В погоне за солнцем

На смену непродолжительной оттепели, наступившей после коронации, вновь пришли заморозки. Снег валил днём и ночью, не переставая, и нечего было даже и думать о том, чтобы отправиться в Пханьму. Бэкхён коротал время в королевском замке в попытках привыкнуть к тому, что его брат стал главой государства. По правде сказать, это давалось ему намного сложнее, чем можно было представить. Когда они с братом примирились после похода на Мунчжэ, Бэкхён решил, что пропасть непонимания между ним и Бэкбомом наконец-то исчезла. Однако теперь принцу казалось, что она вновь разверзается у них под ногами. Окончательно Бэкхён утвердился в этой мысли незадолго до отъезда, когда брат неожиданно потребовал его к себе на разговор. Принц проследовал в просторный кабинет, некогда принадлежавший его отцу, но, когда дверь перед ним распахнулась и он вошёл внутрь, ничего не дрогнуло в его душе, как это бывало раньше. Прежде он входил сюда не иначе как обуянный тревогой или терзаемый страхом, к которому примешивалось благоговение перед отцом и практически физическое ощущение его внутренней силы. Однако теперь отца его здесь больше не было. За рабочим столом короля Дэчжуна сидел Бэкбом. Было странно и непривычно видеть его на месте прежнего государя. — Рад, что вы так быстро пришли, — произнёс он, перебирая за столом какие-то бумаги, — я бы хотел кое о чём с вами поговорить. — Я вас внимательно слушаю, брат мой, — ответил Бэкхён, однако никакой реакции на эти его слова не последовало. Принц в недоумении посмотрел на Бэкбома и почувствовал, что тот чего-то ждёт. Но так как он решительно не понимал, что именно от него хотят, то лишь повторил ранее сказанное Бэкбомом: — Вы, кажется, хотели о чём-то поговорить. — Верно. Однако я не намерен этого делать, пока вы не исправите свою ошибку. — Ошибку? О чём вы твердите? — Видите ли, с некоторых пор я занимаю престол, а это значит, что мои подданные, кем бы они мне ни приходились, должны обращаться ко мне в соответствии с моим титулом, — и Бэкбом посмотрел на брата совершенно спокойным и непроницаемым взглядом, какой обычно не покидал лица прежнего короля. Поначалу Бэкхён опешил. До него не сразу дошёл смысл этого витиеватого намёка, однако, когда он наконец понял, в чём дело, его охватила самая настоящая ярость. «Вот, значит, как, — думал он, едва сдерживая клокочущий внутри него гнев, — неужели и жену ты заставляешь называть тебя согласно титулу, когда делишь с ней ложе?» Он едва удержался от этого вопроса — слова уже готовы были сорваться с его языка, но взглянув на Бэкбома, принц понял, что, произнеси он сейчас хоть слово, крупной ссоры будет не избежать. Во взгляде короля, в его жестах и выражении его лица явственно читалась готовность отразить удар. Он как будто бы только и ждал враждебного выпада в свою сторону, но остатки здравомыслия подсказали Бэкхёну, что попытаться задеть Бэкбома сейчас — всё равно что доставить ему удовольствие. Этого он никак не мог допустить. Он сдержался. — Вы должны усвоить урок, — продолжал между тем король абсолютно невозмутимым голосом, — вы меня понимаете? — Да, — ответил Бэкхён, стараясь ничем не выдать своего гнева, — я всё понял, — он на секунду замешкался, но всё же добавил, — ваше величество. Бэкбом одобрительно кивнул. — Ну, вот, так-то лучше. А теперь перейдём непосредственно к делу. Скоро вам предстоит уехать в Пханьму. Отец был прав, когда говорил, что управлять этими землями — большая ответственность. — У вас есть сомнения в том, что я с этим справлюсь? — не скрывая раздражения, спросил Бэкхён. — Некоторые. Но речь сейчас не об этом. Я бы хотел обратить ваше внимание на другое. Пханьму — пограничная территория, а там, где проходит граница, не бывает спокойно. — Вы, стало быть, сомневаетесь в том, что я смогу охранять границы нашего государства? — Отнюдь. Я даже напротив уверен, что вы будете их охранять лучше, чем