Эмпирей

Когда они возвращаются в Вавилон, Рыжий первым делом замечает глаза Цзяня. В них бьется настолько искреннее и чистое облегчение, что хочется задохнуться. Кажется, будто он сейчас кинется на шею Чэна и Тяня с дурацкими объятиями, и, собственно, это почти происходит, вот только Чжань вовремя успевает схватить его за руку. Одними глазами говорит: не время. Судя по рожам всех троих, действительно не время. Они все еще в крови, грязи, без сна, без нормальных мыслей в голове. Они все — и весь Вавилон — устали. Чэн тут же идет в свой дом, на пороге которого ждет Би, и Тянь бросает ему в спину: — Ты, я не знаю, не хочешь с ним, — указывает в сторону Рыжего, — обсудить, узнать, кто Змей вообще такой? — Зачем? — вполоборота спрашивает Чэн. — Мне не нужна история его детства, чтобы знать, что он может нас всех убить. Исчерпывающе, на самом деле. Хер поспоришь. Рыжий замечает, как у Тяня ездят пару секунд челюсти и как этот запал сразу же тухнет — тот вдруг прикрывает глаза, грузно выдыхает. Он практически чувствует, с какой отдышкой бьется в его груди адреналиновое нервное сердце, потому что свое стучится в грудную клетку точно так же. Господи, как он устал. И видеть Вавилон — хреново смытая с земли кровь, запах гнили, шум голосов — таким невыносимо. Он собирается идти в дом, чтобы хоть немного отдохнуть, и тут что-то внутри дергает. Дергает и заставляет потянуть Тяня с собой за руку. Просто… просто пусть этот идиот тоже отдохнет. Поспит, поест. Кому он, в конце концов, поможет, если сам будет похож на полусгнившего Зверя? Тянь послушно идет следом, и они вдвоем молча проходят мимо Цзяня и Чжаня, лишь коротко им кивая. Когда они заходят в дом, в глаза Рыжему сразу бросается аккуратно заправленная кровать, на которой спал Ксинг. Он мысленно надеется, что мальчишка сумел прийти в себя. — Кто он? — спрашивает Тянь, и Рыжий прикрывает глаза. — Я поспать хотел, а не обсуждать этого ублюдка. — Кто он? Тянь подходит сзади, и Рыжий чувствует его тяжелое дыхание себе в затылок. Снова хочется ему въебать, уложить бессознательное тело на кровать и заставить немного помолчать. Успокоиться и набраться сил, потому что это единственное, что им всем сейчас жизненно необходимо. — Он мудак, — цедит Рыжий и, отходя на пару шагов, оборачивается. — Вы давно знакомы? — Полжизни, — жмет плечами Рыжий. — Со школы. О Ли внезапно легко говорить. Легко говорить и нереально тяжело думать. Его больно вспоминать, но Рыжий сейчас слишком устал, чтобы это делать. Наверное, если посмотреть на его нервную систему, она будет выглядеть в прямом смысле как апокалипсис из нервов и обломков. — И что у вас за отношения? — спрашивает Тянь, и лицо его не выражает никаких эмоций. Рыжего впервые передергивает от этого тона. Он хмурится и пялится в ответ, на это металлическое лицо, механический голос, и выглядит это странно. Тянь как будто за секунду превратился в робота, обтянутого кожей — белой, сука, белой. — Че? — выплевывает Рыжий. — Мне показалось, он в тебе заинтересован. — Че за пидорские фразочки? — гаркает он в ответ и зачем-то напрягается. — Так заинтересован или нет? Рыжий непонимающе вжимает голову в плечи и вздергивает брови. Если он правильно понял, на что Тянь намекает, то держите его семеро, потому что в голову этого белолицего придурка сейчас полетят все предметы в комнате. Он злостно выжимает: — Ты конч? Он просто ебнутый мудак. Всю жизнь таким был. Мне кажется, что он был рожден, чтобы во время апокалипсиса быть главой какой-нибудь группировки. — Как мой брат? — Тянь слегка клонит голову. Рыжий осекается и тупит глаза в пол. Блять. От этого «за то, что спас Ксингу жизнь» внутри все к чертям перекрутилось. Как будто им самим, как куском лимона, заели горькую текилу, вот так он себя чувствует. Было куда легче, когда Чэн просто оставался машиной и не принимал его за своего. Было легче, когда Рыжий