В погоне за солнцем

Поход в Мунчжэ запомнился Бэкхёну, прежде всего, невыносимой жарой и влажностью. Ну, не только этим, разумеется. Было ещё и другое: кавардак военного лагеря, запах дешёвого вина, стоны раненых на поле боя, горы трупов и вязкая почва под копытами коней. Именно эти вещи в первую очередь всплывали в его памяти, когда он впоследствии слышал словосочетание «поход на Мунчжэ». На мгновенье среди этой походной грязи, сохранившейся в его сознании, возникал в голове образ Чанёля, чтобы сейчас же раствориться вновь, уступая место мыслям о жуткой духоте, преследовавшей их тогда, и о жаре, от которой запревало всё тело. Вспоминался также небольшой военный лагерь, напоминавший своим устройством миниатюрный городок, жители которого — рыцари, оруженосцы и простые пехотинцы из простонародья — вели себя куда более разнузданно, нежели настоящие горожане. В этом палаточном поселении в свободные от битвы часы царило какое-то неприличное оживление: даже глубокой ночью тут не смолкал гул грубоватых солдатских голосов. Тут и там пили вино и резались в кости, где-то громко спорили; из разных концов лагеря раздавались голоса непотребных девок, неизменно сопровождавших любую армию тех времён. Уследить за невероятным бедламом, что творился здесь, было непросто. Человеку непоготовленному, он вполне бы мог показаться сущим адом, но для Бэкхёна, добиравшегося сюда множество дней и дико вымотанного, он показался живительным оазисом, выросшим посреди безжизненной пустыни. Принц трезво смотрел на вещи, когда отправлялся в путь, он не питал иллюзий, и всё же ему казалось, что, едва достигнув лагеря, он будет очень рад увидеть Чанёля. Однако первым, что он сделал по прибытии, это отправился спать, даже не удосужившись справиться о виконте и повидать его. Жара слишком сильно замучила его тогда, чтобы думать о чём-нибудь, кроме сиюминутного отдыха. Впрочем, иногда выдавалась в лагере относительно спокойная ночь. Жара стихала, как и многочисленные голоса, и можно было слышать только потрескивание костров и раздававшиеся периодически резкие окрики часовых. В моменты такого непривычного затишья, Бэкхён чутко прислушивался и приглядывался к тому, что его окружало. Он чуял запахи местной ночи и смотрел на звёзды — точно такие же, как и в столице, но всё-таки немного другие, потому что это были звёзды Чанёля, на которые он глядел с самого детства, под которыми он мечтал о будущем и под которыми вообще текла вся его жизнь, пока восстание в Мунчжэ не вынудило его отправиться в столицу. Да и само здешнее небо тоже было Чанёля, и стрёкот ночных насекомых, и шелест листвы на деревьях, — всё это принадлежало ему. Тут надо сказать, что за исключением подобных возвышенных моментов, пересчитать которые можно было по пальцам одной руки, поход на Мунчжэ немногим отличался от всех прочих военных кампаний, каких государство на своём веку перевидало сотни. Запахи сырой земли, крови, мёртвого тела, жжёного мяса сливались в ужасное зловоние, от которого поначалу резало глаза и свербело в носу, но которое спустя пару дней становилось настолько привычным, что его уже почти не замечали. Бэкхён тоже привык к нему и уже до самого окончания похода не вспоминал о том, что воздух может пахнуть как-то иначе. Было попросту не до этого. Каждый день неизменно начинался в королевском шатре, ни коим образом не похожим на обычную палатку ни размерами, ни убранством. Здесь собирались крупные военачальники и члены королевской семьи. Тут принимались решения, сюда поступала вся информация от лазутчиков. Отсюда по «улочкам» беспокойного палаточного городка просачивалась новость о том, что пора трогаться с места — и в одно мгновение поднималась ещё большая суматоха, чем прежде. Все поспешно готовились двинуться вперёд и собирали свои тощие пожитки. Повозки, лошади, люди, — всё это приходило в движение и широкой волной катилось всё ближе к Пэкчо, где сосредотачивались основные силы противника. Столкновение вот-вот должно было состояться. Как и боялся