти под своды тронного зала. Никто и не утруждает себя уважительным обращением. Насколько же уверена Фьерда в своей будущей победе? В том, что сможет усадить на трон своего мнимого наследника правящей династии, и порабощении, а то и уничтожении всех гришей? Нить внутри натягивается. Алина заставляет себя сидеть неподвижно, не выдавая ни ярости, ни волнения. Вдобавок, на неё то и дело поглядывают, наверняка будучи осведомлёнными о недавних событиях. Пусть знают. Пусть помнят. Равка ничего им не простит. Поселившиеся в костях страх, чувство вины и отторжение собственной же сути отступают перед горячей волной гнева; перед чередой воспоминаний о детях, прошедших через геенну огненную, чтобы добраться до безопасного места; о ребёнке, использованном в доме в качестве приманки; о десятках других, убитых, сожжённых и похищенных. Вырванных из рук матери-страны. Она бы их всех сожгла. Волна мрака омывает её сознание, успокаивая. Не время. Ещё рано. Оно придёт. Время огня и крови, время мрака и возмездия. Ей чудится голос Дарклинга в голове, его присутствие, как чего-то незыблемого, древнего. Успокаивающего и обещающего кровавую жатву позднее. Сколько раз он так уговаривал самого себя? — Переговоры проведём завтрашним днём, — Николай не улыбается и никак не пытается сгладить острые углы, что означает лишь одно: даже он церемониться не намерен. Не после Керамзина, не после использования парема. Не после угнетения собственного народа. — До тех пор можете отдыхать под нашим кровом. И защитой законов гостеприимства. «Мудрый правитель не станет искать войны». Судя по виду Зои, стоящей с правого краю вместе с Катариной и Даниилом, она бы оказала лучший приём. Алина задерживается взглядом на сердцебитке, убеждаясь, что едва её глупые подозрения имели почву: такое презрение сложно подделать. Но от чего же ей так неспокойно? Глядя на всех присутствующих, было бы нелепостью подумать, что кто-то мог бы вести двойную игру. Но дрюскели точно знали, что они прибудут. И точно знали, куда следует ударить. — Мы предпочтём остановиться за пределами вашей крепости, Дарклинг, — отвечает тот же мужчина. И смотрит только на Дарклинга, как на ту угрозу, которую, конечно же, они хотят устранить в первую очередь. Заклинательница Солнца им нужна живой, а наследник Ланцовых, по всей видимости, не такая уж и помеха. Дарклинг кивает, словно и не рассчитывал на иной ответ. — Как пожелаете, — и добавляет что-то на фьерданском, прежде чем поднимается на ноги, давая понять, что аудиенция окончена. И едва ли их гости упустили бы такую возможность. Разумеется, никаких поклонов и расшаркиваний не следует. Тамара по правую руку от Алины хмыкает, стоит массивным дверям закрыться. — Надутые индюки, — возвещает Зоя, и, пожалуй, ни у кого не находится аргументов против данного заявления. — Можно подумать, нам хотелось бы спать под одной крышей с ними. «Под одной крышей», конечно, слишком громко сказано. — Они знают, чем может обернуться подобная ночь, — отзывается Дарклинг. Стыло, равнодушно. Напоминанием о подвалах и обо всём том, что кроется за каменными стенами под землёй. Алина никогда там не бывала и не очень хочет даже узнавать дорогу. А репутация Дарклинга всегда шагает впереди него самого. — Можно подумать, в столице они могли бы спрятаться, — отвечает ему Зоя. Синие глаза сверкают всё тем же вызовом, данной клятвой. Но Алина помнит, что даже она не смогла воспротивиться его приказам на поле брани. — У тебя очень длинные и очень грязные руки, Дарклинг. Тот змеисто усмехается. — И то верно. — Что уж, — говорит Тамара тем временем чуть тише. — Твой тёмный царь, несмотря на свои заверения о скорой встрече, ясно дал понять, что приятной она не будет. «Твой тёмный царь». Дарклинг умеет мягко стелить. Кому как не Алине об этом знать, ведь напоминание зиждется в каждом сказанном им слове, в каждом данном обещании. Но обе стороны понимают: время хождения вокруг да около прошло. Алина поднимает брови, взглянув на наёмницу снизу. — А ты откуда знаешь фьерданский? — Мы же долгое время бороздили моря, — бросает ей проходящий мимо Николай. Прошёл всего миг, а этот лис умудрился где-то раздобыть стакан бренди, коий и цедит. — С фьерданцами часто приходилось сталкиваться. — Пираты, — фыркает подошедшая Зоя. — Корсар и его бравая команда, — поправляет тот. — Никакого воровства. Мы только реквизировали. — И меня с Малом и русалье ты тоже реквизировал? — интересуется Алина, коротко взглянув на Дарклинга. Тот, как и всегда чувствуя её внимание, оборачивается, до того занятый переговорами со своими гришами. Катарина ускользает из поля зрения слишком быстро, и остаётся только провожать взглядом синее пятно спешащего за ней Даниила. Верно, им стоит быть готовым к завтрашней встрече. Пускай Алина и не совсем согласна с фактом собственного отсутствия на ней. — Ты зовёшь меня