В погоне за солнцем

Очередное серое утро застало принца и его немногочисленную свиту всего в нескольких милях от широких врат столичного города. Совсем недолго оставалось ехать до королевского замка, цель была близка, но может быть, именно поэтому Бэкхён изо всех сил торопил своих людей — ему во что бы то ни стало хотелось оказаться рядом с семьёй как можно скорее, будто он чувствовал, что его ждут, что в нём нуждаются. По мере того как всадники продвигались вперёд, дорога, по обе стороны которой возвышались голые деревья с толстыми чёрными стволами и криво торчащими ветками, становилась всё шире. Солнца, по-зимнему неприветливо светившего на рассвете, уже не было видно. Всё небо было затянуто густой белёсой пеленой облаков, скованная лёгким морозцем земля чуть слышно похрустывала под копытами лошадей. Было необычайно тихо, будто бы всё вокруг умерло: ни треска веточки, ни щебета птахи, — ни единого шороха нельзя было услышать посреди дороги, и даже шумные звуки лошадиного бега сразу же замирали в плотном морозном воздухе. Только ворон — мрачный предвестник беды — изредка проносился над головами путников и, усевшись на тёмную еловую ветвь, издавал свой зловещий крик, раздававшийся эхом по всей округе. Столица встретила Бэкхёна тихими и угрюмыми улицами. То ли о приезде принца никто не знал, то ли местные просто испугались плохой погоды, но никто его не встречал и не чествовал, как это частенько бывало, когда в столицу после длительного отсутствия возвращался кто-нибудь из королевской семьи. Только лишь снег, спокойно круживший в студёном воздухе — первый снег этой зимы, — безмолвно приветствовал королевского сына и его немногочисленных спутников. От лошадей из-за быстрой езды и холода валил густой пар, и Бэкхён поехал медленнее, проезжая улицу за улицей и приближаясь к главной городской площади. Что-то вдруг всколыхнулось в его душе от вида этих давно знакомых мест, и он вспомнил, что точно таким же маршрутом проезжал здесь с Чанёлем, когда они встретились в первый раз. Здесь они услышали речи наглеца по имени Ким Хану, которого Бэкхён затем ранил на дуэли. «Убил ли я его тогда или ему удалось выжить? Всё-таки рана была довольно глубокая», — принц и сам не знал, почему начал думать об этом. Должно быть, ему просто хотелось отвлечься от других мыслей, тревоживших его сейчас куда больше, нежели судьба какого-то нахала, которого он вполне справедливо проткнул в тот раз своей шпагой. А снег валил и валил, покрывая всё вокруг крупными белыми хлопьями и заставляя прохожих сильнее кутаться в плащи. Бэкхён достиг королевского замка так ни разу и не потревоженный — никто не узнал его по пути, да и сам он, по правде говоря, не хотел, чтобы его узнавали. Сейчас было не время для торжественных встреч — так он считал. И всё же необычайное затишье на столичных улицах казалось ему это дурным знаком. Будто тень траура нависла над городом. Во дворе королевского замка принца с глубокими поклоном приветствовали стражники, однако голоса их звучали глухо и мрачно, словно они были чем-то серьёзно напуганы. Никто из них не смел поднять глаз, как если бы они чего-то стыдились или скрывали. Это лишь усилило дурные предчувствия Бэкхёна. Он знал в лицо, а иногда и по имени большую часть стражи, и они всегда платили ему добрым расположением за проявление подобного рода внимательности. «Почему теперь они так холодны? Почему боятся даже взглянуть на меня?» — задумался принц. В его голове на секунду мелькнула страшная догадка: вдруг известие о болезни короля было не более чем предлогом, чтобы заставить его вернуться в столицу? Предположение было немыслимое, пугающее, и Бэкхён изо всех сил постарался отогнать от себя мысль о том, что его родной отец способен на такое вероломство. Но какое ещё объяснение он мог придумать, чтобы оправдать поведение стражников? Они не глядели на него, будто бы зная, что ему уготовано нечто неприятное, но не имея права говорить об этом. Бэкхён ещё раз обвёл взглядом их внушительные фигуры в грубых плащах. — Чего головы повесили, служивые? — спросил он, силясь улыбнуться. Ответом ему было гнетущее молчание. — Вам лучше поторопиться, ваше высочество, — произнёс