В погоне за солнцем

С тех пор Бэкхён часто заезжал в ту самую деревню, где ему пришлось укрываться от дождя. Это место было спасительной отдушиной в те дни, когда на сердце становилось тягостно. Он с удовольствием наблюдал за тем, как маленький Чжигон играет рядом с ним, и как его дед и бабка хлопочут по дому — деньги, отданные Бэкхёном в качестве благодарности за пищу и кров, они употребили с пользой, подлатав своё убогое жилище и расширив хозяйство. Иногда Бэкхён и сам помогал им — если нужно было принести воды, натаскать дров или сделать ещё какую-нибудь тяжёлую для стариков работу, он радостно брался за дело. Чтобы это смущало их как можно меньше, он стал одеваться беднее, чем обычно, дабы приуменьшить, насколько возможно, разницу в их положении. Бэкхён назывался выдуманным именем и никогда не пускался в подробности о том, кто он такой, а его и не расспрашивали, чувствуя, что он не желает раскрывать правду. От грубой крестьянской работы Бэкхён сильно загорел, плечи его стали шире, лицо обветрилось, а ладони покрылись многочисленными мозолями. Он очень сильно возмужал, лицо его как будто немного погрубело, однако в чертах всё ещё сохранялось что-то по-юношески нежное. Про эти его вылазки, разумеется, никто не знал. Знали только, что время от времени он куда-то один уезжает, но куда именно и зачем оставалось загадкой. Слухи о месте и цели этих поездок ходили самые разнообразные, однако Бэкхён не считал нужным обращать на них внимание. Принц был уверен, что имеет право на свои маленькие тайны, тем более что упрекнуть его не в чем — он столько всего делал для герцогства, что вполне заслуживал отдыхать так, как ему вздумается, даже если речь шла о чём-то совершенно не подходящем для дворянина и члена королевской семьи. Общение с простыми людьми и особенно с Чжигоном приносили ему большую радость. Он как будто бы стал частью их семьи, и чувство сопричастности к счастью этих людей делало и его счастливым тоже. Находясь в их бедном доме, он мог ни о чём не думать — ни о делах, ни о королевстве, ни о чём бы то ни было другом. Здесь это всё было неважно. Важно было другое — растопить очаг, приготовить пищу, поиграть с Чжигоном, рассказать ему какую-нибудь историю, чтобы он непременно глядел сверкающими от удивления глазами. После этого голова становилась чистой, а на душе было легко. Так шло время. Приближалась самая прекрасная пора года — конец весны и начало лета — когда всё вокруг, напитанное некоей необузданной первородной силой, пульсирует и бьётся в упоительных судорогах жизни. Растения наливались соками и тянулись к солнцу своими свежими зелёными листьями; распускались цветы, вознося к небу своё благоухание; все звери — от мала до велика — полнились желанием плодиться и множиться. Птицы вили гнёзда и пели гимны любви своими чистыми голосами. Даже реки, освободившись от ледяных оков и впитавши в себя влагу дождей, бурлили и пенились так, будто бы тоже жили бурной волнительной жизнью. Внимая этой оде земному существованию, Бэкхён чувствовал, как внутри него тоже что-то меняется. Подобно всему вокруг, он так же напитывался жизнью, как наливается соком спелое яблоко. Он становился беспокойным. Воздух, сладкий, словно мёд, доносил до него будоражащие и нежные ароматы цветущих деревьев. Этот чарующий дурман пробуждал внутри какое-то странное чувство — за спиной будто бы вырастали крылья, и хотелось немедленно куда-то лететь. Бэкхён знал, что окружающее его цветение жизни не будет вечным, и это рождало в его душе тоску. Эта тоска делала его нервным, она подстёгивала его к тому, чтобы запечатлеть в своей памяти каждую деталь торжества природы. Каждый вдох чувствовался как последний, на всё вокруг принц глядел, будто видел в последний раз, в каждую мелочь впивался взглядом подобно тому, как жало осы вонзается в кожу. Он был полон жизни, как никогда. Жизнь бродила в нём, как вино, переливалась через край, как переливается