кто-либо другой. Слишком хорошо, я бы сказал. И именно это меня и пугает. — Вы сегодня то и дело говорите загадками, — заметил Бэкхён, — я бы хотел, чтобы ваше величество изволили изъясняться прямо. — Вы всегда были удивительно недогадливы, мой дорогой брат, — со вздохом ответил король. Бэкхёна покоробило оттого, что Бэкбом назвал его братом после того, как только что самолично втоптал в грязь их братские узы в угоду своей гордыне. И, хотя его так и подмывало указать на это королю, он вновь промолчал. — Чего я от вас хочу, так это осторожности, — объяснял Бэкбом, — государству не нужны война и кровопролитие. Поэтому я умоляю вас не ввязываться ни в какие конфликты и избегать стычек любыми путями. Постарайтесь решать все вопросы исключительно мирным путём. Будьте дипломатичнее. Вам это будет сложно, я знаю, но вы всё-таки постарайтесь. Не забывайте, что от этого будет зависеть судьба государства. — Не волнуйтесь, ваше величество, я не намерен встревать в никому не нужные склоки… — Вот и замечательно. — …однако, если ситуация потребует от меня решительных действий, я не буду отсиживаться, а поступлю так, как сочту нужным. Бэкбом на мгновение смолк. — Ну, разумеется, — ответил он, — однако не советую вам предпринимать что-либо, не посоветовавшись прежде со мной. Понимаете? — Да, ваше величество. — Ну что ж, хорошо, я надеюсь, вы сделали правильные выводы из нашего разговора. Можете идти. Бэкхён поклонился и покинул кабинет покойного отца, чувствуя, как ядом в душе разливается злоба. Он понимал, что брат вызвал его к себе не столько затем, чтобы дать совет, сколько затем, чтобы унизить и показать своё превосходство. Отчитывая Бэкхёна, он, видимо, пытался походить на отца. Но его поведение не делало его похожим на короля Дэчжуна. Его слова не внушали ни страха, ни уважения. Впрочем, дело было даже не в этих упрёках, которые Бэкхён мог бы спокойно снести. Нечто другое ранило его в самое сердце. Отец, конечно, был с ним всегда чрезмерно строг, однако он никогда не заставлял обращаться к себе «ваше величество». Может быть, прежний король и не мог до конца прочувствовать всю глубину семейных уз, однако он всё же позволял детям называть себя отцом, и не находил в этом ничего странного. «Если бы только Бэкбом обратился ко мне как к брату, как к человеку, как к равному, — думал принц, — если бы высказал всё просто и искренне, — я бы мог это понять. Но он будто решил надо мной поиздеваться». Бэкхён размышлял о том, что именно могло послужить причиной к такому отношению. Быть может, злопамятность и месть за прошлые обиды? А может, просто внезапно проснувшееся тщеславие? Должно быть, и то и другое. Случись нечто подобное раньше, Бэкхён, пожалуй, не смог бы себя сдержать. Его и сейчас подмывало вернуться в кабинет и высказать всё, что было на душе, однако он чувствовал, что любые выпады в сторону брата сделают только хуже — Бэкбом не простит ответного удара, а принц не желал вступать с ним в затяжное противоборство, которое неизвестно чем могло кончиться. Однажды он уже оскорбил брата в присутствии короля, и ярость его была поистине ужасна. Теперь же Бэкбом сам стал королём, а прежние обиды в его сердце были слишком сильны, чтобы он не попытался отомстить за них. Их перемирие, которое они заключили незадолго до похода в Мунчжэ, было окончено. «Чанёль был прав, опасаясь за наши с братом отношения, — думал Бэкхён, — а я-то, по наивности своей, думал, что мы помирились. Но ничего, скоро я покину этот дворец и буду свободен. А пока следует держать себя в руках. Ради свободы. Ради спокойной жизни на земле, которую мне даровал отец». И всё же каждое невысказанное слово глубоко впилось в сердце принца, заставляя его ныть и кровоточить от обиды. Впрочем, жаловаться было особенно некому. Даже Чанёлю он не решился рассказывать о случившемся. Он предчувствовал, что виконт не посмеет высказаться против короля