никого из этих людей не знал, потому что тогда было нечего терять. Было бы легче, если бы в первый день Вавилона Тянь не успел его спасти. — Спасибо твоему брату, че, — жмет плечами Рыжий, и Тянь впервые улыбается. Мокроватой такой улыбкой в правую сторону рта, а в глазах космическая эта срань становится чуть мягче, и у Рыжего немного отпускает в ребрах. Вот он — апогей блядства: когда от улыбки этого придурка посреди хаоса становится немного легче. Сейчас, пока Вавилон в пепле и непонятно, что будет дальше, Рыжему кажется, что он даже не так сильно его ненавидит. — Мир тесен, — тянет Тянь, и Рыжий хмурится. — Че? — Совсем недавно я нашел тебя, а сейчас тебя нашел Змей. — Ли, — говорит Рыжий прежде, чем успевает закрыть рот. — Его зовут Шэ Ли. — Мне все равно, как его зовут, — стально говорит Тянь. — Я просто хочу раскроить ему череп. — Ты звучишь, блять, как маньяк. — А я разве нет? Рыжий захлопывает рот и с бесполезным вызовом смотрит ему в глаза. Тянь, не отрывая глаз, дожимает: — Разве кто-то из нас нет? Как у такого идиота с этим его белым лицом, чернющими глазами и дурацким характером удается иногда подрубать мудрого философа с проникновенным голосом — непонятно. Загадка всего сраного человечества. Даже о природе вируса, который превратил их мир в помойку, столько вопросов не ходило. Рыжий отмахивается и отворачивается к окну, лишь бы не смотреть, и цедит: — Я знаю Ли. Он… он просто хуевый человек. И даже если с этим обменом и припасами все будет ок, рано или поздно он найдет, за что зацепиться, чтобы разъебать тут все к чертям. — И что нам делать, как ты думаешь? — спрашивает Тянь, и Рыжий язвительно усмехается: — Как будто есть какое-то дело, что я думаю. — Для меня есть. Ну сука, хватит. Хочется ему орать в лицо: хватит, хватит, хватит. Это странно, ненормально, а в перспективе — вообще полный пиздец. То, что, когда Тянь ведет себя нормально, Рыжий все больше и больше им проникается. О том, чтобы в этом себе признаться, и речи не идет, но чувство это сидит где-то в печенке и кровь хлещет. Паразит, таракан, клещ, просто неведомая ебанина — сидит и жрет без разбору, давится кусками мяса, мерзко чавкает. Ублюдское чувство. Кажется, будто, изголодавшись за полгода по живым людям, Рыжий к нему привязывается. — Валить надо, — сипло выдавливает он, — если не хотите все передохнуть. Он чувствует, что Тянь, стоящий за его спиной, мягко кивает. И смотрит куда-то в рыжий затылок, прицельно, как ебучая снайперская винтовка. Да, некоторые его взгляды так и ощущаются — как пулевые. В голову. И пуля, как назло, не проходит навылет, а застревает в черепе. Спустя полчаса — ну хоть пожрать успевают — к ним в дверь вдруг стучат, и Рыжий оборачивается уже тогда, когда Тянь ее открывает. На пороге стоит Цзянь и уставшим голосом выдает: — Там Чэн всех зовет. Сказать, что делать дальше. Рыжий прикрывает глаза и думает: блять. Дотянуть бы до вечера без каруселей этих сраных, лечь спать — и не просыпаться, пока весь организм не восстановится. Пока не придут в норму кости, органы, пока расщепленная на детали мозаика сознания в голове не соберет сама себя заново. Потому что у него самого больше нет сил ее складывать. Ситуация на улице Вавилона чем-то похожа на средневековье, когда король оглашает вердикт. Чэн стоит на возвышенном пороге своего дома рядом с Би, а вокруг него толпятся измученные люди. Рыжий с Тянем прорываются в первые ряды. — Слушайте все, — начинает Чэн. — Вавилон для меня и, я уверен, каждого из вас не просто огороженный стенами кусок земли, а настоящий дом. И мы его не можем бросить. Даже если надо будет драться, мы будем драться. Те, кто не собираются этого делать, боятся или больше не чувствуют ответственности, могут уйти. Вас никто не держит. Никто не дергается. Потому что никто никуда не уйдет — просто нет выбора. На самом деле, лучше уж действительно сдохнуть от