Эмпирей

Сначала, сквозь сонное сознание, кажется, будто вернулся первый день Заката. Рыжий наизусть помнит: вой сирен, военная техника, из каждого ящика — «уважаемые граждане, настоятельно просим вас оставаться дома до разрешения ситуации или последующих новостей». Они все дома и оставались. Пока их не начали окружать. Крик сирены забыть нельзя — он где-то в подкорке, в костном мозге, сидит и иногда оглушает, как долбаный вьетнамский флэшбек. Именно так и начался конец света: никакой музыки Ханса Циммера из боевичков, только вой громкоговорителей. И сейчас, когда этот звук снова рвет воздух, Рыжему кажется, что он просто не проснулся. Но стоит повернуть голову — и взгляд сталкивается с удивленным лицом Тяня. Они впиваются друг в друга глазами на долгие несколько секунд, пока второй не срывается с кровати, накидывая на голое тело толстовку, и Рыжий на автомате срывается тоже. Это похоже на первый день Заката. На улице Вавилона, в темноте, разрезаемой только светом луны и звезд, стоят люди. И сирена воет откуда-то снаружи, там, за стенами. От этого вида в горле поджимает, как будто перед спазмом тошноты, и они с Тянем застывают на пороге своего дома. Взгляд сам, как сволочь, тянется к лицу Тяня, чтобы найти там испуг или что-то на него похожее. Потому что Рыжему страшно. У него натурально в глотке нервы в узел связываются. Тянь бросает на него один-единственный взгляд, что-то между «я не знаю» и «все будет хорошо». Рыжему больше верится в первое, потому что он тоже нихрена не понимает. Мешанина людей вдруг разрывается, когда мимо них пробегает, как супергерой какой-то, Чэн с винтовкой в руках. Это ебаный сюрреализм. Полное непонимание происходящего. Они с Тянем бегут следом и останавливаются у главных ворот, пока Чэн залезает на лестницу и за секунду, даже, кажется, не целясь, стреляет во что-то снаружи. Только сейчас, через прутья сетки, Рыжий понимает, что по ту сторону на земле лежит автономная сигнализация. После выстрела вой стихает, но гул в ушах все еще стоит. — Какого хуя? — шипит Рыжий, поворачиваясь к Тяню, но тот не отвечает. Он хмурится и слегка приоткрывает рот, а в глазах-черных-дырах — пополам распиленный ужас. Ощущение приближающегося пиздеца, и до Рыжего почему-то только сейчас доходит, что на самом деле произошло. До него доходит вся трагедия ситуации. В его ушах стихает крик сирены. В ушах Зверей, прущих на звук, нет. Чэн спускается с лестницы, и железобетонное его лицо все же дает трещину — едва заметную, где-то в бровях или растрепавшихся прядях волос, спадающих на лоб. Он стремительно подходит к одной из разведчиц, притягивает ее за плечо. Рыкает: — Откуда шла волна? Девчонка глупо, как рыба, открывает-закрывает рот, и Чэн наклоняется ближе, темнеет всей своей энергетикой и повторяет почти по слогам: — Откуда шла волна, Джия? — Со спальных районов, — испуганно выдавливает девчонка, и Чэн на секунду прикрывает глаза. — Мать твою, — шикает он. К ним вдруг подходит Би с рукой в бандаже, а Рыжему кажется, будто время замедляется. Кажется по свету луны и звездам, по движениям, по течению мыслей в голове. Как будто время просто выключают, и ночь эта никогда не закончится. Или закончится слишком плохо. — Тащи арсенал, — гаркает Би Чэну. — Мы можем отстреляться со стен. — От целой волны не отстреляешься, — выдыхает Чэн. — Только привлечем тех, что в лесу. — И че ты предлагаешь? — вспыхивает Би. — Съебаться мы не можем, недостаточно машин. Остается или отстреливаться, или посолить и поперчить себя, чтобы им жралось вкуснее. На несколько секунд виснет давящее, как будто под прессом, молчание, и все смотрят на Чэна. Рыжий тоже смотрит и только сейчас понимает, насколько же это пиздец — быть лидером. Особенно в такой ситуации, когда на город идет ночная смена очень голодных ребят. И тут до него самого доходит. — Скоро рассвет, — выпаливает Рыжий, и все смотрят на него. — Сейчас придет одна