В погоне за солнцем

Последующие несколько дней Бэкхён провёл в ужасной лихорадке, нещадно терзавшей его и наполнявшей его разум всевозможными ужасами. Ему было до невозможности жарко, будто по венам его текла не кровь, а раскалённое масло. Сердце бешено колотилось, было нечем дышать, и ему постоянно мерещилось, будто он падает куда-то вниз, в тёмную, непроглядную бездну. Члены королевской семьи уже были готовы к тому, что Бэкхён вот-вот отойдёт в мир иной вслед за отцом и младшим братом. Однако всё обошлось, и вскоре жар начал спадать, а вместе с ним постепенно стало проясняться сознание. Болезнь измучила мужчину, однако, когда недуг начал отступать, Бэкхён словно почувствовал себя переродившимся. Он прошёл через все круги ада и вот возродился вновь. Душа его наполнилась покоем и умиротворением, и только лёгкая, светлая печаль напоминала ещё об уходе из жизни двух близких ему людей. Обрадованные выздоровлением принца Сехён и Чанёль навещали его по несколько раз в день. Сехён, заметно успокоившаяся и повеселевшая, болтала с ним без умолку часы на пролёт. Примерно то же самое можно было сказать и о виконте Пак. — Не представляю, как ты уговорил дядю вернуться в Мунчже, а сам остался здесь, — искренне удивлялся Бэкхён, — ведь это ему положено присутствовать на коронации Бэкбома, а не тебе. — Я убедил дядю в том, что его присутствие будет полезнее там, чем здесь. Нет ничего страшного в том, что на коронации в качестве представителя графства буду присутствовать я. В конце концов, в Мунчжэ всегда неспокойно, кто знает, как отреагирует местная знать, когда до них дойдёт весть о кончине государя. — Будем надеяться, в этот раз обойдётся без мятежей. Они ещё не вполне оправились от прошлого раза. — Верно. Они действительно притихли, однако одному только Богу известно, что у них на уме. Никогда не знаешь, что случится в следующую минуту. — Не будем об этом, — мягко прервал собеседника Бэкхён, — лучше скажи мне, виделся ли ты с Бэкбомом? Вы говорили? — Да, мы довольно подробно обсудили с ним ситуацию в Мунчжэ. Должен признать, он не так чуток к деталям, как ваш отец, однако, я полагаю, это придёт к нему со временем. Это замечание заставило Бэкхёна глубоко задуматься. — Как думаешь, — спросил он спустя некоторое время, — каким он будет королём? — при этом он поглядел виконту прямо в глаза, демонстрируя таким образом, что требует от него быть как можно более искренним. — Кто знает… — уклончиво ответил Пак. — Но он во всём намерен придерживаться политики отца, это очевидно. Вопрос лишь в том, насколько удачно он продолжит следовать по этому пути. Как бы там ни было, я намерен поддерживать его и быть опорой для династии. — Я хотел бы спросить у тебя, Чанёль, — с этими словами Бэкхён сжал ладонь виконта несколько ослабевшей рукой и тут же почувствовал ответное пожатие, — как так получилось, что графы Мунчжэ так преданы королю? Мелкая знать в ваших землях бунтует по поводу и без. Для них выгодно избавиться от королевской власти. Однако ни твой дядя, ни его предки никогда даже и не помышляли о мятеже, хотя могли бы извлечь из этого свои выгоды. Разве это не удивительно? — Множество лет назад, когда графство Мунчжэ только-только вошло в состав Самгу, встал вопрос об управлении этими землями. Местное население, как вы понимаете, не горело желанием подчиняться. Нужен был такой человек, который ни за что не предал бы корону. Но как такого найти? И тогда ваш прадед, король Самгу, поручил руководить графством моему предку — бедному, безземельному дворянину, у которого кроме долгов и отчаянной храбрости ничего за душой не было. Он был в отчаянии, и не знал, как существовать дальше. И тут король одарил его такой милостью. Одним своим приказом он вернул человеку надежду и возможность жить дальше. Полагаю, теперь у вас не возникает вопросов касательно нашей преданности. Если бы не король Самгу, наш древний род давно зачах бы, и никто бы не помнил уже о его существовании. А мне бы, пожалуй, даже не посчастливилось бы родиться на свет. Бэкхён улыбнулся. — Выходит, твоим существованием в моей жизни я обязан своему прадеду? — эта мысль показалась ему очень забавной. — Что ж, в таком случае, я ему от души благодарен, — он помолчал немного, затем вдруг вспомнил, — кстати, Бэкбом говорил тебе, что Сехён попросила его перенести вашу свадьбу ещё на месяц в связи с кончиной отца и брата? — Нет, мне об этом не сообщали. — Значит, я буду первым, кто принёс тебе эту счастливую новость. Целый месяц… Получается, вы поженитесь в самом конце весны. Приятно осознавать, что у нас ещё есть время. — У нас всегда будет время, — твёрдо сказал Чанёль, и Бэкхён улыбнулся в ответ на эти слова, хотя на душе