наконец кто-то, — время не ждёт. — Что это значит? — спросил Бэкхён, на этот раз уже совершенно серьёзно, однако стражники не проронили больше ни слова и продолжали стоять неподвижно, словно столбы, уставившись вниз. Бэкхён взглянул на дверь замка. С того самого момента, как он оказался во дворе королевской резиденции, он собирался ворваться в эту дверь так скоро, как сможет, однако теперь он смотрел в её сторону с опаской. У него уже не было никаких сомнений в том, что за этой дверью его ожидает что-то ужасное. Надеясь, что это его хоть немного успокоит, он неторопливо стянул перчатки — сначала освободил одну руку, затем другую. Он как будто пытался выиграть время таким странным образом, заполучить хотя бы пару мгновений для того, чтобы расслабиться, выровнять дыхание и вновь обрести мужество, которого ему сейчас почему-то совсем не хватало. Но едва только Бэкхёну удалось вернуть внезапно потерянное самообладание, как дверь королевской резиденции с треском распахнулась, и навстречу принцу выбежала его кормилица, госпожа Чон. Лицо её раскраснелось от слёз, не перестававших катиться из глаз. Сначала Бэкхён даже подумал, что она, должно быть, ужасно рада его видеть после долгой разлуки, однако черты её лица выражали лишь скорбь и отчаяние, но никак не радость встречи. — Ваше высочество, чего же вы тут лясы точите? — воскликнула она с теми истерическими нотками, которые Бэкхён так привык от неё слышать. В голосе женщины была претензия, если не сказать угроза, и это испугало принца ещё больше. — Ой горе, горе-то какое! — сквозь слёзы прошептала она, прижимая руки к лицу. «Что здесь, чёрт возьми, происходит?» — мелькнуло в голове у Бэкхёна, и он ринулся к двери, по одному взгляду своей кормилицы поняв, что если он этого сейчас же не сделает, то произойдёт нечто ужасное. Он даже не понимал, что именно от него хотят, однако ему и не требовалось ничего понимать, ибо стоило принцу переступить порог, как один из дворцовых камергеров сказал ему следовать за ним. Он проводил его до покоев отца, чему Бэкхён очень удивился. Король никогда не допускал никого до своих покоев, и Бэкхёну был знаком лишь кабинет, где он работал. Но куда больше его удивило другое — здесь, под дверями королевской опочивальни, находился сейчас весь двор — его мать, с бледным, как простыня, словно неживым лицом, старший брат, лоб которого был покрыт крупными каплями пота, заплаканная Сехён, которая бросилась к нему, едва завидев, и беззвучно разрыдалась у него на груди. — Брат мой, брат мой… — шептала она. В голосе её слышался страх, плечи дрожали. Бэкхён машинально погладил её по голове, оглядывая других придворных, всех как один мрачных и подавленных. — Что происходит, Сехён? — спросил принц, не слишком надеясь, что она ответит ему, будучи в таком состоянии. В душе у него зашевелился страх. Сердце предчувствовало трагедию. — Разве вам не сообщили?.. — спросил Бэкбом тихим, переходящим на голос шёпотом. — Мне сообщили, что отец болен, — в растерянности отозвался Бэкхён, пытаясь утешить сестру, — неужели всё настолько плохо? Он снова оглядел лица присутствующих и безошибочно прочёл на каждом из них выражение траура: чьи-то черты были полны самой горькой скорби, другие носили печать какого-то тупого уныния. Королевский советник Чхве Чжину, находившийся к двери ближе всех и беспрестанно отиравший лицо платком, словно его мучила жара, был мрачнее тучи. Он угрюмо и безжизненно взирал на всё вокруг, щёки и лоб его, казалось, посерели. Только лишь слабый блеск в глубине глаз свидетельствовал об активной работе ума. Королевская фаворитка, госпожа Ли, была откровенно напугана, но пыталась скрывать свой страх. Выражение её лица и поза, которую она принимала, поочерёдно выражали то горделивое достоинство, то безудержно горе. Она как будто никак не могла определиться с тем, какую роль ей следует играть в сложившейся ситуации, и постоянные перемены в её поведении происходили так стремительно, что со стороны казалось, будто она безостановочно гримасничает. Бэкхён почувствовал отвращение к этой женщине. Он не выносил её, и присутствие госпожи Ли всегда считал личным оскорблением для своей матери. Король