Бэкхён, война с мятежниками действительно оказала влияние на его отношения с Чанёлем, осложнив их до невозможности. Здесь, в лагере, виконт Пак в одно мгновение стал совершенно другим человеком, вернее сказать, человеком, которого принц раньше никогда не знал. Мужчина находился в постоянном напряжении, он сделался необычайно закрытым и едва ли говорил о чём-нибудь, кроме того, каким маршрутом следует идти и какие меры предосторожности явно не будут лишними. Молодые люди почти не общались один на один и встречались теперь только лишь в присутствии множества других людей в королевском шатре, служившим военным штабом. Впрочем, даже минуты внезапной близости не были для них счастливыми. Как-то так однажды вышло, что они остались в шатре Бэкхёна одни. Принц сидел на полу, а измотанный жарой Чанёль положил свою голову ему на колени, и Бэкхён с нежностью перебирал пряди его чуть влажных от пота волос. Виконт долго лежал так; его глаза были прикрыты, а на лице, казалось, впервые за множество дней появилось выражение умиротворения и покоя. На некоторое время Чанёль задремал, а когда очнулся и открыл глаза, взгляд его встретился со взглядом Бэкхёна. Что-то дрогнуло в груди юноши в этот момент, и он, не отрывая глаз от лица виконта, опустил голову вниз, намереваясь поцеловать мужчину. Но едва их губы соприкоснулись, как Чанёль резким движением оттолкнул принца и, решительно поднявшись, вышел на свежий воздух, не намереваясь уже возвращаться. Бэкхён даже и не думал укорять виконта за такое поведение, хотя в глубине души ему было немного обидно, что его вдруг отвергли таким образом. Но принц был уверен, что так надо, и что военный лагерь — не место для нежностей. И всё же ему не хватало Чанёля. Он был совсем рядом, однако здесь они вели себя, как чужие, и это рождало в душе принца самую настоящую тоску — неприятную, выматывающую, подчистую лишающую сил. Но особенно больно Бэкхёну было после другого происшествия. Это случилось, когда королевская армия в первый раз натолкнулась на вооружённые отряды противника — то был крупный отряд мятежников, не успевший влиться в общее войско Но Мухёна и спешивший теперь достигнуть Пэкчо для начала осады. Во время сражения, Бэкхён и Чанёль поневоле столкнулись на поле боя, так как их отряды находились рядом и, окружив с двух сторон неприятеля, встретились и перемешались. Противник был зажат в кольцо, участь его была решена, но воины, поняв, что терять уже нечего, сражались с бешеной яростью диких животных, попавших в ловушку охотника, и дорого собирались продать свои жизни. На Чанёля набросились тогда сразу несколько человек. Виконт Пак оборонялся, как мог, благо, сил его было достаточно, чтобы справиться с парой-тройкой человек, однако спустя несколько мгновений его уже облепили со всех сторон. Положение становилось опасным и грозило плохо закончится, но Бэкхён тогда оказался рядом и буквально подлетел на своём коне на выручку мужчине, сея в рядах своих воинов смятение, ибо он увлекал их в самую гущу вооружённой толпы вместо того, чтобы начать с уничтожения отбившихся от неё одиноких воинов, постепенно наступая на основную массу людей и прореживая её. Бэкхён отклонился от привычного плана действий, чтобы помочь Чанёлю, чем вызвал тогда крайнее его раздражение, если не сказать злобу. — Что за чертовщину вы творите? — кричал он, отбиваясь от наседавших на него бойцов. — Немедленно возвращайтесь на свои позиции, не то враги прорвут окружение, и нам добавится проблем, — и видя колебания Бэкхён, он закричал ещё неистовее, — неужто вы думаете, я не в состоянии сам справиться с этим сбродом? Не позволяйте эмоциям захлестнуть вас! Даже если я погибну, вы должны мыслить здраво! Немедленно уводите своих людей и не допустите разрыва кольца! Немедленно! Бэкхён даже не знал, что виконт может вкладывать в крик столько гнева и ярости. Принц не осмелился перечить, хоть он и был принц, то есть на целую голову (а может быть, даже на две) выше Чанёля по положению. И он повиновался, со смертельной