у него было немного грустно. Он знал, что виконт Пак и Сехён очень волновались за него, пока он болел и что беспокойство о его здоровье невольно сблизило их. Это, конечно, не могло стать достаточно веской причиной для того, чтобы начать всерьёз волноваться, но всё же Бэкхён никак не мог выкинуть это из головы. Какая-то часть его даже желала, чтобы Чанёль был сейчас в Мунчжэ, подальше от своей невесты, к которой он наверняка присматривается — не оттого, что она ему нравится, но оттого, что их брак неизбежен и он хочет знать, с кем ему предстоит вскоре жить под одной крышей. — Я слышал, отец оставил вам в наследство графство Пханьму, — сменил тему Чанёль. — Да, верно. Он сказал, что взваливает на мои плечи большую ответственность, и он был прав. Понятия не имею, как буду справляться с такими обширными владениями. — Не думаю, что для вас это будет так уж сложно. Вы быстро учитесь. И к тому же я всегда с удовольствием вам помогу. Зато теперь вам наконец будет, где развернуться. — Верно. Большие владения, где я смогу что-то изменить и сделать жизнь людей лучше. Я так давно об этом мечтал, — глаза Бэкхёна загорелись, — я так устал чахнуть в четырёх стенах. Сначала я увядал в залах отцовского замка. Потом меня отправили в мои крошечные владения. Всю жизнь меня запирают, всю жизнь не дают вольно дышать. Если бы не ты, Чанёль, — Бэкхён поднёс руку к лицу мужчины, дотронулся до его щеки, — если бы не ты, я бы уже давно задохнулся. Ты всегда был для меня словно глоток свежего воздуха. Рядом с тобой, я научился дышать вновь. Чанёль с нежностью поцеловал ладонь принца. — Теперь я буду сам себе хозяин, — продолжал Бэкхён, — и никто не отнимет моей свободы. — Вы вскоре станете братом короля, и ваше новые владения получат статус герцогства. Это, конечно же, значительно расширит ваши полномочия. Однако вы все ещё будете находиться во власти его величества. Вы с Бэкбомом, кажется, имели ряд разногласий в прошлом. Вы уверены, что, став королём, он не воспользуется своей властью, дабы… — Дабы вставлять мне палки в колёса? — договорил Бэкхён, чувствуя, что Чанёлю не хватает решимости, чтобы закончить фразу. — Мы, кажется, примирились после похода на Мунчжэ. С тех пор между нами не было ни ссор, ни размолвок. — Простите, ваше высочество. Я не имею права подозревать вашего брата в дурных намерениях, однако я хорошо помню, что не далее как этим летом он собирал против вас союзников. Не поймите меня неправильно, но постоянные волнения в Мунчжэ сделали меня крайне осмотрительным в подобных вопросах. — Я ценю твоё беспокойство, Чанёль, но теперь все это в прошлом. По крайней мере, я на это надеюсь. Нам с братом приходилось постоянно бороться за одобрение отца. Теперь, когда его не стало, причина наших раздоров исчезла. Бэкбом скоро станет правителем королевства. О чём он ещё может желать? Даже если он, не приведи Господь, погибнет, на трон взойдёт один из его детей под регентством матери. Я ему не соперник. Ему не за чем волноваться. К тому же, скоро я совсем исчезну с его глаз. Мы не будем друг другу мешать. Мы будем жить в мире и поддерживать друг друга, как того и желал отец. Наше королевство так велико. Нам обоим хватит здесь места. Бэкхён ненадолго замолчал. По губам его блуждала спокойная улыбка. Жизнь его как будто налаживалась — так ему казалось. — Вот только одно меня беспокоит, — произнёс он, глядя на виконта, — Пханьму находится у самой границы, и мне будет совсем неудобно тебя навещать. — Я и сам могу приезжать к вам. — Но у тебя ведь полно своих дел. А потом, когда-нибудь, когда ты станешь графом, тебе будет совсем не до меня. — Это не так, и вы это знаете. Я ведь уже говорил вам: стоит вам только поманить меня, и я тут же буду у ваших ног, покорный и смирный, словно ручной пёс. Вы мне не верите? — Верю, — ответил Бэкхён, не задумываясь, хотя сердце его было переполнено сомнениями. Но он очень хотел верить, поэтому говорил, что верит. Он убеждал в этом скорее себя самого, а не Чанёля. Виконт Пак, однако, заметил его колебания. — Бэкхён, — произнёс вкрадчиво, и новоиспечённый герцог вздрогнул от волнения — виконт называл его по имени очень редко и только тогда, когда хотел сказать что-нибудь по-настоящему важное, — Бэкхён… Прошу тебя, доверься мне. Отбрось все сомнения. Что бы ни случилось, я не оставлю тебя. Я говорил об этом прежде, и я и говорю это вновь. Чанёль на мгновение замолчал, будто не решаясь на что-то, но вдруг его уста распахнулись снова. — Вместе мы пройдём через что угодно. Мы уже прошли вместе через смерть и непонимание. Мы выстояли в этой битве. Вы заставили меня смирить свою гордыню. Вы словно зеркало. Я гляжу в ваши глаза и вижу себя со всеми