В погоне за солнцем

Капли дождя глухо ударялись о кожаный полог королевского шатра, отскакивали от него и медленно стекали вниз. Влажная земля ещё не успела совсем превратиться в грязь, и всё же Бэкхён каждое мгновение смотрел под ноги, дабы ненароком не поскользнуться и не упасть. Миновав несколько луж, отражавших затянутое тучами серое небо, он добрался до временного пристанища короля и, приподняв полу шатра, вошёл внутрь. — Ваше величество, господа, — поприветствовал он всех собравшихся. Король Дэчжун ответил кивком на почтительный поклон сына, остальные же поклонились в ответ. — Дорогой брат, — в полголоса обратился юноша к Бэкбому, становясь, как всегда, рядом с ним, — что вы думайте касательно наших шансов на победу? — Думаю, что мы увязнем в грязи прежде, чем доберёмся до армии противника. Несмотря на своё не слишком-то дружелюбное отношение к старшему брату, Бэкхён вынужден был согласиться с его точкой зрения. Вновь разыгравшаяся непогода вызывала в нём не меньшие опасения. Армия короля Дэчжуна находилась теперь совсем близко к войскам предателя Но Мухёна, который уже окружил Пэкчо и начал осаду, хотя и знал, что в любой момент с тыла может ударить королевская рать. Очевидно, он был подготовлен к такому развитию событий и собирался отразить нападение. Враждующие армии расположились по обе стороны от реки, которая теперь служила единственным препятствием, отделявшим короля с его войском от заветной крепости. Дэчжуну достался восточный берег реки, более возвышенный, а потому более подходящий для дождливой, сырой непогоды, внезапно осложнившей продвижение на запад. Вести военные действия в таких условиях было непросто, и обе стороны некоторое время выжидали, не предпринимая ничего конкретного. Однако с каждым днём положение осложнялось — осаждённым в крепости приходилось достаточно туго, у них, как и у королевского войска, истощались продовольственные запасы, поставка которых становилась всё более нелёгкой задачей; истощалось и терпение людей, вынужденных зябнуть в пронизывающей сырости. Иногда из-за облаков всё-таки выглядывало солнце, но от этого становилось ненамного лучше — влага начинала испаряться и становилось невыносимо душно, а потом, когда уставшим солдатам всё же удавалось немного отогреть свои кости, снова начинал лить унылый холодный дождь. Чтобы не находиться постоянно в промозглой сырости, король Дэчжун приказал установить свой шатёр на настиле из брёвен и хвороста. Таким же образом постарались расположиться и остальные военачальники, отрядив своих людей натаскать из ближайшего леса валежника и веток. Всё это укладывалось на землю, а затем уже покрывалось коврами. Жить в таких условиях было не в пример лучше, чем на голой земле. Кроме того, расположившись на небольшой возвышенности, король приказал вырыть каналы для отведения лишней воды. Таким образом, благодаря всем этим усилиям, обитание в королевском лагере стало вполне себе сносным. Однако все уже порядком успели устать и от мрачной погоды, и от неопределённости. Надо было скорее давать сражение, ведь если удастся сейчас разбить основные силы противника, то добить оставшиеся в небольшом количестве мелкие отряды будет не так уж и сложно, и присутствие короля будет уже не обязательно. Именно на это и рассчитывал Дэчжун, желая поскорее расправиться с основной вражеской армией и отправиться в столицу, где его присутствие, как он считал, было куда более необходимо. Погода, судя по всему, не собиралась улучшаться, а значит, нужно было действовать в имеющихся условиях. Собственно, для этого все военачальники, включая обоих принцев, были вызваны его величеством в просторный королевский шатёр. Самым последним явился сюда Пак Чанёль. У него было немного помятое, но вместе с тем, на удивление решительное лицо. С приходом виконта начали собрание. — Не знаю как вы, господа, — говорил король, — но мне уже не терпится поскорее покончить с этим. Каждый день этого похода обкрадывает казну, а наша армия и так уже довольно долго топчется на месте. Вам всем хорошо известно, что я не из тех, кто любит спешить, и я, видит Бог, мог бы ждать ещё сколько угодно, пока погода не наладится, если бы только знал, когда же это наконец произойдёт. Но мне это неизвестно, а терпение людей, как вы все хорошо понимаете, далеко не бесконечно. Поэтому я бы хотел поскорее решить исход этой военной кампании. Я, разумеется, не могу отрицать вероятности, что из-за этой поспешности мы можем потерять Мунчжэ… Бэкхён краем глаза заметил, как Чанёль слегка побледнел при этих словах. — … но ничего не поделаешь, придётся нам в этом случае отложить триумф до лучших