Та единственная

Ей начали звонить уже в половине пятого. Выдерживая легенду, полковник игнорировала звонки до шести, а потом, сердито глянув на маявшегося похмельем Тихонова, ушла в свой номер. Перед тем, как закрылась дверь, Иван успел разобрать: — Слушаю вас, товарищ генерал, — сказанное привычно жёстким, бескомпромиссным тоном. Её не было около десяти минут; Тихонов почти успел провалиться в забытье. Затем снова хлопнула дверь. Галина Николаевна вошла и осторожно села на край кровати. Тронула его за плечо. Иван вздрогнул, выныривая из мутной дрёмы, дёрнулся к ней. Одними глазами спросил: ну? — Всё хорошо, — негромко сказала она. — Всё идеально, Ваня. Можешь брать билеты. — Да. Хорошо. — Он закрыл глаза, прерывисто вздохнул. — Я забронировал на одиннадцать пятнадцать. Крапивинск-Кондрово, а там до Москвы и... — Нет, — перебила Рогозина. — Круглова срочно вызывают. Мы этого не планировали. Но раз так вышло, надо, чтобы он пока приехал один. Надо... м-м… — она замялась, подбирая слово. — Подогреть интерес, — подсказал Тихонов. Рогозина поморщилась, но кивнула. — Ладно. Николай Петрович уезжает сегодня. А мы с вами? — Завтра днём. Он побарабанил пальцами по щеке. — Не нравится мне это. Выбьемся из графика. Она только махнула рукой. — Ладно. Я возьму билеты. — Спасибо. — Рогозина наконец слабо улыбнулась и похлопала его по локтю. — Ох и костлявый ты, Ванька… Ты вообще что-нибудь ешь? Она как будто не сердилась на него за выпивку и вспышку. Как будто вообще забыла про этот позорный эпизод. Раз так… Тихонов рывком сел, всем корпусом повернулся к ней и спросил: — А вы сами? Едите что-нибудь? Или только пьёте? Она замерла. Нелепо застыла с занесённой рукой — может быть, хотела привычно провести по его макушке. — Я про психотропные, Галин Николавна. Я видел ваши рецепты. Нормотимики… Седативные… Анксиолитики... Вам не жалко себя? Сколько ещё вы протянете — с такой-то смесью? Кто вообще выписал такую комбинацию?! — Временами я забываю, что ты ещё и биолог, — по-чужому, непривычно колко усмехнулась она. — Насколько вы повысили дозы в последние недели? Вы хотя бы согласовали с врачом? — Иван! — с лёгким раздражением осадила полковник. — Тебе не кажется, что ты переходишь границы? — Вы сами сказали — я биолог. Но вы вообще-то тоже доктор медицинских наук и должны бы знать, к чему приводят такие сочетания. — Это не твоё дело. «Это не твоё дело, Иван Тихонов». — Что ж… — Он дёрнул плечом, глотнул из графина воды, вытер губы. Сухо бросил: — Зачем вы пришли? — Ты, кажется, сам просил побыть с тобой... — Вы издеваетесь? Что-то беззвучно, болезненно лопнуло у него внутри — возможно, терпение. Рогозина молча смотрела на него секунд десять; потом поднялась с постели и стремительно вышла из номера. — Галина Николаевна! — с запоздалым раскаянием крикнул он в закрытую дверь. Поздно. Поздно, безжалостно поздно. Не зная, чем себя занять, чем заглушить разрывающую изнутри пустоту, Иван, закусив щёку, открыл ноутбук и в тысячный раз всмотрелся в план операции. Сегодня — регистрация и утечка данных. Сделано. Завтра — Круглов прибывает в Москву. Послезавтра — возвращаются они с Рогозиной. Следующая неделя — организация, огласка, фальшивые извинения, зачем скрывали, почему не сообщили… Косые и одобрительные взгляды, и это написанное на лицах — я так и знал… Ещё два месяца на то, чтобы все привыкли, а шум поулёгся. Финальные три недели на подготовку, итоговый инструктаж и последние приготовления к отлёту. Переезд в Штаты. И полгода радиомолчания, когда невозможно будет даже услышать её голос. Два или три раза за последние недели Тихонов погружался в плотные, почти реальные фантазии — почти веря в гибернацию, планировал провести следующий год так, в капсуле, вне времени и жизни. Проснуться — а она уже снова в Москве, может быть, снова свободна… Но фантазии истачивало напором горчащей правды, и он начинал смотреть на вещи более трезво: возможно, она не вернётся. А если вернётся — кто сказал, что они разведутся? Что решат признать брак фиктивным? Что она ещё будет помнить о нём — том, которого вытянула из одной пучины и швырнула в другую?.. Самым простым выходом было самоубийство. И если бы не Лариса, он давно бы спланировал всё — тихо и безболезненно, завершив все земные дела так, словно отправлялся колонизировать другую планету. Но всякий раз, как он задумывался об этом, перед глазами вставала сестра — не та светлая, с разлетающимися волосами и ямочками на щеках, а исхудавшая, с огромными мешками на синевато-белом лице. И он не решался. Оставалось одно. Это было средство слабаков, средство отчаянных и безвольных, но… Ивану казалось, что теперь он куда лучше понимал мать. Заставив