сол королевой, но не хочешь, чтобы я участвовала в переговорах, — сказала она Дарклингу накануне. Тот, сидя за столом после их совместного, но скорого завтрака, задумчиво покачал чашку с остатками чая. Бурые пятна расползлись по белым стенкам, и Алина невольно вспомнила, как слышала о сулийцах, способных предсказывать будущее по этим разводам. Что бы они увидели в чашке Дарклинга? В её собственной? Отбросили, как ядовитых змей? — Умный вор не станет складывать всё награбленное в одну корзину, — ответил он, взглянув коротко. — Я не знаю, как всё сложится. Несмотря на преимущество местоположения, всё это может оказаться хорошо продуманной ловушкой. Кто-то из нас должен оставаться вне пределов досягаемости наших достопочтенных гостей, чтобы в случае чего защитить столицу. Алина посмотрела на него со смесью удивления и неверия. — Ты в самом деле считаешь, что они могут убить тебя и Николая? — Стоит учитывать всё. Ведь и парем поначалу казался какой-то злой шуткой. У тебя ещё будет возможность пообщаться с ними. Поверь, Алина, это сомнительное удовольствие, — помедлив, Дарклинг добавил: — Прибегнув в тот раз к сотрудничеству с Фьердой, я и тогда желал разорвать их на куски. И тонко улыбнулся. — Но ты была куда важнее. Сложно понять и сейчас: было это комплиментом или нет. — Скажем так, — Николай оглядывается и салютует Дарклингу своим стаканом, — это была инвестиция в будущее. Я бы и жар-птицу реквизировал. — И шантажировал бы нас? — Какого ты высокого обо мне мнения, Старкова, — Николай качает головой. — Но да, мы бы сторговались. Только что-то вы не очень торопитесь за ней. В сказанном — вызов, прощупывание почвы. Алине так и хочется кивнуть в сторону. Вот она. Чудо-птица. Кости, что ей предназначены. Сердце, удары которого Алина может услышать в ночи, стоит только прислушаться чуть глубже и позволить себе окунуться в тёмные воды собственного сознания. Но она лишь отмахивается, с видом наличия другой головной боли, требующей разрешения. Николай не глупец. Рано или поздно догадается. Вдобавок, каждый из гришей в тот день ощутил что-то, чему не смог найти названия. Алина видела и видит это во взглядах Тамары, Зои и даже той целительницы, сопровождавшей их в путешествии. «В какой-то миг показалось, что земля содрогнулась», — сказала она Алине украдкой, перед въездом в столицу. Так и было. Земля действительно содрогнулась, раскололась. Обнажилась жаждой силы и тем, что третий осколок могущества чужого гения нашёл своё место. — Ещё скажи, что рассчитал всё, вплоть до этого момента, — Зоя уводит у Николая бренди и отмахивается от возражений. Алина не может сдержать улыбки: ей взаправду не хватало этих пикировок. Даже сейчас, в минуты тотального напряжения, когда каждый из них натянут струной. Николай посмеивается. И когда к ним подходит Дарклинг, находит стакан и для него. — Я отлично адаптируюсь к происходящему. Не так ли? Тот хмыкает, не соглашаясь и не оспаривая, но слишком очевидно, что мыслями он находится далеко не в этом зале. — Ты думаешь, они что-то предпримут? — Алина тянется к нему и голосом, и сознанием. И каждый из них в этот миг обращает свой взор на того, кто древнее и страшнее их всех, каждого из святых, чудовищ из любой сказки. Ведь Дарклинг реален, сотворён из крови, костей и мрака. Он, помедлив, делает глоток из стакана. Янтарная жидкость оставляет разводы на стеклянных стенках. У Алины во рту разливается едкая горечь, когда он говорит: — Я в этом уверен.***
Она не может заснуть до тех пор, пока глубоко за полночь не открывается дверь и комнату не заполняет ароматом зимнего леса. Утыкаясь носом в грудь Дарклинга, Алина хочет попросить у мира лишь одного. Чтобы время остановилось.***
В оранжерее густо пахнет цветами, и первый час у Алины свербит в носу до желания хорошенько прочихаться. И глаза слезятся. — Кто бы мог подумать, — Женя качает головой, вручая ей платок. — Что, у меня не может быть аллергии? — ворчливо замечает Алина, утирая выступившие слёзы. Шмыгает носом и оглядывается, в который раз по головам пересчитывая присутствующих, словно мама-утка — своих утят. Она и Женя, по обыкновению, с утра остались вдвоём. И если Алина предпочла бы оставаться во дворце, чтобы измерить его нервными шагами, то Женя не разделила её желания и вытянула из каменных стен со словами: — То, что ты изведёшь себя, никому не поможет, — и увела прочь, в сады и теплицы, прихватив с собой и близнецов, ныне обходящих оранжерею по периметру. К Толе то и дело подбираются дети, чтобы попросить рассмотреть угрожающее оружие. Тамару же легче найти в компании присоединившейся Нади, и при взгляде на них Алина чувствует, будто вмешивается во что-то личное. Правда, едва ли это могло бы помешать наёмнице разорвать чьё-нибудь сердце в клочья. Флирт и убийства — вполне в её духе. — Скорее бы это всё закончилось, — бормочет