времён. В конце концов, это будет не первый раз, когда мятежникам удастся попытка выйти на время из-под контроля. Такое случалось уже и в годы правления моего отца, и, уж тем более, в годы правления деда. И тем не менее, каждый раз всё неизменно возвращалось на круги своя, ибо что могут дать людям мятежники? — Только лишь хаос и ничего больше. Мы же дадим им порядок, равно как и возможность спокойно жить и трудиться на благо короны, что всегда предпочтительнее для простых и бесхитростных людей. Дэчжун говорил вполне себе спокойно и убедительно, и все с ним, казалось, были совершенно согласны, за исключением Чанёля, который, правда, не осмеливался перечить королю. Бэкхёна же слова отца ужасно возмутили, но он сдержал себя, хотя совершенно не понимал, как король может говорить подобные вещи, как может он даже допускать мысль о том, что придётся отдать графство мятежникам. Бэкхён отдалённо догадывался, что Дэчжун лишь трезво смотрит на ситуацию и заранее признаётся окружающим в возможности своего поражения. И всё же в представлении Бэкхёна слова короля никак не вязались с тем, что полагается говорить своим подданным в подобной ситуации. В таком непростом положении нужно приободрять людей, а не говорить им в лицо о том, что всё, вероятно, пойдёт прахом. В общем, Бэкхёна терзали противоречивые чувства, и он находил, что отец его прав и неправ одновременно. Принц мельком опять взглянул на Чанёля. Что он сейчас чувствует? Наверное, у него внутри всё переворачивается при одной только мысли о том, что он может проиграть людям, разорявшим его земли. После речи короля взгляд виконта Пак рассеянно блуждал по убранству шатра и по лицам присутствующих. Наконец этот взгляд остановился на лице Бэкхёна, и глаза молодых людей встретились. Сколько боли почувствовал принц в этом взгляде, который всем другим показался бы совершенно обычным, совершенно ничего не выражающим! Ни одна черта на лице Бэкхёна не дрогнула, но внутри у него бушевали эмоции. Сначала эта боль, отражавшаяся в чужом взгляде, заставила его почувствовать лёгкое удовлетворение. Пак Чанёль, только и твердящий о том, что нужно сохранять спокойствие и самообладание, едва держал сейчас себя в руках. «Не такой уж он и непробиваемый, каким хочет казаться», — подумал Бэкхён, возбуждая в себе все те ядовитые чувства, что терзали его последние несколько дней. Но чем дольше он смотрел в глаза виконта, тем слабее становились неприязнь и злорадство, которые он пытался в себе пробудить. Некоторое время назад принц действительно думал, что страдания Чанёля принесут ему облегчение, но теперь он понимал, что это совершенно не так. Это не только не приносило облегчения, но и заставляло страдать его самого. Ненависть в его груди мгновенно погасла, подобно тому, как свеча затухает от порыва ветра. Он почувствовал, что виконт нуждается сейчас в его поддержке, и в душе принца возникло желание обнять мужчину, прижать его к своей груди и бесконечно долго гладить по голове, словно маленького ребёнка, нуждающегося в утешении. Как ни крути, но когда Чанёль выдавал свою слабость, у Бэкхёна совсем не оставалось сил злиться на него и припоминать свои старые обиды. В эти моменты, принц остро ощущал, что они с виконтом едины, что оба всего лишь обычные люди — хрупкие, немощные и абсолютно беспомощные перед волей судьбы. И Чанёль сразу становился настоящим и искренним, из его уст переставали литься речи о долге и чести, а сам он превращался совершенно беззащитное существо. «Хотел бы я, чтобы он всегда был таким, а не только в минуты слабости», — невольно подумал Бэкхён. Ему всегда с трудом удавалось сдерживать свои чувства, даже сейчас, когда он из-за размолвки с виконтом закрылся ото всех. Сложно представить, сколько душевных сил уходило на то, чтобы оставаться невозмутимым в любых ситуациях. И Чанёлю уж точно было не легче. Не даром он говорил, что ему больно ломать натуру Бэкхёна. Он превосходно знал, как тяжело воспитать в себе холодность и выдержку, и на сердце его наверняка было множество шрамов от подавленных чувств. Чанёль ведь всегда что-то скрывал. Сначала он не хотел показать свои страхи по поводу похода — ещё тогда, в летней резиденции, когда до выступления оставалось две недели. Затем он пытался сдерживать свои чувства к Бэкхёну, и кто знает, сошлись ли бы они ближе, не прояви принц инициативу первым. Но даже проведя ночь с юношей, виконт Пак, казалось, сожалел о том, что всё-таки позволил себе показать свои истинные желания. Будто боялся, что стоит ему проявить эмоции, как всё тут же выйдет из-под контроля и мир просто-напросто рухнет. «Ну почему он такой? — спросил