выпивка через края золочёного кубка, как выходит бурная река из берегов; жизнь шумела и гремела в нём как ледяной горный поток, стремительно мчащийся между почти что отвесными скалами. И он знал, что за много миль от него такая же бурная волна жизни поднимается и в Чанёле. Их письма друг к другу, как и раньше, были полны нежности, однако теперь в них сквозила какая-то прежде несвойственная порывистость, нервность, почти граничащая с раздражением. Между строк, написанных взволнованным, чувственным почерком, читались прерывистое дыхание, горячий шёпот, резкие, грубоватые движения, любовный лепет, переходящий вдруг звериный рык. Чудились в этих строках и горячее дуновение первой летней ночи, и шелест свежей листвы, и чистое сияние звёзд на тёмном небосводе, и ещё Бог знает что. Разлука становилась всё более невыносимой, всё более тягостной. Жажда объятий и поцелуев ощущалась всё острее. Вместе со всеми этими чувствами, не дававшими Бэкхёну ни минуты покоя, в душе его разрасталась тревога, вызванная скорой женитьбой Сехён и Чанёля. Она делала его ещё более нетерпеливым. Пока что виконт Пак ещё не связал себя этими узами, пока он принадлежал только ему — Бён Бэкхёну, но времени оставалось всё меньше и меньше. Каждый день, проведённый вдали друг от друга, казался безнадёжно утраченным. Ощущая скоротечность неумолимого времени и подстёгиваемый весной, Бэкхён в очередной раз объехал свои владения, отдал своим людям все необходимые распоряжения и отправился в Мунчжэ. Пханьму находилось непомерно далеко от столицы, поэтому возлюбленные решили встретиться на родине Чанёля. Они собирались провести там некоторое время, а затем отправиться в столицу, где должна была состояться свадьба виконта Пак и принцессы. По дороге в столицу Бэкхён должен был навестить Чжунгона. Зная, что Чанёль недолюбливает Кима, он хотел было сначала заехать к нему, а уж затем отправиться в Мунчжэ. Однако теперь мысль потерять таким образом несколько дней казалась ему кощунственной, поэтому он решил оставить посещение друга на потом. Путь в Мунчже был долгим, но удачным — погода была хорошая, дороги — сухими, лошади — резвыми. Когда Бэкхён добрался наконец до Пэкчо, оказалось, что Чанёля там нет — ему пришлось срочно отлучиться по какому-то неотложному поручению дяди. Зато сам его дядя — граф Пак Минхи — встретил принца с распростёртыми объятиями и расцеловал как родного сына. Он тут же пригласил Бэкхёна к столу и приказал подать ужин. Когда гость утолил первый голод, граф принялся расспрашивать его о делах в Пханьму. Бэкхён обстоятельно отвечал на его вопросы. — По правде говоря, — подытожил он свой рассказ, — мне нелегко оставлять герцогство в такое время. Я уверен в своих людях, но всё-таки мне было бы спокойнее, если бы я сам присутствовал там. — Но вы не обязаны находиться в Пханьму всё время. — Не обязан, но и оставлять надолго я эти земли тоже не могу. Я должен следить за тем, чтобы возводились новые крепости, чтобы народ жил в достатке и не страдал от голода и поборов. К тому же я должен быть готов отразить атаку со стороны Бэйхэ, если на нас решат напасть. Граф Минхи одобрительно кивнул. — Вы действительно достойный сын вашего батюшки — да упокоит Господь его душу. Вы ответственны не по летам и так радеете за свои земли. Я счастлив, что мой племянник — ваш верный товарищ. Ему следует брать с вас пример. — Ну что вы! — заулыбался Бэкхён. — Это я беру пример с вашего племянника. Поверьте, в нём намного больше верности долгу, чем во мне. Он замечательный человек, — и принц умолк, продолжая расплываться в улыбке. — Для меня честь слышать такую похвалу в адрес Чанёля. Мне, право, очень жаль, что вы не смогли с ним сразу же увидеться. Я отправил его по важному делу, не зная, что вы приедете так скоро. — Ничего страшного. Я ждал столько дней, чтобы увидеться с ним. Я подожду ещё. В действительности Бэкхён был несколько удивлён и раздосадован этим вынужденным