выстрела в голову, чем получить точно такой же, уже обращаясь в Зверя. Лучше помереть от рук человека, чем сдохнуть от зубов Зверей. Рыжий все еще так считает. Становится страшно от мысли, что лучше умереть от рук Ли, чем от зубов Зверей. Наверное, так было бы даже правильно. Технически, он от его рук уже много-много раз умирал, просто где-то внутри. — Но у нас действительно сложная ситуация, — продолжает Чэн. — За эту ночь мы потеряли намного больше, чем кажется, и, если что-то случится, вторую такую волну мы уже не выдержим. У нас мало патронов, меньше людей, и мы больше не можем подвергать себя опасности. Поэтому мы с Би приняли решение пойти со Змеем на перемирие. От гула голосов хочется вдруг зажать уши руками. Рыжий морщится и оглядывает людей, которые удивленно что-то говорят, смотрят на Чэна неверящими глазами. Видно, что им до жути страшно. Видно, что они устали, измотаны, что им нужно время, но, видит бог, времени у них нет вообще. Рыжий понимает Чэна. Он знает Ли и в курсе, на что эта тварь способна, но выбора нет. Альтернатив, оправданий, времени и сил — нихуя у них нет. Чэн сдержанно продолжает, когда голоса утихают: — Змей предложил равносильный обмен оружия на патроны. Учитывая нашу ситуацию, мы не можем отказаться. Даже если у них недостаточно оружия, у них все еще есть патроны, которыми можно убивать. Убивать оружием без патронов достаточно сложно, как по мне. У людей испуганные лица, но они прислушиваются, и именно сейчас весь стальной авторитет Чэна виден лучше всего. За ним пойдут. Его будут слушать. Против него не встанут. Не только потому, что нет выбора, а потому что ему верят. Чэн говорит дальше: — Также Змей предложил совместные вылазки за припасами, чтобы делить их на месте. Вот только одного авторитета мало. Гул растет, растет и растет, но это, видимо, уже слишком, и в какой-то момент взрывается Би. Он громко кричит: — Тишина! — и все мигом замолкают. — Спасибо, — кивает ему Чэн, и Би кивает в ответ. Надо же, блять. В мире сраного постапокалипсиса нашлись два папочки. Рыжему кажется, что они друг друга стоят. А еще кажется, что они повязаны сильнее, чем все остальные, и чувство это никак не объясняется в сознании. — Я понимаю, — сдержанно говорит Чэн, — ваше недовольство. Если вы думаете, что я доволен, то ошибаетесь. Но выхода у нас на данный момент нет. Когда Вавилон встанет на ноги, мы сможем дать отпор, если это перемирие не будет приносить ничего хорошего, а пока что мы поступим именно так. Как бы Рыжий к Чэну ни относился, он и представить не может, насколько ему сейчас трудно. Говорить почти шестидесяти людям, что они собираются сотрудничать с ублюдками, которые пригнали к ним волну Зверей, дико. Дико стремно, дико неправильно. Просто дико. У него самого вскипает от одной мысли хоть какого-то контакта Вавилона и Ли, но выбора действительно нет. Возможно, после Заката его никогда и не было. — Нам нужны припасы, — говорит Би, когда недовольный и напуганный народ начинает потихоньку расходиться. — Мы сходим в Развалины, — говорит Тянь, и Рыжий кивает. Он все еще хочет забрать оттуда свои вещи. Их немного, жалкие полрюкзака, но они по-своему ему ценны. — Хорошо, — кивает Би. — Валите. Только аккуратно, я вас, блять, умоляю, потому что, если вы вдруг подохнете, я вас из Ада достану. — Может, — хмыкает Тянь, — мы попадем в Рай. Би выдерживает паузу в секунды три и бросает короткий взгляд на небо. Там, наверное, должен быть Рай, а под землей — Ад. Вот только сверху на них смотрит просто воющая разъяренная рвань облаков и пустоголовое солнце, а под землей — лишь горы трупов. Би хмуро бросает: — Никто из нас уже туда не попадет. Они с Тянем молча собираются: берут два рюкзака, оставшиеся патроны, воду в бутылках. За стенами Вавилона парадоксально спокойнее. Скажи кто Рыжему неделю назад, что за пределами цивилизации будет лучше, чем внутри, плюнул