себя принц, будто бы сам мог ответить на этот вопрос. — Даже зная, как сильно я его люблю, он всё равно боится. Не доверяет ни мне, ни себе. Какой же он глупый. А впрочем, откуда бы ему научиться доверять другим людям? Он ведь с детства рос среди плутов и предателей, готовых в любой момент вонзить нож в спину. В такой обстановке чрезмерная открытость опасна, и он мог лишь прятать свои истинные чувства, чтобы не угодить в ловушку. А мне всё твердил, что в этом нет ничего такого, что даже к обществу обманщиков привыкаешь, не испытывая неудобств. Понимает ли он сейчас, что это вопиющая неправда? Не думаю. Но мне не остаётся ничего, кроме как помочь ему вспомнить о том, что такое доверие. Вот только… захочет ли он принять эту помощь?» Бэкхён всё не отводил взгляда от виконта, и глаза напротив него с каждой секундой вселяли в душу юноши всё больше уверенности. «Не важно, — подумал принц, — пусть он даже отвергнет меня и мои попытки стать более открытым и искренним. Пускай возненавидит меня за то, что я собираюсь ему помочь. Но я не могу и дальше смотреть на то, как сильно он мучается. Ведь я же люблю его». Впервые с тех пор, как они повздорили, Бэкхён вновь позволил себе признаться в том, что действительно любит Чанёля. В его душе всё это время боролись любовь и ненависть, делая жизнь невыносимой. И вот теперь любовь пересилила, склонила чашу весов и заставила почувствовать прилив нежности и сострадания, который Бэкхёну захотелось немедленно выплеснуть на виконта, хотя возможности сделать это сейчас не было. Всё, что он мог, — это смотреть в глаза любимому человеку, смотреть, не отрываясь. Он и смотрел, пока Чанёль не отвернулся от него, сводя брови к переносице не то от досады, не то он смущения. «Я не позволю ему и дальше так жить. Мало того, что он терзает себя, так ещё и решил сломить моё естество. Он искренне считает, что должен изменить меня, но в действительности это я должен изменить его. И я обязательно найду способ сделать это». То было окончательно и бесповоротное решение. Поставив таким образом точку в своих размышлениях, Бэкхён с внимательностью прислушался к словам военачальников, которые разрабатывали план сражения. — Предлагаю выдвинуться сегодня же — предложил коннетабль, — мои люди уже сооружают переправы в нескольких местах, чтобы перейти реку и дать бой. — Да уж, а воины Но Мухёна уже, скорее всего, пронюхали, где именно мы будем переправляться и ждут нас с большим нетерпением и с оружием наготове, — язвительно заметил Чанёль. — А что же тут делать? Лишь переправившись через реку, мы встретимся с противником лицом к лицу. Вы сам говорили, господин виконт, что это единственный наш вариант. — Говорил. Но нужно обдумать всё как следует, — Чанёль угрюмо склонился над картой и принялся водить по ней указательным пальцем, — люди Но Мухёна не такие уж дураки. Им хорошо известно, где русло реки шире, где уже. Он знают, откуда нас ждать. Не они идут к нам, а мы к ним, и это значит, что они наверняка успели подготовить пару весьма неприятных сюрпризов. Западный берег, который они заняли, более низкий, дождевая вода уходит оттуда хуже, соответственно, продвигаться будет сложнее. Кроме того, зная местные обычаи ведения войны, они наверняка прорыли несколько каналов с водой перпендикулярно течению реки, чтобы идти было ещё сложнее. Силой нашего войска, безусловно, является конница, но в подобных условиях она становится крайне уязвимой. Кроме того, когда мы переправимся на противоположный берег, мы практически отрежем себе путь к отступлению — позади останется река, и места для манёвров будет немного. — Так что же вы предлагаете? Чанёль немного помолчал, а затем оторвал взгляд от карты и решительно поднял голову: — Нужно сражаться пешими. Подобное заявление вызвало сначала молчаливое удивление, а затем негодование, нараставшее с каждой минутой. Отовсюду послышались восклицания изумления и недовольства. — Позвольте, господин виконт! О чём вы говорите? — разгорячился кто-то. — Сражаться пешими, лишив себя возможности ударить по рядам противника кавалерией? Да вы сошли с ума! — Вы, кажется, впервые воюете в Мунчжэ, и вам неизвестно, что здешние скорее опираются на пехоту, чем на конницу. В любых других условиях я не стал бы делать такого предложения, однако сейчас я не вижу другого выхода. Лошадям тяжело будет передвигаться, а значит в ближнем бою они станут неповоротливыми, и будут только мешать всадникам. Лёгкая пехота противника без особых усилий заколет лошадей, а затем примется и за рыцарей. Поэтому я предлагаю играть по правилам нашего врага. — Но раз они опираются на пехоту, то она и