Юпитер

Постепенно жить со влюблённостью в Фукутоми становится попросту невыносимо. Его вокруг Аракиты слишком много — он постоянно впереди на гонках, постоянно рядом в раздевалке, постоянно маячит на горизонте. Молчит по большей части, иногда вставляет какие-то полезные замечания, спокойно даёт списывать домашнее задание, если оно волей случая совпадает. И Аракита не может перестать на него пялиться. Ни на лицо его, ни на плечи, ни на руки. Даже дурацкие бакенбарды начинают раздражать не так сильно, когда Фукутоми превращается в кого-то большего, чем просто друг или сокомандник. Аракита ворчит сам на себя, когда пытается подобрать этому «кому-то» определение и упорно не может придумать ничего, кроме явной сопливости. Что-то там вроде тайного возлюбленного, объекта невзаимной симпатии, новомодного этого английского словечка «краш», вбирающего в себя все предыдущие. Ересь какая. Впрочем, несмотря ни на что, Аракита и сам ошивается вокруг Фукутоми целыми днями. Интересуется его делами, старается узнать о нём новенькие детали биографии и выпытывает их же у добродушного Шинкая, которого, оказывается, так просто купить батончиками. Фукутоми, например, любит пить молочный улун и крутит тарелки. Он слушает в основном инструментальную музыку и саундтреки из фильмов, а из самих фильмов предпочитает, как ни странно, супергероику и исторические картины про период Эдо. В одиннадцать лет он собрал свой первый шоссейник без чьей-либо помощи и выиграл на нём свою самую первую официальную гонку. Он вполне себе популярен, но ни разу ещё ни с кем не встречался — Шинкай трижды видел, как девушки убегали от Фукутоми в слезах. Безэмоциональный непроходимый придурок. Фуку-чан. Осознание, что с ним надо уже что-то делать, приходит к Араките в самый простой вечер, когда во время дрочки он вдруг впервые представляет нависшего над собой Фукутоми. Обнажённого, сосредоточенного, с взъерошенными влажными волосами и испариной на лбу — Араките хватает нескольких секунд, чтобы услышать его тяжёлое «Ясутомо» и сразу кончить. Ярко так, резко; а потом он долго лежит и смотрит в потолок, шумно дыша. Стыдно-то как. Липко ещё, но — запредельно хорошо, свободно, и Аракита кусает губы, силится выбросить из головы хлынувшие потоком запретные мысли, которые он так долго от себя отгонял. О Фукутоми, который в конце дня дрочит в ванной. О Фукутоми, который сидит в раздевалке и смотрит на Аракиту, ведя замочек на своей треклятой джерси вниз. О Фукутоми, прижимающем Аракиту к стене с поцелуем и руками на бёдрах. О Фукутоми, обхватывающем горячей ладонью его член. О Фукутоми, кончающем вместе с ним. Аракита возбуждается заново, зажмурившись, доводит себя до конца парой грубых движений и на этот раз стонет — скулит почти — от переполняющих его чувств. Ему правда пора выкинуть Фукутоми из головы. Перешагнуть через влюблённость эту ненужную, прикинуться гетеросексуалом, найти девчонку хорошую, попробовать стать нормальным. Или пойти и признаться, забив на гордость, потому что ещё немного — и Аракита не выдержит. Схватит сам Фукутоми за грудки, толкнет на пол или на скамейку, встанет перед ним на колени, если понадобится, поцелует горько и совершенно безответно. Аракита прячет запылавшее лицо подушкой, вообразив, как отреагирует Фукутоми. Что он вообще скажет, когда узнает, что в него по уши влюбился командный грубиян — а может, не скажет ничего. Бросит какую-нибудь псевдофилософскую фразу, даст отрезвляюще по щеке, поднимется и не обернувшись уйдёт. Аракита складывается пополам; злится, злится, злится. Он не подписывался на такое, когда шёл за Фукутоми в этот чёртов велоклуб.