тревогой бросая косые взгляды на виконта, которого продолжала терзать отчаявшаяся толпа. Бэкхён увидел, как острие чьего-то меча нацелилось на плечо виконта, вернее, на ту его часть, что была хуже всего защищена от удара, то есть в районе подмышки. Чей-то другой меч стремительно опускался на металл шлема его доспехов. Что произошло вслед за этим, Бэкхён уже не увидел. Он не имел понятия о том, ранили Чанёля или нет. Может, его и вовсе убили, кто знает. Он думал об этом, но думал отстранённо, хотя его всего трясло от ужаса от осознания того, что виконта Пак уже может не быть в живых. Но нет, Чанёль ведь сказал не разрывать кольца, а значит, нужно действовать так, как он велит. Забыть о самом дорогом человеке на свете и сосредоточиться на истреблении противника. Так принц и сделал, уничтожив вскоре остаток неприятельского отряда. Когда последний противник был повержен, Бэкхён некоторое время всё ещё бесцельно разъезжал взад и вперёд, не понимая, что происходит, поминутно натыкаясь на трупы и думая лишь о том, жив ли Чанёль. Он высматривал мужчину в толпе, боясь никогда уже там не увидеть его. На душе, где ещё совсем недавно царила совершенная пустота, теперь было муторно и горько. В голове стояла невообразимая неразбериха, ни одной мысли нельзя было собрать воедино, отдельные слова и образы мелькали и тут же растворялись, превращаясь в ничто, в лёгкий шум, раздававшийся в ушах. Наконец под шлемом одного из рыцарей Бэкхён опознал лицо Чанёля. Тот двигался вполне уверенно и крепко держался в седле, а значит, скорее всего, не получил хоть сколько-нибудь серьёзных ранений. Принц тут же почувствовал, как с сердца свалился тяжёлый камень, как стало вдруг легче дышать. Ему тотчас же захотелось подъехать к мужчине, спросить о том, как он выбрался невредимым из чудовищной свалки, но виконт, тоже заметив принца, одарил его таким жёстким, колючим взглядом, что Бэкхён тут же оставил свои намерения. В конце концов, было важно лишь то, что Чанёль жив, что с ним всё в порядке, а всё остальное уже не столь значимо. Спустя некоторое время, когда они остались одни в штабе, виконт Пак долго и возмущённо выговаривал принца, совершенно не боясь, очевидно, вызвать его гнев или просто задеть. — Вы позволили себе во время сражения забыть о своих людях и пошли на поводу у эмоций. Надеюсь, вы понимаете, что это не допустимо. — Я просто сильно испугался за вас…  — Это война. Здесь нет ни меня, ни вас. Здесь есть только долг и верная тактика ведения боя. Личным мотивам тут не место. Мне-то всегда казалось, вы должны это понимать. Бэкхён слушал и не знал, что пугало его больше: то, что он разочаровал Чанёля или то, что виконт может быть таким безжалостным? В конце концов, его природная вспыльчивость взяла верх, и принц не выдержал упрёков. — Я бы на вашем месте, виконт, не забывал о том, кто перед вами стоит, — сказал он властным и повелительным тоном, — и проявил бы чуть больше уважения. — Здесь все равны, — парировал Чанёль, однако голос его всё-таки немного смягчился, — и у меня больше опыта в военных делах. — О, разумеется, — ответил Бэкхён, — и именно потому, что опыта у вас больше, вы обязаны простить мою ошибку. В конце концов, я не хотел ничего дурного, и вы это знаете. Я просто очень сильно за вас испугался. Потому что люблю вас. Чанёль устало провёл рукой по лицу. — Я знаю, — тихо сказал он, — но в такие моменты вы должны думать не о любви, а о судьбе своего государства. Эта ошибка, о которой вы говорите, могла стоить кому-то жизни. Сегодня всё было не так критично, но в другой раз это может грозить не только потерей пары человек, но и поражением Самгу. Вы ведь сын короля. Вам ли не знать, как велика ответственность? Бэкхён невольно вздрогнул. Чанёль говорил совсем как его отец. Взывал к ответственности и чувству долга. Убеждал отрешиться от всех своих эмоций и привязанностей ради блага страны. Неужели даже виконт, которому юноша отдал своё сердце и душу, готов был отвергнуть его при малейшей оплошности? Но