даже в таком пустяковом вопросе, учитывая его преданность династии. Чтобы не бередить свежие раны, Бэкхён старался свести общение с братом к минимуму, проводя больше времени с другими членами королевской семьи. Однако разговоры с матерью и сестрой также не привносили успокоения в его душу. Сехён, ранее почти не интересовавшаяся Чанёлем, стала расспрашивать о нём при каждом удобном случае, чем выводила Бэкхёна из себя. Он едва сдерживался, чтобы не нагрубить ей. Если бы она расспрашивала о виконте из чистого любопытства, он бы, пожалуй, мог ей это простить. Но он знал, что она уже приглядывается к нему, как к своему будущему мужу, и осознание того факта пробуждало в нём ревность. И кто бы мог подумать, что ещё недавно она плакала по своему умершему возлюбленному! Что же до матери, то она, уже заметно оправившаяся от смерти младшего сына и мужа, вновь вознамерилась заняться поиском невесты для Бэкхёна. — Но, матушка, — возражал принц, не надеясь, впрочем, её переубедить, — я уже не ребёнок и могу принять решение о браке самостоятельно. Скоро я отправлюсь в Пханьму. Быть может, я сумею найти подходящую девушку из местной знати. К чему вам утруждать себя поиском? Однако королева-мать Бён Сонхи была непреклонна. Её властный и жёсткий характер, ранее не столь заметный, во всей красе проявился после смерти супруга, поэтому отговорки Бэкхёна (ибо его слова были лишь отговорками, и искать себе невесту в Пханьму он не собирался) ни к чему не приводили. — Будет лучше, если этим займусь я, — коротко отвечала Сонхи, — вам явно будет не до поисков невесты, когда вы прибудете в Пханьму. — Что ж, — отзывался Бэкхён, — тогда хотя бы не торопитесь и выбирайте с умом. Я хочу, чтобы этот брак принёс пользу нашей семье и нашему государству. Бён Сонхи была рада такому ответу. Она гордилась тем, что в её сыне взыграла наконец практичность и что разум возобладал над чувствами. Ей было невдомек, что своими словами принц просто подкинул ей задачку посложнее. Он сумел посеять сомнения в душе матери касательно всех намеченных кандидатур. Теперь ей придёт вновь тщательно пересмотреть все выгоды от союза с той или иной девушкой, а значит, принц выиграет немного времени. А там, кто знает, может, ему и вовсе удастся избежать женитьбы? Впрочем, он на это особо не надеялся, просто желал оттянуть этот момент насколько это было возможно. Так как пребывание во дворце приносило Бэкхёну мало радости, он мечтал поскорее уехать и начал все приготовления заранее, чтобы быть готовым покинуть королевскую резиденцию, как только погода немного наладится. Когда же долгожданный день отъезда наконец наступил, принц покидал замок с лёгким сердцем, зная, что никогда не сможет обрести покой в его стенах. «Я никогда не чувствовал себя здесь свободным прежде, не чувствую и теперь», — так думал он, и душа его стремилась к просторным равнинам Пханьму, которых он никогда ещё не видел, но которые, как ему казалось, должны были во что бы то ни стало принести ему счастье и покой. Дорога предстояла длинная, погода могла перемениться в любую минуту, поэтому Бэкхён решил поехать через свой маленький феод неподалеку от Мунчжэ, где они с Чанёлем провели вместе немало приятных мгновений. Там можно будет надолго укрыться от метели и холода, если понадобится. К тому же принцу хотелось узнать, хорошо ли идут дела в тех краях, как поживает Чжунгон и остальные. Он покидал королевский замок рано утром, когда солнце еще не встало. Его провожала сестра, издали кидая на Чанёля любопытные взгляды. Это, разумеется, не смогло ускользнуть от Бэкхёна. «Что это с ней приключилось? — недоумевал он. — Не она ли говорила, что боится его, что он её пугает? Должно быть, мне стоило утвердить ее в этой мысли и сказать, что Чанёль — чудовище во плоти. Быть может, тогда бы она не пыталась выведать о нём что-нибудь ещё. А впрочем, зная её странные вкусы, это могло только больше