Дэчжун, волне понимавший эту тонкость и не желавший затевать скандал, не позволял ей считать себя частью королевской семьи и показываться на глаза его детям. Однако теперь она была здесь, эта пустая женщина, которая, как казалось принцу, могла лишь жеманиться и кривляться. Он не понимал, что она делает перед спальней короля, но, что самое ужасное, он так же не понимал, что здесь делают все остальные. В его голове было пусто, словно он не хотел осознавать очевидного. Он ждал, когда его посвятят наконец в суть происходящего, ждал, когда Бэкбом ответит на его вопрос, но тут двери королевских покоев бесшумно распахнулись, и все присутствующие, как один, устремили глаза на того, кто только что вышел из опочивальни правителя Самгу, — на столичного епископа* Святой Церкви в богатом облачении. Он выглядел совсем молодым для той высокой должности, которую занимал, однако смирение и кротость, написанные на его приятном лице, не позволяли сомневаться в том, что он получил сан незаслуженно. Стройный как тополь, он неспешно продвинулся вперёд на несколько шагов. Жесты его были столь плавны и сдержаны, что казалось, он ступает по воздуху, не касаясь земли. Появление этого человека вызвало большое оживление. Все стихли в напряжённом молчании. — Его величество король только что закончил исповедоваться, — необычайно торжественно, но в то же время спокойно произнёс епископ; его звучный голос глухо отражался от стен и потолков, и слабые отзвуки каждого слова долго ещё отдавались в ушах всех присутствующих, — Господь свидетель тому, что он прожил славную жизнь и многое сделал для государства. Он был великим владыкой мира, все богатства, какие только может дать земная жизнь, были у его ног, и всё же ни золото, ни слава, ни власть никогда не могли затмить его разума. Самгу навсегда запомнит его величества короля Дэчжуна из могучей династии Бён. Для всех поколений он будет нерушимым примером мудрого и справедливого правителя. Подобно солнцу сиял он на небосводе нашего королевства множество лет. Но вот Господь призвал его к себе, и теперь солнце заходит. После этой торжественной речи Бэкхену стало понятно решительно всё, но внезапность, с которой на него свалилось это осознание, ошеломила его, лишила его дыхания, и он то и дело приоткрывал рот, будто выброшенная на берег рыба. Губы его дрожали, к горлу подступал тяжёлый ком. Он закачал головой. — Не может быть… — выдавил он из себя, но горло его так сдавило судорогой, что никто не услышал этих слов, ибо он произнёс их одними только губами. Сехён затряслась от рыданий ещё сильнее, нежели прежде, Бэкхён машинально прижал её к себе, обхватив руками её плечи и голову, но в голове у него эхом без конца отдавалась только одна фраза: «не может быть!..», а затем к ней прибавилась ещё одна: «как же так вышло?» — Солнце заходит над королевством, — слегка повысив голос, повторил епископ и протянул руку в направлении Бэкбома, — чтобы воссиять вновь. Бэкбом поспешно приблизился к священнослужителю, преклонил колено и поцеловал его унизанную перстнями тонкую руку. Другой рукой епископ очертил невидимый круг у головы наследника — символ солнца, знак королевской власти, который теперь принадлежал ему. — Крепитесь, сын мой, — произнёс он вслед за тем, — ибо скоро вам предстоит стать королём. Бэкбом поднялся и взглянул на всех, кто его окружал. Формально они ещё не были его подданными, однако он уже смотрел на них не так, как прежде, хотя сам, должно быть, даже не замечал это. Епископ, на которого уже довольно долго с нетерпением в глазах взирал Чхве Чжину, покончил наконец с церковными формальностями, и дал советнику пройти к королю для решения не менее важных вопросов. Стоило только служителю Святой Церкви уйти, как повсюду воцарилось ужасное беспокойство, не вполне приличествующее случаю: сначала в покои короля решительно вошёл Чхве Чжину вместе с личным писцом короля, затем туда же направились все остальные. В дверях королевской опочивальни образовалась давка, какая бывает только на ярмарке. Слуги жутко суетились, отдавали друг другу какие-то распоряжения и носились взад и вперёд. Король Самгу умирал в неподобающей, неспокойной обстановке, но