своими недостатками, такого немощного и жалкого, такого порочного. — Что ты такое говоришь, Чанёль?.. — …Вы подобно солнечному свету освещаете мою жизнь, подобно сиянию лунному не даёте мне сбиться с пути в непроглядной ночной тьме. Вы принц моего метущегося сердца. Я думаю о вас днём и ночью. Каждое мгновение этой жизни, проведённое без вас, кажется мне впустую утраченным. Так скажите же, неужели вы вправду считаете, что я способен позабыть о вас и не найти времени на то, чтобы примчаться к вам, где бы вы не находились? Бэкхён сидел на постели как завороженный. Он даже не подозревал, что Чанёль может говорить так красиво, и внимал его словам подобно змее, зачарованной звуками флейты уличного волшебника. Он находил эти фразы слишком выспренными, слишком напыщенными, однако искренность, с которой Чанёль говорил ему любезности, заставляла сердце принца таять. — Когда вы научились вести такие сладкие речи, господин виконт? — шутливо спросил он, хотя внутренне был очень польщён, и душа его трепетала от нежности слов, которые он услышал. — Вы как будто читаете вслух любовный роман. — Вы должны помнить о моей слабости витиевато изъясняться в письмах, — ответил Чанёль со смущённой улыбкой, — я написал эти слова очень давно, но то письмо так и не было отправлено. Однако я сохранил его и нередко перечитывал, пока каждое предложение не отпечаталось в моей памяти. Я не привык говорить столь пышными фразами, и вам, должно быть, все мои слова показались неискренними, однако я лишь желал прогнать зиму с вашего лица. Я вижу волнение в ваших глазах. Вы переживаете из-за моей женитьбы. Однако вы верно сказали, что у нас ещё есть время. И к тому же мы уже через многое прошли… Значит, сможем пройти и через это. Верно я говорю? — Верно, — улыбнулся Бэкхён. Он приподнялся на кровати, опираясь на руку Чанёля, и привлёк его в свои объятья. Принц уткнулся в его шею, почувствовал чистый запах его тела — уже почти что родной аромат, хранивший воспоминания о минутах их близости. Кожа на шее виконта была нетронутая, почти что нежная, и Бэкхён провел по ней ладонью, с любовью и упоением зарываясь в жёсткие тёмные волосы на затылке. — Спасибо, Чанёль, — прошептал он. Если пару минут назад ему только казалось, что жизнь его налаживается, то теперь он уже точно был в этом уверен.

***

Как только Бён Бэкбом получил от Святой Церкви официальное разрешение венчаться на царство, начались приготовления к коронации. В столицу прибывали люди. Дворяне наезжали целыми семьями — с пышно разодетыми жёнами и детьми и в богатых экипажах, люди помельче приезжали верхом, из окрестных деревень стягивались крестьяне. Точного дня коронации известно не было, поэтому каждый коротал время, как мог, дожидаясь торжественного дня. Погода стояла по-прежнему мрачная, поэтому церемония раз за разом откладывалась — король был символом солнца, дающего жизнь, и проводить коронацию в отсутствие небесного светила было не принято. Таков был обычай. — Раз солнце не вышло из-за туч, значит, время ещё не настало, — день за днём повторял епископ, которому предстояло лично венчать Бэкбома на царство, — нам остаётся только ждать, когда же оно явит нам свой лик и даст добро на то, чтобы королевство увидело нового правителя. Но капризное солнце никак не появлялось, и все уже порядком устали от ожидания. Связь короля и солнца был чисто символической, и корни её терялись где-то в глубинах истории, когда будущие основатели Самгу были язычниками, почитающими небесные тела. Это был не более чем пережиток прошлого, осколок древней, почти чужой веры, однако в среде простых людей подобные суеверия были по-прежнему сильны, и нарушение старинных правил повергло бы чернь в первобытный ужас. Обычаи, нерушимые и непреклонные, надежные, как гранит, были оплотом простых людей, и в условиях нелёгкого существования и постоянных волнений было бы неразумно лишать их этой наивной основы существования. Но вот наконец солнце всё-таки показалось, а тучи сгинули с неба, уступив место лёгким белым облачкам. Погода устоялась, и с самого утра геральды бродили по городу, оглашая своими криками столичные улицы и возвещая о том, что настал день, когда король Бэкбом из династии Бён взойдёт на престол. Это заявление, которого так долго ждали, в мгновение всполошило весь город. Всеобщее оживление, словно пламя пожара, расползалось от одного дома к другому, устремлялось через рынок в столичный порт, а затем с той же стремительной скоростью уносилось обратно в сторону дворцовой площади, откуда бежало тонкими ручейками к главным городским воротам. В королевском замке царила суматоха. Камергеры, стражники, мелкая прислуга, — все носились без передышки, развивая