бы этому глупцу в лицо, но сейчас действительно так. Здесь, на линейке между лесом и мертвым городом, нет гула голосов, плача и не так сильно пахнет кровью. Здесь даже Тянь не смотрит ему в лицо. И не улыбается. Тянь просто идет рядом, как полумертвая подбитая псина, и молчит. Гадство. — Ты это, — бубнит Рыжий, — чем до Заката занимался-то? — Помогал брату с работой, — отвечает тот после паузы. — В основном, смотрел, как работают его казино. — Казино? Вы че, мафиозники типа? — А по нам не видно? Он многозначительно и ехидно косит на него глаза, и — ну еб твою мать — опять становится чуть легче. Хер знает, что происходит, но, когда Тянь ведет себя как мертвая свинина, Рыжий сам себя так чувствует. Энергетический вампиризм, или как там его. Когда этот придурок лыбится, шутит тупые шутки или просто даже смотрит не убито — уже лучше. — Ты больше на модельку сраного плейбоя похож, — выпаливает Рыжий. Блять. Блять, блять. — Ого, — хмыкает Тянь и вздергивает брови, — спасибо. — Это, блять, не комплимент. Это, может, и действительно такой себе комплимент, но уши заливает краской все равно. За ушами — всю морду, и это увидит даже слепой. А Тянь вряд ли слепой. Тот начинает лыбиться во все зубы, прикусывает губу, и Рыжему хочется закопать себя в могилу вместе со своим неумением держать язык за зубами. Но это реально не комплимент. С каких пор «ты похож на модель плейбоя» вообще считается комплиментом? Чушь собачья. Хотя отрицать нечего: ебло у него и реально красивое. Да блять. Спустя почти полтора часа на горизонте показываются Развалины. Смотреть на них тошно: скелеты домов, мусор, трупы. Желание блевать усиливается и тем, что когда-то Рыжий называл это место домом. Стремно смотреть, как твой дом превращается в кладбище. Страшно. — Тут тихо, — полушепотом говорит Тянь. — Мы эту волну, походу, и отстреляли. — Не факт, что другая не могла приползти. В Развалинах действительно тихо, лишь ветер слабый где-то в небе стонет. Они без проблем добираются до оружейника, и Рыжий автоматически дышит глубже. Здесь полгода назад не стало Лысого. Нет, «не стало» — слишком романтичное понятие. Здесь полгода назад Лысого разорвали на куски и сожрали. Кажется, ему даже не удалось стать Зверем, так на него толпа накинулась. Они бесшумно протискиваются внутрь здания, проверяют комнаты по очереди. Пусто. И тихо, как в гробу. Может, несуществующий бог решил их помиловать и не пригнал сюда толпу голодных Зверей. Рыжий ведет Тяня в комнату, где они с Лысым оставляли припасы на черный день, и тот хмыкает: — И как тут все не разграбили? — Дохрена Зверей было. Эти дохрена Зверей его и сожрали. Рыжий повторяет про себя, как заведенный: не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать. Кажется, у него даже получается, и собака-память немного притихает. В комнате, в которую Рыжий приводит их, мразотно пахнет плесенью. То ли крыша потекла, то ли так пахнет смерть и старость зданий после Заката. И от сердца отпускает, когда рядом со шкафом оказывается сумка, в которой лежат несколько коробок патронов. Не то чтобы много, но для теперешнего Вавилона — как миска корма для голодной псины. — Слава богу, — выдыхает Тянь и закидывает патроны себе в рюкзак. — Это, — сжато говорит Рыжий, — я привел нас сюда, а теперь мне надо еще в одно место. — Куда? — Тянь оборачивается, сидя на корточках, и вздергивает брови. — Надо рюкзак забрать из места, где я ночевал. Черт знает, почему говорить это так сложно. Наверное, потому, что не может никак оставить эти свои шмотки. Наверное, потому, что там до сих пор лежит смятая фотография его семьи. Там папа, маленький он и мама. Красивая, как весна. Живая и здоровая. Тянь коротко кивает, и они бесшумно покидают оружейник, забирая оттуда все оставшиеся припасы. Развалины холодные. В них морозит от всего: разрушенных домов, пропитанного гнилью асфальта, постоянно мокрого