Эмпирей

Желание кинуть гранату в подъезжающие к Вавилону машины пересиливает здравый смысл. Рыжий стоит рядом с Тянем и Цзянем за стенами, позади Би и Чэна, и смотрит, как три тачки — такие же разваливающиеся — медленно катятся к ним. Его клонит в сон, но картина перед глазами максимально отрезвляет. И напряженная спина Чэна на пару с винтовкой в руках у Би тоже. Спустя три дня после разбитых стен Вавилона и разговора с Ли напряжение никуда не спадает. Люди до сих пор не в курсе, какого черта происходит, и сейчас просто стоят за стенами, следят, выжидают. Рыжий коротко оборачивается и цепляет глазами Ксинга и Чжаня, стоящих рядом друг с другом. Больше всего в землю впахивают глаза Цзяня по левую сторону: они злющие. Он хмурит свои тонкие светлые брови, щурится и сжимает кулаки, как будто сам хочет кинуть в эти долбаные машины по гранате. В каждую. Рыжий про себя хмыкает и снова смотрит прямо в напряженную спину Чэна. Полчаса назад тот предупредил всех, чтоб ни звука и движения, говорить будет он. Собственно, вряд ли кто-то из людей собирался что-то сделать, они Чэна как минимум из-за страха не ослушаются. Кроме, конечно, Тяня. Рыжего напрягает то, с какой силой он сжимает рукоять пистолета. Пиздец как напрягает. И ощущение такое — приближающегося пожара, уже начинает вонять гарью. Он практически уверен, что вот именно этот долбоеб может что-то долбоебское выкинуть. Когда машины останавливаются и глушатся моторы, из одной из них выходит Ли, а следом — еще человек двенадцать. Там, среди них, стоит совсем молодой пацан, лет четырнадцати-пятнадцати, не больше, и вот оно — вот где между ними различие. Пока Чэн не позволяет Ксингу ходить на разведку и охоту, Ли берет своего пацана на поле боя. — Ого, — скалится Ли и подходит ближе, — вы с хлебом и солью. Он вдруг бросает косой, но прицельный взгляд на Рыжего и тянет вбок правый угол рта. Рыжий не боится, что он проговорится об их личной встрече, это не в его интересах. Да и, на самом-то деле, ему кажется, что Тянь догадался. Просто ничего не сказал. Перемолотым в кисель нутром чует. — Давай по-быстрому, — спокойно отвечает Чэн. — Не трать мое время. — А у тебя что, — ближе и ближе, — кружок по балету или математике на десять утра? Когда Ли подходит слишком близко, Би вскидывает винтовку в его сторону, точно в башку, и тот останавливается. Его люди рвутся, чтобы достать оружие, но Ли машет им рукой. Вот так вот — со вскинутой винтовкой и позой бойцов — Чэн и Би действительно кажутся мафиозниками-убийцами. — У нас же перемирие, Чэн-ни, — тянет Ли. — А ты тут под прицел меня берешь. — Не забывай про дистанцию. — Ладно. Ну так что ж все-таки решил наш драгоценный Вавилон? Шум окружающего мира немного притихает, потому что буквально весь Вавилон затаивает дыхание. Би все так же стоит, вскинув винтовку и целясь Ли прямо в лоб, а Чэн выдерживает паузу. Потому что это унизительно — давать согласие. Это слабина, разошедшийся шов, капкан, в который они вступают сами. Ли тоже это прекрасно видит. И прекрасно знает ответ наперед. — Мы согласны, — Чэн сдержанно кивает, и Ли гадко-гадко улыбается. — Правильное решение. Как хорошо, что я так и думал, Чэн-ни. Просто замечательно. — Ближе к делу, — режет Чэн, и снова от его голоса передергивает. — Ты никогда не даешь договорить, — качает Ли головой. — Мы как раз привезли патроны на обмен. Давай так. Четыре магазина за один ствол. Рыжий прикидывает, выгодная ли это сделка. У них — он реально не в курсе откуда — просто до пизды пистолетов. Несколько винтовок. Даже пневматика есть, жаль толку от нее ноль. Наверное, это какие-то неебические запасы самого Чэна еще с дозакатного мира. Только вот запаса патронов не хватило. Что уж там говорить — это невыгодная по всем параметрам сделка, пока они не знают, сколько всего патронов есть у группы Ли. Если они там ебнулись и наскребли себе тысячу, дай им пару стволов — и можно копать себе могилу. Но выбора нет. Уж если Ли и решит их закопать, вообще почти без патронов они и пяти минут не продержатся. Цзянь по левую сторону от него тяжело дышит, хмуро смотрит и ломает брови. Тянь по правую — глядит волком. Кажется, взгляд его, нацеленный Ли в лицо, стал еще более диким, чем когда они виделись с тем втроем. Кажется, Рыжий даже понимает почему. — Минимум семь, — отвечает Чэн, — или можешь разворачиваться. Люди за спиной Ли скалят зубы и нервно потирают пальцами стволы, а Рыжий снова цепляется взглядом за мальчишку. И, глядя на его лицо, понимает отношение Чэна к Ксингу. У пацана детские глаза, которые насильно заставляют взрослеть. Одно дело — не пускать на охоту раньше времени, совсем другое — пускать на фронт против людей. Скребется в легких, хочется кашлять. — Я ж говорил, что вы жадные, — тянет Ли. — Шесть. — Минимум семь, — повторяет с давлением Чэн, и повисает пауза. Они — Ли и Чэн — сцепляются взглядами и пытаются друг друга ими же задушить. Рыжий тоже в эту тупую игру с Ли играл, знает, насколько с его грязным золотистым блядством сложно продержаться. Насколько он помнит, ни разу не вышло. Но он не Чэн. Чэн смотрит прямо, прямо держит напряженную спину и широкие плечи. И Ли сдается. — Обдиралово, Чэн-ни. Обдиралово. — Я тебе сказал, что ты можешь разворачиваться, если не устраивает. И тут до Рыжего доходит, что Чэн делает. По реакции проверяет, будут ли такие потери для их группы серьезными. Проверяет, как много у них патронов вообще. Ли умеет врать, но издеваться и выебываться любит больше, поэтому сейчас — по сжавшимся челюстям и долгим паузам — становится ясно, что у них там явно не сеть оружейных магазинов. А еще люди позади Ли палевно переглядываются и терпят. Твою