волна, остальные к восходу не потянутся. От них есть шанс отбиться. Чэн снова жует его взглядом, но теперь без зла — просто с пульсирующим в вене на шее раздражением, и кажется, что сейчас даже его берет короткой паникой. Только вот лидер панику не показывает — иначе он не лидер. У Чэна суровое солдатское лицо, и от взгляда в ушах снова тянет сиреной. — Он прав, — говорит Тянь. — Досюда им дойти минут тридцать, если успели уже отойти от спальников. Если повезет, то чуть больше. Светает в четыре. У нас нет выбора, Чэн. У Рыжего крошится где-то в желудке, тянет блевать, и физически сложно представить, каково сейчас Чэну. Это висит в воздухе, разряжает его, травит: без жертв эта ночь не обойдется. Стены из сетки толпу не сдержат. До рассвета придется просто-напросто дожить. Чэн выдыхает и сухо кивает. — А я тебе говорил, — шикает Би, — что со Змеем нельзя в игрушки играть. — Он просто жалкий сопляк, — отвечает Чэн и поворачивается к толпе. — Охотники вместе со мной пойдут за стену. Уберем первую линию, когда они будут подходить. Разведчики и Би на стену для отстрела. Спрячьте детей в подвале. Все в оружейник. И снова начинается мешанина — бег, голоса, сбитое дыхание, и Тянь вдруг тащит Рыжего в дом, где складировано оружие. Если стволов и винтовок у них откуда-то навалом, то с патронами все не так прекрасно, и в полости желудка все кислотой от этого разжигает. Есть шанс порешать пару Зверей ножами через сетку, но… Но Рыжий надеется, что до этого не дойдет. Что они не дойдут до стен Вавилона. В носу стоит отвратительный запах пороха, и, выходя из оружейника со стволом в руках, Рыжий случайно замечает, как Сюин уводит детей, держа Мэй на руках. Девочка плачет и испуганно оглядывается по сторонам, и лучше на это не смотреть — сердцу и так уже некуда стучаться. — Я тоже должен помочь, — вырывает его из шума мира Ксинг, — я могу помочь. — Нет, блять, не можешь, — шипит в ответ Рыжий и отпихивает из ниоткуда взявшегося мальчишку от себя. — Иди за Сюин и детьми, я тебя умоляю. Блядство. Мать твою. Среди шума голосов и паники вокруг он замечает, как зло ломает мальчишка брови и сжимает челюсти. Ребенок просто хочет помочь, потому что понимает, что происходит. Что будет происходить. Какие у всего будут последствия. Рыжий на пару секунд прикрывает глаза и сдержанно садится перед Ксингом на одно колено. Устало говорит: — Послушай. Я верю, что ты хочешь помочь. Но сейчас надо не хотеть, а делать. Ты не умеешь стрелять и просто переведешь патроны, их и так мало. Если это… — осекается. — Когда это все закончится, я научу тебя стрелять, чтобы ты реально мог быть полезным, а пока что нехуй лезть. Окей? Ксинг тяжело сглатывает и смотрит ему прямо в глаза, ломая брови, и по одному взгляду видно, как мальчишке на самом деле страшно. И как обидно, как дико обидно, что он реально не может ничем помочь. Он часто кивает и на выдохе цедит: — Хорошо. — Хорошо, — кивком дублирует Рыжий. — Если хочешь сейчас побыть полезным, то пиздуй к детям и скажи Сюин идти сюда. Он хлопает Ксинга по плечу и встает с колена. Отворачивается, но краем глаза замечает, как мальчишка дает деру вслед Сюин. Слава богу. Наверное, этот ребенок в свои тринадцать все же умнее, чем он был в таком же возрасте. Хотя нет, нихуя — он позавчера съебался один в лес. — Ты молодец, — вдруг доносится голос Тяня, и Рыжий нервно дергается. — Ага. — Думаю, — зачем-то кивает, — ты станешь хорошим ему примером. У него слишком серьезное выражение лица. И, в отличие от брата, в них проскальзывает тонкой пленкой обычная человеческая паника. Почему-то сейчас в них, в глаза эти тупые, смотреть приятно. Помогает это — находить там эмоции, которые у самого поперек горла стоят. — Ага, — язвит Рыжий, — если мы все сегодня не подохнем. Когда они закидывают по карманам патроны, большинство охотников уже перебираются через стену и структурируются там в длинную полосу. У Рыжего даже