разжечь её любопытство». В последний момент на крыльцо выбежала кормилица принца, госпожа Чон. Она тоже вышла проститься с ним. — Вы уж там осторожнее, ваше высочество, путь-то не близкий, — говорила она с беспокойством в голосе, — эх, когда ж это я теперь вас увижу… — А ты приезжай ко мне, как зима закончится, — весело ответил Бэкхён. — Скажете тоже, ваше высочество! Да куда ж я поеду? Уж больно далече, да и годы уже не те… Боязно мне. Я уж лучше здесь… Боюсь, правда, ну да что поделать. — Чего боишься-то? — Боюсь, что помру вдруг, так вас перед смертью и не увидев, — серьёзно ответила она, и Бэкхён заметил, как по щеке её покатилась непрошенная слеза, — вы же сами знаете, ваше высочество, нет у меня никого кроме вас. Чай вам рассказывала. Родной сын-то мой младенцем помер перед тем, как меня во дворец к вам кормилицей взяли. Один вы у меня, никого больше-то и нету… Госпожа Чон говорила непривычно тихо и спокойно, видимо, боясь разрыдаться. Бэкхён и сам чуть не заплакал — слова кормилицы болью отдавались в его сердце. Слишком многим он был ей обязан. — Ладно уж, — сказал он, — авось не помрёшь без меня. А там, может, и впрямь ко мне приедешь. — Да куда уж мне… Старая я… — Да какая ж ты старая! Да и прикажу если — куда ж денешься? Поедешь. Госпожа Чон улыбнулась сквозь слёзы. — Ишь ты, — прыснула она со смеху, — раскомандовался тут: поедешь — не поедешь… — Я тебе весточку пришлю, слышишь? А ты меня не забывай, — но Бэкхён и так знал, что она его не забудет. — Хорошо, что вы с господином Чанёлем едете. Он мужчина разумный. Вы уж там приглядывайте друг за другом. Бэкхён рассмеялся. — А как же! Ну, пора мне… С этими словами он крепко поцеловал женщину в лоб, поспешно вскочил на коня и, махнув рукой на прощание, покинул просторный двор замка. — Хорошая женщина, — сказал Чанёль, как только они немного отъехали. — Да, — отозвался Бэкхён, — считай, что вторая мать. А знаешь, ты ей нравишься. Чанёль смущённо улыбнулся. — Ну и хорошо.

***

Бэкхён оповестил своего управляющего о приезде заранее, поэтому замок был полностью готов к его прибытию. Принц также отправил весточку и Ким Чжунгону — ему во что бы то ни стало хотелось увидеть его перед тем, как отправиться в Пханьму. Всё-таки они стали неплохими товарищами за то время, пока вместе приводили в порядок поместье Кима, и уехать, не повидавшись с ним было бы неправильно. К тому же Бэкхёну захотелось представить его Чанёлю, не посвящая последнего, разумеется, в подробности их близкого знакомства — виконту Пак было вовсе ни к чему знать, какие речи вёл Чжунгон в замке члена династии. Чжунгон прибыл в замок на следующий день после приезда Бэкхёна и, зная, что ещё не скоро его увидит, остался погостить вплоть до отъезда друга. Чанёлю, однако, это совсем не понравилось. Хотя он в открытую и не проявлял своего недовольства, на лице его читалось раздражение по поводу пребывания в замке постороннего человека. Чжунгон, казалось, тоже был немало смущён тем, что принц прибыл не один, а в сопровождении виконта. Бэкхён надеялся на то, что мужчины в конце концов всё же сумеют найти общий язык, однако они, как оказалось, с первого взгляда друг другу не понравились. — Ну и чего ты так на него взъелся? — спрашивал Бэкхён, расхаживая по своим покоям и кидая на Чанёля недовольные взгляды. Он так быстро перемещался с места на место, что пламя свечей без конца колебалось, грозя вот-вот потухнуть. В камине весело потрескивали дрова. Виконт Пак хранил молчание. — Он мой друг, а ты обращаешься с ним так холодно и надменно, что у меня просто мурашки по коже. — В свою защиту скажу, что он обращается со мною не лучше. Это была правда. Каждый их разговор напоминал перепалку. Они постоянно друг друга подстёгивали и весьма колко острили по поводу недостатков друг друга. Крупных ссор удавалось избежать, должно быть, только благодаря постоянному присутствию Бэкхёна. — Вы и сами