В погоне за солнцем

«Возлюбленный сын мой, Спешу сообщить вам добрую весть: я наконец нашла вам невесту. Незадолго до своего отъезда вы поручили мне устроить ваш брак наиболее выгодным для королевства образом. Спешу вас заверить, что выполнила ваше поручение как нельзя лучше. Я намереваюсь женить вас на единственной дочери герцога Ван. Как вам известно, герцогство Ван принадлежит Чжихани. Породнившись с герцогом, вы укрепите узы добрососедства, ныне связывающие наши государства, а также разбавите чжиханьскую кровь, распространив таким образом, некоторое влияние на эти земли». Бэкхён дочитал только до середины, однако уже с первых строчек письма его охватил неприятный трепет, а в душе стало холодно и пусто, будто бы в лицо ему дышала ледяная тёмная бездна. Глубоко вздохнув и взяв себя в руки, он всё же продолжил чтение. «Его величество весьма одобрительно отнёсся к моей идее и дал добро на то, чтобы женитьба эта состоялась. Разумеется, если вы не имеете возражений. Надеюсь, в ближайшее время получить ваше согласие, дабы как можно скорее связаться с герцогом. Думаю, он легко согласится выдать свою дочь за вас, так как положение его незавидно, а состояние королевской семьи могло бы решить все его проблемы». Бэкхён не стал дочитывать до конца. Ему и так было всё ясно. Он с негодованием отложил письмо в сторону. Затем встал из-за стола, прошёлся по комнате, не переставая вздыхать, чувствуя, как тело его содрогается от осознания неизбежности того, что было ему совершенно не по душе. Тоска сковала его сердце, невыносимая душевная мука заставила скривиться. «Ответь отказом, придумай любой предлог, заставь её передумать», — проносилось в голове принца, будто кто-то нашёптывал ему эти слова на ухо. Но какой же предлог тут можно было найти? Невеста и вправду была подобрана как нельзя лучше. Нечего было и думать о том, чтобы пытаться возражать. «Это мой долг, в конце концов, — подумал Бэкхён, — долг перед государством. Я был рождён единственно для того, чтобы его выполнить. И я выполню». И он бросился снова к столу, боясь, что если не сделает это сейчас, то совсем потеряет решимость. Неровным, скачущим от волнения почерком он вывел на бумаге следующее: «Уважаемая матушка, Благодарю вас за то, что сообщили мне столь приятные вести. Я полностью одобряю ваш выбор и выражаю своё согласие на этот брак. Буду счастлив, если вы немедленно приступите к переговорам с родителями невесты сразу по получении этого письма. Вечно любящий вас сын, Бён Бэкхён». Он отбросил перо, отложил бумагу с только что написанным посланием и, обхватив голову руками, поднялся из-за стола. Пламя свечей колыхнулось, тревожа разливавшийся по комнате сумрак. Бэкхён добрался до постели и шумно повалился на просторное ложе. На душе у него было по-прежнему муторно. Он и без того чувствовал себя неимоверно уставшим, а письмо матери и необходимость на него отвечать окончательно выбили его из колеи. С момента приезда в Пханьму Бэкхён вёл чрезвычайно хлопотливую жизнь. Земли герцогства были хоть и обширны, однако крайне слабо заселены. В этом, разумеется, не было ничего хорошего. Подобное положение делало Пханьму разрозненным и незащищённым, и Бэкхён даже удивился, что его отец в своё время не уделил достаточно внимания этому месту, а люди, бывшие здесь наместниками, совсем ничего не сделали. А сделать можно было многое, чем Бэкхён тут же и занялся после того, как чётко уяснил себе положение вещей. Он решил, что пустующие территории непременно нужно заселить, поэтому принялся раздавать никому не принадлежащие клочки земли направо и налево. Он так разошёлся, что даже отписал по участку земли сыновьям Чжун Евона (того самого, что удержал в своё время Бэкхёна от убийства Чжунгона). Назвать это небывалой щедростью с его стороны можно было лишь отчасти, ибо земли эти были суровые, нетронутые, покрытые лесами, да и к тому же за право обладания ими нужно было ещё