мыслей не возникает остаться за стеной, и он ступает на лестницу, опережая Тяня, и вдруг слышит, как там, на земле, доносится голос Чэна: — Ты останешься здесь. Блять. Рыжий машинально оборачивается на этот цирк из двух клоунов: Чэн, держащий брата за локоть, и сам Тянь, выпиливающий в нем дыру одними глазами. Это у них семейное, походу, за руки хватать. Тянь скалится, вырывается и толкает брата в плечо. Шипит: — Не неси хуйни. — Я не хочу, — давит Чэн, — тебя пот… — Дело не во мне сейчас. И не в тебе. А во всех нас. Отстань, Чэн, и давай спасать Вавилон. Рыжий успевает отвернуться прежде, чем Тянь ступает на лестницу и лезет следом. Вот она — слабая сторона Чэна. Трещина, ломающее лицо солдата, пробоина в образе лидера. Там, где ровная поверхность принципов, правил и объективности, всегда есть швы. Любовь и семья. Защищать любой ценой. Рыжий понимает. И помнит, каково это. Они все вместе перелазят через стену и становятся в линию с охотниками. В ушах постепенно нарастает шум, а под сердцем тянет, гадко-гадко и склизко-склизко. Подобные чувства когда-то были родом из детства, когда перед важной поездкой было трудно заснуть от волнения, или когда надо сознаться маме, что именно ты разбил окно в школьной столовой. Болезненное ожидание. Неопределенность. И страх. Заливающий собой весь организм, травящий органы, останавливающий сердце. Через минут десять на горизонте появляется толпа, и страха больше нет. Его топит, как несчастного новорожденного котенка, дикое желание жить. Спасать всех вокруг себя. Не допустить крушения неба над головой. Чэн машет рукой — и все охотники выпускают по пуле в первый ряд Зверей. Кто-то мажет, кто-то попадает не совсем точно, но большинство тварей, прущих прямо на них, оседает под ногами своих же. Глупые Звери позади спотыкаются, а потом еще один взмах рукой — и так же падает вторая линия. Выстрелы, выстрелы, выстрелы. Отдача в плечи, в уши, тянучка в желудке — они стреляют по Зверям, пока те бестолково прут на них. Когда оставшаяся толпа начинает подходить слишком близко, Чэн приказывает всем возвращаться за стены. Когда хочешь жить — бежишь, как гепард. Плюя на кровь, отбойником стучащую в висках, на несгибаемость костей и пелену перед глазами. Они вместе с охотниками залазят оперативно, как спецназовцы. Они все просто хотят жить. Там, сверху стены и через сетку, в приближающихся Зверей стреляют разведчики во главе с Би. Рыжий краем глаза замечает, как сильно он сжимает зубы, когда отдача от винтовки прилетает в раненое плечо, и тут же сам становится к сетке. Запах пороха превращает мозг в жидкость, и в какой-то момент кажется, что сознание полностью отрубается — работают лишь механические мышцы, способные перезаряжать ствол и жать на курок. Кислотой палит внутренности. Их много. Тварей очень много — они прут не только спереди, но и начинают потихоньку выходить из леса. Руки берет нервами, и Рыжий, матерясь, пару раз мажет мимо башки прущего на сетку Зверя, и пристрелить его получается почти под самый конец. Мажет, стреляет в молоко, и в истерике паники не замечает, как тратит полмагазина. Блять. Ему почему-то кажется, что где-то кричат и плачут дети. Их окружают. Мешанина в глазах не позволяет уследить, как справа несколько Зверей сносят звенья, на которые крепится к столбам туго натянутая сетка, и в стене образуется брешь. Рыжий дергается в ту сторону, когда все-таки замечает, но в сетку прямо перед лицом впечатывается Зверь. Зажмурить глаза, приставить ствол — выстрел. На лицо брызгает гнилая кровь. Закрыть глаза, снова открыть — снова стрелять. Перезаряд, выстрел. Выстрел, выстрел. Отдачей в ушах, в пальцах. Вокруг начинается паника, и в какой-то момент раздается крик — женский, громкий, истошный. Так кричат, когда умирают. Так кричала мама, когда ее затягивало в толпу. Рыжий дергается в сторону голоса и размыто видит, как на девчонку прет Зверь. Блять, блять, блять. Он