должны это понимать, ваше высочество. Меня смущает то, как этот Ким Чжунгон ведёт себя в вашем присутствии. Или вы не замечали, как он на вас смотрит? Или как он с вами разговаривает? Бэкхён опешил. — Что же именно я должен был заметить? Чанёль снова ничего не ответил, но тут в голове принца мелькнула догадка. — Постой-ка… Поверить не могу. Ты ревнуешь меня к Чжунгону? — Бэкхён внимательно взглянул на Чанёля и в одно мгновение понял, что предположение его верно. — И как тебе только могло прийти это в голову? С чего ты взял, что он испытывает ко мне интерес подобного рода? — А что же в этом такого? Вы молоды и красивы. Мужчине без предрассудков очень легко вами увлечься. Бэкхен рассмеялся, а затем глубоко задумался. — Даже если Чжунгон и питает ко мне подобного рода чувства — хотя я всё ещё уверен, что это далеко не так — это не имеет никакого значения, потому что мне нечем ему ответить. Я люблю только тебя, и ты знаешь об этом. Бэкхён приблизился к Чанёлю, взял его руки в свои и улыбнулся. От прикосновений принца Чанёль сразу как-то размяк и расслабился. Было заметно, что на душе у него стало немного спокойнее. Но только лишь немного. — Я нисколько не сомневаюсь в ваших чувствах, ваше высочество. Однако я боюсь, что Чжунгон может недостойно повести себя в отношении вас. — Напрасные волнения. Чжунгон — благородный человек, он не способен на такое. К тому же я королевской крови. Он не позволит себе никаких вольностей в отношении меня. А если и позволит, — произнёс Бэкхен, вспоминая, как чуть было не заколол его пару месяцев назад, — то ему несдобровать. Он знает мой характер, и должен понимать, что в обиду я себя не дам. В конце концов, скоро мы отсюда уедем, там что переживать не о чем. Потерпи его присутствие ещё немного, постарайся найти с ним общий язык. Он совсем не плохой человек. — Хорошо, — со вздохом ответил Чанёль, а затем притянул принца к себе и сжал его в своих объятиях. Бэкхён услышал, как гулко бьётся его сердце. «Ревнивец, — подумал он, — неужели ты и впрямь думаешь, что я могу тебя оставить? Глупый. Я ведь поклялся, что последую за тобой даже в преисподнюю. Я не отступлюсь от своей клятвы». После этого разговора ситуация будто бы сгладилась, и Чжунгон с Чанёлем постепенно начали ладить. За бесконечно длинными разговорами они вместе с Бэкхёном проводили тёмные зимние вечера, собравшись в главной зале и слушая завывания ветра. Погода опять испортилась, поэтому с отъездом решили повременить. Бэкхён ничуть не беспокоился о том, что ему снова приходится задержаться. Как-никак, он был окружён близкими людьми, которые наконец сумели найти общий язык. Однако Чанёля это промедление всё больше и больше угнетало. Бэкхён часто видел, как он, выходя на заметённый снегом двор замка, с тревогой вглядывается в окружавшую его белую пелену. — Думаю о том, всё ли в порядке в Мунчжэ, у дяди. Зима выдалась нелёгкая, — отвечал он на расспросы принца. Бэкхён понимал, что виконт чувствует себя некомфортно оттого, что ему приходится проводить дни в бездействии в то время, когда его дядя вынужден работать не покладая рук. Но, в конце концов, он ведь сам захотел ехать в Пханьму вместо того, чтобы вернуться. Что толку было теперь сожалеть? «До Мунчжэ отсюда недалеко, — думал Бэкхён, — если он решит уехать, то сможет быстро добраться». Ему не хотелось отпускать от себя Чанёля, но он знал, что, если виконт посчитает нужным вернуться в родное графство, уговаривать его остаться он точно не станет. «Пусть уезжает, если хочет, я не имею права его удерживать рядом с собой». Однако Чанёль даже и не заикался об отъезде, хотя Бэкхён чувствовал, что мужчина непрестанно думает об этом. Видя его терзания, принц уже собирался завести разговор на эту тему сам. Однажды вечером, когда они с Чанёлем остались одни в его покоях, Бэкхён почти нашёл в себе силы заговорить об этом. Он искренне желал, чтобы виконт высказал