Та единственная

Иван помог Круглову донести розы до дверей их номера и заперся в своей комнате. Едва добравшись до кровати, упал на покрывало лицом вниз, прямо в ветровке; кеды не снял — уснул. Так и лежал, словно статуя, и ноги торчали с кровати, как с прокрустова ложа. Снилась сестра: Ларка кормила поросят за бабушкиной развалюхой в Ирпеньеве и смеялась. Из сна его вырвал звонок: едкий, давший по ушам, беспощадный. Иван сел в кровати, озираясь по сторонам, во рту было кисло и сухо, в затылке перекатывался ледовый чугунный шар. — Ларка, — пробормотал он и с трудом смог сглотнуть — так пересохло горло. — Иван! — раздалось из-за двери. Телефон, стихнув на миг, разразился новой порцией музыки. Тихонов со стоном сполз с кровати и, шлёпая по линолеуму, добрался до дверей. — Кто? — Иван, половина десятого! А он давно не слышал в её голосе такого раздражения и нервов... Тихонов отодвинул щеколду, распахнул дверь. Дверной проём был как будто рамой — такой, какие бывают у картин старых мастеров: благородно-чёрной, с бронзовой прозелёнью времени, с пылью, въевшейся в трещины и деревянный узор. А она… Она была картиной. В шёлковом тёмно-зелёном платье полковник казалась совсем худой. Строгий воротник оттенял лицо — бледное, мелово-белое, без тени румянца. Глаза пылали. Она держала в руках розы, готовые цветом поспорить с её щеками. Пальцы мяли лепестки и стебли, Галина Николаевна вздрагивала, натыкаясь на шипы, но не отрываясь смотрела на Ивана. — Ты идёшь? — Я бы отдал всё, что у меня есть, чтобы прекратить это, — размеренно, удивляясь собственному спокойствию, одними губами проговорил он. — Я бы отдал всё, чтобы у меня есть, чтобы вы были счастливы, Галина Николаевна. Но… — невесело усмехнулся, растянул губы в усмешке — словно резиновые, — видимо, это не про нас. Даже выпрямившись во весь рост, Иван был ниже полковника. На секунду он зажмурился. Потом — окинул её взглядом, с ног до головы, ту единственную, за которой готов был идти куда угодно. — Конечно, иду. И следом за Рогозиной шагнул в коридор. — А где Круглов? — Уже в администрации, — сухо ответила полковник. Голос у неё звучал высоко и непривычно звонко. — Никогда не думал, что буду вашим шафером. Или как там это называется, — мрачновато заметил Иван, открывая перед ней дверь такси. — Хватит, — быстро, почти шёпотом произнесла она. Откинулась на спинку заднего сиденья, закрыла глаза и плотно сжала губы. Тихонов молча пристегнулся. Руки дрожали. Стараясь унять дрожь, он принялся разглядывая отражение Рогозиной в розоватом стекле такси. За всю дорогу она не сказала больше ни слова, не разжала губ, не открыла глаз. Иван по миллиметру приближал руку к её запястью — в голову пришла безумная мысль проверить её пульс. Но он не посмел, и в какие-то секунды был почти уверен, что она — не живая. В полумраке салона платье выглядело почти чёрным, а её лицо — совершенно белым. Когда такси свернуло на подъездную дорогу к зданию администрации, Рогозина выпрямилась, сжала букет и обернулась к Ивану. Набрала воздуху. Он посмотрел на её сошедшиеся над переносицей брови, бескровные губы, и словно громадной прищепкой сдавило горло. — Я всё понимаю, — еле-еле справляясь с голосом, выговорил Иван. — Я всё сделаю… Я… я больше ничего вам не скажу, обещаю, обещаю... — Спасибо, — шепнула она, быстро пожав его руку. Тихонов, стараясь не смотреть на неё, выбрался наружу, обежал машину и открыл дверь. Краем глаза заметил, как от входа к ним уже торопится Круглов. Перед глазами мельтешили мушки, в ушах нарастал звон — он почти заглушал ветер в сухих кронах, звук шин, хлопанье двери, лёгкие шаги майора… — Галка, — позвал Круглов, а может быть, Иван ослышался. Борясь с подступающей тошнотой, он обогнал обоих и почти побежал к дверям. Мелькнула мысль — обернуться, упросить её отпустить его, не заставлять присутствовать, видеть, слышать всё это… Он обернулся. Рогозина сдержанно, ровно говорила что-то Круглову. Тихонов чертыхнулся сквозь зубы, дёрнул на себя тяжёлую стеклянную дверь и шагнул за порог.