себя проверить план ещё раз, Тихонов убрал ноутбук в сейф (удивительно, в этой затрапезной гостинице есть сейфы!) и спустился в бар — смежную с рестораном конурку, зябкую от вентиляции, влажную, с обтянутыми бордовым бархатом стенами; кое-где в ткани чернели обожжённые дырки. Тихонов усмехнулся — интересно, сколько он не курил? С того вечера на крыльце ФЭС, когда пропала Валентина, и Рогозина чуть не сошла с ума?.. Кстати… очень интересно, как на всё это отреагирует Антонова… Под эти мысли он всё-таки заказал водки, хоть и слышал где-то, что таким образом лучше не начинать. Взяв стакан, не смог усидеть — встал и принялся наматывать круги по пустому бару. Стойка; три кабинки; длинный полукруглый кожаный диван и стеклянный столик с пепельницей… Ещё интересно, что всё-таки сказала бы Лариса… Может быть, посоветовала бы какой-то выход. Сестра всегда твердила — не опускай рук. Пока не опустила сама… Три кабинки. Кожаный диван. Стеклянный столик. В бар ввалилась компания — две дамы и немолодой дурно пахнущий кавалер. Всех троих слегка штормило, но до стойки они добрались и даже расселись, вполне пристойно попросив шампанского. Дамы держали по букету — в алой полутьме бара различить, что за цветы, было сложно, но запах шёл густой, сладкий, тяжёлый Кабинки. Диван. Столик. Надо же, он почти ополовинил стакан. Даже не заметил… Водка была как сыворотка правды — жидкость без вкуса и запаха. В очередной раз проходя мимо пьяной компании, Иван всмотрелся в букеты. Аромат не давал покоя; хотелось знать, что же это за цветы. Он сделал ещё один глоток и уже открыл рот, чтобы спросить, как одна из дам повалилась на блестящую столешницу, и у стойки начался переполох. Тихонов допил, поставил стакан на стол рядом с пепельницей (хорошо, что расплатился заранее) и побрёл прочь. Пересёк холл. Вышел на парковку. Дождь прекратился, но тучи висели тревожные и иссиня-чёрные; гудел ветер. Не исключено, что вот-вот ливанёт снова… Он встряхнулся и, сфокусировавшись на яркой вывеске минимаркета, перешёл дорогу. В магазине пахло затхло и сладко — прогорклым арахисом, слежавшимся товаром, разлитым и засохшим пивом. Иван отыскал в холодильнике энергетик, взял вина в тетрапаке, расплатился и выбрался наружу. Снова начало накрапывать. Понадеявшись, что дождь смоет пелену, обернувшую мир, он не стал натягивать капюшон — наоборот, расстегнулся, шёл, открывшись струям. Потягивая кислое, с привкусом картона вино, добрёл до вокзальной площади, а там свернул во дворы. На мгновение снова как будто вернулся в детство — до того все эти ржавые, погнутые грибки и горки напоминали задворки за бабушкиным домом. В Москве таких старых лазилок он не видел уже давно… В песочнице копошились угрюмые парни. Было ясно, что они пришли вовсе не за тем, чтобы лепить пирожки. «Мокро как», — поёжился Тихонов и машинально провёл рукой по нагрудному карману: на месте. Мелькнувшее воспоминание о первом дне в ФЭС зажгло огонёк теплоты, но его тут же задуло порывом ветра; кроме того, один из парней чутко обернулся на его шаги, и теперь следовало либо уходить, либо бросаться в атаку. — Майор Тихонов, Федеральная Экспертная Служба, — рявкнул Иван. Пелена полыхнула багровым. Он переглотнул и в три шага подошёл к песочнице. — Сдать наркотики! По тому, как вздрогнули пацаны, он убедился: они искали в песке закладки. «Удобное место. И от вокзала недалеко», — оценил он. Из-под низко надвинутой кепки блеснули глаза старшего — самого крупного, длинного, смуглого и, можно сказать, даже симпатичного. «Ну чего ж ты с этим связался», — с сожалением подумал Тихонов и сделал ещё шаг, почти уткнувшись в поросший мхом бортик. Гаркнул: — Ну! И, едва справляясь с густым, красным миром, сунул в лицо главарю фэсовскую корочку. Краем глаза заметил, как напружинились остальные двое парней; он и сам сгруппировался, готовясь к бою. Да, давно ни с кем не стыковался… Но кое-каким вещам Ларка научила его крепко. Иван почти не боялся. Он хотел драки. Голову наполняла восхитительная, густая, как вата, звенящая, как дальние кузнечики, пустота. Он успел подумать, как долго продлится эта тишь — без мыслей о Рогозиной. И ринулся вперёд. Но стычки не случилось. Иван пропустил искру, что-то главное; кремень прошёл мимо кресала, пламя не вспыхнуло. Пацаны рысью бросились прочь. Чей-то мобильник, почти как у него, кирпич с антенной, шлёпнулся на размокшую тропинку. Владелец даже не обернулся. Тихонов фыркнул и нагнулся над песочницей. Из влажной груды, в свете зажёгшихся фонарей, блеснула фольга. Так и есть. Он сунул находку в пластиковый пакет, устроил его в кармане рядом с удостоверением ФЭС и пошёл обратно. Зверски хотелось есть. Пелена отступала.