нести военную службу на границе с Бэйхэ. Тем не менее, если бы всё удалось, то в скором времени в Пханьму должны были вырасти новые замки и поселения, благодаря которым укрепилась бы и линия обороны. Принц даже пытался втянуть во всё это Чжунгона, но тот сказал, что не может просто так забросить земли своих предков, поэтому не покинет своего поместья. Бэкхён отнёсся к этому с пониманием, хотя и не оставлял попыток переубедить друга. Местная родовая знать приняла Бэкхёна в штыки. Им, разумеется, не могло понравится, что принц раздаёт земли (пусть даже никому не принадлежащие и совсем невозделанные) всем подряд без разбору. Но Бэкхёна это, казалось, совсем не обеспокоило. Он переполошил всех и вся. Он не знал ни минуты покоя, мчался сначала в одну крепость, затем в другую, беспрерывно переезжал из города в город. Ему недостаточно было просто слушать о том, что творится в его владениях. Ему непременно нужно было всё узнать самому, увидеть своими глазами, и он провёл два месяца в непрерывных разъездах, повсюду раздавая приказы и распоряжения. Он, конечно, мог махнуть на всё это рукой и жить на новом месте в своё удовольствие. Но о какой жизни в своё удовольствие могла идти речь, когда все, кого он искренне любил, были так далеко? Да и к тому же за принцем неотступно следовал призрак отца. Память о короле Дэчжуне и о том, что он хотел лучшего для страны, были необычайно сильны в сознании юноши. Кроме того, с младых ногтей сдерживаемый своим окружением, он жаждал деятельности. Он бросал вызов всему миру, он желал преуспеть там, где до него преуспеть ещё не удавалось. Однако как бы он ни стремился наладить дела королевства, как бы ни старался оправдать последние надежды своего отца, он всё-таки был таким же человеком, как и все прочие, и два месяца беспрерывных разъездов порядочно утомили его. Он чувствовал, что тяжесть ответственности становится для него непосильной. Необходимо было устроить себе передышку, оставить эту лихорадочную жизнь хотя бы ненадолго. И вот теперь, когда, как ему показалось, самое необходимое было сделано и можно было дать себе немного отдыха в своей новой резиденции, его настигло это письмо от матери, снова напомнившее ему об ответственности и долге. Это стало для него серьёзным ударом. Находясь вдали ото всех, кто был ему дорог, он сам себе подписывал приговор о том, чтобы девушка, которую он никогда даже не видел, отодвинула его от прежней жизни ещё больше. Конечно, этот брак состоится не сразу, возможно, понадобятся многие месяцы на то, чтобы согласие было получено. В конце концов, может случиться и так, что согласия не будет вовсе. И всё же в душе у Бэкхёна зарождалось отчаяние. Сбывались его худшие опасения. Они с Чанёлем, находясь в разных частях королевства, будут обременены своими новыми семьями. Сколько бы виконт Пак ни говорил ему, что разделяющее их расстояние и окружающие их люди никогда не станут препятствием для их нежной, глубокой любви, Бэкхён уже не верил в правдивость этих слов. Он и раньше не верил, должно быть, просто не желал себе признаваться в этом. Это открытие подействовало на него удручающе. Он ощутил вдруг непреодолимую потребность увидеть Чанёля — здесь же, сейчас же, немедленно. Но это было невозможно, и оттого на сердце становилось ещё печальнее. Бэкхёну стало страшно. Ему вдруг показалось, будто королевство пожирает его, затягивает в какой-то бесконечный мутный водоворот. Он как будто не принадлежал себе. Свобода, которой он так дорожил, и власть, доставшаяся ему по праву рождения, с помощью которой он мог созидать, разрушать и преобразовывать, — две эти вещи как будто уже не могли существовать бок о бок. Бэкхён приоткрыл глаза и оглядел просторную комнату. Она показалась ему чужой — должно быть, оттого что он всего несколько раз ночевал в ней. Покои были велики, но в них не чувствовалось жизни. Стены, обитые дорогим материалом, были бездыханны, исходящее