бурную деятельность по поводу и без. Все торопились, боясь, что за время приготовлений погода испортится, и коронацию придётся откладывать вновь. Бэкбом, явно нервированный столь беспокойной обстановкой, расхаживал по своим покоям взад и вперёд, пока его не принялись одевать в королевское облачение, вовлекая тем самым в общую сумятицу. Жена Бэкбома тоже была как на иголках и боялась нарушить малейшую деталь своего туалета. Она должна была стать королевой, и это событие очень волновало её. Вокруг женщины, словно бабочка, порхала Сехён, взволнованная, казалось, не меньше. Здесь же, путаясь под ногами, бегали дети Бэкбома. Королева-мать Бён Сонхи изо всех сил пыталась упорядочить этот хаос. Один только епископ сохранял спокойствие и тихонько вздыхал, досадуя, видимо, в душе на то, что приготовления к священному обряду передачи власти происходят в такой неразберихе. С его точки зрения, всему этому не хватало достоинства и покоя. Подготовка к коронации напоминала скорее сельский праздник, нежели прелюдия к торжественной церемонии. Бэкхён с самого утра носился по замку вместе со всеми, таская за собой Чанёля и веселясь, как ребёнок. Он весело болтал с Сехён и возился с детьми Бэкбома, как когда-то возился с младшим братом. Он не помнил, когда в последний раз в королевской резиденции царила такая непринуждённая и лёгкая атмосфера. Это было вдвойне удивительно с учетом того, что со смерти короля Дэчжуна прошло не больше месяца. — Вы сегодня весь светитесь, ваше высочество, — видя радость принца, шептал виконт. — Как и все остальные. Погляди, как вся эта суматоха их веселит. Слава Богу, самые тяжёлые дни уже, кажется, позади. — Когда вы отправляетесь в Пханьму? — Не раньше, чем закончатся все празднования, связанные с коронацией. И не раньше, чем уверюсь в том, что мои мать и сестра в полном порядке. Всё-таки им было так нелегко в последнее время. — Я намерен поехать с вами. — Со мной? В Пханьму? Ты, должно быть, сошёл с ума, Чанёль. Тебя и так не было в Мунчжэ уже больше месяца. Твой дядя будет очень недоволен, если ты так надолго задержишься. — Уверен, он сумеет меня понять, когда я объясню ему, что сопровождал вас в ваши новые владения. Дядя — человек практичный, он одобрит моё решение оказать почтение такому важному человеку, как вы. — Значит, ты скажешь своему дяде, что поехал со мной, чтобы снискать покровительство брата короля? Будешь говорить обо мне, как о пешке в политической игре? Ах, ты, негодник!.. Хотя эти слова и звучали, как упрёк, Бэкхён произнёс их с такой искренней и нежной улыбкой, что Чанёлю ничего не оставалось, как самому улыбнуться в ответ. Он чувствовал, что в душе принца нет ни капли обиды. — Именно так и скажу, — произнёс виконт, решив раззадорить Бэкхёна, — но вы ведь знаете, что на самом деле я делаю это не иначе как от моей горячей любви к вам? — Молчи, несчастный, не то тебя кто-нибудь услышит!.. Не переставая смущенно улыбаться, Бэкхён заглянул в глаза Чанёля — тёмные и глубокие, как два омута. На дне их, подобно тёмно-алому терпкому вину, плескалось желание, страсть, по которой он так сильно соскучился за последнее время. Взгляд этих чёрных глаз ласкал и пьянил, ранил и исцелял, убивал и воскрешал вновь. Как бы хотелось Бэкхёну приблизить лицо виконта к себе, чтобы глядеть в эти глаза безотрывно долго, как бы хотелось ему впиться в его губы, вцепиться с силой в его плечи и почувствовать, как Чанёль вгрызается и вцепляется в его тело в ответ… Но они стояли сейчас посреди наполненных людьми покоев, неспособные хоть как-то выразить свою любовь. Только их взгляды, направленные друг на друга, свидетельствовали о буре страстей, буре, которая сжигала их своим знойным пламенем. Не отрывая глаз от лица виконта, Бэкхён указательным пальцев коснулся его ладони. Это был незначительный жест, который не мог ни привлечь внимания окружающих, ни вызвать какие-либо подозрения, особенно в такой суматохе. Это был единственный знак привязанности, который принц считал возможным продемонстрировать в настоящий момент, потому что оставаться безучастным не мог. Ему хотелось коснуться Чанёля, и он решил, кто коснётся его хотя бы так — едва-едва, незаметно, будто бы ничего и не было. Однако даже такая мелочь подлила масла в огонь чувств. Это незначительное прикосновение заставляло Бэкхёна желать большего, чего он позволить себе просто не мог, хотя и сдерживать себя было выше его сил. Он заметил, как ладонь Чанëля дрогнула и потянулась ему навстречу. Ещё мгновение и их руки непременно соединились бы, но тут королева Бён Сонхи довольно твёрдым голосом заявила, что Бэкбом получает последние наставления от епископа и что с минуты на минуту пора будет трогаться