даже стоя одной ногой на том свете, был вынужден нести свой королевский долг — когда Бэкхён проник вслед за остальными в покои своего отца, он увидел, что его величество, лежа в постели, диктует своё завещание. Вид королевской опочивальни глубоко поразил принца. Его отец в быту был человеком весьма скромных потребностей, и покои его были малы, даже крошечны по меркам королевской резиденции. От большого количества людей сразу здесь стало невыносимо тесно и душно, будто в бане. «Почему Бэкбом просто не прикажет им уйти?» — подумал Бэкхён, протискиваясь вперёд. Он был сыном умирающего короля, и толпа расступалась перед ним, поэтому он очень скоро оказался у ложа отца. Это был уже не тот бодрый мужчина средних лет, которого принц в последний раз видел ещё во время похода в Мунчжэ. Глаза короля глубоко ввалились в глазницы, кожа приобрела нездоровый желтоватый оттенок. Кроме того, Дэчжун так сильно похудел, что Бэкхён поначалу даже не узнал его. Он никак не мог поверить в то, что это — его отец и в то, что всего за несколько месяцев он из здорового человека превратился в развалину. Только голос короля, казалось, не изменился, и мужчина говорил чётко и совершенно осмысленно. — …завещаю старшему сыну своему и наследнику, Бэкбому, править мудро и справедливо и не идти против заветов моих: не искать войны, не учинять смуты, но беречь богатства земли нашей и преумножать их многократно. Не идти против Бога и людей, помнить о долге своём перед королевством и перед народом, — тут взгляд короля вдруг упал на Бэкхёна; принц склонил голову в молчаливом приветствии, однако в глазах монарха не появилось ни удивления, ни радости — они смотрели сухо и отстранённо, как и всегда, — детям моим завещаю жить в мире и согласии и никогда не чинить неприятностей друг другу, но быть друг другу мудрыми наставниками… Бэкхён понял, что слова эти касаются его и Бэкбома, и невольно посмотрел на старшего брата. Наследник, которому до престола оставалось всего ничего, тоже смотрел на него, но в его взгляде, как и во взгляде короля, не читалось ничего определённого. Дэчжун продолжал диктовать завещание в унылой старомодной манере. Он говорил неспеша, взвешивая каждое слово, и мысль его лилась плавно и непрерывно. Лишь только раз лицо его чуть заметно исказилось гримасой боли, шея вздулась от напряжения, однако он не проронил ни звука, лишь на мгновение прервав свою речь. Лекарей, находившихся здесь же и кинувшихся к нему, он остановил одним движением костлявой руки. Даже в такие минуты самообладание короля было столь велико, что никому бы и в голову не пришло, что он умирает, не выгляди он так жалко и болезненно. — Среднему сыну своему, Бэкхёну, завещаю графство Пханьму в наследственное владение, — на секунду король замешкался, затем решительно продолжил, — Бэкхён, сын мой, подойдите ко мне. Услышав своё имя, Бэкхён кинулся к отцу. Он всё ещё был в дорожной одежде, насквозь пропитавшейся пылью и потом. В другое время он бы смутился появляться в опочивальне короля в таком виде, однако теперь условности были забыты. Он опустился на колено и взял худую отцовскую руку в свою. При этом он изо всех сил старался сдержать подступавшие слёзы. — Отец, — прошептал он со всей нежностью, которую только мог испытывать к этому человеку. — Послушайте сын мой, я часто бывал к вам чрезмерно строг и не жалею об этом. Однако теперь Господь требует меня к себе, и когда я отойду в мир иной, я не смогу уже вас постоянно воспитывать. Надеюсь лишь, что вы усвоили все те уроки, которые я вам преподал. Я дарую вам земли — много земель, но это отнюдь не поощрение, как вы, сын мой, могли бы подумать. Напротив, я взваливаю на ваши плечи большую ответственность, тяжёлое бремя. И то, как вы с этим справитесь, — это и будет мой вам последний урок. Будьте благоразумны, сын мой, во всём слушайтесь брата и пусть мир всегда царит в вашей душе. Каждое слово короля Дэчжуна обжигало своей холодностью не хуже раскалённой стали. Каждое слово было сурово и властно. От интонации короля, колючей, словно зимний мороз, у Бэкхёна пробежали мурашки. На присутствующих повеяло холодом. Даже последние обращённые к сыну слова звучали как