от камина тепло как будто не грело, тусклое пламя свечей безвольно висело в воздухе, где царила совершенно мертвая, неестественная тишина. Всё это вместе взятое казалось Бэкхёну просто невыносимым, он словно задыхался. Ему нужен был глоток свежего воздуха. Его куда-то влекло — куда, он и сам понять не мог, но всё-таки что-то внутри него билось и рвалось наружу, словно маленький злой зверёк, пойманный в клетку. Бэкхён поднялся с постели, досадуя на бессонницу, сделал несколько шагов по комнате. На глаза ему попалось письмо матери и его ответ. Он скривился и почувствовал неожиданный приступ отвращения. Ему вдруг захотелось сжечь эти бумаги, но он, едва удержав себя от этого порыва, только отложил их подальше. Затем лёг снова. Принц пробудился после нескольких часов сна — пустого и некрепкого, чувствуя, как тоска по-прежнему сжимает ему сердце. Он знал только одно средство, чтобы справиться со своим нездоровым, лихорадочным состоянием ума. Бэкхён стремительно соскочил с кровати, наспех оделся и вышел из покоев, попутно отдав заспанному слуге приказ приготовить коня как можно скорее. Он сейчас что почти ненавидел себя за эту слабость, за непреодолимое желание сбежать, но желание это было столь сильно, что противиться ему было просто невозможно. «Долой этот замок, долой прислугу, долой бумажки! — лихорадочно повторял он про себя. — Долой женитьбу, долой Пханьму!» — и он стремительно вылетел на свежий воздух. Он направлялся к конюшне таким стремительным шагом, будто там, в каком-нибудь её стойле заключалась сейчас вся его судьба, будто сама жизнь ждала его там. Разум его словно помутился, и единственным, что чётко отпечаталось в его памяти, был момент, когда он вскочил на коня. Дальше всё было как-то смутно и неразборчиво. Он помнил только, что скакал куда-то, куда именно — он и сам не знал. Перед глазами его мелькали городские стены, затем дорога, луга, поля и огороды. Спустя какое-то время это наваждение оставило его, он сошёл с коня и огляделся вокруг широко открытыми глаза, жадно впиваясь в каждую деталь. Дышать ему стало легче, он по-молодецки расправил плечи, грудная клетка его наполнилась бодрящим дуновением ветерка. Он отъехал, как выяснилось, довольно далеко от города и теперь плутал в одиночестве где-то неподалёку от крестьянских поселений. Стояло тяжеловесное, холодное, утро, больше напоминавшее середину осени, нежели начало весны. Над недавно распаханными полями висел сизой дымкой туман. Бэкхён прокладывал путь сквозь заросли высокой травы, ведя за собой за поводья лениво бредущего гнедого жеребца. Продвигаясь вперёд, принц непрестанно сбивал с высоких стеблей капли росы, и одежда его вскоре стала влажной. Он скоро почувствовал, что совсем озяб — по старинной привычке он был в одной только рубашке, дублете и лёгком плаще. Он всегда одевался так, когда жил в столице, где весна была хоть и ветренной, но непременно тёплой. После приезда в Пахньму Бэкхён почему-то не спешил расставаться с этой повадкой, сам толком не зная причины. Может, виной тому была сила привычки, а может, принц делал это нарочно, словно назло, изо всех сил пытаясь сохранить воспоминание о жизни, которую вёл ещё совсем недавно. Впрочем, какова бы ни была причина этого поступка, последствия его были не из приятных — он продрог от влажности и порывов холодного ветра. На солнце надеяться не приходилось — утро выдалось пасмурное, и, хотя ветер нетерпеливо гнал по небу тяжёлые тёмные тучи, они почти совсем не двигались с места, словно заупрямившееся стадо овец, толпящееся на догола общипанных лугах небесного свода. Порывы ветра становились всё резче, собирался дождь. Жеребец Бэкхёна то и дело настороженно поводил ушами, но от травы, рассыпанной под копытами, всё равно никак не хотел отрываться. Только лишь твёрдая рука принца могла заставить его забросить пищу и продвигаться вперёд. Внезапно почувствовав скорое приближение бури, Бэкхён