Теория сопротивления

— Бля, а нормально улечься и выключить свет не судьба? — по меркам Гуань Шаня он еще долго выдержал без озвученного недовольства — ровно пока закручивался в одеяло как рождественский кулёк, предназначенный для чьей-то счастливой ёлки. — А это чтобы лучше видеть тебя, — занятый приготовлением ко сну Мо не увидел легкой растерянности на лице покосившегося на лампу Хэ, зато хорошо услышал чересчур довольный смешок в ответе и закатил глаза. — Сука, ты хоть понимаешь, как это звучит? Нахрена на меня пялиться? — Тянь, уже было собиравшийся встать и выключить свет, интуитивно уловил колебания «сейчас будет весело» и вернулся обратно. — Говорят, если долго смотреть в упор на кого-то, он в тебя влюбится. — Какой идиот это ляпнул? — То есть тебя искренне волнует только кто это сказал, а не что именно? — уже к середине фразы Хэ Тянь уперся локтями в подушку и плавно отклонился, приготавливаясь к фаер-шоу одного актера; нет ничего проще, чем ловить Гуань Шаня в его же по невнимательности разбросанные ловушки — но это, в принципе, единственное, что может быть названо в отношении Мо «простым». Хэ Тянь мог не прислушиваться к четко адресованной ядрено-перченой нецензурщине, приглушенной яростной попыткой вывернуться из одеяльного плена, — он выучил наизусть все нотки этого отточенного речитатива и даже иногда угадывал их порядок; Тянь с предвкушением ждал вспышки — той, что рассечет пламенным всполохом рыжей головы рассеянный свет лампы, тут же покажущийся неоправданно тусклым для такой большой комнаты, наэлектризует нечто невесомое в воздухе, и тогда успевшее отъехать подсознание отличника вспомнит, что шелк прекрасный диэлектрик, а значит не находящая выхода энергия должна бить мелкими разрядами свой же звучно возмущающийся источник.       Ровно с той же силой, с какой забеснуются колкие микроудары под светлой тканью его, Тяня, пижамы; все равно что попасть на незапланированный сеанс щедрого иглоукалывания с доставкой в собственную кровать. И если когда-нибудь Хэ хотел, чтобы в его практически стерильной, хорошо что не выкрашенной в белый комнате было как можно меньше света в ночное время суток, то сейчас, когда подбитая, падкая фантазия внезапно разделила завладевший телом легкий нервный трепет на кого-то еще, кто сидит буквально в нескольких шагах и явно ни о чем не догадывается.       Тянь не вслушивался в чужой голос, но успел хищно поймать стремительные, скользкие секунды, прежде чем приоткрытые губы не вытянулись в напряженную, сомкнутую линию — Мо наверняка прервался на полуслове, обнаружив отсутствие хотя бы словесной реакции со стороны своей «публики», и теперь замолк вовсе, оставив поле сражения припрятанному холодному оружию, не единожды ковыряющемуся заточенными кончиками где-то Хэ под рёбрами. Среднестатистические маленькие дети с завидным упорством овладевают тонким искусством «гляделок» и, одержав несколько громких побед и завоевав авторитет в кругу своих, забывают об игре в пользу чего-то более увлекательного или взрослого — если, конечно, в их среднестатистическом детстве было с кем устроить такую молчаливую битву. В худшем случае дети доигрывают гораздо позже и вкладывают совсем другие смыслы. Например, до дрожи болезненное желание что-то доказать. Мо, кажется, ни к чему не умел относиться легко: даже будь то окрашенный незлобной издёвкой подъёб, это тут же воспринималось как покушение на личную территорию, остервенело оберегаемую от любых посягательств извне. Зачастую неоправданно яростно. Смотри в меня в упор, что видишь — то мое. Хотел моей свободы? Я не отдам ее.       В глазах — разогретый, темный мёд, который мог бы, будь он героем какого-нибудь комикса, плавить ледники и обугливать живое не хуже лавы; в глазах — валирийская сталь, способная рассечь шею черным, демоническим драконам; в глазах — спутанные клубки колючей проволоки под напряжением.       И каждая капля, каждый атом, каждое переплетение мягко рассыпается как пух из разорванной подушки, споткнувшись о темный, припрятанный упавшей челкой взгляд, в котором не прочтешь ни единой буквы, ни единого символа, ни единой подсказки.       Все в улыбке, мягкой и одуревшей, которую никогда не увидят те толпы бегающих за Хэ по школьным коридорам поклонниц. Непокорная моя любовь.       Смотри на меня. Свети в меня. Прожигай своим жарким огнём. Оставь свой пылающий след на сердце и испепели, если будет нужно, но оставайся. Ночью и днем. Люби меня?.. — Окей, твоя взяла, — о своем проигрыше Хэ сообщил почти скороговоркой, на длинном выдохе осознав, что умудрился как-то растерять большую часть своей энергии, словно не заметил под своей кроватью активно развлекающихся дементоров. Впрочем, в эти неполные полторы минуты, растянувшиеся по ощущениям как минимум на десять, он бы вряд ли обратил внимание на развернувшуюся под той же кроватью битву за Хогвартс. Тянь шустро перелез на другую сторону кровати и выключил свет, чтобы, почти вернувшись обратно, несправедливо отхватить по голове одной из отданных во временное пользование подушек. Примитивнейший отвлекающий маневр, тем не менее за несколько секунд разогнавший американские эмоциональные горки от обоснованного непонимания, до похолодевшей грудной клетки — теплое, взбудораженное, распаленное сердце так быстро ухнуло вниз, что не успело оставить резерв живительной силы. — Нет, не взяла. Че пялишься-то опять? — когда-нибудь Гуань Шаню кто-то все-таки должен сказать, что сдвинутые брови в купе с надутыми щеками не прибавляют баллов к его мнимой грозности. Возможно, этим кем-то мог бы стать Хэ Тянь, если бы действительно откровенно не таращился на укутывающегося по самую рыжую макушку Мо, пристраивавшегося на кровати аккурат на расстоянии вытянутой руки — все равно что украденная принцесса, доколебавшаяся до похитителя с уставшим «и не таких на шашлык пускали». — Реванш. — Но реванш — это когда… — За-ва-ли. Хотел моей свободы? Так получи вдвойне.