подготовлена будет не в пример лучше, чем наша, так как мы привыкли опираться на конную рать! — Справедливое замечание. Но всё же пешие воины куда более подвижны, а значит, нужно отправить вперёд их. Переправа будет организованна в трёх местах. Мы сначала ударим с двух сторон, по центру, — тут пройдут арбалетчики и, чуть погодя, пехота. Затем, когда большая часть противника будет отвлечена, зайдём с левого фланга, вот здесь, — Чанёль указал на карту, — оставим несколько резервных отрядов недалеко от переправы, ну и, разумеется, будем держать наготове несколько десятков рыцарей на случай, если в них возникнет необходимость — когда враг ослабеет, кавалерию можно будет использовать, чтобы прорвать линию фронта. Но нужно с этим быть аккуратнее, а не то она передавит всю нашу пехоту. И ещё. Я лично возглавлю первую волну атаки. На лицах присутствующих отразилось ещё большее удивление, чем прежде. — Как? И вы тоже пойдёте пешим? — Что ж тут такого? Пойду. Это воодушевит тех, кто будет идти позади меня. Под пологом шатра воцарилось молчание. На Чанёля смотрели все до единого — кто с нескрываемым презрением, кто с безграничным восторгом. Виданое ли это дело, чтобы человек высокого положения снисходил до того, чтобы сражаться пешим плечом к плечу с простолюдинами? Тем более, в первых рядах. Это было в какой-то степени сродни самоубийству. Однако виконт не намерен был отступать. — Я тоже поведу пехотинцев в атаку, — вдруг раздалось среди общей тишины. То был Бэкхён. Он решительно выступил вперёд, демонстрируя всё серьёзность своих намерений. — Ваше высочество, что вы такое говорите, — посыпалось на всех сторон, — неужто вас так привлекает идея погибнуть в бою? Геройство на поле брани — вещь, безусловно, прекрасная, но она не стоит того, чтобы распрощаться с жизнью в столь юном возрасте!.. — При чём здесь мой возраст? — дерзко воскликнул Бэкхён в ответ на все эти причитания. — Виконт Пак говорит верно. Если главные военачальники поведут пехоту в бой, сражаясь бок о бок с простонародьем, наши войска будут воодушевлены. А можете ли вы представить, какую уверенность внушит им бьющийся в первых рядах член королевского рода? Уверен, мой личный пример вселит веру в сердца людей, и тогда… и тогда, я клянусь, мы отстоим эти земли, несмотря на все сомнения моего отца. Закончив говорить, Бэкхён взглянул сначала на короля Дэчжуна, а затем на Чанёля. Реакция всех остальных людей была ему глубоко безразлична — они сейчас все без исключения казались ему жалкими трусами. А уж Бэкбом наверняка сейчас едва сдерживался, чтобы не покатиться от смеха, потешаясь над тем, как Бэкхён добровольно лезет в самое пекло. — Добро, — коротко ответил король на пламенную речь принца, — хотя я бы на вашем месте, сын мой, поразмыслил над этим как следует. — Здесь не о чем размышлять, ваше величество, — отрезал Бэкхён, — всё решено. — Хорошо. Что ж, план, надо сказать, довольно рискованный, но я во всём доверяюсь вам, господин виконт. Что скажете вы, господин коннетабль? — Господину Пак условия местности знакомы намного лучше. Если он считает, что нужно сражаться пешими — ну что же, пусть будет так. Терять нам уже всё равно нечего. Вот только боюсь, что многие господа будут недовольны подобным решением. Дворянину биться без коня не подобает. — Пусть эту гордость оставят при себе, — холодно ответил Дэчжун, — проследите за тем, чтобы поскорее закончили строить переправы. Разделите людей на отряды и приготовьтесь к переходу на тот берег… Последние детали были определены, король раздал все необходимые указания, и толпа военачальников и приближённых широкой волной вывалилась из шатра под слегка накрапывающий дождь. Все спешно побежали выполнять приказы и готовиться к скорой битве. Было ещё раннее утро, и времени было достаточно, но всё-таки не мешало бы поспешить, чтобы потом королевскую армию не настигли в бою сумерки. С наступлением темноты ориентироваться стало бы чрезвычайно трудно, и сражение можно было бы считать неудавшимся. Повсюду теперь кипела бурная деятельность. Лагерь загудел и закопошился, словно пчелиный рой. Тут и там бегали люди, поспешно чистили доспехи и оружие. Военачальники разбивали войска на отряды и коротко обрисовывали ситуацию тем, кто готовился идти в бой под их командованием. Тем же самым занимался и Бэкхён. Ему предстояло вести в бой второй центральный отряд. Первый был под командованием Чанёля. Кому достался третий отряд, готовящийся в нужный момент нанести ура с фланга, Бэкхён ещё не знал. Старший сын короля, Бэкбом, взялся руководить кавалерией, участь которой в этой битве оставалась пока нерешенной. Дав краткие