запоздало задумался о возвращении. Он поспешил вскочить на своего скакуна и торопливо тронулся в путь, беспокойно поглядывая на небо и ощущая, как сверху срываются мелкие капельки влаги. «Ни за что не успею доехать, — с полной ясностью осознал он, — нужно где-нибудь переждать». Принц помнил, что где-то поблизости должны были находиться несколько деревень, и нетерпеливо оглядывался по сторонам в надежде заметить следы человеческого жилья. Наконец он увидел то, что искал — несколько деревянных домиков, лежащих вдали, за полями. Бэкхён пустил коня в этом направлении, чувствуя, как с неба падают уже крупные капли, холодя кожу. Вскоре он достиг своей цели. Принц въехал в небольшую деревеньку, состоящую из десяти-двенадцати крестьянских дворов и старой церквушки. День был воскресный, да и к тому же ненастный, утренняя служба уже давно закончилась, поэтому всюду было пусто и безлюдно. Дождь лил теперь в полную силу, поэтому Бэкхён, недолго думая, попросил переждать непогоду в первом же попавшемся доме. Ему отворила пожилая сгорбленная женщина. Приняв его за какого-нибудь проезжавшего мимо мелкого дворянина, она впустила его с почтительным поклоном, но без особой радости. По её крику из недр дома показался низкорослый, но на удивление крепкий старичок, очевидно, её муж, поспешивший отвести бэкхёнова коня в ветхое стойло. Бэкхён переступил порог довольно бедного и убогого жилища. Здесь было темно и стоял чад от выложенного прямо в полу очага. Принц очутился, судя по всему, в беднейшем доме этого поселения. Старушка-хозяйка, конечно, понимала это, и чувствовала себя не в своей тарелке. Когда же Бэкхён потянулся за кошельком на поясе и выложил на стол несколько золотых монет в качестве платы за постой, она, кажется, совсем растерялась на пару со своим вернувшимся из конюшни мужем. Впрочем, смятение их вскоре прошло, и они засуетились в попытке угодить своему нежданному гостю, непрестанно извиняясь за то, что не могут принять его так, как полагается. Но Бэкхён был совершенно спокоен, и несоответствие между его статусом и жилищем, в котором ему приходилось сейчас находиться, совсем не смущало его. Он без всякого стеснения сел на простую деревянную лавку грубой работы и с благодарностью принял от хозяев кружку парного, ещё тёплого молока. Принц попытался разговорить их, однако они совершенно терялись в его присутствии, и вскоре молодой человек совсем было оставил надежду вывести их на откровенность. На улице между тем дождь лил как из ведра и заканчиваться, видимо, не собирался. Бэкхён мысленно смирился с тем, что всё время, что ему придётся здесь находиться, он проведёт в неловком молчании, однако только ему в голову пришла эта удручающая мысль, как в противоположном от него тёмном углу что-то зашуршало и зашевелилось. — Что это там? — тут же спросил он, однако не успели хозяева вымолвить хоть слово, как из мрака выступили очертания чьего-то худенького личика. — Это внук наш, Чжигон, — испуганно ответила женщина, — не извольте беспокоиться, господин, мы сейчас же его уведём. — Зачем же уводить? — спросил Бэкхён и протянул мальчику руку сквозь густой дым от чадившего очага. — Ну, иди сюда. Ребёнку на вид было лет семь-восемь. Заострённое к подбородку лицо его казалось бледным и испуганным, тёмные глаза сверкали смесью страха и любопытства. Однако ещё до того, как его попытались подвести к гостю, он сам приблизился к нему, глядя необычайно серьёзно и как-то даже немного строго. — Так значит, тебя зовут Чжигон? — спросил принц. Мальчик кивнул. — Сколько же тебе лет? — Семь, — ответил он тихо. Бэкхён с нежностью и грустью взглянул на ребёнка. Он был совсем не похож на Бэкхо, и всё-таки напоминал ему брата, должно быть, бледностью и некоторой болезненностью, проглядывавшейся в его чертах. «Бэкхо когда-то тоже было семь лет, — подумал принц, — как жаль, что он прожил лишь немногим больше». Бэкхён глубоко вздохнул и заметил