воздуха и серого неба. Иногда Рыжему кажется, что, останься он здесь слишком надолго, это место его просто заморозило бы. Возможно, оно почти справилось, если бы не появился Вавилон. Теплый и прогретый. Который действительно не хочется терять. Они пробираются в загубленный временем маленький частный домик, куда Рыжий то и дело возвращается. Сам не знает почему. Там на стенах висели семейные фотографии. Пожилая пара, их взрослые дети и, видимо, внуки. Девочка и мальчишка лет десяти каждый. Видимо, поэтому он и возвращается — потому что в этом месте остался след этой семьи. Двери закрыты на щеколду, которую Рыжий сам присобачил и снаружи, и внутри, чтобы его не сожрали ночью. Место у этого дома небезопасное — открытая местность, ближе всего к громадному разрыву в сетке. Но внутри спокойно. Внутри почти хорошо. — Я быстро, — бросает Рыжий и стремительно идет в комнату, где обычно спит. Рюкзак на месте. Весь в пыли, с порванной и наспех зашитой лямкой. Он с этим портфелем в школу еще ходил, господи. Рыжий наклоняется, чтобы его достать, и неосознанно присаживается на одно колено, чтобы проверить содержимое. Шанс, что кто-то здесь был и рылся в его рюкзаке, примерно один на девятнадцать тысяч миллионов, но просто надо убедиться. Он находит фотографию во внутреннем кармане самого большого отдела. Она пыльная, мятая и со стершимся на сгибах покрытием. Но там они. Он, мама и папа. Все улыбаются, и Рыжий помнит, что эту фотографию сделала подруга его матери просто в какой-то день. Больше ничего не помнит. Это не праздник, не день рождения и не памятное событие. Это просто обычный день и обычная фотография, на которой они почему-то счастливы. Потому что вместе. Живы. Есть друг у друга. — Это твоя семья? Рыжий дергается, как будто его палкой переебало, еле перегруппировывается, чтобы не упасть мордой в пол, и быстро вскакивает. Сердце заходится, подступает к горлу, а глаза сталкиваются с серьезным лицом Тяня. — Ахуел, что ли? — сбито рычит Рыжий. — Я чуть не обосрался. — Ну не обосрался же. — Да иди ты нахуй, — шипит. — Ты еще бы укусил меня по приколу. Пиздатый пранк был бы. — Хм, — Тянь строит задумчивое лицо, — а идея неплохая. Надо запомнить. Взять бы, блять, вон тот стул и долбануть его по голове. Наверное, единственный человек, которого Рыжему за всю жизнь хотелось отпиздить больше, чем этого придурка, и есть Ли. Вот только с тем по-другому и нельзя, а Тянь просто отбитый на голову. — Ты не ответил, — вкрадчиво произносит Тянь. — Это твоя семья? — Нет, блять, пялюсь на чужих людей. — Не злись, — фыркает. — Я просто спросил. У меня не осталось никаких фотографий своей семьи. Рыжий косо смотрит ему в глаза, сжимает в руках и без того мятую фотографию и не находит слов, чтоб ответить. Глуповато цедит: — Зато у тебя живой брат есть. — Да, — кивает Тянь. — Это хорошо. Хорошо, ага. Чудесно. Рыжий снова косится на него, а потом наклоняется, запихивает фотографию в тот же внутренний карман и застегивает рюкзак. Накидывает на плечо, и вес его — шмотки, какая-то фляга, нож — сразу начинает давить на позвоночник. Тянь все так же стоит в проходе и следит за ним пристальным взглядом. Рыжий выдыхает, прикрывая глаза: — Че тебе надо? — Ты боишься умереть? Скрипят зубы. Такая ебаная тупость: сначала морали в лесу, теперь философские беседы в Развалинах. Нахрен Рыжему это не сдалось, у него своего говна в голове хватает. Он рычит: — Хватит с меня твоей сраной философии, — и рывком дергается в сторону выхода. Не успевает, потому что Тянь припечатывает его к стене, и рюкзак слетает с плеча и мертвым грузом падает на пол. Кажется, звук разносится на всю вселенную: падения рюкзака, его собственное сорвавшееся сердцебиение и тяжелое тяневское дыхание. Он опять дико близко. Дышит практически ему в губы. Рыжего примораживает к стене, и руки машинально вжимаются ладонями Тяню в торс, не в состоянии