инструкции своим людям, Бэкхён поспешно удалился к себе в шатёр, дабы привести в порядок воинское облачение и, что куда более важно, собраться с мыслями. Он вдруг почувствовал, что руки его дрожат, и что ему вообще стало вдруг до жути страшно. Всё же решение пойти в первых рядах пехоты было отчаянным действием. Часто в бою смерть проносится совсем рядом, снося головы с плеч и лишь каким-то чудом не задевая лезвием своей косы твою собственную шею. Но одно дело — встречаться с этой костлявой старухой случайно, а совсем другое — идти к ней самому, рваться к ней, будто стремясь поскорей умереть. Бэкхён вспомнил слова отца о том, что ему нужно над этим подумать. «Сейчас я ещё могу отказаться от этой затеи, — подумал принц; на секунду эта мысль даже показалась ему разумной и вполне естественной, но он сразу же вспомнил о Чанёле. Он должен быть рядом с ним в такой день, должен поставить себя в такое же положение, и неважно, что его жизнь может оборваться. «Очень эгоистично было с моей стороны запрещать ему умирать, — подумал Бэкхён, — Чанёль должен пойти в первых рядах, потому что это его земля, и он имеет полное право погибнуть, защищая её. Но тогда и я должен сложить голову вместе с ним. Я его не оставлю. И к тому же, я уже принял решение. Не дело это — отступать из-за минутной трусости». Дрожь в его руках постепенно прошла. Бэкхён осмотрел со всех сторон свой только что-то вычищенный меч и решительно поднял его перед собой, будто бы собираясь поразить невидимого противника. «Я поведу сегодня людей за собой. Я буду сражаться. За себя, за Чанёля, за королевство. И ничто меня не удержит от моего намерения». Минута малодушия миновала, и принцем овладела непоколебимая уверенность. Ему даже вдруг стало стыдно. Как он мог задуматься о том, чтобы отступить в последний момент? Как ему вообще могло прийти это в голову? Кажется, этот проклятый поход сведёт его с ума. — Ваше высочество… Услышав знакомый голос, Бэкхён вздрогнул и оглянулся на вошедшего, который своим приветствием нарушил ход его мыслей. Увидев Чанёля, принц растерялся. — Что вы здесь делаете? — спросил он машинально. — Пришёл, чтобы поблагодарить вас, ваше высочество, — виконт отвесил ему учтивый поклон. — Поблагодарить? За что? — За то, что вы поведёте войска. Это и впрямь поднимет боевой дух наших людей и поможет отвоевать мои родные земли. — Это не только ваши земли, господин Пак, это ещё и земли королевства, Я просто обязан отстаивать честь короны, поэтому это и в моих интересах тоже. Бэкхён и не заметил, как у него вырвались эти сухие, холодные слова. Из-за последних событий он привык разговаривать с Чанёлем в подобной манере и теперь выдал очередную гордую и практически официальную фразу, хотя хотел сказать что-то совсем другое. — Вы правы, — коротко и также сухо ответил виконт, — что ж, желаю вам удачи в бою. А теперь разрешите откланяться. — Чанёль!.. Бэкхён сделал шаг вперёд и успел схватить мужчину за руку. Виконт взглянул на принца с холодным непониманием, однако юноша успел заметить, как во взгляде Чанёля успело промелькнуть едва заметное волнение. — Ваше высочество, я ведь просил вас не называть меня здесь так, — спокойным голосом произнёс виконт Пак. — Здесь никого кроме нас нет, никто не услышит. Чанёль… Ты пришёл сюда, чтобы сказать только лишь это? — Что же ещё вы хотите от меня услышать? Бэкхён не ответил: просто не знал, что сказать. И впрямь, что он хотел услышать от Чанёля сейчас? Прощальные слова? Клятвы любви? Возможно. Но, может, причина по которой он задержал мужчину, заключалась не в том, что он желал от него что-то услышать, а в том, что он сам хотел что-то сказать? Однако он как будто бы и не понимал, что именно это должно быть, и, будучи не в силах подобрать слова, молча стоял, продолжая сжимать руку виконта. Повисшее между ними молчание становилось неестественным. Бэкхён поймал на себе взгляд Чанёля и взволнованно посмотрел ему в глаза. — Ваше высочество, — тихо произнёс виконт Пак, будто бы умоляя, — прошу вас, отпустите меня. Бэкхён медленно качал головой и не отпускал. Он будто бы знал, что стоит только ему немного разжать пальцы, и Чанёль будет для него потерян — он просто ускользнёт, растворится, будто его никогда и не было. И принц продолжал сжимать его руку. — Пожалуйста, — вновь попросил виконт и попытался высвободить своё предплечье из хватки Бэкхёна, но тот только крепче вцепился в него. Чанёль недовольно вздохнул, ноздри его расширились, брови слегка нахмурились. Кажется, он начинал злиться. — Не будьте ребёнком, ваше высочество. Меня ждут мои люди. Да и вас тоже. Сейчас не время для игр. Бэкхён слышал, как