вдруг, что мальчик уже довольно давно что-то рассматривает на его одежде. Следуя за его взглядом, Бэкхён понял, что именно так сильно привлекло его внимание — мальчик глядел на пуговицы его дублета, спускающиеся длинным рядом сверху вниз. Это были обычные серебряные пуговицы, небольшие, но изящные, с искусной гравировкой. Но обычными они, разумеется, были лишь для Бэкхёна, с детства привыкшего к роскоши. На самом же деле стоили они немалых денег. Впрочем, разумеется, не дороговизна делала их такими привлекательными в глазах мальчика, а тонкое мастерство, с которыми они были сделаны, безупречная белизна металла и блеск, которым они сверкали, когда редкий луч света падал на них или когда вырывавшееся из очага пламя клало на них свой беспокойный, быстро убегающий блик. Бэкхён провёл по длинному ровному ряду пуговиц и улыбнулся. — Нравится? Мальчик в ответ опасливо поднял глаза и уверенно кивнул. Принц искренне рассмеялся его робкой искренности. — Хорошо, — сказал он и тут же, не задумываясь ни на секунду, резким движением сорвал со своего дублета две верхние пуговицы и протянул ему, — на-ка вот, возьми. Ну бери, не бойся, — добавил он, видя смущение и нерешительность ребёнка. Наконец мальчик взял предложенный ему подарок, бросил на принца опасливый взгляд и упорхнул в свой угол, откуда совсем недавно так неожиданно появился. Старики совсем опешили, и с уст их слетали благодарности вперемежку с извинениями за столь бесцеремонное поведение их внука. Бэкхён, однако, немедленно прервал их причитания вопросом. — Где же родители мальчика? — Мать в родах померла, да и отец его, сын мой, тоже недавно отдал Богу душу, — не мешкая ответила старуха, — вот мы мальчишку к себе и взяли, не выставишь ведь на улицу. Всё-таки родная кровь, да и подспорье в хозяйстве. Бэкхён внимательно выслушал, заметив, что женщина говорила о смерти совершенно спокойно, будто о чём-то обыденном, видимом каждодневно. В этом, конечно, не было ничего удивительного, люди умирали постоянно, особенно, когда им приходилось проживать свои дни в нищете и непосильной работе. И всё-таки та лёгкость, с которой здесь говорили об этом, показалась ему удивительной. Впрочем, даже несмотря на абсолютное спокойствие старухи, пока она рассказывала о покойниках, принц почувствовал неловкость оттого, что разбудил в памяти здешних обитателей образы умерших людей, которые прежде были им дороги. — Мне жаль, что я затронул ваши раны от смерти сына и невестки, — произнёс он, когда женщина закончила свой рассказ, — да упокоит Господь их души. — Аминь, — прошамкала хозяйка. Таким образом, хотя и немного неловким, было положено начало разговору. Бэкхён принялся расспрашивать стариков о том, как им живётся, не трудно ли растить ребёнка, как обстоит ситуация в деревне, каковы урожай и поголовье скота, не велики ли налоги и ещё многое другое. Он решил, что стоит извлечь пользу из своего затянувшегося здесь пребывания, и теперь получал сведения о том, как живётся в Пханьму из первых уст. Это было намного лучше, чем слушать доклады местных феодалов, которые, разумеется, не стали бы показывать принцу дурных сторон жизни простых людей. Хозяева, уже несколько пообвыкшиеся с ним и не знавшие его настоящего титула (который Бэкхён, разумеется, ни за что не пожелал бы раскрыть) принялись во всех подробностях ему отвечать. Когда Бэкхён закончил расспросы, дождь уже кончился. Он собирался было идти, но тут внезапно хозяйка дома предложила ему разделить с её семейством скромную трапезу. Бэкхён, не удовлетворившийся, конечно же, кружкой молока, поднесённой ему ранее, с радостью согласился. Пища была очень скромной — миска пустой похлёбки с хлебом, но Бэкхён всё равно от души поблагодарил хозяев и вынул из кошелька ещё одну золотую монету. Старуха отчего-то смутилась и отказалась принять деньги. Бэкхён не знал, была ли эта внезапная скромность искренней или же показной, но отказ не