в путь. Все вывалили во двор королевского замка, где царила ещё большая неразбериха. Женщины усаживались в экипажи, мужчины готовились ехать верхом. Утро было морозное, поэтому всем не терпелось поскорее отправиться, чтобы не замёрзнуть, однако Бэкбом всё не появлялся. В его отсутствие все занимали друг друга разговорами, отчего во дворе замка стоял непрерывный гул. Наконец в сопровождении епископа появился наследник престола. Вид у него был чрезвычайно серьёзный. На его лице не было ни тени улыбки, и можно было подумать, что счастливая суета, окружавшая его всё утро, не тронула совершенно ничего в душе наследника. Быть может, он был слишком взволнован для того, чтобы радоваться, а может, это просто епископ внушил ему богобоязненные мысли в качестве напутствия, но как бы там ни было, лицо Бэкбома не выражало ни капли весёлости. Напротив, в нём читалась даже какая-то суровость: брови были нахмурены, губы чуть сжаты, ноздри широко раздувались. При виде его все притихли, и шумный галдёж стих в одно мгновение. Все смотрели на будущего государя с почтением и любопытством. Бэкбом молча окинул взглядом присутствующих и отдал приказ выдвигаться к главному столичному собору, где должна была состояться торжественная церемония. В сопровождении многочисленной охраны процессия двинулась в путь. Впереди на белом коне в окружении духовенства ехал Бён Бэкбом — принц, который вот-вот должен был стать королём. Вслед за ним ехали остальные члены королевской семьи, придворные и съехавшаяся отовсюду знать. Бэкхён ехал рядом с сестрой, которая, несмотря на все возражения матери, решила проделать путь до собора верхом на своей маленькой в белых яблочках лошадке. — Погода такая чудесная, — восклицала она, — я просто не могу удержаться. И к тому же сегодня такой важный день для Бэкбома. Я хочу быть поближе к нему. — Бэкбом ничуть не нуждается в вашем присутствии, дорогая сестра, — усмехался Бэкхён, — лучше бы вы поехали в экипаже вместе с матушкой. Вы заставляете её волноваться. Она переживает, как бы вы не простыли на таком холоде. — Мне совсем не холодно, — беспечно отвечала Сехён. Она, кажется, была в замечательном настроении, однако вскоре притихла и глубоко о чём-то задумалась. — Что случилось, сестра? — подъезжая поближе, спросил Бэкхён как можно более тихо. — Вы и впрямь так сильно волнуетесь за Бэкбома? Сехён натянуто улыбнулась. — Нет, я вовсе не взволнована. — На вас лица нет. Девушка еще больше помрачнела. — Я просто всё думала… Она замолчала, но Бэкхён ничего не сказал, зная, что ей нужно время, что открыться ему. — Я думала, что, быть может, я могла бы попросить Бэкбома ещё на пару месяцев отложить мою свадьбу. Но когда он с таким серьёзным и непреклонным выражением лица вышел во двор замка, я поняла, что эта идея ему совсем не понравится. — Вопрос о вашей с Чанёлем женитьбе — дело решённое. Рано или поздно вас свяжут узы брака. Какой смысл откладывать то, что неизбежно должно произойти? Думаю, хорошо и то, что ты сумела отсрочить женитьбу хотя бы на месяц. Сехён только вздохнула. — Да что толку от этого месяца? — обречённо спросила она. Некоторое время они ехали молча. — Ты по-прежнему влюблена в начальника дворцовой стражи? — спросил Бэкхён шёпотом. — Как? Вы не знаете? — искренне удивилась девушка. — Он скончался пару месяцев назад. Ни одна черта Сехён не дрогнула, когда она произнесла эти слова, и Бэкхёна до глубины души поразила холодность сестры. — Что ты такое говоришь? — в недоумении спросил он. Он был так потрясён этой новостью, что даже не заметил, как перешёл на ты, забыв об приличиях. — Ну, конечно, — спокойно отозвалась Сехён, — вы вернулись в королевский замок не в добрый час, а потом и вовсе слегли, так что вам было совсем не до этого. Неудивительно, что вы только сейчас узнали об этом… — Я не про то! — в негодовании прошептал Бэкхён; молодой человек едва держал себя в руках. — Как вы можете с таким безразличием говорить о смерти человека, которого искренне любили? Вы ведь любили его, не правда ли? Лицо Сехён вспыхнуло. — Вы совсем ничего не понимаете, дорогой брат, — ответила она возмущённым шёпотом, однако затем голос её постепенно смягчился, — да, я любила его. Но это была немного не та любовь, о который вы думаете. Я любила его как… как могла бы любить отца. Странно говорить такое — ведь мой отец король, и мне не подобает даже в мыслях ставить его рядом с начальником дворцовой стражи, но я, увы, не могу подобрать других слов. Она помолчала некоторое время, словно что-то обдумывая, а затем произнесла твёрдым голосом: — Да, я любила его как отца. Может, как друга. Я знаю, вам он казался каким-то угрюмым и неуклюжим существом, но, поверьте мне, это