ж мать. — Ладно, — кивает Ли. — Не то чтобы я расстроился. Блефует. Ебаный сукин сын блефует, и Рыжий просто надеется, что это не двойной блеф. Спустя полтора года после конца света он все еще не может полностью прочесть его лицо, и дай бог, чтобы Чэн смог. — Сколько дашь? — клонит голову Ли и пристально смотрит Чэну в лицо. — Сколько надо? — Хм, — Ли оттопыривает нижнюю губу и поднимает взгляд к небу. — От штучек шести я бы не отказался. Рыжий выхватывает взглядом лица людей позади — они пытаются скрыть тяжелые выдохи, но один из них все же прикрывает глаза. Бинго. Ебаное нахрен бинго. Они надеялись на большее, но не могут себе позволить отдать так много патронов. И, судя по всему, им повезет, если они не уйдут в минус. В нормальном мире говорили: Нолан гений. Спустя полтора года после того, как никакого Нолана, скорее всего, не стало, Рыжий готов сказать, что Чэн гений. — Несите, — кивает Чэн Цзяню, и тот срывается к стене. Там, за стеной, охотники кладут в небольшую сумку шесть стволов, пока люди Ли в почти такую же сгружают патроны. Сумку перекидывают Цзяню через стену, и он нервно подносит ее Чэну. Обмен сумками с оружием во времена апокалипсиса. Ебаный сюрреализм. Чэн подходит близко к Ли, пока Би все еще держит того на прицеле, и передает в руки сумку, проверяя патроны во второй. Ли смотрит на него затяжным взглядом, жует его глазами, и Рыжий не совсем понимает этот взгляд. Точнее, понимает наполовину: он заново безумный и дикий, но есть в нем что-то иное. Что-то, похожее на… восхищение. Ли берет в руку один из стволов и осматривает, хотя, конечно же, стоило бы осмотреть каждый. А потом, когда Чэн разгибается и встает ровно перед ним, чуть вздергивает подбородок, чтобы впиться глазами в его лицо. — Видишь, Чэн-ни, — тянет он, крутя в руках пистолет, — несложно же было. А потом делает самую долбоебскую вещь в мире — наводит незаряженный пистолет Чэну в висок и жмет на курок, выпуская сквозь губы глупое «бум». Чэн бьет его по руке так сильно, что ствол отлетает на несколько метров ближе к лесу. И звук в ту же самую секунду отдается в ушах — волна рева из взведенных курков. Рыжий сам не осознает, как вскидывает пистолет и направляет его бесцельно, просто куда-то в противоположную сторону. Замечает, как дрожат руки у этого мальчишки, точно так же целящегося Чэну в голову. Ебучий случай: две группы живых людей готовы вот-вот друг друга пристрелить. Там, на стенах Вавилона, охотники целятся в голову Ли, совсем рядом — остервенело сжимают рукояти стволов Тянь и Цзянь. Он сам. Они все готовы стрелять, дай одну сраную спичку — все полыхнет, взорвется, растрескается. Они стоят стенка на стенку, пока Ли и Чэн неотрывно смотрят друг другу в глаза. Ли вздергивает бровь и потирает ушибленное запястье, хмыкает. — Тяжелая у тебя рука, — шипит он Чэну в лицо. — Что по вылазкам? — спокойно говорит тот, и все недоуменно смотрят на этих двоих. Неловко опускают стволы, не зная, стоит ли это делать или нет, и заново следят за этой тупой битвой глазами. Лишь один Би все так же целится Ли в голову, пока какой-то чувак сбоку целится в голову Би. Пиздец. Ли тянет: — Через три часа мои люди подъедут к вам. Два моих, два ваших. В следующий раз — вы подъедете к нам. Идет? Сейчас, когда сумки с оружием и патронами уже обменяны, это кажется даже не такой плохой идеей. По крайней мере, если на них во время вылазки нападут, они потеряют только двоих своих людей вместо четырех. На плохо изведанные местности всегда ездят четверо для страховки. — Идет, — кивает Чэн. Не хватает ебаных документов и печати. А Ли издевается — с наглой ухмылкой тянет ему руку пожать, и Рыжий по тяжелому вздоху видит, что Тянь буквально в двух-трех шагах от взрыва. Ему еще чуть-чуть, маленький повод — и этот безбашенный ублюдок начнет стрелять, даже если это всех их убьет. По крайней мере, так кажется. Пока Тянь за два-три шага от взрыва, Рыжий за два-три шага от падения. Жутко ломает кости и хочется спать. Тянет в мозгу, как будто к лобным долям приклеили жвачку, и, кажется, начинает зарождаться мигрень. Он на полсекунды прикрывает глаза, пока Чэн беззвучно отступает ближе к Би. Они не развернутся, пока машины не скроются за горизонтом. Такой приказ. Такой, наверное, ебаный здравый смысл. — Рад, что мы нашли общий язык, — скалится Ли и, разворачиваясь, уходит к машинам, держа в руках сумку. Он бросает последний взгляд на Рыжего, мокрый и тягучий. Его взгляд. Их взгляд. На двоих, сука, разделенный. Временем, клыками, хаосом в голове, дозакатным временем, шрамами и швами. Бешеное нездоровое желание всадить ему пулю в позвоночник. Чтоб там перебило, сломало, раздробило — чтобы не было никаких, блять, проблем. Чтобы этот кусок гнилого прошлого отпустил и растворился. Собаку-память эту лающую пристрелить хочется. В голову. Чтоб не тявкала, не выла, не кусалась. Вместо этого они все вместе, простояв еще пару минут после того, как машины окончательно растворяются в сером цвете города, разворачиваются и уходят обратно в Вавилон. Лестница, стена, лестница. На столбах видны залатанные разрывы в сетке, кое-как восстановленные звенья. На земле — несмываемые пятна черной крови. Когда они оказываются по ту сторону стены, Тянь говорит Чэну в спину: — Я пойду сегодня. Возьму Чжо или Джию. Рыжий заметил, что, когда эти двое говорят, весь Вавилон несколько притихает. Как будто дыхание задерживает, чтобы не вдыхать гарь и копоть от их вечных взрывов. Даже Би, так же смотрящий Чэну в спину, на пару секунд замирает. Они все готовы к тому, что Чэн откажет, Тянь распсихуется, они посрутся — и полная срань. Но Чэн внезапно спокойно отвечает: — Лучше Чжо, — и