все опасения, что были у него на сердце, однако в последний момент мужество покинуло его. Он чувствовал, что если этот разговор состоится, то Чанёль непременно уедет. Удерживать его было бы несправедливо, но и позволять уехать тоже не хотелось. Поэтому Бэкхён молчал, коря себя за малодушие. Было уже совсем темно, и небольшая комната, служившая Бэкхёну спальней, освещалась только несколькими свечами, слабо потрескивающими и ночной тишине. Чанёля сморило после их долгого разговора, и он задремал, положив свою голову на колени Бэкхёна, а принц аккуратно, чтобы не тревожить его покой, поглаживал его по голове. Однако сон виконта недолго был спокойным — брови вдруг его нахмурились, губы начали подрагивать, мужчина стал часто и глубоко дышать, будто ему снилось что-то тяжёлое и неприятное. Бэкхён забеспокоился, заметив это, и уже начал подумывать о том, чтобы разбудить Чанёля, однако этого не потребовалось — тот проснулся сам, резко распахнув глаза и подскочив, чем до смерти перепугал Бэкхена. — О, Господи… — прошептал виконт Пак, пряча своё испуганное лицо в широкой ладони. — Боже мой, Чанёль, что случилось? Дурной сон? — Не совсем… — Что тебе снилось? Чанёль ответил не сразу. — Отец… Мать… — равнодушно ответил виконт, поводя плечами, однако было видно, что он крайне встревожен. Бэкхён удивился. Разве можно так испугаться вида собственных родителей во сне? Впрочем, вспомнив о том, какой ужас внушал ему порой отец, он мигом понял, что в этом нет ничего невозможного. Он поймал себя на мысли, что ему ничего не известно о родителях Чанёля кроме того, что они умерли, когда тот был ещё ребёнком. «Не будет ли бестактностью с моей стороны расспрашивать о них? — подумал он. — Особенно сейчас, когда Чанёль так взволнован?» Но виконт Пак быстро пришёл в себя. Кажется, впечатление от сна, так сильно его обеспокоившего, постепенно сходило на нет. — Какие они были — твои родители? — немного помедлив, спросил Бэкхён. — Ты мне о них никогда не рассказывал. — Было бы о чём рассказывать… — небрежно бросил Чанёль и взглянул на Бэкхёна уже куда более спокойно, чем несколько мгновений назад. Он, видимо, заметил немалое любопытство в глазах принца, а может, просто хотел своим рассказом немного отвлечься от внутренних переживаний, и это побудило его пуститься в подробности, — отец был человек самоотверженный и честный. Так мне рассказывали. Мать тоже была сильная женщина. Мне иногда даже казалось, что она была слишком строга ко мне. «Тебе не казалось», — подумалось почему-то Бэкхёну, но он промолчал. — Они жестоко поплатились за свои принципы. Отец погиб, убитый во время очередного мятежа в Мунчжэ. Я тогда гостил с матерью у её родственников из соседнего графства. Восстание вспыхнуло быстро — когда она узнала о нём, отец был уже мёртв. Любая другая женщина, должно быть, принялась бы оплакивать своего убитого супруга. Но мать не проронила ни слезинки. И даже мне запрещала плакать. «Не смей, — говорила она, — ты должен гордиться своим отцом, а не страдать по нему. Он погиб как герой, оставшийся верным родине даже ценой собственной жизни». Чанёль замолчал на секунду, чтобы перевести дух. Бэкхён слышал, как он сглотнул от волнения. — Она говорила это так уверенно, так непреклонно, что мне не оставалось ничего другого, кроме как вытереть слёзы. Но я всё равно много плакал. Особенно по ночам, когда никто не мог видеть меня. Я знал, что если буду рыдать слишком громко, то меня непременно услышат. Поэтому я делал это очень тихо, зарывшись в одеяла с головой, чтобы ни одна живая душа об этом не знала. Бэкхён задрожал от негодования. Разве это не жестоко — запрещать ребёнку плакать, когда умер его отец? Он инстинктивно прижал голову Чанёля к себе, словно пытаясь утешить того несчастного маленького мальчика, которым он когда-то был. — А потом моя мать отправилась в Мунчжэ, хотя восстание подавить не удавалось. Помню, как она