принял. — Любое доброе дело должно быть вознаграждено, — коротко ответил он, хотя в глубине души понимал, что у хозяев могло совсем и не быть к нему каких-либо добрых чувств, — вы при всей своей бедности разделили со мной свою пищу. Я просто обязан вас отблагодарить. Вам приходится растить ребёнка. Позаботьтесь о том, чтобы он был сыт. Сказав это, Бэкхён с лёгкой улыбкой потрепал мальчика по растрёпанным волосам и вышел из дома. Тучи совсем рассеялись; видимо, ветру всё-таки удалось согнать их в стадо и увести. Бэкхён с наслаждением потянулся, греясь в лучах приветливого солнца. Воздух был такой свежий и чистый, что у Бэкхёна, несколько часов кряду сидевшему в чаде и вдыхавшему дым, исходивший от очага, резко закружилась голова. Он с наслаждением втягивал в себя бодрые запахи влажной травы и земли. Откуда-то лёгкий ветерок приносил ароматы смолы, древесины и мёда, словно всего в нескольких шагах был лес. — Хорошо, — произнёс Бэкхён, и в душе его в ту минуту и правда царил небывалый покой. Губы его расплывались в улыбке — уверенной, свежей, как утренняя роса, обнажающей белые, словно жемчужины, зубы. Принц лениво приоткрыл глаза и вгляделся вдаль. Перед ним расстилались изумрудные луга, покрытые алмазной россыпью пока еще не высохших капель дождя. — Как хорошо, — повторил он, не отрывая взгляда от линии горизонта. Лежавший перед ним луг казался похожим на море. Он был таким же бескрайним и необъятным, также терялся вдали, за линией горизонта. Ветер неустанно подхватывал стебли травы, и они стелились под его дуновением один за другим, поднимались, а затем снова опускались под новым порывом. Это было удивительно похоже на волны, скользящие по водной глади. Полевые птицы летали над лугом так же быстро и резво, как проносятся чайки над морскими просторами. У Бэкхёна вдруг защемило в груди. «Вот бы Чанёль был здесь, — с невыразимой тоской подумал он, — он видел море множество раз и уж конечно бы согласился, что этот луг похож на море. И он бы тоже дышал этим свежим воздухом, и ему было бы также хорошо, как и мне. А мне, оттого что ему хорошо, стало бы ещё лучше». Но Чанёля, увы, здесь не было. Был только мальчик, внук хозяев дома, некоторое время назад приблизившийся к Бэкхёну со спины и теперь с любопытством на него поглядывавший. Принц обернулся, поглядел на него с сочувствующей улыбкой и вдруг поманил за собой. — Пойдём, покажу кое-что. Они уселись они толстом стволе недавно поваленного дерева, и принц отстегнул что-то от пояса. — Гляди-ка, — он показал ребёнку простые кожаные ножны, а затем медленно и торжественно, будто желая произвести на ребёнка как можно большее впечатление, вынул из них кинжал — почти ещё новый, с чистым, точно зеркало, клинком, в котором отражалось солнце, и искусно выкованной рукоятью, оканчивавшейся львиной головой. Вид оружия оказал на мальчика потрясающее действие. — Как красиво! — воскликнул он, оглядывая своими широко раскрытыми глазами клинок и рукоять. Бэкхён улыбнулся. Он был доволен произведённым эффектом. Идея показать мальчишке кинжал пришла ему уже давно, однако он считал грубостью обнажать оружие, пусть даже и по такому поводу, в доме людей, приютивших его. Поэтому он дождался подходящего момента, когда они с ребёнком будут скрыты от посторонних глаз. Мальчик всё не отводил глаз от сверкающего лезвия. — А вы им кого-нибудь убили? — с нескрываемым интересом спросил он. Бэкхён засмеялся. — А ты как думаешь? — Конечно, убили! Какого-нибудь злодея зарезали, правда? Разбойника? У нас здесь на дорогах часто бывают разбойники. Приходят из леса. Вы их убили по дороге сюда? Бэкхён не мог сдержать улыбки, слушая эти несколько наивные рассуждения. — Этого я тебе не могу сказать, — с напускной серьёзностью проговорил он, и мальчик тут же решил, что Бэкхён, разумеется, прикончил этим кинжалом целую шайку негодяев, просто отмалчивается из скромности. — Не волнуйтесь, — сказал Чжигон