вцепиться пальцами в запястья. Он не в курсе, что происходит: то ли у него закончились силы сопротивляться, то ли его прибило от фотографии, то ли он, блять, просто не выкупает, что не так с энергетикой этого ублюдка. Почему от нее так кроет, как от алкогольного прихода. — Отъебись, — шипит Рыжий ему в лицо, и Тянь повторяет: — Так боишься или нет? Рыжий не знает, что ему ответить. «Да», «нет», «да, больше всего на свете», «нет, я просто не хочу никого терять», он не в курсе. Ему хочется жить — это единственное, что он осознает, а боится ли он умирать — нет у него времени над этим думать. Потому что это разные вещи. Рыжий не хочет умирать. А бояться — чего бояться-то? Все самое страшное в его жизни уже произошло. — Ну, блять, — выдыхает он, — допустим, да. И че? — Ничего, — качает головой. — Просто спросил. Я вот не боюсь. — Ага, заливай. — Нет, правда, — косо улыбается Тянь. — Мы все когда-то умрем. Это нормально. Мы не герои сериала. Я вообще никогда не любил сериалы про зомби, а ты? Рыжий хмурится и изо всех сил пытается отвести взгляд, но получается плохо, и по итогу он все равно пялится в его глаза. Хочется их выжечь. Взять паяльник и просто дырки там проделать, чтобы все глазными яблоками вытекло. В его глазах слишком много человека на пару с космической хуйней. Рыжий жмет плечами: — Я ебу? Че не любить-то? — Они слишком нереалистично все там выживали, — усмехается Тянь. — Шел десятый сезон, а главный герой все еще в порядке. Максимум башкой поехал. — Да похуй на эти сериалы, — отмахивается Рыжий. — Их даже не посмотреть уже. А вот сдохнуть как нехуй делать. От Тяня прет нереальным жаром, как будто зимой его тело можно использовать вместо обогревателя. И жар от его ладоней, впечатанных в грудину, разносится к каждому позвонку, внутрь костного мозга. А пальцы холодные, сквозь толстовку чувствуется. Парадоксальный ублюдок. — Я не боюсь умереть от зубов Зверей, — серьезно говорит Тянь и неотрывно смотрит. — Это нормально — случайно не заметить эту тварь в лесу. То, что мы с тобой до сих пор живы, просто везение. Теория совпадений. В нужное время в нужном месте. От рук людей умереть страшнее. Надо же, у них абсолютно противоположные мнения. Рыжий изо всех сил не хочет представлять, что когда-то умрет из-за Зверя, потому что изо всех сил ненавидит Зверей. За маму, за Лысого, за весь их угробленный за пару месяцев мир — ненавидит. Иногда ощущение ненависти обращается в ощущение беспомощности, потому что всех их он перебить не сможет. Всех спасти от них не сможет. Уже много кого не смог. Наверное, Рыжий слишком сильно верит в людей. В разум, желание жить, жажду к жизни. — Разве не похуй, — выжимает сквозь зубы он, — от кого умирать, если конец все равно один? Тянь долго, заливисто и протяжно на него смотрит, как будто хочет запечатлеть его лицо на своей сетчатке, и Рыжий упорно смотрит в ответ. И в какой-то момент со страхом в организме осознает: Тянь уже давно не прижимает его к стенке. Он давно опустил ладони, и сейчас они просто так стоят максимально близко друг к другу. Рыжий даже не заметил. Просто нахрен не заметил. — Наверное, — кивает Тянь, и жар терпеть становится невозможно. — Пошли, — Рыжий грубовато его отталкивает. — Нет времени пиздеть. — По-моему, есть. — А по-моему, мы можем сдохнуть здесь в любой момент. Он вырывается в дверной проем и за пять секунд оказывается на улице, где над головой все так же воет крушащееся небо. Серое, безжизненное и безликое. Безымянное, бестолковое, бездомное. Он и они все — безымянные, бестолковые, бездомные. Тянь прав. Они все когда-то умрут. Может, завтра, послезавтра, через год или через десять лет. От зубов Зверей или от рук людей, а может — просто неудачно поскользнутся и переломают себе к черту хребет. Они все умрут. Но пока что, именно сейчас, с Тянем за спиной и красным заревом над головой, Рыжему дико хочется жить.