нет, нет, лучше не думать об этом — так решил Бэкхён и поспешно отмахнулся от своих мыслей. Он ничего не возразил в ответ на слова виконта. Он чувствовал, что сейчас ни один его довод не вразумит Чанёля, потому что мужчина прав и знает это. — Я всё понял, господин виконт. Я постараюсь не давать больше волю чувствам. Но тогда и вам придётся пообещать, что вы сами позаботитесь о себе и постараетесь не погибнуть. Потому что вы мне безмерно дороги, и мне вовсе не хочется вас потерять. С этими словами он подошёл к Чанёлю и взял его за руку, а затем обнял, лишь слегка прижимаясь к нему, потому что не знал, какова будет его реакция. Сначала виконт стоял неподвижно, но затем обнял юношу в ответ, изо всех сил сжимая его плечи. И в этих объятия Бэкхён почувствовал столько внутренних противоречий, столько невысказанных глубоких чувств, что ему невольно стало жалко Чанёля, этого железного человека, который готов был забыть обо всем, ради своего государства и ради родного графства, но, вместе с тем, страдал из-за этого, ибо всё это буквально накладывало запрет на то, чтобы кого-то любить. Виконт бессильно опустил тяжёлую голову на плечо Бэкхёна, не в силах сопротивляться минутной слабости, и Бэкхён нежно провёл рукой по его немного спутанным волосам. — Прошу вас, ваше высочество, впредь ставить долг превыше всего. Не переживайте обо мне. Моя жизнь немного значит для государства, и поверьте, я с радостью умру во имя родного графства, снова поруганного мятежниками. Меня это совсем не пугает. — Зато это пугает меня. Вы обещали никогда не оставлять меня, а теперь так просто говорите о смерти. Если вы погибните, то не выполните своё обещание по отношению ко мне. Поэтому вы не должны так легкомысленно рассуждать об этом, господин виконт. — И всё же я не достоин того, чтобы вы так пеклись обо мне. — Что ж, я усвоил урок. Теперь я постараюсь не переживать за вас так сильно и ставить цели военной операции выше всего прочего. Но помните, что это лишь налагает на вас двойную ответственность, господин виконт. Да, вам придётся вдвое внимательнее следить за тем, чтобы не помереть ненароком, ибо клянусь, если вы только погибните, я тотчас отправлюсь вслед за вами в преисподнюю. Мы теперь связаны, и ничто не остановит меня от того, чтобы быть с вами всегда и везде. Так что в следующий раз, когда вам захочется умереть за государство, подумайте, как следует, стоит ли оно того? Чанёль отстранился от принца и взглянул в его глаза. Тот смотрел дерзко и решительно, и во взоре его ясно читалось: «Я пойду за вами по пятам, господин виконт, я буду преследовать вас, куда бы вы не направились». На лице Чанёля отобразилось странное смешение чувств: здесь была и нежность, и горечь, и муки совести, и безысходность. Бэкхён ощутил на своём лице прикосновение грубых ладоней мужчины. Что-то внутри него болезненно задрожало, готовое оборваться. — Вы, должно быть, теперь сожалеете о той ночи, что мы провели вместе? — тихо спросил принц. Чанёль замотал головой. — Я не жалею, ибо я сам хотел этого. Но я никогда не подозревал, что мне будет впоследствии так тяжело. — Тяжело?.. — Именно. Я должен ломать вашу натуру, чтобы сделать вас достойным сыном своего отца. Но если бы вы только знали, с каким трудом мне это даётся, как сложно мне это делать, — на лице виконта и впрямь отразилось страдание, — ведь я полюбил вас таким, какой вы есть. «Сделать достойным сыном своего отца», — снова Чанёль говорил о достоинстве и чести. Кажется, Бэкхён не ошибся. Даже виконт мечтает о том, чтобы перекроить принца на свой лад. Осознание этого факта, глубоко ранило его, но он сделал вид, что ему всё равно, что его это вовсе не беспокоит. Однако желание расспрашивать виконта о чём-то ещё мгновенно пропало. — Сегодня был нелёгкий день. Вы утомились. Вам поскорее надо отдохнуть, — только и сказал принц, желая скорейшего завершения их разговора. — Вам тоже бы следовало отдохнуть, ваше высочество. — Ну, разумеется. Прежде чем они расстались, Чанёль поцеловал ему руку. Бэкхён