Алина, флегматично осознавая: всё только начинается. Женя качает головой. — Хочется верить, что мы здесь взаправду в безопасности. Знаешь, девушка, выехавшая вместо тебя, очень на тебя похожа, — Женя задумывается. — Я постаралась. Издалека не отличишь, а вуаль сделает своё дело. Алина хмурится. Если Фьерда в данном случае не преследовала иной цели, то вряд ли они что-то предпримут в пределах дворцов: повсюду распущен слух, что солнечная королева выехала в столицу. И пусть в действительности попробует кто-то доказать обратное: чёрный экипаж покинул дворцовую крепость утром через главные ворота. Что ж. Пускай подбираются. В присутствии тех, кто когда-то едва не разорвал Санкта-Алину на части, это едва ли окажется лёгкой задачей, если только в запасе их незваных гостей не окажется гриш под действием парема. В груди мерзко холодеет. Решение о диверсии они приняли совместно с Николаем, пускай Алина не хотела отправлять кого-то вместо себя. Разумеется, слишком очевиден факт того, что за ширмой переговоров кроется старательно вырытая яма, чтобы забрать то самое ценное, не дающее покоя преимущество у Равки: управление Тенистым Каньоном с помощью солнечного света, подвластного единственному известному гришу. Алина искрутила эту мысль и так, и эдак, придя к выводу, что даже без её присутствия, в случае взятия в плен, Дарклинг завладеет Каньоном, используя ожидающий своего часа стеклянный скиф и люмию. Только в этом случае не останется никого, кто сможет его остановить. «Ведь таких, как мы, больше нет. И никогда не будет». — Я надеюсь, никто не пострадает, — она вздыхает и поспешно добавляет: — Я понимаю, что звучу как трусливая зануда. — Немного. Впрочем, едва ли Женя сама может похвастать спокойствием: ведь каждая из них то и дело косится в сторону Большого Дворца. Послы вернулись наутро в указанный час, а Дарклинг ушёл и того раньше, пока Алина спала. Пробуждение в этот раз было не в пример тревожнее, чем… пожалуй, не об этом ей стоит сейчас думать. — Давид в лабораториях? — Разумеется. — Я должна быть там. С ними, — рассеянно замечает она в который раз, оглаживая пальцами бархатные лепестки орхидей. Оранжерея заполнена яркими цветами, подобно палитре красок, о которых Алина в детстве мечтала, чтобы разрисовать все стены в поместье. — Какая я королева, если не присутствую при таких важных событиях? — Та, что может уделить внимание другим важным вещам. Женя дёргает её за прядь волос и кивает в сторону: — Эти дети тебе в рот заглядывают. Важно, что сейчас ты здесь. Вдобавок, — она медлит и закатывает единственный глаз, как спустя секунду понимает Алина, в неверии сказанному, — это странно, но он заботится о тебе. Мы все видим, что тебе нелегко. А кому сейчас вообще легко? Но от Жени действительно слышать подобное удивительно. За спиной раздаётся покашливание. Алина оглядывается и не может сдержать улыбки. Нина кланяется ей. — Сол королева, — второй поклон предназначается Жене: — Госпожа Сафина. — Какая уж я госпожа, — та усмехается. — Но, что уж спорить, приятно. Алина кивает в ответ. — Я рада тебя видеть, Нина, — она вновь пересчитывает тут и там мелькающие яркие пятна кафтанов — гораздо меньших, чем Алина привыкла видеть. Дети периодически поглядывают в их сторону, но большей частью поглощены своими делами: временами слышен плеск управляемой проливными воды. А кто-то по неосторожности всё же сжёг куст гортензий. — Мы периодически бываем здесь без учителей, — поясняет Нина, сложив руки за спиной. Она кажется взрослее, чем в их первую встречу, несмотря на то что каждый из выживших после трагедии был окружён должной заботой. Алина же смотрит на девушку перед собой в красном кафтане и видит будущего воина. И высока вероятность, что когда-нибудь на красных рукавах появятся чёрные линии. — Я слышала, — мягко говорит она, не допуская в голос и капли снисхождения, ведь между ними нет никакой разницы, кроме пары лет и того, что дар Алины отделил её даже от гришей, цепями уникальности привязав к единственному способному понять её созданию, — что ты теперь тоже учишься под командованием Зои Назяленской. Нина заправляет волосы за ухо и улыбается. На щеках у неё появляются трогательные ямочки. — Она многому может научить. Женя фыркает, и Алина едва заметно пихает её в плечо. — Ну что? — восклицает та. — Ты только вспомни, как всё начиналось. А она как была невыносимой, так и осталась. Алина закатывает глаза. Разумеется, она помнит. И сломанные рёбра, и бешенство Зои, стоило им с Женей вломиться в её комнату в ночь Зимнего бала. Много воды утекло, и каждый из них изменился с тех пор до неузнаваемости. — Не обращай внимание, Нина, — Алина пожимает плечами, — у нас богатое на события прошлое. Вот уж действительно. На периферии мелькает рыжее огниво чужих волос, и Алина оборачивается вслед: юная София проносится мимо, чтобы окунуть руки