***

Когда они вошли в зал, где уже ждала регистратор, Иван заметил, как на щеках полковника вспыхнул румянец. Он никогда не думал, что кровь может прилить к лицу так резко: только что не было, и вот — лихорадочный, горячий цвет. И всё-таки — Галина Николаевна держалась молодцом; утреннее волнение прошло, или же она просто сумела с ним совладать. Цветы лежали в руках спокойно; слушая стандартную речь, полковник почти улыбалась. Глядя на неё, Иван вспомнил, что она не упоминала, будет ли менять фамилию. Он украдкой достал из кармана джинсов телефон. Десять двадцать. Судя по тому, что регистрация началась по графику, они управятся даже раньше одиннадцати. Майор говорил что-то о… чё-е-ерт, она же просила забронировать столик где-нибудь поприличней… Тихонов поморщился, но в ту же секунду их объявили мужем и женой, и он отрешённо подумал — в этом захолустье в кафе вряд ли бывают аншлаги. «Вот мы и увидели это», — мрачно, отчётливо, не без горького злорадства констатировал он, глядя, как они целуются. Впрочем, это сложно было назвать «глядя»: глядеть можно на нечто продолжительное. А здесь был быстрый, скорее даже формальный поцелуй, едва ли намного теплее того поцелуя в щёку, что случился на корпоративе. «Как всё обыденно». Заиграл вальс. Тихонов опустил глаза и принялся рассматривать кеды. Надо же — так и не зашнуровал... Он отрешился от всего, созерцая пыль на носках и размохратившийся кончик шнурка на левом. Он ничего не слышал, не думал, не понимал. И только прикосновение Рогозиной вывело его из ступора. Иван поднял глаза. Она смотрела ласково и чуть грустно. Ни следа. Ни тени. Галина Николаевна — такая, какой в его воображении она была для него всегда. — Ванька, всё хорошо? Вань? В её взгляде уже читалась тревога. Она обхватила его запястье, всмотрелась в лицо. — Всё хорошо, — через силу выдавил он. — Поздравляю. Николай Петрович, Галина Николаевна... Она рассмеялась, и Круглов тоже улыбнулся, а к Ивану начало возвращаться зрение, слух, память. Его прожгло стыдом — он, он должен поддерживать её и утешать, не наоборот! — но это длилось всего секунду. Иван пожал руку Круглову, вымученно улыбнулся Галине Николаевне и, стараясь, чтобы голос звучал бодро, произнёс: — Я не нашёл ничего приличней того ресторана при гостинице. Зато заказал туда Сиру... Он никогда не пробовал этот сорт, он вообще не особенно любил алкоголь, а со смерти Лары не пил совсем. Но серый кардинал хакерского мира Москвы не мог не знать, что Сира — любимый сорт руководителя ФЭС. Вино казалось почти приторно розовым, а пахло горячим поздним летом и дальней дорогой. Ловя нотки ежевики и дымящейся древесины, Иван поднёс бокал к лицу и поболтал перед глазам. А потом выпил половину за раз — почти залпом. — Ну кто ж так пьёт, — насмешливо покачал головой Круглов. — Вино смакуют. А ты дуешь, как пиво. — Коля! — с таким же насмешливым укором перебила Рогозина. Иван быстро глянул на них обоих — спокойные, отлично владеющие собой, слегка ироничные… Может быть, они договорились между собой воспринимать всё это как иронию; может быть, ни полковник, ни майор на самом деле ни капли не переживали по поводу этого всего… «Но утром-то она была — краше в гроб кладут», — напомнил внутренний голос. «Может быть, она думала о своей первой свадьбе. Может быть, вообще думала о чём-то другом. Это не твоё дело, Иван Тихонов!». — Это моё дело, — проговорил он сквозь зубы. В ответ на недоумённые взгляды зажмурился и выдохнул: — То, как пить вино. Договорились? Это моё дело… И… Я хочу ещё. В том, чтобы напиться на свадьбе Рогозиной, не было было ничего хорошего. Но напиться на свадьбе