Лес самоубийц

— Где мы?— спросила Кирелл, смотря по смотронам. Лишь взглянув на это место, она тут же сжалась, испугавшись не на шутку. Высокие деревья упирались в небо, закрыв его своими пышными кронами, и света не было совсем. Здесь царила кромешная тьма как ночью, так и днём. Корни этих зелёных гигантов торчали из земли, обвивая чьи-то кости. Почти в каждой яме лежал человек. Мёртвый человек. На некоторых деревьях подвешены трупы. Тишина, что царила в этом месте была слишком… тихой. Тихой и тревожной. Она давила, погружая в лёгкую панику, которая со временем росла всё больше и больше. Не было слышно ни птиц, ни зверей. Как-будто их тут и нет совсем. Это место казалось абсолютно мёртвым, и частые трупы только подчёркивали это. — Это лес самоубийц,— твёрдым и серьёзным голосом ответил Харон, впившись взглядом в одну точку.— Очень странное место. Он сделал шаг, и засохшие листья под его ногой хрустнули, разрывая эту тишину. Кирелл почувствовала облегчение. Помимо их голосов появились ещё хоть какие-то звуки. Девушка посмотрела наверх. Кроны деревьев находились плотно друг к другу, и листья тёрлись друг о друга. Свет не проникал сквозь из толщи. Но как бы Кирелл не пыталась отвлечь себя, смотря вверх, её взгляд предательски падал на бездвижные тела. — Почему здесь так много… мёртвых людей? — Название говорит само за себя,— он повернулся к девушке,— Они покончили жизнь самоубийством. Кирелл задумалась. Неужели все эти люди пришли в этот лес, чтобы убить себя? Зачем? Зачем вот так просто ставить на своей жизни точку? А почему люди вообще совершают самоубийство? Неужели они так хотят умереть? Что ими движет, когда они принимают такое решение? — Люди такие странные,— перебил её мысли Харон.— Они же понимают, что не хотят смерти. Они хотят, чтобы закончились их тяготы и страдания, чтобы всё наладилось. Но не смерти, нет. Его слова, в которых были слышны нотки грусти и удивления, открыли Кирелл одну простую истину: никто не хочет смерти. Надо же, а ведь так и есть. А Харон продолжал озвучивать свои мысли вслух, пока Кирелл обдумывала всё им сказанное: — Этот лес, прозванный лесом самоубийц, находится в Японии. И по поверьям этого народа, человек, умерший своей, естественной смертью, отправляется в «лучший свет». Но если он покончит со своей жизнью самостоятельно, его душа никогда не сможет обрести покой. Тогда зачем… зачем они это делают? Я… я не понимаю! Он уже не был так спокоен. Эмоции хлынули, как волна, потихоньку превращаясь в цунами. Видимо, ему давно следовало выговориться. Каждое его слово имело значение, и Кирелл получала всё новую пищу для размышлений. Тишина уже не пугала, девушка привыкла к тому, что её мысли звучат так громко в этом месте. — Я никогда не задумывалась над этим…— Кирелл посмотрела на Харона, ожидая его слов. Но он молчал. Тишина снова начинала давить, были слышны лишь мысли в голове и тяжёлое, слегка прерывистое дыхание Харона. И всё же... Что заставляет людей идти на такой сумасшедший, страшный и бессмысленный шаг, как самоубийство? И вообще, есть ли ответ на этот вопрос? Хотелось бы знать. Но вряд ли это когда-нибудь станет известным и понятным. Кажется, человеку это недостежимо, но ведь ответ где-то рядом, может, даже стоит перед носом, но люди упорно его игнорируют и не замечают. — Может, эти люди просто не смогли найти выход из этого леса? Он же абсолютно одинаковый!