молча уходит в свой дом. От этого, кажется, хуеет даже Тянь. Они все хуеют — и Би, у которого глаза округляются и голова в шею впечатывается, тоже. Картина маслом: все смотрят в спину уходящего Чэна, а Чэн… просто спокойно уходит. — Вау, — едко фыркает Би Тяню. — Кажись, птенца признали птичкой. — Может, — тянет Цзянь, — он заболел? — Чем? — Би дергает бровью. — Ну не знаю… может, его покусали там. Типа клещ энцефалитный и все такое. — Может, его ты покусал, придурок? — Заткнитесь, — бросает Тянь. — Может, у него наконец-то яйца появились. — Или у тебя? — наседает Би, и они с Тянем сцепляются ядовитыми взглядами. Нет, ну нахер это дерьмо — единственный ебаный раз, когда братья не посрались, не может быть еще одного срача на пустом месте. Рыжий закатывает глаза и резко, как мамка какая-то, уводит Тяня за локоть в сторону. Вслед им Би грязновато усмехается, и Тянь на это дергает ухом, как собака, но все равно послушно идет следом. — Я с тобой пойду, — сухо говорит Рыжий, и Тянь мягко улыбается в половину рта. — Нет. — Что «нет», блять? — рыкает. — Ты останешься здесь и исполнишь миссию, данную тебе господом нашим. Рыжий заебался от его тупых шуток. От рожи его надменной в такие моменты — казалось бы, вот только что он был за три шага до взрыва, а сейчас стоит и лыбится. Он даже уже не переспрашивает, просто устало смотрит в ответ и ждет, пока Тянь сам пояснит. Тянь и поясняет: — Научи Ксинга стрелять. Ты все-таки ему обещал, — кивает на оружейник. — Там есть пневматика разная. Недалеко от Вавилона есть открытая поляна. Банки поставьте, чучело моего брата сделайте, как хочешь. Он не будет лишним. — А твой брат против не будет? — косится на него Рыжий. — Поверь, — хмыкает, — если он не стал выебываться по поводу меня, то на пневматику ему будет все равно. Тянь хлопает его по плечу, собираясь уходить, и тут резко подается вперед — бодает его лоб своим лбом. А у Рыжего от этого то ли мини-инфаркт, то ли просто сердце опять стопорится на пару секунд. Реакция запаздывает — и он не успевает дать ему по морде, когда Тянь уже срывается с места и отбегает в сторону. Мать его. Сука. Сучара. Но еще большая сучара — только собственные сжимающаяся от подобных выкидонов глотка, стягивающийся спазмом желудок и перебитое дыхание. Тянь-то ладно, долбоебы просто существуют, а это… ладно, похуй, у Рыжего действительно на сегодня уже есть дела. Он и забыл, что пообещал научить мальчишку стрелять. Ксинг прыгает от радости, как будто ему не тринадцать, а шесть, и почти вешается Рыжему на шею. Это немного облегчает вечно ноющее нутро — приятно видеть, что кто-то здесь улыбается. По-настоящему, по-детски. Искренне так, тянуще под костями. Они вместе берут несколько пневматических пистолетов и пулек к ним. А вот спрашивать у Цзяня, где находится это поле для стрельбища и есть ли у них пустые банки, было ошибкой. — Я, — третий раз повторяет тот, — иду с вами. В конце концов, мне тоже надо попрактиковаться. Рыжий сжимает пальцами переносицу и реально не выкупает, кому молиться или какого демона нужно вызвать, чтобы это чучело от них отстало. Он и так не особо знает, как собирается учить мальчишку, а если под ухом будет расстилаться десять километров безостановочного пиздежа — подавно. Он умоляюще смотрит на Чжаня, который ехидно улыбается в ответ. Ну суки, настоящие падлы. — Что вы тут развели за балаган? — буркает Би, подходя к ним, и Рыжий готов упасть ему в ноги. — Я иду учить малого стрелять, — говорит. — И я хочу с ними, — встревает Цзянь и сдувает со лба выпавшие из хвостика пряди. Они все замолкают, пока Би на них устало и хмуро смотрит. Ей-богу, как будто дети пришли ебать мозги бате, пока тот хотел на диване с пивком посмотреть сериал после рабочего дня и лечь уже спать. Глупейшая картина: Рыжий, Ксинг, Цзянь и Чжань — и Би, в глазах которого читается «господи, как же вы меня затрахали». Би, собственно, и говорит, закатывая глаза: — Как же вы меня заебали. Ладно. Чет я не уверен в твоих способностях научить кого-то стрелять, — обращается к Рыжему, — так что пойду с вами. — Тогда я пас, — бросает Цзянь и разворачивается, чтобы слинять, но Би притягивает его за воротник футболки. — Не, — скалится в ухо. — Да! — Не. Чжань сжимает зубы, чтобы не заржать, и в какой-то момент его щеки надуваются — он хрипловато смеется, прикрывая лицо рукой. А Рыжий стоит и зачем-то смотрит на Ксинга ахуевающим взглядом. Мальчишка в ответ жмет плечами, улыбается и нетерпеливо переминается с ноги на ногу. — Что обсуждаете? — с улыбкой бросает Джия, подходя к ним, и Би кивает на Цзяня. — Идем учить пиздюков стрелять. — Ой, — вздергивает она брови. — Можно с вами? Я так-то очень хорошо стреляю. — Можно, — истерично кивает Цзянь и вырывается из хватки. — Я бы даже сказал: умоляю, дорогая моя Джия, вселенская моя радость, присоединись к нашему недальнему походу и спаси меня из лап этого чудища. Би дает ему подзатыльник, и Джия смеется. Пиздато: он хотел один на один научить его стрелять, а по итогу попал в цирковое представление. Ну и ладно, зато шанс того, что их двоих сожрут, конкретно так уменьшается благодаря Би. Они берут еще несколько упаковок пулек, два пакета пустых банок и все разом идут за Би. Приходится обойти Вавилон и проплестись еще минут десять, прежде чем открывается поляна. От нее несколько перекрывает дыхание. То ли из-за палящего солнца, то ли из-за того, что здесь все еще есть практически зеленая трава. Здесь спокойно и тихо, просторно и… ярко, что ли. Рыжий не до конца понимает, откуда берутся эти ощущения и что с ними делать, но от всего организма как будто волна отливает. А еще на этой поляне есть уже заранее