в кувшин с водой. Над тем тут же поднимается пар под раздавшийся смех других детей. Инферн, надо же. — Софи, не спали здесь всё дотла, — Нина отходит к ней, выглядя в действительности старшей сестрой. Смотря ей в спину, Алина вспоминает о другой сердцебитке, чьи волосы подобны тому же огню. Что ж, у Нины Зеник хватит учителей с лихвой. И, в конце концов, Дарклинг по-прежнему выделяет сердцебитов больше остальных. Даже если пламя может быть не менее смертоносным, чем разрыв чужих сердец по щелчку пальцев. В голову лезет непрошеный образ юноши под действием парема. Того, кто смог бы стереть в пыль их кости. «Ты накажешь? Накажешь их, как наказал Равку?» В горле встаёт ком, когда София поднимает на неё взгляд. Излишне серьёзный для ребёнка. Алина пытается улыбнуться ей, но всякое движение истлевает под гнётом неослабевающей тревоги. — А если он прав, — глухо произносит она, не зная, кому конкретно предназначены эти слова; в этот миг её взор обращён внутрь себя, — и сейчас в действительности произойдёт что-то непоправимое? Она могла бы обратиться к их с Дарклингом связи, прийти видением, но отчего-то никак не удаётся решиться. И ей, в самом деле, не хочется стать камнем преткновения и причиной чужой рассеянности. — Ты думаешь, что несколько фьерданцев способны навредить существу, творящему монстров из самой тьмы? — Женя упирается подбородком ей в плечо. — Взгляни на меня, Алина. Вот что их ждёт в таком случае. Жестокий, но правдивый пример. Хотя они обе знают: в живых не останется никто. — И, как бы то ни было, — продолжает Женя, — исход этих переговоров и так ясен: они выдвинут условия, на которые мы никогда не согласимся. Как не согласятся и они уничтожить все разработки по юрде-парему. И тогда Фьерда выступит против в открытую, а мы ответим. Или наоборот. А пока, здесь мы в безопасности. Везде выставили гришей в патрули, все лазейки ликвидированы. Я специально допросила твою ненаглядную Соню. Она замолкает и фыркает. — Я начинаю говорить с интонациями Давида. Алина усмехается, разглаживая полы кафтана. — Тебе идёт. — Вот кто бы говорил, леди Дарклинг. Как же хочется её ущипнуть. — Если сюда мышь и проскользнёт, — добавляет Женя, откидывая волосы за спину, — то она должна быть размером со… Остаток фразы тонет в грохоте лопнувших стеклянных стен оранжереи.***
Кажется, что она снова в Керамзине, оглушённая взрывом и отброшенная им, но в ушах шумит иначе: поднявшимися детскими криками. Внутри всё мгновенно леденеет. Нет. Только не это. Осколки стёкол впиваются в ладони, когда Алина опирается о них, прежде чем ей удаётся подняться на колени. — Алина, осторожно! Пожалуй, она никогда не слышала, чтобы Женя так кричала. Подняв голову, Алина с размаху напарывается на взгляд подруги; как и на то, что той в висок упирается дуло ружья в руках фьерданского солдата. Женя держит руки поднятыми, как и остальные. — Не шевелись, — чужой голос лязгом ввинчивается в уши, прежде чем Алина чувствует холод стали у собственной шеи. Она поднимает голову, исподлобья взглянув в лицо очередного мужчины, вздумавшего ею командовать. — Не шевелись, ведьма, — повторяет фьерданец, крепче прижимая сталь к её горлу. Над воротником кафтана, что делает её позорно уязвимой. Позади раздаётся плач, и он действует хуже ушата ледяной воды. — Если вы пальцем их тронете… — Алина шипит, и в следующую секунду щеку обжигает болью. Её голова отворачивается, в ушах противно звенит, но даже сквозь этот омерзительный звон она слышит рёв Толи. — Не шевелитесь, богомерзкие ублюдки. Удивительно, как им удаётся так складно говорить на равкианском. Во рту разливается железом кровь от разбитой губы, заливается в горло, и Алина давится, потому что её хватают за волосы, дёргая. — Не смей её трогать! — кажется, это снова Толя. — Отпустите! Голоса смешиваются, пульсируют в голове, но Алина не ощущает страха — только едкую ненависть. — Думали, что вас здесь не найдут? Считаете нас дураками, которые повелись бы на уловку? — её поднимают на ноги рывком, едва не сдирая с головы скальп. Действительность перемешивается с воспоминаниями, с ужасом всего пережитого. Нет, Алина не позволит сжечь ещё одно дерево. Никого из них она тронуть не позволит. — Не трогайте детей, — Алина рычит, силясь вырваться, но кинжал у шеи не даёт нормально двигаться. — Вы достаточно крови пролили, не смейте к ним прикасаться! Она и в самом деле видит, как всех её друзей, каждого из них держат на прицеле; как дрожит София, прижавшись к бедру Нины. Алина пытается им кивнуть, хоть как-то успокоить. Но сложно убедить, что всё в порядке, когда на деле ничего не в порядке. — Не смей двигать руками. Мы знаем, на что ты способна. — Отпусти! — Подними руки! Если хоть один двинется — я перережу сначала глотку вашей лжесвятой, а затем и всем вам, — чужое дыхание обжигает щеку. Алина с омерзением отворачивает