упрёк. Бэкхён совсем сник, и теперь ему уже хотелось плакать не оттого, что отец умирал, а от обиды. Даже близкая смерть не могла разрушить каменной стены, воздвигнутой между ними. И всё же Бэкхён, душа которого наполнилась горечью и отчаянием, ещё крепче сжал руку Дэчжуна и, взглянув ему прямо в глаза, произнёс то, что должен, был: — Вы были достойным королём, отец. Ваш народ не забудет вас, а ваш сын всегда будет помнить о том, что вы для него сделали. Король едва заметно кивнул ему. Слова принца показались ему вполне подходящими для такого случая. Даже умирая, он желал, чтобы все формальности были соблюдены. Однако Бэкхён понимал, что не сказал ещё самого главного. — Отец… Я хочу, чтобы вы знали, что ваш непутёвый сын всегда любил вас, несмотря ни на что. Он произнёс эти слова очень тихо, но искренне, он вложил в них всю свою боль и тоску, потому что его любовь к отцу состояла по большей части именно из боли и тоски. Всю свою жизнь Бэкхён чувствовал себя отверженным. Чем дальше, тем больше он опасался родного отца, и даже едва приехав в столицу, успел заподозрить его в предательстве. Но какую бы ненависть он к этому человеку порой не испытывал, он всё же любил его, ибо это была любовь ребёнка к своему родителю — чувство глубокое и неубиваемое, терзающее душу, но не проходящее, остающееся с человеком до последнего его вздоха. Король Дэчжуна заметил, что глаза у Бэкхёна повлажнели. Он взглянул на принца с обычной своей строгостью, ничуть не растроганный его словами. Лишь в последнее момент, когда взгляды отца и сына встретились, что-то отозвалось в глазах короля, и черты его лица на мгновение стали мягче. — Ступайте, сын мой, — произнёс Дэчжун, и Бэкхёну, который уже не пытался скрывать слёз, впервые за множество лет послышалась в его голосе едва уловимая нежность. От этого ему захотелось не то чтобы плакать, а скорее рыдать навзрыд, но он только сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться и отошёл от постели отца. Король продолжил размеренным голосом диктовать завещание, а Бэкхён между тем размышлял о том, как глупо и нелепо всё складывается. Какая убийственная ирония была в том, чтобы сразу же по приезде оказаться у смертного ложа отца. «Какое счастье, что я успел, — подумал он, — если бы не успел, никогда не простил бы себе этого». Он всё глядел на отца, словно пытаясь запомнить каждую черту его измученного лица, слушал звуки его голоса и поражался тому, что король, даже находясь на смертном одре, сохраняет здравый рассудок. Тело его умирало, однако разум продолжал жить и оставаться всё таким же сильным и гибким, и Бэкхёна не могло это не восхищать. Всё же его отец был человеком достойным, человеком, заслуживающим уважения. Но вот теперь он умирает, как и всякий смертный, умирает, не успев осуществить всего задуманного. Умирает в тревоге за королевство и за детей. И, главное, как умирает? Бэкхён не раз видел, как люди погибали на войне, в пылу битвы, но это казалось ему абсолютно естественным. Смерть, которой умирал его отец, спокойную и размеренную, смерть в собственной постели, он видел впервые. Ему казалось диким, что умереть можно не от раны, не от падения с лошади, а просто от какой-то непонятной болезни, день за днём лишающей сил. Такая смерть словно говорила: когда-нибудь на месте умирающего окажешься ты. Это нагоняло жуткий, тоскливый ужас, и Бэкхён чувствовал себя совершенно подавленным. Вслед за этим это охватило вдруг чувство глубоко сострадания к собственному отцу. Что и говорить, король Дэчжун вызывал у него страх и ненависть куда чаще, чем любовь, и поэтому теперь принц ощущал себя недостойным сыном. Как часто ему казалось, что отец отравляет его существование, играя с его судьбой с тем цинизмом, с каким древние языческие боги играли с судьбами целых народов. Отец был для него тираном, совершенно бесчувственным и холодным, как камень, и только сейчас Бэкхён понял, что даже если он и был таковым, в том не было его вины. Он просто был человеком, пытающимся правильно прожить свою жизнь. И разве он виноват в том, что ошибся? Тем более, что он был королём, на плечах которого лежала ответственность за целое государство. Перед