вбитые в землю небольшие столбы, и становится понятно, где всех остальных учили стрелять. Би расставляет на них пустые банки, матерится, когда те, покачиваясь от слабого ветра, падают на землю и ставит снова. Здесь даже воздух кажется чистым — не разряженным, не мокрым. Свежим и по-настоящему летним. Ксинг мажет сразу же. И еще раз. Еще и еще. На самом деле, из Рыжего максимально хуевый учитель, потому что это сразу же начинает бесить, пусть по-другому и быть не могло. Он проглатывает раздражение обратно в желудок и настойчиво повторяет мальчишке, как надо и как не надо делать. Его рука зачем-то так и норовит наклонить ствол вбок. Параллельно там, по правую руку от них, Би орет на Цзяня. Ну как орет — в землю хриплым тоном втаптывает. Может, выглядит и по-скотски, но Рыжий практически физическое удовольствие от этой картины получает: нехрен было напрашиваться с ними. Сидел бы себе спокойно в Вавилоне и ебал мозги кому-то другому. Сейчас мозги ебут Цзяню — и это, очевидно, возмездие. Карма, плата, что угодно. Хотя, стоит признать, Цзянь стреляет неплохо. Мажет от нервов, но тут бы и Рыжий разнервничался, если бы на него такая здоровенная белобрысая туша давила. Чжань стреляет отлично: спокойно, не дергаясь, находясь как будто в своем куске мира. Стоит поодаль и практически не реагирует, когда Цзянь умоляет его высвободить. Рыжий завидует его спокойствию, пусть иногда почему-то и кажется, будто внутри там все у него разрывает. — Попробуй сменить позу чуть-чуть, — мягко говорит Джия Ксингу. — Вот так. Она поднимает вверх его руку и опускает напряженные плечи. Ксинг тяжело дышит, но глаза возбужденные — наверное, и вправду уже полтора года как хотел научиться стрелять. Рыжий никогда не хотел. Пришлось само. — И расслабься, — с улыбкой говорит она. — Когда на тебя прет Зверь, — хмуро встревает Рыжий, — особо не расслабишься. Она печально ему кивает, держа на лице мягкую полуулыбку. Сейчас расслабиться легко, когда стреляешь по жестянкам из-под газировки. Когда на тебя прет гнилая тварь с чернющими глазищами — дай бог вообще вспомнить, как руками двигать. Ксинг снова мажет и, выдыхая, протирает лоб. Спрашивает, обращаясь к Рыжему: — А ты когда научился стрелять? — Полтора года назад, — жмет плечами Рыжий. — С нуля? — Ну, не совсем. Мы… — сглатывает. — Мы с отцом в детстве часто ходили в тир. Он помнит это ощущение — маячащее на горизонте сознания детство, размытые фигуры, руки отца, держащие его собственные. Спуск курка. Выстрел — железная фигурка человечка дергается, гремит, а он сам хлопает в ладоши, смотрит отцу в лицо и даже не представляет, что однажды начнет его забывать. И брелоки всякие, игрушки, конфеты — награда за хороший выстрел. Сейчас награда за хороший выстрел — время еще немного пожить. До следующего хорошего выстрела. Страшно думать, что однажды он все-таки выстрелит плохо. — А твой отец, — начинает Ксинг и тут же осекается, не совсем понимая, как лучше спросить, и выдает растерянно-глуповатое: — Ну… где? — Уже нигде. Джия грустно смотрит Рыжему в лицо и понимающе кивает, как только тот взглядом ее замечает. Говорит: — Мои родители с работы так вернуться и не успели, — выдыхает. — Их окружили сразу же. Я вообще не видела их после Заката. Просто потом кто-то из группы, к которой я прибилась, сообщил, что на месте их работы все оцеплено и шансов нет. — А я так и не знаю, — подбегает к ним Цзянь, — где моя мама. Ну, папу я и так вообще не знал, а от мамы вообще ничего. Она была в другой стране по работе, когда начался Закат. Кто знает, — он разбито жмет плечами, — может, в других странах все немного получше и она… жива. — Не лучше, — грузно говорит Би. — Нигде уже ничего не лучше. Они все замолкают, и Рыжий видит, как меняется лицо Ксинга — что-то трескается, сводит брови и скулы. Он молча кладет ладонь ему на плечо и несильно сжимает пальцы, и мальчишка, как будто все последние силы в кулак собирая, выдыхает: — Я тоже не знаю, где мои родители, — голос сипнет. — Я был в школе. Нас эвакуировали и сразу куда-то повезли. Не знаю. Рыжий по движению плеча, которое сжимает, чувствует, что еще пара секунд — и мальчишку возьмут слезы. Прям здесь, посреди поля, с разорванными ранами в сознании. И делает это, все-таки решается — притягивает мальчишку к себе. Тот легко и резко подается вперед, утыкаясь лицом в грудь и сжимая пальцы на его спине. Мальчишка, кажется, все-таки сдерживается и не плачет, просто тяжело-тяжело ему в грудину дышит, и Рыжий сильнее сжимает руки. Иногда это нужно — просто обнять. Простое человеческое тепло. Тот самый порыв обнять Тяня во время хаоса и горящего без огня Вавилона. Человеку нужен человек. Даже если он же его и убивает. Вдруг где-то сбоку раздается выстрел, и они все сворачивают на него головы. Чжань ровно в яблочко попадает по жестяной банке, кладет ствол на землю и, как-то сильно сжимая челюсти, выдыхает им: — Пойду пройдусь. Они все смотрят ему вслед, и Рыжий сначала хочет выкрикнуть, что, вообще-то, одному куда-то ходить — такая себе идея, но по лицу его и остальных и так все понятно. Поэтому он лишь вздергивает подбородок на Цзяня, когда тот оборачивается обратно. Тот поясняет: — У него были близкие отношения с семьей. Ну, папа, мама. Сестренка младшая. И… они не смогли выбраться. Прямо у дома все и закончилось на первый же день. И он… — Цзянь тоскливо выдыхает. — Он до сих пор не может их отпустить. У Рыжего в груди тянет так сильно, будто крепкая сетка рвет звенья, прикрепленные к ребрам. С легкими, с мясом вырывает. У них здесь у всех одинаково: трагедия на морде написана, в глазах плавает, в оскалах светится. И поэтому кажется это максимально