голову. — Если и нам не достанется солнечная дрюсье, то и Дарклинг её не получит. Ей удаётся насчитать семерых дрюскелей, вооружённых до зубов и явно нацеленных на то, чтобы оставить ещё одно послание, но теперь всей Равке. — Можете забирать меня, но не трогайте их, — повторяет Алина и охает, когда её силой разворачивают, дёрнув за ошейник. — Убери свои руки от него! — Закрой рот. Подошедший к ним солдат, слишком юный на вид, чтобы быть в рядах этих чудовищ, хватает её за запястья, чтобы стянуть их верёвкой. В глаза он ей не смотрит. Конечно, ведь мерзкая дрюсье может околдовать одним взглядом. — Не ставь нам своих условий, ведьма, ты ничего не решаешь, — её обдаёт запахом нагретой кожи, меховых плащей, пылью и потом пройденных дорог, разъедающим до костей презрением. Глядя в лицо напавшего, Алина может разглядеть каждую морщинку на его лице, каждую трещинку на губах, окаймлённых светлой щетиной. Фьерданская гордость. Что уж. Алина зубоскалит. Корка на губе лопается, и горячее, липкое стекает по подбородку. — Поуважительнее, — цедит она. — Если уж так, то я всех ведьм королева. И плюёт кровью фьерданцу в лицо. От второго удара по лицу её отшвыривает на землю, прямиком на осколки. Те впиваются в ладони, в щеку, но Алина силится высвободиться из пут на запястьях. Удаётся снова подняться на колени, но следующий удар под рёбра заставляет согнуться пополам. Из горла вырывается хрип. — Ни одна дрюсье не достойна звания королевы, — она слышит только рычащий мужской голос, перебиваемый криком Жени. Алина отплёвывается от крови и собственных волос, пока её вздёргивают на колени, снова прижимая нож к горлу. Слишком сильно, чтобы пропороть кожу. — Я руки тебе вырву, тварь! — голос Толи вспарывает саму реальность, и Алина краем глаза видит, как он откидывает от себя штыки, бросаясь к ней. — Нет! — она кричит. Или ей кажется, что она кричит, потому что раздавшийся выстрел оглушает. И, кажется, что пуля вонзается в её собственную плоть, пронзая, кромсая мышцы и органы, потому что Толя оседает на полушаге, но тут же стремится подняться. — Перестань! Хватит! — Алина хрипит. — Я приказываю! — Я лучше умру, чем буду смотреть, как измываются над моей королевой! — Это приказ! — слова вырываются сбивчиво, потому что сердце грохочет, как полоумное, подскочив к горлу. Толя тяжело дышит, стоя на одном колене и зажимая ладонью правый бок. Он похож на разъярённого быка, готового броситься на дразняще мелькающую красную тряпку. Алине кажется, что она чувствует запах крови в воздухе, но это её собственная: на языке, в носу, на руках и лице — везде. Толя сердцебит. И Алина пытается успокоить себя хотя бы этим. Сердцебит. Тамара сможет остановить кровотечение. Нина поможет. Всё будет хорошо. Никто не умрёт. Никто не может умереть. — Не шевелитесь, — она выдавливает из себя приказ, обведя взглядом всех и каждого; оцарапываясь о слёзы, текущие по щекам детей. Детей, которым никогда детьми более не быть. Она упрямо сжимает челюсти. — Слабы твои рыцари, королева, — в чужом голосе сквозит сплошная насмешка. — Мне не нужны рыцари, — удаётся рыкнуть. Ладони саднят от впившегося в них стекла, как горит огнём и лицо. Но Алина упрямо сжимает в руках спрятанный осколок. — Но никого из них вы не тронете. Иначе я вас дотла сожгу. Они, право, смеются над ней. Беспомощной девчонкой. Наречённой лжесвятой. Апрат когда-то сказал, что алтари в её честь возводят даже во Фьерде. Как скоро их сожгли дрюскели? Какому наказанию подвергли тех, кто осмелился уверовать? Мужчина склоняется над ней, и его глаза становятся сплошь чёрными — синий лёд тает в этой темноте. О сущее, они правда уверены, что творят благое дело во имя своего бога. Наверное, именно в этот миг Алине становится взаправду страшно. Пропащие, сплошь пропащие. Взрощенные в жестокости к ним, гришам, как к чему-то мерзкому, достойному лишь смерти. — А кто сейчас спасёт его? — фьерданец показывает рукой в сторону Толи. — Кто не позволит выстрелить ещё раз? Слова прокатываются всё тем же битым стеклом по коже. Но, как и прежде, Алина Старкова никогда не была девицей в беде. Алина Старкова была и остаётся бедой. И ныне она взывает к другой беде. Солнечным лучом в бесконечном мраке. Дарклинг. Нет. Александр. — Кто, — мужчина запинается, силясь повторить, — всех ведьм королева? — Катись в бездну, — Алина швыряет слова ему в лицо и вскидывает руки, вонзая осколок в чужой глаз. Шею в ту же секунду раздирает яркой вспышкой, заставляя рвануть прочь, в попытке избежать нахлынувшей боли, но её и без того отшвыривает, как пушинку медвежьей лапой. Пространство заполняется воем, полным агонии, прежде чем плотину хаоса, наконец, прорывает: Толя вскидывает руки и ухватывает двух дрюскелей, заставляя остановиться на полушаге. Тамара выбивает из чужих рук оружие, прежде чем бросается на подмогу к брату, уворачиваясь