оттого, что вы совсем его не знали. Вы даже не представляете, сколько в нём было простой человеческой доброты. От него так и веяло теплом, и когда я была рядом с ним, мне тоже становилось теплее, словно от костра в зимнюю ночь. Бэкхён не сводил глаз с сестры. Пару мгновений назад он не верил в правдивость её чувств, но теперь сомнений не оставалось. Говоря о любимом человеке, Сехён совершенно преобразилась. Её обычная холодность исчезла, щёки покрылись румянцем, глаза заблестели. Чем дольше она говорила, тем более оживало её лицо, обычно похожее на театральную маску. — Я совершенно не представляла его как своего мужа, — задумчиво продолжала она, улыбаясь, — вернее, я пробовала, но у меня плохо выходило. Моя фантазия рисовала передо мной совершенно невероятные картины. Я воображала себе, будто мы с ним простые крестьяне, будто бы он ведь день работает в поле, а я жду его дома. А когда он приходит, я ставлю перед ним только что приготовленную пищу, и он с благодарностью на меня смотрит. Мы сидим в нашей простой лачуге и улыбаемся друг другу. И так каждый день. Мы бы жили просто и спокойно, в постоянной заботе друг о друге, чистые и невинные, словно ангелы или дети. Так я себе это представляла. Но это, конечно, так глупо. Наверное, я просто перечитала романов о жизни простонародья… Её губы дрогнули, хорошенькое личико будто скривило судорогой, а через секунду Бэкхён заметил, что по щеке девушки скользнула слезинка. Сехён закрыла лицо широким рукавом, но Бэкхён знал, что она плачет, хотя, без сомнения, изо всех сил старается унять слёзы. История сестры глубоко тронула Бэкхёна. «Бедняжка, — подумал он, — сколько же ей пришлось пережить за последнее время». Наконец Сехён успокоилась, и её лицо приняло прежнее спокойное выражение. Только покрасневшие веки и кончик носа свидетельствовали о её недавней слабости. — Я искренне соболезную твоей утрате, — произнёс Бэкхён. Он вдруг почувствовал себя очень подавленным. Он представил, как убивался бы, если бы что-то случилось с Чанёлем. Хорошо, что чувства его сестры носили несколько иной характер. И всё-таки было очевидно, что смерть любимого человека доставила ей большие страдания, как бы спокойно она не выглядела. — Ничего, — ответила Сехён, — всё в порядке. Я давно уже перестала горевать об этом, но ты всколыхнул во мне воспоминания, вот и всё. — Почему ты не сказала мне раньше? Принцесса пожала плечами. — Что толку, если бы и сказала? Может быть, я просто сама себе не хотела лишний раз об этом напоминать. — Понимаю… — Ты можешь подумать, что я желаю отложить свадьбу из-за смерти возлюбленного, но это верно лишь отчасти. Я просто не хочу замуж, вот и всё. — Что же плохого в замужестве? — Ничего плохого в этом нет. Просто я не готова. Я тоже хочу свободы, как и ты. И к тому же я чувствую страх. Я ведь совсем не знаю Пак Чанёля. — Он противен тебе? — Вовсе нет. Но сказать, что он мне нравится, я тоже не могу. Он для меня совершенно чужой человек. Ты ведь хорошо его знаешь, Бэкхён. Скажи мне, какой он? Бэкхён опешил. Что он мог ответить на это? Как он должен был описать достоинства человека, которого любил так сильно и так горячо, что не находил слов, чтобы хоть как-то эту любовь выразить? — Он… хороший человек, — растерянно пробормотал принц, — человек чести, человек долга. Самоотверженный на поле боя, но очень нерешительный, когда дело доходит до… — До чего? — До… до дел сердечных, так бы я это назвал. — Ты так говоришь о нём… Но как бы сильно ты его не хватил, когда я гляжу на него, у меня внутри всё словно сжимается. У него такой тяжёлый взгляд. Он пугает меня. Я говорила тебе, что от начальника дворцовой стражи веет теплом, помнишь? Так вот, от виконта Пак, напротив, несёт холодом, словно где-то поблизости сквозняк или гуляет ветер. Бэкхен растерялся ещё больше. Ему как никому другому было известно, как способен согревать Чанёль. Странно было слышать, что на сестру он производит совсем иное впечатление. Но если подумать, то она была по-своему права. В груди Пак Чанёля всегда бушевало пламя, но это был опасный огонь — неспокойный, постоянно метущийся, то горячий, то обжигающе холодный. В нём было много мрачного и путанного. Это пламя нельзя было сравнить с мирно потрескивающим костром, это был скорее огонь, зажжённый алхимиком под колбой с неизвестным веществом — под действием тепла оно постоянно меняло свою форму и суть, становясь то прекрасным цветком, то отвратительным чудовищем. Да, именно так, в душе виконта постоянно что-то бродило, что-то переливалось и изменялось, слово маленький беспокойный дух пытался пробить себе дорогу наружу, но снова и снова терпел неудачу. Быть может, на долю Бэкхёна выпало немало