принял этот поцелуй, чувствуя невыразимую скорбь, как если бы виконт в самом деле погиб пару часов назад на поле боя и сейчас юноша беседовал бы только с его призраком. После этого в присутствии людей они стали ещё более немногословны друг с другом, остаться же наедине им никак не удавалось, да Бэкхён и не желал этого. Он был глубоко подавлен и разочарован, но решил пока не показывать это. Он не хотел рубить сплеча. Сейчас не время для того, чтобы устраивать разборки с возлюбленным, это Бэкхён решительно отложил на потом. «Всё же мы зря провели вместе ту ночь перед отъездом, — думал он, — я хотел тогда поскорее стать ближе к нему, но это совсем не пошло нам на пользу. С другой стороны, он ведь сам пожелал этого. А я… я был слишком глуп, чтобы ему отказать. Я даже ни на секунду не задумался о том, чтобы его отвергнуть. И вот, что из этого вышло. Теперь мы уже не можем сделать вид, что ничего между нами не было. Мы накрепко связаны, однако в нашим умах и сердцах нет единства — я так беззаветно предан ему, а он винит меня в этом. Я говорю, что люблю его, а он просит об этом забыть, будто не сам хотел всегда быть подле меня. А потом ещё и в открытую заявляет, что вынужден ломать мою натуру. Да я за всю свою жизнь не слышал большей наглости! И, главное, кому он это говорит? Мне, чёрт возьми, королевскому сыну! Да как у этого нечестивца хватает совести?!» Но как бы ни убеждал себя юноша в том, что он до смерти зол на Чанёля, сильное чувство в его груди говорило совсем об обратном. Оно терзало его яростно и неотступно, с той жестокой методичностью, которая была свойственна одним лишь королевским палачам, способным замучить свою несчастную жертву до смерти медленно и изощрённо, вытягивая из неё по капле жизненную силу и причиняя неимоверные страдания. Бэкхён всё ещё тянулся к Чанёлю всей своей душой и телом. Он понимал это, и злился — на себя и на виконта, так бесстыдно проникнувшего в саму его сущность и сделавшего его существование невыносимым без своего в нём присутствия. Он был подобен вампиру, вонзившего в него свои клыки и подчинившего себе его волю. Бэкхён сопротивлялся, как мог. Но чем больше он возбуждал в себе ненависть к виконту Пак, тем сильнее возрастала любовь, превращаясь в неконтролируемую зависимость. Юноша и не заметил, как помрачнел его взгляд, каким он сам стал сдержанным и замкнутым. Всю накопившуюся в душе ярость он выплёскивал в битве, и нечего было ждать пощады тому, кто оказывался у него на пути. Чанёль заметил это, и приписал себе первую победу — ему удалось всё же взять в свои руки ту глину, из которой был сделан Бэкхён, и вылепить из неё нечто новое, нечто, что должно было в скором времени стать совершенным сосудом для самого Чанёля — и, прежде всего, для его мыслей и убеждений, которые он намеревался вложить в голову юноши. Для него не так важен был факт, что он сумел овладеть телом королевского сына. Куда значительнее было то, что он сумел проникнуть в его сердце и душу, в его разум. Он любил Бэкхёна, но чем больше менял его, тем сильнее ему нравилось собственное творение, тем сильнее хотелось продолжить. С каждым новым взглядом на принца, Чанель чувствовал возрастающее влечение; раньше он мог его контролировать, но теперь оно становилось всё более и более неистовым. Мужчину бросало в дрожь от внезапно потускневшего взгляда Бэкхёна; его холодная решимость в бою доводила виконта до исступления, несвойственная ранее принцу рассудочность во всём сводила его с ума. Они почти не говорили, будучи в лагере, но каждый их взгляд, направленный друг на друга, рассказывал о многом. Они стали одержимы друг другом, и эта одержимость становилась только сильнее оттого, что они не могли лишний раз прикоснуться друг к другу. Их взаимное желание накапливалось долго, и каждый, пускай мимолётный, взгляд мгновенно рождал искру, которой, однако, не суждено было пока разгореться. Но оба они твёрдо знали: придёт время, и пожар запылает, и тогда уже неважно будет, если их пламя сожжёт всё дотла.