— Кирелл попыталась как-то найти оправдание происходящему. — Раньше так и было,— ответил Харон,— Когда-то старики в малоимущих семьях были, грубо говоря, обузой. И их приводили сюда, давали компас, и оставляли на произвол судьбы. — Компас? Зачем? — Чтобы брошенные не думали ничего плохого. Вот только компас в этом месте не работает, он просто сходит с ума. Выбраться невозможно. То же самое происходило и с детьми, которых родители не могли содержать. Кирелл ужаснулась. Она хотела что-то сказать, но слова застряли где-то на пути к губам, и всё, что девушка смогла выдавить из себя — какой-то неразборчивый писк. Неужели люди просто бросали своих детей? Ни в чём не повинных детей! Кирелл не могла оставаться равнодушной к этому. В горле встал горький ком, глаза обожгли горькие слёзы. «Ты познала грех.» Вот только живые люди его никогда не познают, совершая этот самый грех всё снова и снова. И стоит согрешить разок, как хочется больше, и это дурманит получше любого наркотика. — Мне очень грустно от этого,— продолжил Харон,— Я… я даже не мог сдержать слёз, когда провожал этих детей в загробный мир. Я никогда не забуду, как встречал здесь десятки чистых детских душ… Т-таких невинных… И я… М-мне посто… Он отвернулся, приложив ладонь к лицу. Благодаря необычайной тишине, Кирелл услышала всхлип, за которым последовал дрожащий вздох. Вторая рука тоже протянулась к лицу, и Кирелл видела, что он словно потирает глаза. В груди девушки что-то кольнуло. Последнее, чего Кирелл ожидала от Харона — слёзы. Она привыкла, что мужчины никогда не плачут. Но в то же время она понимала, что ему тяжело говорить об этом. В таких ситуациях говорить всегда тяжелее, чем слушать. В горле встал горький ком. Сейчас она хотела как-нибудь подбодрить тёмного жнеца, но не знала, как это сделать. Да и сказать что-то было трудно. Ком в горле и не думал исчезать, и она боялась, что Харон услышит её дрожащий голос так же, как он боялся показать свои слёзы. Кирелл положила руку на плечо Харону, от чего тот легонько вздрогнул и заёрзал. — Прости…— шепнул он. Громче он говорить не мог.— Я хотел показать тебе, насколько люди глупы… Я не думал, что ты увидишь меня таким… Он жалеет? Жалеет, что показал свои настоящие эмоции, что видны, не взирая на маску? Но ведь он показал то, что хотел, разве остальное важно? Для Харона — да. Ему всегда была важна каждая деталь, и этот случай — не исключение. Любой на его месте готов был провалиться сквозь землю, и, видимо, он чувствует то же самое. Видимо, что глупое правило «мужчина не должен плакать» остаётся и после смерти. Глупые стереотипы… Кирелл встала к нему лицом, не убирая руку с плеча. Харон зажмурился, не желая смотреть девушке в глаза, из его приоткрытых губ вырывалось тяжёлое дыхание. Кирелл вытянула вторую руку, коснувшись ладонью его лица. Холодное как лёд, что захотелось отдёрнуть ладонь. Вдруг по его щеке прокатилась слеза и расплылась на ладони Кирелл. Слеза была горячая, обжигая кожу девушки. Мужская скупая? Нет. Самая настоящая, искренняя. И разве неправильно, что кто-то показывает свои настоящие эмоции? Или же нужно соблюдать эти «правила», что диктуются обществом? — Это было очень тяжело…— продолжал шептать Харон, не открывая глаз,— Но и вспомнить об этом не легче… — Давай уйдём отсюда,— наконец сказала Кирелл. Ей и самой не комфортно в этом лесу, но смотря на страдающего Харона, ей становилось ещё хуже. Он ничего не ответил, лишь кивнул, не отрывая глаз. При первой встрече девушке казалось, что он твёрдо сдерживает свои чувства и эмоции. Но кто бы мог подумать, что он окажется таким открытым… Холодный во всех смыслах и нелюдимый бог смерти Харон оказался довольно эмоциональным. Пусть снаружи он твёрд и холоден, как лёд, внутри Харона горит огонь, способный согреть кого угодно. И разве горячая слеза не говорит об этом?