от удара прикладом. Алина не успевает ничего разглядеть, силясь избавиться от верёвок: стеклом, собственными зубами — чем угодно, в то же время зажимая рану скользкими пальцами. Но её протаскивают по земле, прежде чем она ухитряется перевернуться на спину и удариться затылком. И оказывается нос к носу с нацеленным в лицо ружьём. Чёрное дуло смотрит ей прямиком меж глаз, и Алина костенеет каждой мышцей. Но не это так пугает её, как провал на месте глазницы на чужом лице. — Мерзкая тварь, — сплёвывает фьерданец, щёлкая курком. Руки у него дрожат, но едва ли с такого расстояния выйдет промахнуться. — Я выстрелю прежде, чем твои верные щенки смогут что-то сделать. Алина захлёбывается. Сознание, казалось бы, должно плыть, но отчего-то она видит всё слишком чётко, слишком ярко. Возможно, так должна ощущаться подступающая смерть? Ведь жизнь утекает сквозь пальцы пульсирующим потоком, сколько бы она ни пыталась зажать, казалось бы, мелкую рану. В конце концов, он не успел перерезать ей глотку от и до. — Некому тебя спасать, дрюсье. Но Алина больше не смотрит в чёрную бездна дула. Она силится вдохнуть и выдохнуть, глядя не на фьерданца вовсе. — Ты так думаешь? — сипит она, улыбаясь окровавленными губами, прежде чем добавляет, обращаясь к беде всех бед и зная, что её услышат: — Здравствуй, мой царь. Если ей суждено умереть, то Алина Старкова, Солнечная Санкта и королева, хочет запомнить, как все краски сползают с лиц захватчиков — осознанием. Она звала беду. Надрывно, всем сердцем, как никогда ранее. И беда явилась. АлександрАлександрАлександр. И посему Алина хочет запомнить, как каждый из них оборачивается, вскидывая ружья, пока Дарклинг, стоя на пороге царящего хаоса, шумно выдыхает: — Моя царица. И рёв ничегоев вторит его словам.***
— Тебе бы лежать и лежать. Пожалуй, в первый раз на её памяти Николай Ланцов ворчит. Хотя, казалось бы, по истечению столь насыщенного дня полагается не только ворчать, но и ругаться самыми нелестными и неприличными выражениями, за которые в приюте князя когда-то могли и высечь. Алина пару раз на спор произносила такие слова шёпотом, пока Ана Куя проходила мимо. А после убегала с дикими визгами, обещая, что задаст трёпку Малу. — У нас что ни день, то катастрофа, — хрипло отвечает она, крепче ухватываясь за предплечье Николая. Оглянувшись на шагающую за ней Тамару, Алина добавляет: — Я в порядке, правда. Тебе бы брата навестить. Та отвечает лишь мрачным взглядом. Она выглядит такой уставшей и потрёпанной, но Алина даже не хочет заикаться о том, что можно было бы отправиться в постель. Она вздыхает. Ранение Толи благополучно исцелили, как исцелили и всех остальных, и саму Алину. Вспоминая, как Дарклинг нёс её на руках, а тьма клубилась вокруг них, то обретая, то теряя форму, она едва не спотыкается. Или это всё от головокружения? Пожалуй, в чём-то Николай всё же прав, и ей стоило бы отлежаться, но одна мысль об этом вызывает тошноту. Или, возможно, она всё же не до конца восстановилась при всех стараниях целителей. — Такое чувство, что мы только и делаем, что ошибаемся, — вдруг говорит Николай. Алина оцарапывается взглядом о его профиль, надеясь, что за сказанным вот-вот последует какая-то призванная разрядить обстановку фраза, но её не следует. Мимо них быстрым шагом проходят то гриши, то слуги в своих бело-золотых ливреях, приседая в реверансах прямиком на ходу, потому что даже ближе к ночи во дворцах спокойнее не становится. — Я прервала вас на важном моменте, да? — Алина пытается сглотнуть и понимает, что мечтает о стакане воды больше, чем о чём-либо. Да где же этот проклятый кабинет? Николай молчит достаточно долго, чтобы они успели перейти из одного крыла дворца в другое. — Я многое в жизни повидал за свой короткий век, — наконец, говорит он, — но взгляд Дарклинга, по всей видимости, в ту секунду, когда ты воззвала к нему, забуду не скоро. Когда ты вообще собиралась сказать об этой вашей связи? Алина жмёт плечом. Поправляет сползший с него кафтан. Слишком великоватый по размеру для неё. Она отказалась от предложения Сони переодеться в другой, не вытрепанный бойней, а лишь накинула поверх рубашки оставленный ранее на ней Дарклингом. От ткани пахнет им. Хочется зарыться в неё носом и дышать так глубоко, пока лёгкие не заболят. — Никогда? — предполагает она. — Это касалось и касается только меня и его. Николай переглядывается с Тамарой. — Ваши секреты сведут нас всех в могилу, ты знаешь? — Ну, дворец точно не поблагодарит за выломанную ничегоями стену. — Сплошной ущерб от вас, уникальных. Алина снова жмёт плечом. Легко не было и не будет, что уж. И их по-прежнему болтает в шторме, как щепок. — Послов заперли? — Ты сама знаешь, что да. Дарклингу было не до раздачи указаний, но я и сам не лыком шит. Вдобавок, мне не очень-то хотелось распивать с ними вино. Так что Зоя смогла оторваться по полной, — вот этот тон уже больше свойственен Николаю Ланцову, удалому корсару. Алина прижимается к его плечу. Словно извиняясь. Дойдя до нужных дверей, она обещает Тамаре, что вскоре вернётся в постель. — Я не знаю, что делала бы без вас, — добавляет, но наёмница качает головой. — Сегодня мы оказались бессильны. Это едва не стоило тебе жизни, Санкта. — Если бы не вы, неизвестно, чем бы всё закончилось, — отрезает Алина. — Пожалуйста, проследи за остальными. Я знаю, что всех осмотрели целители, но… — Мы проследим, — заверяет её Николай. — Я позже зайду. Алина рассеянно кивает, прежде чем берётся за дверную ручку и входит в зал военного совета.***