хреновым — когда за спокойными глазами и мудрым лицом не видно глубоких шрамов. Кажется, что легче, когда все и так понятно. Кажется, что мир этот поганый видеть их боль должен и с неба на нее смотреть. Они молча, зажевывая этот момент, продолжают «учить пиздюков», и Рыжему кажется, что Ксинг начинает понимать, зачем стреляет. За что стреляет. Просто смотрит в его лицо — и там, между взведенным курком и выстрелом, яростно сжимаются челюсти. Как будто он готов не просто стрелять по Зверям, а готов убивать за убитых. От этого становится холодно, морозит как-то. Рыжий отгоняет, как ос, эти мысли и дает мальчишке непрофессиональные, но рабочие советы, пока Би прессует Цзяня. Наблюдать за ними забавно — за этим здоровенным громилой и светлоглазым сусликом. Создается ощущение, будто у них есть время спорить и долбать друг другу мозги. — Ну как, — устало тянет Ксинг, поворачиваясь к Рыжему, — лучше? — Работы еще дохуя, — отвечает. — Но вообще, да, лучше. Мальчишка улыбается и заново рвется стрелять. Мажет, мажет, мажет, иногда все же попадает. Рыжему в какой-то момент начинает казаться, что это слишком запарно — учить ребенка стрелять с нуля. А потом все смывает одной мыслью: мальчишка ему доверяет. Ставит его в пример. Полагается на него. Ищет в нем помощи. Пока Рыжий может ее отдавать — он будет. Когда, спустя полчаса, к ним все-таки возвращается Чжань все с таким же спокойным лицом и, кажется, немного просветлевшими глазами, Би кивает Рыжему и Джие: — Уберите тут все. Отведу этих додиков в Вавилон. Ксинг хочет возразить, даже рот открывает, но Рыжий просто толкает его за плечо к Би, мол, иди и не выебывайся. За день все равно стрелять не научится, хули им тут девять лет торчать. Цзянь — дурачье, ей-богу — срывается вперед, к Вавилону, утягивая Чжаня за собой, и Би на это просто устало качает головой. — Хотела, — говорит Джия, когда они остаются вдвоем, — сказать спасибо за то, что возишься с Ксингом. Рыжий кивает, а она тут же шутливо добавляет: — И с Тянем. — Че? — хмурится Рыжий и косится на нее, закидывая расстрелянные жестянки в пакет. — Не знаю, — жмет та плечами. — Мне кажется, ему намного лучше. Рыжий молчит и жует изнутри щеки. Да уж. Только сейчас доходит, что на нем действительно как-то одновременно повисло два дитя. Один, правда, и реально дите, а второй — высоченная скотина с черными-черными глазами. Оба бесят, просто в разной мере. — А че, — бубнит Рыжий, — ему хреново было, что ли? — Тянь волнуется за нас, — грустно улыбается Джия. — Больше, чем кто-либо. Изматывает себя на охоте часто. Рискует, чтоб достать лучшие припасы. Он… ну, такой. Но сейчас, когда здесь появился ты, я прям вижу, что ему лучше. Рыжему хочется сказать, что она несет ебаную ненужную хуету. Язык почему-то не поворачивается и рот не открывается, будто губы проволокой связали. Он тупит взгляд в исстрелянную банку из-под колы и крутит ее в руках. — Я ему не мамка, — бестолково выпаливает он, и Джия жмет плечами. — А я и не про это. Рыжий косится ей в профиль и никак не комментирует. Ему вообще не нужны никакие комментарии, он и сам никак эту ебанину между ними обозвать не может. Хотя бы уже от того, что взгляд этого придурка в нужную минуту немного расслабляет тиски на грудине, блевать хочется, а тут еще и словами что-то описывать. Ну нахер. Потом как-нибудь. Что-нибудь. Они с Джией разделяют более-менее целые банки от просто раздробленных жестянок, кидают в разные пакеты и идут обратно в Вавилон. Джия почему-то улыбается, хотя, казалось бы, нечему радоваться. Наверное, немного отвлечься и поговорить все же помогает, когда вокруг полный пиздец. Рыжий кидает пакет с ненужными банками в переполненный мусорный бак недалеко от Вавилона и думает, как же это нахрен глупо — привычка эта не бросать мусор просто на землю, когда весь их мир и так ебаный мусор. Когда под ногами восстанавливается земля по ту сторону Вавилона, а следом за ним по лестнице спускается Джия, Рыжий сразу сталкивается взглядом с Тянем и почему-то стопорится на месте. Казалось, что они пробыли на поле всего ничего, максимум час, а тут эти уже успели вернуться. Он сглатывает, оборачивается и подает Джие руку. С этой лестницы действительно легко навернуться, когда какие-то долбоебы двигают ее под всратым углом. Та благодарно кивает и, видимо, только замечает Тяня. — Ой, — выдыхает она и подходит к нему. — Как все прошло? Давно вернулись? — Всего минут десять назад, — слегка улыбается тот. — Все, на удивление, нормально. Похуесосили друг друга, поделили припасы и разъехались. Даже странно. Рыжий на другое и не рассчитывал. Ли не будет бить сейчас, если… если вообще будет бить. Пока что, он уверен, все будет нормально. До первого разошедшегося шва этой хреново перелатанной системы. — Ясно, — кивает Джия и сдувает выпавшую на лицо черную прядку. — Что Чэн думает? — Говорит, что будем смотреть дальше. Тянь смотрит на Джию, а потом резко переводит взгляд на Рыжего — и того шарахает. Странное чувство. Взгляд странный. Мутный, что ли, просто какой-то ебанистический, как у людей перед обращением в Зверей. Хочется спросить, какого черта он уставился, только все та же херня — язык не поворачивается и рот не раскрывается. Возможно, оно того не стоит. Если в этом ебаном мире еще хоть что-то хоть чего-то стоит.

*