глазами Бэкхёна, как во сне, проплыли мать, старший брат и сестра. Все они по очереди подходили к королю, принимая последнюю его волю. Сехён совершенно не могла сдерживать слёз. Супруга короля, в отличие от своей дочери, держалась стойко, но влага всё-таки периодически наполняла её заметно покрасневшие глаза. Один лишь Бэкбом не собирался, казалось, проливать слёз. Он, правда, нервничал, и руки его заметно дрожали, когда он приближался королю, однако глаза не были полны слёз, а голос не срывался от подступавшего к горлу кома. Никто не знал, было ли это результатом потрясающей выдержки или же Бэкбом был столь же безэмоционален, как и его отец, но держался он безупречно. Вот кого точно нельзя было упрекнуть в том, что он недостойным образом провожает отца на тот свет. Он вёл себя с такой элегантностью и отвечал на слова отца с таким достоинством и простодушием, что у многих присутствующих вновь и вновь наворачивались слёзы. Жена Бэкбома, присутствовавшая здесь, тоже удостоилась чести попрощаться с королём лично. Её поведение было точь-в-точь как у мужа, хотя она, в силу, должно быть, своей женской чувствительности, всё-таки проронила несколько слезинок. Своей фаворитке, госпоже Ли, король не сказал ни слова прощания, хотя и упомянул её в завещании. Возможно, даже в последнюю минуту своей жизни он считал неприличным приравнивать любовницу к остальным членам семьи, а может, она совсем ничего для него не значила. На фаворитку кидали сочувственные, а иногда и злорадные взгляды. Участь её была решена. Было вполне очевидно, что как только король испустит последний вздох, его супруга Бён Сонхи без тени сожаления проделает то, о чём давно мечтала — вышвырнет её из дворца в отместку за годы позора. Последним членом королевской семьи, которого захотел увидеть король, был его младший сын Бэкхо. Дэчжун приказал позвать его. Королева не посмела перечить мужу, хотя знала, что мальчик последние несколько дней сильно хворал. Когда Бэкхо привели — похудевшего, бледного, словно тень, Бэкхёну захотелось немедленно закричать, чтобы его немедленно увели обратно. Ему казалось, что младший брат в его состоянии не сможет снести присутствия огромной толпы и вида больного отца, но ничего не сказал. В конце концов, Бэкхо тоже имел право проводить короля в последний путь. Сам Бэкхо, хилый и болезненный, казалось, даже не понимал, что происходит. Большое количество людей произвело на него гнетущее впечатление. Когда же его подвели к отцу, в лицо ему бросилась краска, и он беззвучно заплакал. Королю помогли приподняться, и он обнял младшего сына, к которому, видимо, в силу его совсем юного возраста, питал наибольшую слабость. — Расти сильным и здоровым, Бэкхо. Будь опорой своей матери и сестре и во всём слушайся братьев. Обещаешь? Бэкхо ничего не ответил, только быстро-быстро закивал, обливаясь слезами и прижимаясь к отцу. С большим трудом королева оттащила его от умирающего, за которого он отчаянно цеплялся, не желая отпускать. Когда завещание было окончено, Чхве Чжину поднёс королю бумагу и помог подписать последний в его жизни документ. — Оставляю королевство на вас, Чжину. Пока вы рядом с престолом, я знаю, что ничего дурного не случится, — таковы были последние слова Дэчжуна, предназначавшиеся его советнику. После этого короля скрутил сильнейший приступ боли, а когда всё прошло, он уже ничего больше не говорил, только глядел куда-то вверх невидящим взглядом. Дыхание его стало глубоким и редким, и столпившиеся у его ложа люди с чудовищным волнением ждали каждого нового вдоха, который свидетельствовал бы о том, что король ещё жив. Но вот Дэчжун снова втянул в себя воздух и замер, будто бы задержал дыхание, а выдоха так и не последовало. Глаза его всё ещё были направлены вверх, но уже ничего не видели, в них уже не теплился свет жизни. Его величество король скончался. Бэкхён задрожал и почувствовал, как у него подгибаются колени. Он бы, наверное, осел на пол, но благодаря последним крупицам самообладания принц всё же остался стоять на ногах. По лицу его скользнули две прозрачные слезы. Он почувствовал их солёный привкус на своих губах, и всё его существо наполнилось невыносимой горечью