уезжала: в трауре по отцу, но гордая, сильная. Ничто не могло её сломить. Она во что бы то ни стало хотела проводить своего мужа в последний путь. Никогда не забуду, что она мне сказала тогда: «Если со мной что-нибудь случится, сынок, ты должен будешь с достоинством нести крест нашей семьи. Стань достойным называться человеком из рода Пак». Но мне было лет семь, может быть, восемь. Разве я мог думать о чём-то подобном, будучи ребёнком, которого покидала мать? Мать, в которой я так отчаянно нуждался. Я видел, как она уезжает, я рыдал, я кричал ей вслед, чтобы она не оставляла меня. А она… она всё равно уехала. Голос Чанёля стал совсем тихим. Плечи его мелко и часто задрожали и в следующее мгновение Бэкхён почувствовал, как по его шее стекает капелька влаги. — Чёрт возьми! — сдавлено прошептал Чанёль. — Чёрт возьми! Извини, я не должен плакать… — Нет, ты должен! — воскликнул Бэкхён. — Посмотри на меня, — он сжал влажное лицо виконта в своих ладонях и посмотрел в его глаза, — я хочу, чтобы ты плакал, слышишь? Я хочу, чтобы ты выплакал всё то горе, что тебе пришлось испытать, — и он запечатлел на его лбу долгий поцелуй. Это было так странно — видеть Чанёля таким жалким и слабым существом. Бэкхёну казалось, он уже видел его таким, но то были лишь отголоски той слабости, которую он в нём увидел сейчас. Но вот удивительно — мужчина, которого он боготворил и считал совершенством, рыдал у него на руках, но это заставляло Бэкхёна любить его только сильнее. Если бы он только мог что-нибудь сделать для него! Он готов был стать для него и отцом, и матерью вместе взятыми, да и вообще кем угодно, лишь бы только Чанёль почувствовал, что его любят и что он — больше, чем просто наследник рода Пак, что он человек. Но Чанёль, наверное, до последнего не понимал этого, потому что продолжал извиняться за слёзы даже после того, как успокоился. — Прости меня. Я такое ничтожество. — Ты самый прекрасный человек, которого я знаю, — отвечал на это Бэкхён, и в сердце его звучала неумолкаемая песня любви и света. Он долго целовал его — нежно, едва касаясь губами, пока Чанёль не пришёл в себя до такой степени, что решил продолжить свой печальный рассказ. — Моя мать прибыла в лагерь восставших и пыталась взывать к их совести. Они её не тронули, но и не прислушались к её словам. А потом она тяжело заболела в пути и быстро умерла. Так мне рассказывали. Что было дальше, ты и сам знаешь. Когда мятеж был подавлен, меня взял к себе мой бездетный дядя, и стал растить как наследника графства. Он всегда был со мной очень сдержан, но доброжелателен. И всё же, хотя он и растил меня с детского возраста, я никогда не чувствовал его своим родителем. Он был наставником — мудрым, но непредвзятым. Он никогда не был со мной груб, но никогда и не баловал. Так я и рос. Он некоторое время молчал, глубоко погрузившись в свои мысли. — Теперь ты понимаешь, почему я всегда на стороне короля? Я никогда не поддержу ни один мятеж. Мои родители погибли из-за мятежа. Моя невеста покончила с собой из-за мятежников. Скверна бунта, равно как и люди, её породившие, должна быть уничтожена. И пусть даже каждый день Мунчжэ охватывает пламя восстаний — я никогда не сдамся и буду лично избавляться от каждого, кто сеет смуту. Буду выжигать их гнилые сердца. Даже ценой своей жизни. В глазах Чанёля горел огонь такой лютой ненависти, что Бэкхёну стало страшно. Он прижал виконта к себе ещё сильнее, словно надеясь заставить его забыть об охватившем его гневе. Чанёль также прижал его к себе в ответ. — Я никогда не дам тебя в обиду, — сказал он, — я не смог защитить своих родителей, потому что был ребёнком. Я не смог защитить невесту. Но тебя я обязательно защищу, слышишь? Даже если мне придётся умереть. Бэкхёна трясло мелкой дрожью. — Не нужно, — шептал он. — Чего? — Не нужно умирать. Чанёль ничего не ответил на это, и Бэкхён вспомнил, как они говорили в шатре перед