подается, чтобы помочь, но на сетку главных ворот снова наваливается толпа. Еще немного — и они просто-напросто ее прорвут. Начинает казаться, что выстрелы просто звучат в голове. Шумят и воют, как воют кроны деревьев. И стрелять разборчиво не получается — толпа наваливается, скребется сквозь сетку, хрипит и смотрит черными глазами куда-то мимо каждого. Рыжий высаживает патрон за патроном, и вдруг начинает казаться, что они не доживут до рассвета. Что так все и закончится — после заката. Во времена Заката. Он краем глаза замечает, как ломится вдруг Тянь в ту сторону, где прорвали сетку, один на один с медленно просачивающейся толпой. Слышит крик, вопли, хрип. Выхватывает глазами лицо Чэна — оскаленное, с бешеными глазами и волосами, спадающими на лоб. С полосками брызнувшей крови сквозь скулы. Дикий крик сбоку, слева, и Рыжий остервенело смотрит туда — там Сюин, спиной отползая от прущего на нее Зверя, стреляет в воздух. Их прорывают. Их скоро начнут рвать на куски, и спасает только громкий крик Чэна: — Все в дома! Отстреливайтесь из окон! Рыжий не успевает среагировать, когда его начинает тянуть в сторону, и на секунду кажется, будто это Зверь прибивает его к земле, будто еще секунда — и в собственное мясо вонзятся зубы. Он трясет головой и только так понимает, что это Тянь рывком тащит его в их общий дом. Они бегут быстро, ломая ноги, неспособные вовремя среагировать, чтобы перепрыгнуть лежащие на земле трупы. Оббегают Зверей, а в ушах все еще шум, крик сирены, выстрелы и вой превращают мозг в кисель. Но Рыжий бежит, пока Тянь держит его за руку. Хочется жить. Хочется не дать себе умереть. В доме темно из-за плотно закрытых штор, но тише не становится. Тянь закрывает за ними дверь — и колени больше не держат. Рыжий сползает по стене, рвано дышит, пытается глотать разряженный воздух и вспоминает, как дышать. — Ты как? — сбито спрашивает Тянь, опускаясь рядом с ним, и Рыжий косо отмахивается. Они оба рывком тянутся к окну, чтобы его приоткрыть, и сталкиваются пальцами. У Тяня они такие же холодные, как и всегда. Вавилон горит без огня. Вавилон горит в бесконечном вое и хрипе. Там, за стеклами, в город толпой прорываются Звери, и по ним из окон стреляют прячущиеся люди. Твари истерично прут, воют, и вместе с залпом выстрелов этот звук напоминает мелодию апокалипсиса. В какой-то момент Рыжий начинает стрелять пустотой, тянется рукой в карман — и ничего не находит. Получается на редкость синхронно, потому что через секунд тридцать патроны кончаются и у Тяня. — Блять, — шипит тот и резко закрывает окно. Они оба — синхронно — пригибаются под подоконником, упираясь спинами в стены, и плотная ткань штор цепляет их макушки. Дерьмо. Сраное, ебаное дерьмо. Блять. Дыхание сбитое, рваное по кускам, но даже так, под шум выстрелов и хрип Зверей с улицы, Рыжий слышит, как громко дышит Тянь. — Жди здесь, — вдруг говорит тот, — я побегу в оружейник. Он дергается в сторону, срывается с места, и Рыжий едва успевает вцепиться пальцами в его предплечье. Сжать так, как будто хочет руку его оторвать. И посмотреть глазами бешеными, чтобы у Тяня от удивления вздернулись брови. — Ты че, ебнулся, блять? — рычит Рыжий. — Ты видишь, сколько их там? Ты никуда не добежишь. — Вижу, — Тянь серьезно кивает. — А еще я вижу, что нас уже шестьдесят два, если не меньше. Дурак, просто ебаный дурак. У Рыжего от злости, вспыхивающей, как пламя гранаты, еще сильнее сжимаются пальцы на чужой руке, и даже в полной темноте можно различить, как Тянь коротко морщится и щурит глаза от боли. — Если ты сейчас помрешь, это будет самый глупый апокалипсис в мире, — разбито рыкает Рыжий. — Не для тебя такая стыдная смерть. Он сам не знает, зачем это говорит. Просто, помимо ебучей смеси из надменности, дурости и мудачества, в глазах Тяня есть то, что самому Рыжему было сложно откопать. Смелость. Желание жить. Честь, сила. Может, его просто Закат