приятных минут рядом с Чанёлем, однако он знал и иную его сторону — холодную, жестокую, не прощающую ошибок. Просто теперь он совсем позабыл о ней — конфликт был исчерпан, и воцарилось согласие, однако одному Богу, наверное, было известно, как хрупок этот мир, и как мало было нужно, чтобы снова вспыхнула война. — Он, пожалуй, действительно непростой человек, — произнёс принц, обращаясь к сестре, — и у него есть свои тёмные стороны. Я это знаю. Но в нём также много и хорошего. Надо просто суметь разбудить правильную часть его души. Сехён настороженно слушала эти туманные объяснения. Что она могла из этого вынести? Что до Бэкхёна, то он в конец запутался, что именно должен сказать, чтобы одновременно и успокоить сестру, и самому сохранить спокойствие, ибо тема их разговора была тяжела для них обоих. — До свадьбы ещё порядочно времени, думаю, за это время всё прояснится. Быть может, вам следует больше общаться? — предложил Бэкхён, хотя знал, что горько пожалеет, если Сехён примет его совет. — Не знаю, что и сказать на это. Я понятия не имею, как к нему подступиться. Он очень сдержан со мной. Да я и не горю желанием с ним разговаривать. Но, может быть, мне следует отправить ему письмо как-нибудь потом, когда он уедет в Мунчжэ? Так будет проще общаться. — Пожалуй, что да, — с готовностью согласился Бэкхён, радуясь тому, что близкое общение между Чанёлем и его сестрой откладывается до поры до времени. — Что ж, может быть, пока это лучший вариант. В конце концов, у меня и впрямь пока ещё есть время. Я должна сполна насладиться последними месяцами свободы. Насколько для меня это возможно, разумеется, — добавила она с некоторой неуверенностью. Бэкхён был рад, что сумел хоть немного успокоить сестру, однако самому ему стало тягостно на душе после их разговора. От прежнего безмятежного настроения не осталось и следа. «Видит Бог, пока мы с Чанёлем отсюда не уедем, не будет мне покоя», — подумал он, глядя на приближающиеся шпили собора. Мысль о скором отъезде немного успокоила принца. На длинную процессию, возглавляемую будущим монархом, глазели со всех сторон, и чем ближе было место коронации, тем больше становилось людей. Горожане и крестьяне, подтянувшиеся из предместья (всё-таки не каждый день увидишь короля собственной персоной), во все глаза следили за проезжающими, что-то крича и толкаясь. Кучки нищих и юродивых готовились принимать милостыню в честь большого события. Перед дверьми собора было не протолкнуться — каждый боролся за место на необъятных ступенях и королевской страже лишь с большим трудом удавалось сдерживать натиск толпы. Прибытие Бэкбома в собор ознаменовалось несколько тревожным событием — на небе, прежде безупречно чистом, появились редкие облачка, и ветер беспокойно нёс их по яркой лазури. Страх не успеть короноваться, прежде чем погода окончательно испортится, явственно читался на лицах церковников, и будущего государя так поспешно ввели в собор, что любопытное простонародье даже не успело толком его разглядеть. Однако несмотря на спешку, минуты тянулись мучительно долго: для того, чтобы все прибывшие сошли с лошадей и вылезли из экипажей, для того, чтобы они оказались внутри собора, требовалось время. Величественные своды древней святой обители, повидавшей коронацию не одного государя, произвели на Бэкхёна смешанное впечатление. Он ощущал в душе смесь ликования и трепета. Он был восхищён величием собора, но это же величие было так грандиозно и необъятно, что вынести его было просто невозможно — оно было так огромно, так непомерно, что способно было раздавить. Любой человек, вступавший под нефы этого храма, осознавал себе маленьким, крошечным, ничтожной пылинкой в необъятном море бытия, и это осознание внушало одновременно и страх, и восторг. Было так душно и людно, что большая часть коронации прошла для Бэкхёна, как сон. Запах церковного ладана и дым свечей опьянял его, и всё вокруг казалось нечётким, почти эфемерным. По мраморным плитам пола, по лицам присутствующих и даже самого короля скользили лучи света, преломлённые через разноцветные витражные стёкла огромных окон. От этих красочных бликов, всё вокруг приобретало ещё более странный и причудливый вид. Бэкхёну казалось, будто он попал в сказку, и принц во все глаза глядел на своего коленопреклоненного брата и его жену, над которыми епископ, облачённый в белое, читал молитвы. Что-то более значительное, чем всеовозможные суетные волнения, происходило сейчас, и Бэкхён полностью отдался моменту, чувствуя, что находится где-то на границе реального и потустороннего. Голос епископа многократно отражался от стен и высоких потолков, а певчие будто подхватывали это звонкое эхо и не давали ему