Спустя пару недель ощущения такие, будто они все стоят на мине, которая вот-вот разорвет сама себя под их ногами. По крайней мере, Рыжий именно так себя и ощущает. Мнимое спокойствие, еле-еле держащиеся швы, постоянное напряжение — вот как теперь дышит Вавилон. На вылазки выезжали с начала перемирия всего три раза. Каждые три раза все одно и то же: похуесосили друг друга, поделили припасы, забили время следующего раза, разъехались. Мнимое спокойствие. Гадкое и прожженное. Рыжему кажется, что у него у одного так крыша едет, потому что остальные держатся неплохо. Наверное, потому, что для них Ли — это Змей. Для Рыжего Ли — это прежде всего Ли. Он его знает по своим же шрамам. Ксинг стреляет уже лучше, и это, несомненно, хорошо, только вот Рыжего его упорство напрягает и душит. Они учатся каждый день по несколько часов, и одно счастье — с ними почти всегда ходит Джия. Есть в ней что-то успокаивающее, потому что Рыжий каждый раз бомбит, когда мальчишка забывает все его советы. Рыжему нравится Джия. Не в каком-то неебически-романтическом плане, просто… с ней и вправду спокойнее. С ее улыбками и проникновенными взглядами. Ну и да — спасибо ей огромное за то, что Ксинг еще ни разу подзатыльника не получил за затупы свои бесконечные, а то у Рыжего руки чешутся. Одно радует: мальчишка не ебет мозги с тем, чтобы уже ходить на охоту или разведку. То ли совесть берет, то ли мозги отрастают в башке его детской. Рыжий бы точно не сдержался, начни он эту песню гонять по кругу. В какие-то моменты кажется, что все приходит в стабильность. Охота, разведка, белки с простреленными головами. Вой деревьев в лесу, вылазки с людьми Ли. Цзянь как-то поинтересовался у Чэна, почему они не могут втайне сами выходить за припасами, и Би впарил ему такого сильного подзатыльника, что Рыжий практически заржал от удовольствия. Все… приходит в норму. Только вот легче от этого не становится. Цзянь говорит, что у него паранойя. Цзяню хочется дать по ебалу. Останавливает только то, что в этих словах есть правда. Рыжий просто привык жить с этой гадкой летучей мышью страха, живущей под сердцем. Она скребется и подвывает, воспаляет проколы на ушах, старые шрамы, разбитую без конца морду, удары перстней в солнечное. Оно всегда там — вместе с собакой-памятью. Ебаный зоопарк, а не организм. Рыжий просто знает Ли. Этого достаточно. И безумие из самых огненных частей неба в его глазах не отпускает. А еще кажется, что из всего Вавилона его понимает только Тянь. Он ничего не говорит, не расспрашивает и не доебывается насчет Ли — просто по глазам видно. Каждый раз, когда люди уходят на вылазку. Пока они там. Когда они возвращаются. Рыжий просто видит, что на его белом-белом лице это напряжение бьется пульсирующей веной. Рыжий в его глазах свою паранойю топит, как котенка в реке. Та барахтается, скулит и царапается, но становится немного легче. Блять. Отвратительная херня — ему реально легче, когда Тянь рядом. Необъяснимая дичь, энергетический вампиризм, вселенская и системная ошибка. И избегать Тяня не получается — они, в конце концов, живут в одном доме. Вместе ходят на охоту. Вместе просто находятся. Рыжий топит в его глазах паранойю от Ли, пока в голове растет другая — ему с Тянем легче. Искать в его глазах себя. В тупых улыбочках, пидорских фразочках, блевотных шутках и взглядах — спокойствие искать. Слушать, как заходится его дыхание хриплое по ночам. Как плечи иногда берет судорогой, как хрипит он, словно Зверь или подстреленная псина. И каждый раз, каждую ебаную ночь не находить сил разбудить его. Полная хуйня. Ебаный адский котел вне очереди. — Попал! — вскрикивает Ксинг, когда жестяная банка с хрустом падает на сырую землю. — Пять раз подряд! Джия сидит на земле, подложив под себя портфель, и улыбается. Рыжему бы ее вечную энергию и улыбчивость. Сейчас, после двух часов вечных выстрелов в ушах, ему самому хочется просто спать. Да и закат яростно застилает небо кроваво-красной пленкой, им уже и так пора домой. — Да-да, — устало кивает Рыжий. — Настрелялся на сегодня? — Не-а, — задумчиво тянет мальчишка. — Но есть я хочу больше. — Тогда давай, пиздуй в Вавилон. Было бы, конечно, неплохо заставить его собрать жестянки самому, но это риск небывалый — мало ли ему в голову все-таки стрельнет и голод весь убьет. Ну к черту, и сам покорячится. На сегодня с них точно стрельбы хватит. Мальчишка кивает и быстро ретируется. Вот скотина мелкая. Довольный, что не надо банки подбирать. — Ты правильно делаешь, — говорит Джия, вставая с земли, — что сильно его не хвалишь. Он у нас такой. Однажды помогал Би стрелы выпиливать, Сюин сказала, что у него отлично получается — и получаться сразу перестало. Рыжий коротко фыркает. Оно всегда так. Наверное, поэтому папа, в отличие от мамы, редко его в детстве по-настоящему хвалил. Тогда было жутко обидно, а сейчас дошло, зачем все делалось. Они собирают банки по старой схеме: совсем решето в мусорку, еще более-менее — на следующий раз, и идут обратно в Вавилон. Благо жестянок этих у них хоть жопой жуй: от бобов, газировки, воды, консервов. Из-под тушенки самые крепкие, хер пробьешь пневматическими пулями. У Зверей примерно такие же черепа по прочности, на самом-то деле. — Слушай, — говорит Джия, когда они идут в Вавилон. — Может, тебе Ксинга взять на одну из вылазок? Рыжий хмурится и косо на нее смотрит. Хочется спросить, не ебнулась ли она часом, но от этой привычки его собственная башка уже начала понемногу отходить. Как там — прикидывать все «за» и «против»? Вот он этому и учится в девятнадцать лет. — А вдруг че случится, — жмет плечами Рыжий. — Ну, ничего пока не случалось. Просто, понимаешь, его не надо часто хвалить, но… мне кажется, что ему надо дать понять, что он тоже важен. Ну, что он не просто по банкам стреляет, а учится быть полезным. Рыжий хмурится еще больше. Самое говняное, что звучит, блять, разумно. Ксинг и так достаточно терпеливый — у него бы самого уже давно все нервы истрепались просто по жестянкам долбить и не применять эти навыки