недостаточно еще поломал, но дела это не меняет. Тянь — один из тех, кто может выжить сам и помочь выжить другим. А таких людей осталось слишком мало, чтобы вот так дебильно подыхать по дороге в сраный оружейник. Рыжий не успевает понять, когда натяжение спадает, когда Тянь подается вперед. Когда впечатывается губами в его лоб — они, в отличие от рук, ужасно горячие и отвратительно сухие. Не успевает понять, как собственные пальцы с отключившимся мозгом теряют хватку, и Тянь скидывает его руку. И — мать его — подмигивает. — Не умри, пожалуйста, — говорит он, кидаясь к двери. — У меня на тебя большие планы, солнце. Конченый ублюдок. Ебаный мудак. Бесстрашный пидрила. Это все, что крутится у Рыжего в голове, когда сознание возвращается в тело, а глаза впиваются в окно. Тянь, как в ебаных супергеройских фильмах, как сраный спецназовец, оббегает Зверей и мчит со всех ног в дом, где еще должны были остаться патроны. Почти у двери к нему подбегает один Зверь — и его тут же отстреливают из какого-то окна. И Тянь, сука, салютует туда, откуда прилетел выстрел. У Рыжего сердце заходится и рушится гадкими своими желудочками, клапанами и венами. Он шикает и снова сползает вниз по стене, затягивая окно шторой, когда Тянь все-таки скрывается в оружейном доме. Это — пиздец. Мысль, застилающая весь страх: ебать он крутой. Она красным неоном горит прямо перед глазами, а на лбу, кажется, все еще чувствуется этот смазанный недопоцелуй. И подмигивание блядское, абсолютно мажорское, идиотское и не вписывающееся в хаос, творящийся вокруг. А еще хуже — ощущение блядской беспомощности. Нет смысла геройствовать и пытаться лезть в толпу с ножом, не настолько еще мозги отъехали. Наверное, именно сейчас Рыжий больше всего понимает Ксинга, который хочет помочь. Хочет быть полезным. Сейчас, с пустым магазином и пустыми карманами, в темноте пустой комнаты, находиться просто отвратительно. Он чувствует себя пустым. Абсолютно выжатым, бескровным, бескрылым. Бестолковым. Рыжий упирается локтями в колени и сжимает изо всех сил виски ребрами ладоней, пока там, за стенами дома, все еще рвутся выстрелы. И хрип, хрип уродливый как будто у самого уха. Им просто нужен рассвет. Больше жизни и больше воздуха — просто бестолковое это солнце, расплавляющее ночное небо. Спустя полтора года Заката солнце уже не греет, но все еще спасает. Рыжий не знает, сколько сидит в таком положении, жмуря глаза и бесполезно зажимая уши, чтобы не слышать выстрелы. Рев стоит в ушах, и постепенно ощущение беспомощности срывается с рычага — он тихо воет-шипит сквозь зубы. И совершенно не знает, не понимает, когда все вдруг кончается. Не понимает, сколько проходит времени, жив ли он еще и почему сердце больше не стучит. Почему его вообще не слышно. Просто кажется, что в один момент все стихает, и, когда Рыжий открывает глаза, на пол лупит сквозь небольшую прорезь в шторах полоска тусклого утреннего света. Рассвет. Рассвет во времена вечного Заката. Он остервенело оттягивает шторы — сверху, судя по звуку, срывается несколько петелек — и смотрит в окно. Там пепелище. И горы, горы трупов — кровь, размозженные мозги, безжизненные тела уже давно мертвых людей. Рыжий встает на ноги, когда из домов напротив начинают медленно выглядывать люди. Выходит из дома — тут же вступает подошвой в размозженную жижу из мягких костей и мозгов Зверя. Рассвет предательски светлый, голубовато-дымчатый. Ему не верится, что они смогли отстреляться. Зато в голове сквозящая мысль, что у них есть всего часа два до полного восхода солнца, чтобы залатать все дыры в решетчатых стенах. Люди медленно выползают на улицы, и Рыжий машинально, как собака, пытается выискать глазами Тяня. Просто чтобы прописать ему по морде. За этот выкидон с поцелуем в лоб, за глупость и… и за смелость. Беспощадную и дурацкую. Первым делом он цепляется взглядом за Цзяня, лихорадочно оглядывающего выходящую толпу, а после — за