шёпотом, — я никому не скажу. А даже если кто-нибудь узнает — вы ведь убивали только плохих людей, правда же? Бэкхён всё не переставал улыбаться. По правде говоря, он едва сдерживался, чтобы не захохотать. На самом деле, кинжал, который принц показывал мальчику, не знал ещё крови ни одного человека. Бэкхён держал его при себе для безопасности, однако, к счастью, невзгоды пока обходили его стороной, и не было ещё ни одного раза, когда бы ему нужно было воспользоваться этим оружием по прямому его назначению. Он использовал его для того, чтобы отрезать себе кусок мяса или хлеба в дороге, но уж никак не для того, чтобы кого-нибудь зарезать. Он, конечно, мог бы сказать об этом Чжигону, однако принцу во что бы то ни стало хотелось оправдать ожидания мальчика, и, к тому же, он не желал лишать себя репутации бесстрашного героя в глазах ребёнка, поэтому не сказал ничего определённого, зная, что детская фантазия непременно сделает своё дело сама. «Да я и сам веду себя как ребёнок», — с улыбкой подумал Бэкхён, и он и впрямь в то мгновение был похож на мальчишку — в голосе его слышались звонкие серебряные нотки, в глазах горел задор. — А можно… Подержать? — смущённо спросил Чжигон, во все глаза глядя на Бэкхёна, который в одночасье приобрёл в его глазах уважение небывалых размахов. — Только осторожно, — предостерёг принц, передавая оружие, — смотри, не поранься. Мальчик принял кинжал с такими благоговейным видом, будто бы ему удалось прикоснуться к священной реликвии. Мысль о том, что клинок в его руках познал кровь негодяев, приводила его в сильнейший восторг. — Вам конец, жалкие разбойники, защищайтесь! — прокричал он, и клинок, подобно молнии пронёсся в воздухе. Бэкхён захохотал. — Совсем не так нужно его держать, — сказал он, наконец отсмеявшись, — не то господа разбойники на тебе живого места не оставят. — А как нужно? — Я тебя научу в другой раз. — А почему в другой? — Потому что мне пора ехать. Солнце было совсем высоко. Он и так потерял много времени. Пора было отправляться в путь. Бэкхён поднялся и протянул мальчику руку. Тот с глубоким вздохом отдал ему кинжал. — Ну, давай, Чжигон, до скорого, — попрощался он. — Ты правда вернёшься? Правда научишь меня? Не обманешь? — с мольбой в голосе спросил мальчик, забыв даже о почтительном обращении на «вы». Бэкхён взглянул на его лицо и увидел, что глаза ребёнка нетерпеливо горят, а на щеках, прежде бледных, выступил румянец. Заметив это исступление, Бэкхён невольно пожалел о том, что показал ему оружие. «Он ведь теперь дни и ночи напролёт будет думать только об этом кинжале. И ждать моего приезда. И уж конечно потеряет к тех серебряным пуговицам всякий интерес». Бэкхён испытывал смешанные чувства, оттого что поднял такой вихрь чувств в душе этого ребёнка. С одной стороны, он был рад, что доставил ему большое удовольствие, а с другой сожалел о том, что лишил его сердце всякого покоя. Теперь он просто не мог не оправдать ожиданий этого мальчика. — Я обязательно приеду снова, — твёрдо сказал он, присев на корточки рядом с ним и глядя прямо в его сверкающие глаза, — ты только дождись меня, ладно? — Через сколько же дней вы вернётесь? Бэкхён не мог назвать какую-нибудь точную цифру, поэтому ответил честно. — Я не знаю. Я бы очень хотел сказать, что уже через несколько дней, но я правда не знаю. У меня очень много дел. — Вам нужно сражаться с разбойниками? — спросил малыш. Бэкхён улыбнулся. — Да, — сказал он, — почти. Я должен исполнять свой долг. — Ну, тогда я дождусь, когда вы побьёте всех разбойников и приедете ко мне. — Всех разбойников перебить невозможно. Их слишком много, и к тому же, стоит только избавиться от одних, как на их место тотчас придут другие. Чжигон напряжённо о чём-то задумался. — Тогда в следующий раз, когда эти другие придут, возьмите меня с собой, ладно? — Посмотрим, — ответил Бэкхён. Ему бы очень не хотелось, чтобы родные Чжигона подумали что-то плохое