***

За улицу до гостиницы Иван наткнулся на смутно знакомый киоск. Хычины? Нет, хычины они брали где-то у реки. Этот магазинчик цеплял в памяти что-то другое. Да. Жёлтый минивэн, точно. Который привёз цветы. Тихонов на удачу толкнул дверь и едва не рухнул в заставленное кадками, вазами и ящиками пространство. Пахло густо, медово, но удивительно легко; мешанина запахов дурманила не хуже кислятины в жестяной банке. Из-за прилавка, скрытого за рулонами упаковки, выглянула Рогозина. Чёрт! Нет, конечно! Просто продавщица, какая-то женщина… Это уже клиника, Тихонов… Перед глазами снова заклубился редкий багрянец. А он ещё отчитывал её за смесь успокоительных… Сам — не лучше. Отчаянно захотелось на воздух. Тихонов выпалил первое, что пришло на ум: — Красные ранункулюсы. Д… девятнадцать. — Добавим эвкалипт? — вопросительно улыбнулась продавщица. Тихонов кивнул, стараясь дышать ровно и глубоко; нельзя отключаться. Нельзя. Нельзя... Наблюдая, как флорист собирает букет, он с внезапным ознобом, почти страхом вспомнил: ранункулюсы были любимые цветы матери. — Заверните в бумагу, — хрипло попросил он. — Конечно. Дома поставьте в вазу и вот это насыпьте в воду — тогда простоят дольше. — Можно бумагу? Обычную? — повинуясь внезапному яростному порыву, выдохнул он. От цветочных запахов заложило нос, надо бы уносить отсюда ноги, но… — И ручку? — Может быть, открытку? — Не-ет… Он схватил фиолетовый фломастер и принялся писать на обратной стороне чека. Быстро, смазывая буквы, не забывая запятых. Попробуй забудь — последние десять лет почти каждый отчёт она возвращала, исчирканный красным... Дописав, Иван затолкал бумажку поглубже в цветы, чтобы отрезать себе путь к отступлению. Это будет моя закладка. Вам. Если вы найдёте. Ранкулюсы пахли нежно, почти как пионы; эвкалипты — остро и свежо. От смеси запахов, спиртного, таблеток и энергетика кружилась голова. — Не забудьте насыпать гранулы в воду, чтобы стояли дольше! — Да, да! Спасибо! Иван выбежал из киоска, с наслаждением втянув уличный воздух, и чуть не захлебнулся — дождь шёл стеной. Он и не заметил, не услышал, как начался ливень… Укрывая букет ветровкой, Тихонов добежал до гостиницы, взлетел на крыльцо, дёрнул дверь и угодил прямо в руки Галины Николаевны. — Я тебя потеряла! На звонки не отвечаешь… Телефон где-то у вокзала… Иван! Чувствуя, как скребёт в горле, он поднял на неё глаза, отстранился: — Я мокрый весь… Замочитесь... — Ванька… Мне не надо было так говорить... Вань… Какой она была растерянной, какой уязвимой; может быть, она и вправду поверила, что он ушёл? Ушёл — навсегда? — Это — вам. — Жмурясь от катившихся с волос капель, Иван замёрзшими руками стянул с букета сначала ветровку, потом — коричневую упаковку. Хотел сказать что-то ещё, но не знал, что. Просто протянул ей влажные, остро пахнущие цветы, и ноги подкосились. Он рухнул на ближайший диван и уже как сквозь туман услышал: — Помогите довести до номера! Да, мой сосед. Не надо врача! Я сама позабочусь. Я сама врач! Просто помогите довести до номера! Живо!