Тишина внутри оказывается сродни искомой панацее. Алина приваливается к дверям спиной, позволяя себе вдохнуть само ощущение, проникнуться им, пока в голове продолжает гудеть: мыслями, образами, болью. Не скоро удастся спокойно поспать. Алина проходит вглубь по блестящим плитам, утыкаясь взглядом всё в тот же массивный стол, вызывающий по-прежнему слишком смешанные чувства. Уверенная, что найдёт Дарклинга здесь, она удивляется обратному. Но завидев оставленный бокал с вином подле его обычного места, убеждается, что чутьё её изначально не подвело. Благо, помимо вина на отдельном столике обнаруживается графин с водой, и Алина выпивает два стакана залпом, прежде чем начинает дышать свободнее. Позади хлопают двери. — Ты что здесь делаешь? Алина оглядывается, удерживая то и дело норовящий соскользнуть кафтан. — Не отсиживаюсь в стороне от переполоха. Как делала ранее. По крайней мере, она действительно винит себя за это. Дарклинг поднимает брови. Кажется слишком неправильным видеть его без кафтана, но легко догадаться, что времени зайти и переодеться после у него не было. Николай сказал, что всю местность вокруг дворцов перевернули с ног на голову, а город прочёсывают до сих пор в поисках сообщников. Судя по виду Дарклинга, он не отсиживался в стороне, раздавая приказы после того, как ничегои разорвали нагрянувших захватчиков в клочья. Оранжерею и вовсе сожгли. И снова — гарь и дым. — Ты сегодня была в его эпицентре, — замечает Дарклинг, подходя ближе. Алину двоит от желания отшатнуться от него и прижаться тут же, но она заставляет себя оставаться на месте. И не вздрогнуть, когда Дарклинг убирает волосы от её шеи, дабы взглянуть на результат работы целителей, и непонимающе хмурится. — Почему он остался? Алина закусывает изнутри щеку и неожиданно для себя самой опускает взгляд. — Я так захотела. Оставить напоминание о череде бедствий. Шрам — всё ещё алая, но всё же просто полоска, пересекающая горло над ошейником. Рана, едва не лишившая её жизни, не успей Дарклинг появиться вовремя. — Я… — начинает Алина, но он качает головой. — Не нужно. — Но я правда благодарна. Не только за себя — за всех тех, кто был там. Дарклинг отходит к столу, присаживается на его край в своей излюбленной манере. И, неожиданно для Алины, трёт ладонями лицо. — Я хочу знать, как они проникли во дворец, — говорит он, глядя прямо перед собой. — Хочу знать, кто им сообщил, что ты осталась здесь. Мы что-то упускаем. Всё это время. Легко догадаться, что он камня на камне не оставит, пока не добьётся правды: проломленная дворцовая стена тому доказательство. Алине не очень хочется представлять, но воображение само рисует волну мрака, обретающую форму людских силуэтов, прежде чем вся эта мощь обрушилась на камень, стирая его в пыль: Дарклингу явно было не до пересчитывания ступенек на многочисленных лестницах. — Каждый угол здесь охранялся, — продолжает он, пока Алина подходит к нему. Она видела его злым и радостным, полным необъяснимой печали и равнодушным. Раздражение, столь явное, для неё ново. Он берёт бокал и делает большой глоток. Тоже раздражённо. С какой-то дробящей нежностью, Алина понимает, что она — единственная, кто видит его таким. Только ей это дозволено. — Ты меня спас, — говорит она тихо, останавливаясь вплотную. Дарклинг поднимает на неё глаза. Как и ранее, её пригвождает к земле, выбивает весь воздух. Алина вспоминает его взгляд в тот самый злосчастный миг, и от одного воспоминания сердце ускоряет бег, грозясь выскочить прямиком в чужие руки. В глазах начинает печь, и она поспешно смаргивает подступившие слёзы. «Моя царица». — Ты всё ещё не нуждаешься во спасении, — он смотрит на её лицо, как если бы искал следы ссадин, царапин, синяков — всех полученных увечий, за которые терзал и кромсал клыками и когтями. — Но никто не смеет поднимать на тебя руку. Сказанное звучит так просто, но каждое слово полнится обещанием и той ужасающей истиной, к которой Алина не скоро сможет привыкнуть: Дарклинг её не отпустит. И никому не позволит ей навредить, став единственной слабостью и тем, кто способен причинить боль. — Но что-то не сходится, — добавляет он, покачивая бокал в руке: ещё одна привычка, пойманная