о его намерениях в отношении мальчика, поэтому добавил, — только ничего не говори дедушке и бабушке, с то они тебя никуда не отпустят, понял? Чжигон кивнул с таким уверенным видом, что Бэкхён тут же понял, что ни единое слово их разговора не будет передано кому-нибудь другому. Он довольно улыбнулся, и мальчик улыбнулся ему в ответ. — Вот и хорошо. А теперь беги к своим, а то тебя, должно быть, уже потеряли. Чжигон бегом пустился к дому, а Бэкхён неторопливым шагом отправился вслед за ним. Дед мальчика уже вывел из ветхой конюшни упирающегося жеребца. Бэкхён ещё раз поблагодарил хозяев, с многозначительной улыбкой подмигнул Чжигону, накинул плащ и, вскочив на коня, отправился в путь. Наконец после стольких дней Бэкхён вновь почувствовал себя свежим и отдохнувшим. Плечи его больше не были скованы тяжким грузом. Он стремительно нёсся по дороге между полями, солнце согревало его, прохладный ветерок развевал его волосы, а перед глазами всё стояло личико Чжигона, и звучало в ушах данное им обещание. «Вернусь, — думал Бэкхён, — непременно вернусь». Возвратившись в замок, он небрежно кинул поводья слуге и бодрым шагом проследовал в свои комнаты, пропуская мимо ушей слова своих приближённых о том, что ему не следует разъезжать Бог знает где да ещё и в одиночку. — Прикажите подать обед, и поживее, — спокойно улыбаясь на все их причитания, ответил он, и скрылся за дверью своих покоев, чтобы переменить одежду. В глаза ему сразу же бросилось письмо матери, по-прежнему лежавшее там, где он его ранее оставил. С некоторым внутренним трепетом, однако уже не испытывая того мучительного беспокойства, какое одолевало его накануне, Бэкхён взял его в руки и вновь пробежался глазами по аккуратно написанным строкам. Вдруг принц нахмурил брови — прошлым вечером он отбросил письмо прежде, чем дочитал его до конца, и теперь на глаза ему попались фразы, которых он ещё не видел. «Я так увлеклась расписыванием всех достоинств этого союза, — писала его мать, — что совсем забыла упомянуть об одной чрезвычайно важной детали. Дело в том, что дочь герцога ещё крайне мала — ей всего тринадцать лет, поэтому вам придётся подождать год-другой, прежде мы сможем сыграть вашу свадьбу. Пока же мы ограничимся обручением. Мне жаль, что вы оказываетесь в подобном положении, однако будьте терпеливы — ради будущего страны». Лицо Бэкхёна по мере того, как он читал эту фразу, претерпевало множество метаморфоз. Всего за несколько мгновений на нём отразились и беспокойство, и изумление, и улыбка. Она становилась всё шире и шире, уголки рта нервно подёргивались, Бэкхён пару раз хихикнул, а затем вдруг во весь голос захохотал. Этот хохот — немного сумасшедший и вместе с тем счастливый — грозными раскатам прокатился по всему замку, всполошив всех, в нём находившихся. — Всё ли с вами в порядке, ваше высочество? — обеспокоенно спрашивали у него из-за двери многочисленные голоса. — О, не волнуйтесь, всё просто прекрасно! — воскликнул Бэкхён. — Я спасён, спасён! Словно гора свалилась с его плеч. Сбылось то, чего он так сильно желал — он получил отсрочку длиною в несколько лет. Капризная судьба была на его стороне. Он ещё раз перечёл письмо матери, чувствуя какую-то необъяснимую нежность в отношении своей родительницы. Никогда он ещё, казалось, не испытывал к ней такого умиления, как сейчас. Он немедленно распорядился отослать свой ответ с согласием на брак, присовокупив к посланию лишнюю пару благодарственных фраз и пламенное уверения в том, что ему ничего не стоит (разумеется, исключительно в интересах государства) подождать, пока невеста его достигнет необходимого возраста. Как раз в тот момент принцу доложили о том, что кушанья поданы. Услышав эту приятную новость, Бэкхён просиял. Только хорошего обеда и не доставало для того, чтобы счастье его было полным. — Какой на редкость замечательный день, — весело сказал он сам себе и поспешил проследовать в столовую.