умолкнуть, нежно продляя своими чистыми и тонкими голосами его звучание, пока епископ не произносил следующей священной фразы. Когда все молитвы были сотворены, в соответствии с ритуалом, на плечи Бэкбома надели широкий алый плащ с вышитым золотыми нитями солнцем, вручили церемониальный меч, а на голову после долгих песнопений возложили корону, зубцы которой, словно солнечные лучи устремлялись ввысь. Это были три символа королевской власти. — Зашло солнце и напали за землю нашу беды адские, поглотили её тьма и холод, и не стало спасения от сил дьявольских. Но велик Господь, ниспослал нам солнце вновь, исцелил народ наш от ужаса ночи. Венчает Господь тебя на царствие, взойди же над землёю нашей и озари своими лучами её, приумножь богатства её и яви спасение людям её. Да будешь править вечно, яко солнце на небесах сияет, да оградишь от бед ты славное государство наше мечом сим, да будет разум твой светлым во веки веков. Аминь. После этих слов епископ поднял Бэкбома с колен, и провозгласил громким и торжественным голосом: — Да взойдёт солнце над королевством! И вслед за этим множество голосов слилось в едином порыве: — Да взойдёт солнце над королевством! С тяжёлым, окованным золотом мечом в руках, ощущая на голове тяжесть короны, новый правитель Самгу торжественно оглядел своих подданных. Бэкхёну показалось, что брат его очень бледен, однако из-за разноцветных лучей, скользивших по его лицу, было неясно, так ли это на самом деле. Тем временем на голову жены Бэкбома тоже возложили корону — куда более скромных размеров, но не менее роскошную. Епископ по всем правилам благословил женщину. На этом коронование завершилось. Под оглушительные звуки колоколов его величество Бэкбом вместе с супругой вышел из собора, однако солнца на небе уже не было — оно было сплошь затянуто тучами, и лишь изредка из-под их плотной завесы пробивался тусклый и слабый солнечный луч. Суеверная толпа, прежде беснующаяся в ожидании монарха, заметно поутихла. Тут и там слышались обрывки чьего-то взволнованного шёпота: «Не к добру!..» Кто-то один всё же крикнул, подначивая растерянную чернь: «Да здравствует король! Да взойдёт солнце над королевством!», — и толпа поневоле подхватила этот крик, однако и для Бэкбома, и для все остальных было ясно: правление начинается с дурного предзнаменования. И даже в душе у тех, кто был далёк от предрассудков простого народа, было тревожно и муторно — в последний момент солнце отвернуло свой лик от нового правителя. На Бэкхёна, находящегося под сильным впечатлением от торжественной церемонии коронации, это происшествие произвело неожиданно сильное впечатление. Принцу вспомнились отчего-то крамольные слова Ким Чжунгона, сердце наполнилось тревогой, и он вернулся в замок в дурном настроении. Чтобы успокоиться, он позвал к себе в покои Чанёля и долго с ним беседовал. — Не опускайтесь до этих ничего не стоящих предрассудков, — убеждал его виконт Пак, — было на небе солнце или же нет — всё это ровным счётом ничего не значит. Просто дурная примета и ничего более. Важно то, что теперь ваш брат стал королём. Вы, должно быть, по своей молодости и впечатлительности придаёте этому событию слишком большое значение, хотя я прежде не замечал за вами такой суеверности. Смерть одного государя, и восхождение на трон другого — обычное дело для государства. А власть — всегда власть, и не имеет значение, было ли солнце на небе, когда ею наделяли нового правителя. — А как же народ? — опасливо интересовался Бэкхён. — Готов поспорить, они не забудут этого так просто. — У людей полно забот и без того. Его величеству королю Бэкбому следует править справедливо и осторожно, и тогда об этом досадном совпадении никто и не вспомнит. — Ты говоришь разумные вещи… Но всё-таки мне неспокойно. — Не стоит вам так волноваться. Вот увидите, не пройдёт и недели, как об этом происшествии все забудут. Чанёль так долго убеждал Бэкхёна, что всё будет в порядке, что в конце концов тот действительно успокоился. Когда же на следующий день принц выехал в город, взору его предстала вполне подобающая случаю картина — народ от души праздновал восхождение на престол нового монарха, нисколько не заботясь о том, что случилось вчера. К тому же солнце появилось на небе снова, и все волнения, кажется, окончательно улеглись. Все были веселы и пьяны, никто не вспоминал о дурном предзнаменовании и не проповедовал на улицах о близком конце света. Глядя на это, Бэкхён окончательно похоронил свои сомнения, и на душе у него стало спокойно. Он и сам вскоре, поглощённый множеством забот, позабыл о недоразумении, так сильно его взволновавшем, искренне надеясь, что ему больше никогда не придётся вспомнить об этом вновь.