Та единственная

Серое, отороченное туманом утро развеяло откровения ночи. Когда Тихонов вынырнул из череды кошмаров, Рогозина, слегка помятая, в просторной футболке и джинсах, уже раскладывала по кружкам кофе и сухие сливки. — Доброе утро, — протирая глаза, пробормотал программист. Вагон ощутимо мотало; за окном проносились мелкие озёра, замусоренные и затянутые ряской. — Доброе, — откликнулась Рогозина. — Как спалось? — Так себе… — хрипло буркнул он, сползая с полки. — М-м… Лапша… Как давно я не ел дошик… — А я вот решила вспомнить студенческие годы. Мы с Валей часто ездили на конференции, слёты… Стипендия маленькая, у отца я брать не хотела. Питались бульонными кубиками. И счастьем — что всё ещё впереди... Рогозина невесело рассмеялась. Тихонов смущённо потянулся к пластмассовой баночке, но полковник шлёпнула его по рукам: — Подожди, нормально заварится. — Я люблю всухомятку. — И так вредно, а ты ещё в сухомятку! Иди умывайся… Иван, ворча, отправился в конец вагона, тысячу лет простоял в очереди, а когда вернулся, на столе уже дымились две порции лапши и две чашки кофе. — Где вы нашли такой вкусный хлеб? — впиваясь в третий ломоть, спросил он. — Утром сорок минут стояли в Алёхине. Я выходила проветриться… Там пекарня прямо при вокзале. — М-м-м… А сегодня будут ещё длинные остановки? — В пять, Яблоневка товарная. Маленькая станция, но стоим полчаса. — Я, наверное, тоже выйду, разомнусь. Полковник пожала плечами: — Как хочешь. Но там вряд ли будет что-то интересное. Тем более, к вечеру уже приедем... Тихонов мрачно ковырнул лапшу и едва слышно чертыхнулся, сломав пластмассовую вилку. — Да, Галина Николаевна… Вот ещё что, — нехотя произнёс он. — Расскажите хотя бы, как там что будет. Какой у нас план... Он старался говорить сдержанно, но в голосе всё равно скользили растерянные, горькие ноты. — Всё будет хорошо, Вань. — Рогозина потянулась к нему через стол и сжала запястье. — Не нервничай. Думай об этом, как об очередном деле, договорились? — Я стараюсь, — честно ответил Тихонов. Одними губами добавил: — Безуспешно. — Ешь, — велела полковник, шурша фольгой маленькой чёрной шоколадки, которую дали в самолёте. — Остывает. Он принялся молча, методично наматывать на останок вилки лапшу. Рогозина, раскрыв шоколадку, макала её в кофе. Поезд безжалостно набирал скорость, сокращая и сокращая их последние часы вдвоём. — Вообще-то, — словно откликаясь на его мысли, вдруг сказала она. — Я рассчитываю на твою помощь. Он поднял голову — макаронина нелепо свесилась изо рта, а рука застыла в воздухе. — Вы про утечку? Я же вроде всё рассказал вчера… — Я про другое. В Крапивинске у меня осталось совсем мало знакомых. После того, как похоронили маму, я там и не была ни разу. А мне нужна будет помощь с подготовкой… — К торжественной части? Мы же решили, что всё пройдёт в Москве, уже когда обнародуют информа… — Иван! Я не про торжественную часть! Вышло слишком громко, соседки оглянулись. Рогозина, поморщившись, пробормотала: — Ненавижу ездить в поездах. Ладно. Я не про торжественную часть, Вань. Я про регистрацию. Мне нужно будет разобраться кое в каких документах… — Да пожалуйста! — с готовностью отозвался он. — ...и помочь выбрать платье. Тихонов поперхнулся, и полковнику пришлось перегнуться через стол, чтобы похлопать его по спине. — Вообще-то… — кашляя, выговорил он, — хлопать по спине нельзя… Это наоборот может сделать хуже… На глазах выступили слёзы. Он залпом допил остатки кофе и уставился на Рогозину. — Платье? — Имею право, — хмыкнула она. — Да я не спорю… Просто — неожиданно… То голубое, которое вы надевали на свадьбу Шустова, было шикарно. У неё покраснели щёки — а может, ему просто показалось. — Вы Валю-то хоть пригласили? — Валю! Мне будет не отвертеться даже от Султанова, а ты ставишь под сомнение Валю. — Я про Крапивинск. — А… Я хотела, — задумчиво и виновато произнесла Рогозина. — Очень хотела, чтобы она приехала. И мне было бы проще… И тебе компания... Она помолчала, а потом едко, быстро, с глубоко затаённой нежностью добавила: — У Валентины Владимировны слишком много дел. Она обязательно будет на церемонии в Москве, но в Крапивинске мы с тобой и с товарищем майором будем втроём. Да ты не переживай, — она с улыбкой взъерошила ему волосы, потянулась и глянула на часы. — У нас будет, чем заняться… Так что если хочешь, ляг ещё, поспи. — Никогда у меня не выходило наспаться впрок, — вздохнул Тихонов. — Да что ты нос повесил? — Зато вы, наоборот, такая весёлая, что прямо не узнаю! На этот раз вздохнула Рогозина. — Когда-нибудь, — склонив голову, щурясь и глядя ему в глаза, сказала она, — когда ты соберёшься жениться… Я тебе это припомню. — Не уверен. — Думаешь, забуду? — Не уверен, что соберусь жениться. — Это ещё почему? — Та единственная, на ком я мог бы жениться, выходит за другого, — резко произнёс он и встал. — Извините. Хочу проветриться. Не зная, как будет смотреть ей в глаза, когда вернётся, Тихонов выскочил в тамбур, прижался лбом к продрагивавшей, холодной и влажной от конденсата стене. Перед глазами, в щёлке сочленения вагонов, стремительно проносились рельсы, галька и сор. Его потряхивало. Хотелось закрыть глаза и оказаться далеко-далеко отсюда, в своей квартире в Москве, а лучше — в лаборатории, до всего этого. Когда ещё можно было притворяться, что всё может быть. Когда можно было засыпать с мыслью о ней, и это сладко травило душу, но ещё не жгло, не взрезало пылающим ножом, несколько дней назад впаянным под сердце.