снаружи упрямо накрапывает дождь. Сколько ещё эта ужасная погода будет продолжаться? И сколько ещё Чанёль будет закрываться от него, будто они совершенно чужие люди? «А может, ему сейчас и вправду не до меня? Может, он просто хочет сосредоточиться на подготовке к сражению и ни на что больше не отвлекаться? Но зачем же тогда он пришёл сюда? Просто чтобы поблагодарить? Он вполне мог бы обойтись и без этой формальности…» Бэкхён не мог понять мотивов виконта до конца, и это его удручало. Но и продолжать его удерживать без видимой причины он тоже не мог. Не нужно сейчас вести себя, как капризный ребёнок. Взгляд принца потух, он расслабил пальцы, и рука мужчины легко выскользнула из его хватки. — Идите, господин виконт. Мне и впрямь не стоит вас задерживать. Идите скорее и… извините меня. Чанёль развернулся, сделал несколько шагов, но потом вдруг в нерешительности остановился. Бэкхён с удивлением и любопытством взглянул на широкую спину виконта, лелея в себе тайную надежду на то, что он не уйдёт. Мужчина слегка повернулся к нему, и в глазах принца отразился профиль его измученного лица. В нём уже не читалось ни злости, ни раздражения, только печаль и горькое сожаление. Губы Чанёль дрогнули — он собирался что-то сказать, и Бэкхён с чуткостью и волнением ждал его слов. — Вы только что извинились передо мной, и я вдруг подумал, что мне тоже есть за что попросить у вас прощения. Я был груб и холоден с вами в последнее время. Вы теперь имеете полное право на меня злиться, однако мы всё же идём в бой и я… Я не хочу, погибая, сожалеть о том, что вы меня не простили за ту боль, что я вам причинил. Поэтому прошу вас, ваше высочество, простите меня, если можете. Бэкхён молчал некоторое время, не зная, что на это ответить. Чанёль не хочет умирать, зная, что его не простили. Он этой мысли принцу стало очень грустно, но в то же время он почувствовал, как на душе становится немного легче оттого, что виконт решился наконец хотя бы немного открыть ему свою душу. — Я вовсе на вас не злюсь, — искренне сказал Бэкхён. — А следовало бы. Я наговорил вам лишнего, избегал вас и пытался ставить вам условия. Я вёл себя ужасно. И главное, я понял это всё только сейчас, когда знаю, что жизнь моя может в любое мгновение оборваться. — Это не самое страшное. Представьте, что кому-то не приходит это в голову даже в момент близкой смерти. — Едва ли это меня оправдывает, — вздыхая, сказал Чанёль, — но вы… Вы и правда меня прощаете? — Уже простил. Сначала я действительно до ужаса злился. Мне даже казалось, что я вас ненавижу. Но этой ненависти всё время приходилось бороться с любовью в моей душе, с любовью, которая никуда не делась. И сегодня, когда мы были на военном совете, я увидел, как вам тяжело, и не мог уже сердиться. Чанёль!.. Если бы вы только были более искренним со мной, если бы не отворачивались от меня, нам обоим не пришлось бы испытывать эти страдания. Но я рад, что хотя бы теперь вы решили открыться мне. Чанёль с неожиданной решительностью сделал пару шагов в направлении Бэкхёна. Юноша тоже пошёл ему навстречу, протянул к нему руки и в тот же момент почувствовал, как его пальцы обхватывают ладони Чанёля — на удивление холодные, хотя обычно Бэкхён чувствовал, как от этих ладоней исходит тепло. Сжимая руки друг друга, они глядели друг другу в глаза и хотели, наверное, сказать что-то ещё, но не могли найти слов, чтобы хоть как-то выразить чувства. Бэкхён вдруг о чём-то задумался и отвёл взгляд в сторону, готовясь задать вопрос, который волновал его уже очень давно. — Чанёль… Тебе бывает страшно во время битвы? Виконт, не ожидавший, что юноша спросит его сейчас чём-то подобном, чуть удивлённо приподнял брови. — Всем бывает страшно, когда они ступают на поле боя, — коротко ответил он, — и тем, кто делает это впервые, и тем, кто уже воевал. Вопрос не в том, чтобы не чувствовать страх, а в том, чтобы его контролировать. — А сейчас? Сейчас ты боишься идти в бой? Чанёль на секунду задумался. — Не то чтобы боюсь, и всё же я сам не свой. Я знаю, что смерть будет ждать меня там. И я даже готов умереть. Готов, но всё-таки, в то же самое время… Я чертовски хочу жить, Бэкхён. Юноша вздрогнул, широко распахнув глаза. Никогда ещё Чанёль не позволял себе обращаться к нему по имени. И вдруг он произнёс это имя, произнёс так легко и просто, будто бы оно уже тысячу раз слетало с его уст, и Бэкхён замер он проникновенности голоса, которым это имя было сказано. Юноша застыл и стоял неподвижно, будто скала, а Чанёль между тем решительно поднял голову, взглянул принцу в глаза и повторил тихо, но необычайно уверенно: — Я хочу жить. И тут