началом битвы тогда, в Мунчжэ. «Я знаю, что смерть будет ждать меня там. И я даже готов умереть. Готов, но всё-таки, в то же самое время… я чертовски хочу жить», — так он сказал тогда, и Бэкхён вздрогнул, когда эти слова всплыли у него в голове. И то, как Чанёлю было спокойно, когда он едва не отошёл в мир иной на поле боя. И то, как он готов был сражаться на дуэли, зная, что, скорее всего, погибнет… Может, он и говорил, что хочет жить, однако в его душе скрывалось также и непреодолимое стремление к смерти, и это казалось Бэкхёну странным и пугающим. В этом мужчине, которого он так отчаянно сжимал своих объятья, казалось, переплелись свет и тьма, тепло и холод, живительная сила земного существования и ледяная бездна небытия, — и ни одна из сторон никак не могла перевесить другую. Нераспутываемый клубок противоречий, арена битвы вечно противоборствующих сил, — такова была душа этого человека, и от этого бросало в дрожь. Но сейчас теплу и свету удалось на мгновение возобладать в этой душе, и Бэкхён услышал, слова, которые прежде никогда не рассчитывал услышать от Чанёля: — Спасибо тебе. Я так благодарен за то, что могу быть слабым рядом с тобой. Это самое драгоценное, что у меня есть в этой жизни — возможность быть слабым. Но я, кажется, слишком разоткровенничался. Должно быть, к этому располагает темнота ночи. — А знаешь, к чему ещё располагает темнота ночи? — с трепетом спросил Бэкхён. — К чему же? Вместо ответа, Бэкхён коснулся губ Чанёля своими губами, и это было в тысячу раз красноречивее любых слов. Ещё никогда они не были так нежны друг с другом, как в ту ночь. Каждое касание, каждый вздох были пропитаны трепетом и заботой. Они таяли в объятиях друг друга, но не от пламени страсти, а от медленно тлеющих углей взаимного обожания и принятия. Они были одним целым, чем-то неделимым, мягким, тёплым и плавно переливающимся. — Если бы мне предложили выбирать между долгой жизнью, в которой не будет тебя, и одной минутой в твоих объятиях, я бы не задумываясь выбрал второе, — шептал виконт Пак. — Если бы я только мог, я бы весь мир положил к твоим ногам, — шептал Бэкхён в ответ, целуя Чанёля и словно впечатывая эти свои слова в его кожу. И эти избитые, пошлые фразы, которые они говорили друг другу, звучали в их устах возвышенно и величественно. Было уже утро, когда они наконец с большой неохотой разомкнули объятия. Бэкхён впервые пожалел о присутствии в замке Чжунгона. Если бы не он, они могли бы ещё долго не спускаться к завтраку. — Знаешь, — сказал Чанёль, одеваясь, — во сне родители говорили мне что-то о долге, о графстве. И я вдруг подумал, что мне и впрямь не следует забывать о своих прямых обязанностях. — Ты хочешь вернуться в Мунчжэ, верно? — Да. Тогда в королевском дворце ты сказал, что я и так долго отсутствовал, и, я думаю, ты бы прав. Сейчас зима, непростое время. Мои люди могут отчаянно нуждаться во мне. Я должен помнить о них. Моя совесть говорит мне, что я должен ехать. — Ну что ж, поезжай. Только будет осторожен, прошу тебя. — Обязательно. Мне жаль, что наши пути разойдутся. — Нет, ты прав, ты должен ехать. Мы с тобой что-то совсем заигрались, — Бэкхён улыбнулся, — но забывать об обязанностях тоже нельзя. — Верно. Вы тоже не медлите и поскорее отправляйтесь в Пханьму. Мой сон не будет спокойным, пока вы находитесь здесь с этим Чжунгоном. — Эх ты, ревнивец… — снисходительно улыбнулся Бэкхён. Он рассеянно огляделся вокруг. Свечи давно догорели, а узкие окна были закрыты плотными деревянными ставнями, чтобы можно было подольше сохранять тепло, поэтому в комнате было мрачно, словно ночь ещё не кончилась. Огонь в камине медленно угасал. Повеяло холодом, и Бэкхён поёжился. Однако в душе у него было тепло и спокойно, как никогда. Он прислушался к завывавшей за окном метели и улыбнулся: Чанёль останется ещё на пару дней. Впервые в жизни принцу хотелось, чтобы плохая погода стояла подольше.