в пользу. Но… он не знает. Ему просто не нравится эта идея. — И тем более, — продолжает Джия, — это же просто вылазка за припасами. Не охота и не разведка. Думаю, ему будет полезно. — Это не мне решать, а Чэну. — Ой, с Чэном легко договориться. — Прям-таки? — Рыжий едко фыркает. — Да, — улыбается. — Есть лайфхак. Лайфхак, как договориться с Чэном? Рыжий больше поверит, что в интернете можно — можно было — найти рабочую инструкцию, как сделать в батином гараже ракету из говна и палок и улететь на ней в космос. — И? — тянет он, выкидывая пакет с жестянками в переполненную мусорку. — Надо просто очень быстро и без остановки приводить всякие разные аргументы, ну, короче, уши заговаривать. Он обычно сначала слушает, а потом устает и просто, мол, делай что хочешь, только не трать мое время. Ну, это если ты не просишь чего-то экстраординарного. Главное, чтобы в это время рядом не было Би. Вот Би докопается. Рыжий усмехается. Ебануться можно. Если эта схема действительно рабочая, то он уверует в господа бога. Еще бы яйца отрастить, чтобы ее как-нибудь испробовать. Почему-то кажется, что, начни он перед Чэном быстро и без остановки что-то говорить, Чэн пристрелит его на месте, чтобы время не тратить. Они поднимаются по лестнице и оказываются снова в Вавилоне. Спустя пару недель здесь все выглядит так, как до случая с сиреной. Стены практически полностью восстановили, смылась с песка чернильная кровь. И люди, кажется, снова улыбаются — как будто живут не под палкой. Почти как в первый день Вавилона. До пожара без огня. Рыжий помогает Джие спуститься, придерживая за руку, и та мягко улыбается. Чуть приближается и говорит ему практически на ухо: — Я попробую провернуть эту штуку с Чэном. Ну, про Ксинга. Думаю, что все будет окей. Ох, блять, не нравится ему эта идея. Кажется, он сам превращается в Чэна, который этого мальчишку никуда не выпускает. Сложная дичь — ответственность. В его полгода полной отрешенности и одиночества чувство это практически полностью сгнило, когда было нечего терять. Сейчас же стремно это — мальчишку брать с собой. Мало ли что. Рыжий коротко выдыхает. Стремно не стремно, а идея и вправду хорошая. — Хорошо, — тихо говорит он Джие. — Но ебать надеюсь, что он не согласится. — Согласится, — кивает Джия и чуть морщит нос. Она мягко хлопает его по плечу и уходит к своему дому, а Рыжий вздергивает подбородок и зачем-то смотрит на небо. Красное и затухающее, как сгоревшая лампочка. Закат накрывает вспышками, и кажется, что отведи взгляд хоть на секунду — небо тут же полностью померкнет. Рыжий устало выдыхает и идет в дом. Поесть, поспать. Иногда накрывает желанием зарыться в книги, которые стоят у Тяня на полках, да вот только времени никак не выкроить. С утра — разведка, днем — охота, до вечера — мальчишка, а под ночь уже просто хочется вырубиться. Не то чтобы Рыжий любил читать, но никогда не поздно. Дома горит тусклый свет от подбитого фонаря, но Рыжий все равно выхватывает взглядом фигуру Тяня, стоящего у окна. И сразу как будто становится чуть темнее — от концентрации черной материи в его взгляде, от спины напряженной и скрещенных на груди рук. — Ты че? — хмурится Рыжий и косится на него, проходя в комнату. — Просто наблюдаю, — спокойно отвечает Тянь. — Выглядишь жутко. Харэ. — А вы неплохо общаетесь, да? То ли у Рыжего башка не варит, то ли Тянь заебал со своими метафорами и намеками, то ли все сразу, но он действительно не понимает вопроса. Хочется сходу послать его нахер и отдохнуть, но что-то изнутри пересиливает. Здравый смысл, наверное. — Ты о чем? — бурчит Рыжий и вздергивает бровь. — Джия, — Тянь переводит на него взгляд. — Хорошая девочка, да? Тот самый случай, когда в голове сплошное чиво-блять. Нет, не чего-блять, это еще более-менее понятная форма, а Рыжий сейчас из ста процентов этой ситуации понимает на примерно минус триста. — Ты, — хмурится, — к чему это вообще? — Просто подметил, — жмет плечами Тянь. — Но, если честно, я бы советовал тебе человеческий род после Заката не продолжать. Ахуеть. А-х-у-е-т-ь. Рыжий понимает, что выглядит максимально глупо, но это действительно тот самый момент, когда челюсть отвисает сама, как в мультиках. Он бестолково смотрит Тяню в лицо, а оно серьезное настолько, что ни пуля, ни граната этот цемент не пробьет. — Что за залупу ты несешь? — рыкает Рыжий и машинально напрягает спину. — Я просто шучу, — хмыкает Тянь. — Хуевая шутка. — Да ты что? Он, блять, не шутит. Когда Тянь шутит, у него издевательски горят глаза и растягиваются губы в ублюдских ухмылках. А сейчас цементно-бетонное лицо, прищуренные глаза и сжатые губы — все, что Рыжий перед собой видит. И вдруг доходит. Как лавой обливает. — Ты… — выжимает Рыжий. — Ебать, да мне даже говорить это стремно. — А ты попробуй, — клонит голову. — Ты че, ревнуешь? А дальше — ебаный пиздец. Просто курятник и петушиные бои. Цирк с конями и клоунами. Тянь подлетает и впечатывает его в стену, сжимая ткань толстовки в районе груди, и — господи — Рыжий машинально впечатывает ладони ему в грудь. Это они уже проходили, это традиция — вот такая вот ублюдская стойка. Только раньше Тянь или просто по-мудацки лыбился, или толкал какие-то речи, а сейчас… он темнеет. Натурально. У него темнеют и без того чернющие глаза и белое-белое его лицо. — Надо же, — издевательски хмыкает он, — какая космическая проницательность. И сжимает, сжимает, сука, пальцы ледяные свои на толстовке. Рыжий в рот ебал такие аттракционы, честное слово. Он помнит, как в детстве его укачало на американских горках в каком-то парке и как весь день потом тянуло блевать. Но это — хуже. Тут уже не просто на машинке по крутым