Чэна. Сурового, солдатского, всего в гнилой черной крови. Взгляд цепляется за Би, Чжаня, стариков, девчонок-разведчиц и не находит, критически не находит Тяня. Мать твою. Он же видел, как тот забегает в оружейник. Совершенно точно видел. Он же… — Эй, — выдыхает кто-то ему на ухо и кладет ладонь на плечо. Рыжий инстинктивно подается в сторону, а потом доходит: перед ним стоит Тянь. С уставшим, измученным до каждого нерва лицом, с кровью в волосах, с трагедией в глазах. Смотрит серьезно, едва вскидывая брови, и Рыжий грузно сглатывает в сухое горло. — Какой же ты еблан, — сипло выжимает он, качая головой, и Тянь невесело усмехается. А Рыжего дергает, как толчком от электрошокера, порыв его обнять. Странное, мерзкое чувство — просто кости на секунду пробирает импульсом, который стремительно тянется к мозгу. В обычные моменты все наоборот: сначала дает в мозг, а от мозга в кости, но Рыжий готов поклясться, что сейчас тело работает быстрее. Он насильно сдерживает себя и тяжело сглатывает, пока Тянь отвечает: — Да, есть такое. Вымученно ему улыбается и не отрывается от глаз, проникновенно, долго смотрит, и Рыжий почему-то не может оторваться. Пялится в ответ, как дурак, а у самого под ребрами поджимает. Это продолжается долго, до глупого затяжно, пока сбоку не раздается чей-то крик и плач. Они все сворачивают головы на голос. И Рыжего начинает тошнить так, что впору прямо здесь проблеваться. В центре улицы стоит Сюин и, сжимая пальцами рваную рану на предплечье, испуганно смотрит на остальных. Пытается в лице хоть кого-то найти понимание, ответ, утешение. И не находит, потому что в глазах каждого в этот самый момент ее образ рушится. Рушится венами, что вот-вот начнут чернеть, и безжизненными белками глаз, затянутыми пленкой. Рядом с Сюин какая-то девчонка падает на колени и рыдает, закусывая ребро ладони. Рыжий знает, что сейчас произойдет, знает наизусть. У них нет вариантов, оправданий, отговорок. Но все равно ищет в толпе лицо Чэна. Тот сводит брови и на пару секунд прикрывает глаза, пока к нему, шатаясь от болевого шока, медленно плетется Сюин. Сквозь рваную рану плещет кровь, стекает между пальцев, мочит рукава насквозь. — Нет, Чэн, пожалуйста, — воет она. — Нет. Можно же отрезать, или, я не знаю. Что-то же можно сделать. Пожалуйста. Пожалуйста, сделай что-нибудь. У нее полумертвые глаза. Не из-за того, что обращение пошло, а потому, что сама все понимает. Сама прекрасно знает, что сейчас будет. Что дуло пистолета — последнее, что отпечатается на ее сетчатке. Это дико. Жутко. Вокруг скапливаются люди, а Сюин опускается перед Чэном на колени. Он смотрит на нее сверху-вниз полупустыми глазами солдата. Лидера с руками в крови. Шум выстрелов в голове стихает, но становится только хуже — плач людей и жуткий вой выжирают лобные доли. Тошнит. Тошнит, блять, как же тошнит. Рыжий ползущим куда угодно от Сюин взглядом замечает еще пару их ребят на земле — разведчица и охотник. Разорванная глотка, располосованная грудина. Мертвые пустые глаза. Они скоро обратятся. Они так и не дожили до рассвета. — Чэн, пожалуйста, — хрипит Сюин, сжимая кровавую рану. — Чжэнси что-то сделает, что-то же можно сделать, Чэн, я прошу тебя. Рыжий замечает, как Чэн коротко смотрит на Чжаня — и тот отрицательно качает головой. А еще чувствует, как на собственное плечо опускается тяжелая ладонь. Как уже привычный холод от чужих пальцев проникает сквозь ткань одежды. Как они — пальцы эти — сжимают и сжимают. Чэн сжато выдыхает и, прикрывая глаза, перезаряжает пистолет. Кто-то позади, из толпы, кричит и падает на колени, а Сюин больше ничего не говорит, лишь смотрит в лицо Чэна пустыми глазами. Пальцы на плече сжимаются все сильнее, и Рыжему кажется, что хриплое дыхание Тяня по правую сторону — единственное, что он сейчас слышит. Чэн выдыхает: — Прости, Сюин. И в момент, когда раздается выстрел, Рыжий больше не чувствует чужих пальцев.