утраты. Ему казалось, что вместе с отцом умер и он сам, по крайней мере, какая-то его часть умерла. Будто бы кусок плоти оторвали от его тела — так ему было больно. Все последующие события того дня пронеслись мимо него как в тумане. Он ничего не видел и не слышал. Ему что-то говорили, он что-то отвечал, но не понимал, что именно. Он словно забыл человеческий язык, и обрывки фраз, которые порой достигали его замутнённого сознания, казались ему лишь бессмысленным набором звуков. Он очнулся от своего забытья только на следующее утро, когда у Бэкхо, которому накануне долго и без того долго нездоровилось, начался сильный жар. Он беспрерывно метался по постели и плакал, словно объятый невидимым пламенем болезни. У него начался бред, в котором он непрерывно звал отца и молил его никуда не уходить. Королева Бён Сонхи, выплакавшая все слезы и сходящая с ума оттого, что сын её мучался, постарела за этот день на десять лет, превратившись из зрелой, но всё ещё привлекательной женщины, в старуху. Напрасно она умоляла лекарей сделать хоть что-нибудь — они были бессильны. Бён Бэкхо, младший сын только почившего короля, скончался на следующий же вечер после его смерти. Королевская семья, не успевшая ещё примириться с предыдущей утратой, получила второй серьезный удар. Бэкхён ходил, словно пьяный, не понимая, что происходит, и не видя вокруг ничего кроме чьих-то заплаканных лиц. Он утешал свою мать и сестру, как мог, хотя самому ему было тошно дальше некуда. Несколько дней подряд он лелеял одну мечту — лечь и заснуть, чтобы хотя бы на время забыть обо всех испытаниях, обрушившихся в один миг на их несчастное семейство. Похоронить короля и Бэкхо решили в один день. Когда их тела в сопровождении родственников везли к королевской усыпальнице, было морозно, и сухо. Хмурое небе низко висело над замком. Чёрные стаи не улетевших на зиму птиц легко, словно пепел, поднимались навстречу ветру. Их шумный взлёт напоминал звук морского прибоя, и Бэкхёну вспоминались летние дни. «Сколько счастья я испытал тогда, и сколько горя обрушилось на мою семью сейчас», — проскакивало в его мозгу, и сознание снова погружалось в пучину забвения. На похороны съехалось всё крупное дворянство, но многие, включая Чанёля и его дядю, опоздали — короля предали земле без них. Лишь на следующее утро Пак Минхи с племянником прибыли выразить соболезнования. Бэкхён увидел их из своего окна, как только проснулся, и поначалу подумал, что ему, должно быть, мерещится. Но нет, сомнений быть не могло, это были они. Тогда принц наспех оделся и, не потрудившись даже накинуть лёгкий плащ, хотя стоял мороз, стремительно миновал многочисленные коридоры и лестницы и выбежал во двор. Чанёль, разгоряченный, с раскрасневшимся с холода лицом и в запорошенном плаще снегом, только что слез со своего скакуна. Он оглянулся вокруг и увидел Бэкхёна, смотревшего на него во все глаза. Их взгляды встретились. Чанёль в одно мгновение прочёл всё неизмеримую боль, скрывавшуюся в чертах этого болезного, уставшего, осунувшегося лица, и, ни говоря ни слова, двинулся вперёд. И Бэкхён, увидев это, тоже пошёл виконту навстречу — скорее инстинктивно, нежели осознано. Он слишком устал за последнее время, чтобы что-либо осознавать, но какое-то чувство, засевшее в груди, гнало его вперёд, гнало до тех пор, пока не толкнуло в объятья Чанёля. Они долго стояли, прижимаясь друг к другу на виду у Пак Минхи и опешившей стражи. Бэкхён чувствовал, как его обхватывают сильные руки виконта, как они не дают ему, совсем выбившемуся из сил, упасть замертво прямо посреди замёрзшего двора, и смутное воспоминание об этих руках и об этом человеке, заставило принца вернуться к жизни. Пелена горя упала наконец с его глаз. Нет, он не перестал тосковать по отцу и брату, но теперь к этой тоске словно прибавилось смирение с недолговечностью жизни и надежда на мимолётное счастье. — Боже мой!.. — прошептал он, впервые за эти дни чувствуя, что точно не хочет отправить вслед за отцом и братом. — Боже мой… как я счастлив, что ты приехал. И даже теряя сознание от крайнего нервного истощения и холода, которого он уже не ощущал, Бэкхён всё продолжал шептать: — Как я счастлив…