Алиной, как редкая бабочка. — Они не смогли бы увезти тебя далеко, это глупо. Я бы настиг тебя на полпути. — Они ведь не знают о нашей связи, — возражает Алина, беря в руки фигурку двуглавого орла с разложенной на столе карты. — Зато приблизительно знают о ничегоях. По коже ползёт холодок. Рёв сотворённых монстров, казалось, расколол небо. И лучше не думать, насколько это было больно — созидание и управление всей этой потусторонней мощью. — Они проникли внутрь не как воры, — продолжает Дарклинг. — Слишком грубая работа. Как захватчики, верно. — Не сходится, — повторяет он. А после добавляет — тише, спокойнее: — Но сейчас тебе правда стоит отдохнуть, Алина. Завтра нужно будет разобраться с нашими гостями. Раз уж Фьерда хочет однозначный ответ, мы его предоставим. Алина возвращает фигурку на стол и отходит к развешенной на стене карте, охватывающей весь их непростой, перекрученный мир. В голове по-прежнему шумит, но в присутствии Дарклинга ей легче переносить невзгоды. Удивительно. Ведь минуло не так много времени, когда она рвалась из его рук всеми силами. Говорила о ненависти, пускай та ещё теплится внутри, но пламя это уже не обжигает, как прежде. Как изменчива человеческая натура. Возможно, когда-нибудь Алина скажет ему об этом. — Ты принял решение насчёт Западной Равки? Пожалуй, не лучшее время для обсуждения планов, но Алина не может замалчивать этот вопрос более. Им нужна армада, союзники, ресурсы. Дарклинг сказал ей, что не стоит складывать все награбленные сокровища в одну корзину. И оказался раздражающе, как и прежде, прав. — Я понимаю, что ты не хочешь говорить об этом… — она оглядывается, так и не получив ответ. В конце концов, они не могут ходить вокруг да около. Не теперь. Но Дарклинг и вовсе не смотрит на неё, закатав рукав рубашки. Алина поднимает брови. — Дарклинг? — Интересно, — вдруг произносит он, оглядывая собственную руку, и Алина застывает на месте, запоздало понимая, о чём он. В первую секунду она уверена, что ей чудится, как по светлой коже стремительно расползаются чёрные дорожки вен. Они набухают, выделяясь, и даже на расстоянии Алине чудится пульсация. Проходит мгновение, прежде чем удаётся сделать вдох и вместе с тем — шаг к нему. — Что такое? Что это? — Не… — Дарклинг замолкает, шумно выдыхая. С явным трудом. — Не представляю. Бокал выскальзывает из его пальцев, стоит ему попытаться встать. Стекло рассыпается по полу, смешивается с остатками разлитого вина, но Алина не обращает на то никакого внимания, бросаясь прямиком к Дарклингу. Тот опирается ладонью о край стола, глубоко дыша. Её сердце замирает, стоит заметить, как те же дорожки вен вспыхивают на его шее и, не останавливаясь, ползут выше, к лицу. Осознание настигает её сразу, но нужны секунды, чтобы принять его. Вот оно. Сошлось. — Я позову кого-нибудь, подожди, — Алина пытается его усадить, но Дарклинг, словно в секунду обессилев, тяжело оседает на пол и она — вместе с ним, в тщётных попытках удержать. Стекло хрустит под их телами, и как никогда Алина ненавидит этот звук. Нет. Нет. Это неправильно. Такого не может быть. Невозможно! — Дарклинг! — она берёт его лицо в ладони, большими пальцами тщётно пытаясь стереть расползающуюся под кожей черноту. — Посмотри на меня. Посмотри на меня! Всей своей сутью Алина чувствует, как тяжело ему даётся следующий вдох. Он враз становится таким холодным, как осколок айсберга в сердце Истиноморя, но Алина не отстраняется, а только пуще хватается за него, как если бы только впаявшись ему в кости, она могла бы обратить время вспять. — Алина, — зовёт Дарклинг, приоткрывая веки. — Я здесь. Я с тобой, — она вертит головой в отвратительной беспомощности. — На помощь! Кто-нибудь! Сейчас же! — Алина. У неё внутри всё обрывается. Где-то в груди изламывается крик, превращаясь в жалкий скулёж. Потому что глаза Дарклинга — сплошь черны, как непроглядные, агатовые бездны, без единого проблеска. Нет. Она не будет кричать. — Мой свет, — зовёт он снова. Алина никогда не слышала в его голосе подобных интонаций. Удивлённых в своей растерянности? — Я тебя не вижу. «Я тебя не вижу». Она не будет кричать. — Всё будет хорошо, — ей с трудом удаётся уложить его головой на свою грудь, рассеянно, беспомощно гладя по волосам, прижимая к себе, пока дрожат губы, руки — пока она вся дрожит, как осиновый лист на ветру. — Пожалуйста, не закрывай глаза. Оставайся со мной. Не оставляй меня, слышишь? Всё будет хорошо. Всё будет… Александр, слышишь? Всё будет в порядке. Сейчас здесь будут целители. Алина зовёт снова и снова: Дарклинга и на помощь, как никогда ощущая себя слабой, глупой девчонкой. Такого не может быть. Такого не должно быть. Сейчас, ещё секунда, и всё закончится. Всё вернётся на свои места. Ещё секунда. Она не будет кричать. Не будет. И, когда двери, наконец, распахиваются, Алина не кричит. Она воет.