Бэкхён бросился к нему, налетел на него так стремительно, будто бы мог потерять навсегда, замешкайся он хоть на мгновение. Так бросаются в объятия лучшего друга, с которыми были долгое время разлучены; так бросаются в объятия возлюбленного, который едва избежал грозящей ему смертельной опасности. Принц обнял Чанёля настолько крепко насколько мог, прижался к нему, чувствуя, что тело виконта дрожит точно так же, как дрожало его собственное некоторое время назад. Юноша тут же почувствовал, как мужчина обвивает его руками в ответ, зарывается носом в его волосы и шепчет без конца его имя: «Бэкхён… Бэкхён». — Ты будешь жить Чанёль, я тебе обещаю, — произнёс принц с самое ухо виконта, — мы будем жить. Мы не умрём сегодня, слышишь? Ни за что. Я просто не допущу этого, — он услышал, как Чанёль усмехнулся. — Разве ты можешь что-нибудь сделать? Не всё в этом мире зависит от нас. — Плевал я на это. Чанёль улыбнулся, заглядывая в упрямое и решительное лицо Бэкхёна. Тут только принц заметил, что по щеке виконта медленно сползает прозрачная капля. Это растрогало его. Он даже и не задумывался о том, что такие мужчины, как Пак Чанёль, могут (хотя бы изредка) плакать. Впрочем, одну слезу едва ли можно было считать плачем. И всё же для Бэкхёна было важно увидеть это проявление чувств со стороны виконта. «Насколько же велика его боль, если он даже не пытается сдерживать слёзы? — подумал юноша. Он не знал точного ответа на этот вопрос, не знал, насколько огромна эта боль, скрывающаяся в душе мужчины напротив; однако он точно знал, что хотел его от этой боли избавить, сделать так, чтобы он забыл о ней без остатка и обрёл наконец покой. Бэкхён машинально потянулся к его лицу, нежно, почти невесомо поцеловал его щёку, ощутил солёную влагу в себя на губах и улыбнулся, будто бы смог от этого разделить чувства мужчины. Чанёль глубоко вздохнул и опустил голову, будто чего-то стыдясь. — Прости меня, — тихо сказал он, — всё же я был к тебе чудовищно несправедлив. Я требовал от тебя спокойствия и сдержанности, но сам не способен вести себя подобным образом. Может быть, именно поэтому я так хотел видеть тебя холодным и бесстрастным — потому что это тот идеал, которого мне никогда не достичь. — Но Чанёль, — возразил юноша, с нежностью проводя по его щеке, — тебе вовсе не нужно ничего достигать. — Сложно принять эту мысль, когда с самого детства родители твердили тебе обратное. «Твоих родителей уже нет в живых», — подумал Бэкхён, но не решился сказать это вслух. — Мне тоже постоянно твердят о том, какой несносный у меня характер, но я всё равно не слушаю, — сказал принц. — Да. Однако это явно не идёт вам на пользу и портит ваши отношения с членами королевской семьи. — Что верно, то верно. И всё же я многому научился за последнее время и стал чуть более собранным и спокойным. И это случилось не без твоей помощи. — Однако меня это отнюдь не радует. Пожалуйста, ваше высочество, обещайте мне, что, что бы я ни говорил впредь, вы никогда не будете намеренно менять свой характер. Я хочу, чтобы в вас до последнего сохранялись ваши ребяческие черты, ваша наивность и ваша неуёмная любовь к свободе. Кто знает, быть может, я и полюбил вас лишь потому, что вы позволили себе быть тем, кем я никогда себе быть не позволю. — Это вовсе не так. Быть может, тебе кажется невозможным открыть свои чувства для всех вокруг, но… Но ты должен уметь открывать их хотя бы мне. А то выходит, что ты притворяешься передо мной каждую минуту, только перед лицом смерти позволяя себе быть настоящим. — Не думайте, будто бы я и впрямь всегда притворяюсь. Это не так. И то, каким вы меня видите, — по большей части правда. Но иногда мои идеалы оказываются сильнее меня, будто бы я становлюсь одержимым, и тогда я уже не принадлежу себе самому, мной владеют идеи. Бэкхён улыбнулся. Во взгляде его промелькнуло нечто значительное. — Идеи — ничто, — торжественно произнёс он, качая головой, — они так же мертвы, как будут сегодня мертвы приспешники Но Мухёна. Ну а мы с тобой люди. И мы будем жить. После того, как слова эти были сказаны, Бэкхёну почудилось на секунду, что в глазах Чанёля зажглась наконец искра надежды и веры. Быть может, ему показалось? Или же он действительно сумел воодушевить виконта Пак? Сейчас ему очень хотелось верить, что так оно и было. Ещё некоторое время они провели в безмолвии, прижимаясь друг к другу, будто бы боясь, что эти объятия будут для них последними. Где-то снаружи раздавались грубые крики. Слышался лязг оружия. Роковой час сражения приближался. — Мне нужно идти, — решительно сказал Чанёль, отстраняясь, — да и вам нужно поскорее привести себя в