рельсам, тут на сверхскорости по галактике. — У тебя вообще кукуха отъехала? — шипит Рыжий, вжимая ладони в его грудь. — Не собирался я с ней нихрена такого. — Ага, — хмыкает Тянь и облизывает губы. — Значит, я не так хорошо умею читать людей, как думал. Ебаный мудак. Рыжий так сильно его ненавидит, что, будь возможность превратить ненависть в энергию, он бы вынес всю планету с одного взгляда. Тупость вселенская — вот этот вот выкидон и эта ситуация. Как будто им, блять, проблем мало в этом сраном мире хаоса. — Да успокойся, — шипит Рыжий. — Не трону я твою Джию. Тянь округляет глаза и как-то даже отстраняется. Часто-часто моргает, смотрит, как на долбоеба, и как будто неосознанно ослабляет хватку на его груди. А Рыжий бестолково смотрит ему в глаза и понять не может, какого хрена вообще не так сказал. Что за реакция, что за выкидоны, какого черта, блять, это с ним происходит. Какого черта с ним происходит этот сраный Хэ Тянь. — Че? — выжимает Рыжий и хмурится, и Тянь как-то ахуевающе усмехается. — А ты читать людей, походу, вообще-вообще не умеешь? — Да что ты, блять, хоч… Голос обрывается, режется и раскраивается от чужих губ. Кажется, что он буквально тонет и глохнет где-то у Тяня во рту, когда тот впечатывается ему в губы и целует. Просто берет — и целует. А Рыжий просто стоит и, не в силах даже глаза незрячие захлопнуть, пялится на его лицо. Вот теперь оно близко. Все, что было раньше, все полная хуйня. Вот теперь — с запахом леса, чистой одежды, почему-то крови, вплотную и губами в губы. Вот теперь Тянь близко, а Рыжий даже не может этого осознать. Он просто стоит, как будто его цепями к полу приковали, а не просто прижали к стене, и не двигается. Совершенно не двигается. Сил двинуться не находит — настолько воем и хрипом заходится сознание. У Тяня сухие и горячие, как пламя, губы. Мягкие, но немного потрескавшиеся, и на секунду кажется, будто вкус крови идет от них. Он его целует, вжимая в стену и стискивая пальцами ткань толстовки, и Рыжий понятия не имеет, что с этим делать. Хочется двинуться, оттолкнуть, дернуться, просто о чем-то подумать, но тело в ответ просто сгорает, как будто сверхскорость сжигает его по частям. Как будто сверхскорость — все, что существует сейчас. Где-то в башке, тягучем сердце, ватных костях. Где-то с собаками и летучими мышами. Просто где-то. И Рыжего срывает — просто так, неосознанно, как голодное животное, готовое бежать через весь лес за добычей, просто рвет на куски ебаной черной материи. Он почти на рефлексах сжимает пальцы на ткани тяневской футболки, как будто хочет оторвать вместе с ней кусок грудины, и подается вперед. Кажется, что все вокруг глохнет. Ни воя, ни выстрелов, ни сирены, ни биения сердца, ни Заката — нихуя вокруг не остается. Рыжий хуй знает, что делает и что можно вообще сделать. Он просто вжимается в Тяня в ответ, целует в ответ, стискивает пальцы в ответ, пытается в нем утонуть тоже в ответ. На сверхскорости, на сожженных от нее костях, не видя и не слыша нихрена из окружающего мира. Просто что-то делает. И жар, жар, дикое пламя в ответ — под кожу, под мышцы, в нервные окончания. В сухие потрескавшиеся чужие губы. В запах леса. Чистой одежды и немного крови. Он просто впечатывается в Тяня на бешеной скорости и уже ничего не может с этим поделать. Наверное, на сверхскорости не страшно разбиться насмерть. Наверное, не страшно тонуть, когда и так не дышишь. Наверное, не страшны выстрелы, сирена и хрип, когда слышишь только чужое дыхание. Тянь отстраняется, мажет губами по его лицу и впечатывается в шею диковатым укусом — от него электричеством стягивает внутренности, заходится в желудке, мурашками бежит по хребту куда-то в голову. От него все горит, пылает, сгорает, сжигает, и нихрена, вообще нихрена не слышно, настолько сильно звенит в ушах. Не слышно дыхания Тяня, своего собственного, сердца не слышно, голоса разума. Кажется, будто он разобьется вот-вот на повороте, не справившись со скоростью, и — похуй. Почему-то дико на все похуй. И ощущения тоже животные — укусы в шею, горячее дыхание, жжение и сухие-сухие губы. Ощущение, будто все сознание перекрывает. Блять. Блять, блять, блять. Блять. В какой-то момент Тянь почему-то резко отстраняется, а вместе с ним вытягивается из тела тепло, тянется вслед, уходит и ускользает, и Рыжий только тогда открывает глаза. Только тогда весь реальный мир с его голосами и бесконечным криком возвращается в голову, как будто сознание восстает из только что выгоревшего пепла. — Дома кто есть? — звенит за дверью голос Ксинга, и Рыжий бестолково на эту дверь пялится. — Что? — хрипло отзывается Тянь. — Там Би спрашивает, куда вы дели рюкзак с банками. Рюкзак с банками. Би спрашивает. Ксинг за дверью. Ксинг за дверью в их общий дом. Говорит что-то. Голосом, который можно услышать. Черт. Блять. Блять. Рыжий отряхивает голову и краем глаза замечает, как на него смотрит Тянь. А в башке один абсолютно животный инстинкт: бежать, бежать, бежать. Просто куда-нибудь бежать. Сваливать. Сливаться. Что-нибудь. До него только сейчас доходит, что произошло. Что, мать его, произошло. Он остервенело накидывает на голову капюшон толстовки, срывается с места и открывает дверь так резко, что та почти бьет Ксинга по лицу. — Пошли, — хрипло выдыхает, — покажу. Не обращает внимания ни на удивленный взгляд мальчишки, ни на полную темень на улице, ни на то, что шея жутко саднит от укусов. Что жар еще не прошел. Что кости от мяса полностью отделились и идти — куда угодно — невыносимо тяжело. И пытается, искренне и честно пытается не обращать внимания на то, что, кажется, только что не вошел в поворот и разбился на полной скорости.