Рогозиной и Круглова казалось единственным выходом, чтобы не сойти с ума. Запивать успокоительное спиртным почти так же худо, как запивать его кофе. Иван знал, Рогозина этого не позволит; пришлось отойти в курилку и проглотить капсулы так же, как цитрамон накануне, — всухую. Он побродил по пасмурному скверику перед рестораном и, когда вновь вошёл в полутёмный душноватый зал, чувствовал себя уже почти в норме — настолько, что, подойдя, смог улыбнуться обоим и с теплотой, почти без сарказма, почти искренне поздравить ещё раз: — Поздравляю, Николай Петрович. Будьте счастливы, Галина Николаевна! Но она всё равно что-то заметила; недаром она единственная понимала его по-настоящему. — Ладно, — пару минут спустя произнёс Круглов, глядя на часы. — Двенадцать. Иван, тебе нужно вернуться в гостиницу, или?.. — Или, — сардонически улыбнулся Тихонов. — Или, Николай Петрович. Всё готово. Правда. Всё идеально, утечка пройдёт, как надо. Нам остаётся расслабиться и ждать. — Когда в Москву? — А то вы не знаете, — ухмыльнулся он; алкоголь расходился по крови, тошнота почти перестала мучать, Иван неторопливо вплывал в благодушное умиротворение. — А то вы не знаете… Ладно… Ладушки… Пять-шесть часов, прежде чем начнётся переполох… М-м… м-м… Молодой человек! Ещё… водки! — Иван! — Слушай, Тихонов, — негромко, жёстко произнёс майор. Крепко взял его за плечо. — Ты можешь набухаться до зелёных бабочек, когда всё кончится. А сейчас, будь добр, возьми себя в руки. — Галина Николавна мне за переработки… м-м… не платит, — пробормотал Иван. — Язык заплетается… Галь, он чего-то хлебнул, — озабоченно проговорил Круглов. Рогозина обошла стол, подошла к Ивану, откинувшемуся на спинку стула, склонилась над ним. Решительно сказала: — Иди, Коль. Иди спокойно в гостиницу, собирайся. Мы скоро будем. — Что ты хочешь сделать? Круглов хрустнул пальцами — как показалось полупьяному Тихонову, несколько нервно. — Хорошее винишко, — заплетающимся языком пробормотал он. — Мы с ним прогуляемся. Недолго, — бросила Рогозина. В голосе скользнуло раздражение. — Иван. Поднимайся. Хватит дурака валять. Коль, иди, пожалуйста! Майор встал из-за стола. — Жду вас через час — самое большое. Ты же помнишь… — Помню, помню, — уже отчётливо раздражённо кивнула она. — Иди! Как только Круглов скрылся, полковник как следует тряхнула Ивана за плечи. — Ты обещал мне. — Д-дя… — Вставай. У тебя полчаса, чтобы протрезветь. Она беспощадно выволокла его на крыльцо. Снаружи шёл дождь, подступивший к Крапивинску резко, как головная боль; тугие, резкие струи быстро прогнали хмель. Глотая затекающие в рот капли, Тихонов уже стыдился того, что наговорил и сделал. В голове шумело, вокруг кудрявился туман. — Иван! — Вам нужен зонт, — невнятно пробормотал он. — Поздно, — ответила Рогозина устало и горько. Программист оглядел её — платье облепило фигуру, подол забрызган, волосы растрепались и липли к лицу мокрыми прядями. «По-прежнему бледная, как не знаю, кто». — Побудьте со мной. — У нас нет времени, Иван. — Галина Николаевна, что я буду делать, когда вы уедете? — Перестань… Пожалуйста, перестань... По лицу потекли горячие, злые слёзы. — Что? Что я буду делать без вас? — Иван, это не моя идея. Это необходимость… И хорошо, что это Николай Петрович, а не кто-то совсем чужой… Иван!.. Слёзы вместе с дождём затекали в рот. Ему хотелось упасть в грязь, смешаться, слиться с землёй или струями, отчаянно рвать траву или в кровь разбить руки об асфальт — что угодно, лишь бы не чувствовать зверской, разгрызавшей нутро боли… «Хорошо, что это Николай Петрович… а не кто-то совсем чужой...» — Почему не я… Почему? Не? Я?!