порядок и вернуться к своим людям. Скоро будем выдвигаться. Он замялся, желая, по-видимому, сказать что-то ещё, но не решаясь. — Пообещайте, ваше высочество, что не будете слишком сильно скорбеть, если меня сегодня убьют. От удивления Бэкхён даже не знал, что сказать. — Издеваешься? — вспылил он. — Ты ведь только что говорил, что жить хочешь! Чанёль улыбнулся. — Да, я хочу. Но не нужно тешить себя иллюзиями — от моего желания здесь не так уж много зависит, я ведь уже говорил вам об этом прежде. Нужно смотреть правде в глаза, как это делает ваш отец. Мы можем потерять Мунчжэ. Я могу умереть. И вы тоже можете. Нужно с этим смириться. — Чёрта с два я с этим смирюсь! Нужно всегда бороться до конца! — Нужно; но перед смертью все равны, и всех она настигает рано или поздно. Бэкхён промолчал. Едва ли на это можно было как-то возразить. Чанёль безоговорочно прав, это понятно. Бэкхён лишь хотел вложить немного веры в его сердце, только и всего. Но он не знал, как ещё это можно было сделать. Чанёль увидел колебания королевского сына, и его губы тронула лёгкая улыбка. — Не волнуйтесь, ваше высочество, — произнёс он, поднося руку к лицу юноши и оглаживая щёку, — я буду бороться до последнего, несмотря ни на что, как вы и говорите. Я обещаю. И вы… Вы пообещайте мне тоже. — Я обещаю. Я ни за что не умру. «Каждый раз одно и то же. Опять он пытается дать обещание, которое невозможно выполнить. Глупый», — подумал виконт, но ничего не сказал. Они обнялись ещё раз на прощание. — Я люблю тебя, — прошептал Бэкхён, но Чанёль ему ничего не ответил. Он ушёл, грустно улыбаясь, и по выражению лица виконта принц так и не смог понять, что именно тот чувствует. «Он ведь мне выговорился, ему должно было полегчать, — старался он успокоить себя, — Господи, прошу тебя, пощади его душу. Пусть он останется жив». Бэкхён не был набожным человеком и довольно редко обращался к Богу, но сейчас был вполне подходящий случай. Тот самый случай, когда мало было полагаться на себя, когда хотелось верить в то, что кто-то сверху неизменно приглядывает за тобой и внимает твоим молитвам. Времени оставалось немного, нужно было наконец облачить тело в броню, а душу — в безразличие и бесстрашие. Только так можно будет пережить сегодняшний день. Закончив с доспехами, Бэкхён вернулся к своим людям. Он обходил их, говорил с ними на простом наречии, будто бы с давними знакомыми, приободрял каждого из них какой-нибудь непринуждённой фразой, смеялся и шутил, хотя на душе у него было неспокойно. Однако никто этого не замечал, и уже через полчаса на принца смотрели с благоговением и преданностью. «Этот точно знает, что делает, — говорили в толпе про него, — такой уверенный, будто бы не воевать идёт, а в таверну выпить». Слушая, как про него говорят подобным образом, Бэкхён грустно улыбался. Никакой особой уверенности в нём сейчас не было, и уж конечно, он бы никак не согласился с тем, что предстоящее сражение будет для него сродни походу в таверну. Он всего-то пытался взять себя в руки и настроить солдат под своим командованием на верный лад. Если они поверят в него, то всем от этого станет спокойней. И ему, Бэкхёну, тоже. Потому что тогда он и сам поверит в себя чуточку больше. А ещё потому, что он просто не сможет подвести людей, которые ему искренне доверяют. Такова уж его натура. Дождь то переставал, то опять начинал накрапывать. Отряды сформировались и заняли свои исходные позиции, готовясь к переправе через реку. Возня в лагере наконец прекратилась, в воздухе повисло напряжение, и предчувствие скорого кровопролития явно ощущал каждый, кто здесь присутствовал. Бэкхён обводил мрачным взглядом лица людей, окружавших его, и теперь уже знал наверняка, что все они так или иначе напуганы. О чём они думают сейчас? О семьях ли, о близкой ли смерти? Сам Бэкхён думал сейчас о Чанёле, о королевстве, которое должно во что бы то ни стало защитить свои земли, и, самое главное, о людях, которых он поведёт за собой. Теперь он в ответе за них, а значит, он должен приложить все усилия, чтобы они не погибли. «Ни за что не сдаваться, — мысленно сказал себе принц, стискивая зубы, — идти до конца. Пусть даже небо рухнет на землю, и ад разверзнется под ногами — пока будет в моём теле хотя капля силы, клянусь, я не выпущу из рук меч». К Бэкхёну приблизился коннетабль. — Пора, — спокойно сказал он, и принц на секунду почувствовал, как броня его души дала трещину и сердце забилось быстрее. Но он тут же прогнал это волнение. — Да, — отозвался он, крепко сжимая рукоять меча, — я готов, — но взглянув на людей, что стояли за ним и послушно ждали приказа, исправился, — мы готовы.