ожиданием, просто не показывал виду. С другой стороны, он был отчасти рад, что может отдохнуть с дороги, прежде чем увидит виконта. Они довольно долго проговорили с графом Пак. К большому удивлению Бэкхёна, Минхи почти ничего не говорил о предстоящей свадьбе племянника. Впрочем, принца это более чем устраивало, ибо с каждым днём воспоминания об этом браке причиняли ему всё большее беспокойство. После того как длительная беседа была окончена, Бэкхёна проводили в его покои. Там его привели в порядок и уложили спать. Он проспал всю ночь как убитый. Чанёля рядом с ним не было, но он находился в его замке, в стенах, где он рос, и этого было достаточно для того, чтобы почувствовать, как в душе воцаряются умиротворение и покой. Виконт Пак вернулся только вечером следующего дня. Он прискакал на взмыленной лошади, вымотанный, но сосредоточенный, и сразу же направился к дяде с докладом. Бэкхён наблюдал за ним из окна, а затем из дальнего угла просторной залы, где его принимал дядя. Чанёль сначала не заметил принца, и Бэкхён имел полную возможность наблюдать за ним в естественной для него обстановке. Его умилял тот серьёзный вид, с которым Чанёль беседовал с дядей. Он был похож на лазутчика, докладывающего военачальнику о передвижениях противника. Бэкхён, улыбаясь, следил за ним, с замиранием сердца ожидая мгновения, когда его присутствие будет наконец раскрыто. Он бы, наверное, огорчился, если бы так и остался незамеченным, однако виконт Пак всё же увидел его. Он с удивлением прервал свою речь, взгляд его впился в Бэкхёна, на лице отобразилось крайнее удивление — Чанёль будто бы пытался понять, не грезит ли он, не примерещилось ли ему после долгой дороги. Но ему хватило и доли мгновения, чтобы понять, что это не сон, что тот, по ком он так долго тосковал, действительно здесь. — Бэкхён?.. — вырвалось у него вместо приличествующего случаю «ваше высочество». Чанёль даже забыл о том, что только что говорил своему дяде. Осознав, что назвал Бэкхёна по имени, чего ему делать не следовало, он совсем растерялся, и принц даже почувствовал себя виноватым за то, что так сильно смутил его. — Прощу прощения, ваше высочество, — поспешил исправиться Пак, — я так удивился, увидев вас здесь, что у меня невольно вырвалось ваше имя. Я очень рад вас видеть. — Ну что вы, господин виконт, это мне стоит извиниться за то, что я так смутил вас своим внезапным появлением. Господин граф, вы тоже примите мои извинения. Я находился здесь без вашего разрешения и к тому же прервал доклад вашего племянника. Мне очень жаль, что я внёс сумятицу в ваш разговор. — Не стоит беспокоиться, — добродушно отозвался Пак Минхи, — вы очень хотели поскорее увидеть друга и не сдержались. Это простительно для вашей молодости. Вы полны нетерпения. — И всё же мне очень неловко, — ответил Бэкхён, глядя на Чанёля с улыбкой, — я оставлю вас, чтобы не отвлекать от беседы, — и он торопливо удалился из залы. Бэкхён миновал несколько просторных коридоров и вышел на свежий воздух. Сердце учащённо стучало в его груди в волнительном ожидании. Солнце уже закатывалось за горизонт, и небо окрасилось красным и жёлтым. Сумерки становились всё гуще, всё плотнее, словно пеленой окутывая замок и прилежащий у нему небольшой, но ухоженный садик, разбитый неподалёку. Здесь цвели розы, и их аромат наполнял душу Бэкхёна ещё большим волнением. Душа его трепетала от предвкушения момента, когда они с Чанёлем останутся наедине, но виконта всё не было. Он явился, когда было уже совсем темно и лишь тонкая светлая полоска у линии горизонта напоминала о недавнем присутствии солнца. Чанёль подошёл к нему со спины, крадучись, словно зверь, выслеживающий добычу. Бэкхён сразу почуял его присутствие, но до последнего делал вид, что не замечает. Он притворялся, что целиком и полностью поглощён любованием пышно цветущими розами, улыбался и ждал. Виконт набросился на него стремительно, словно коршун, но Бэкхён, внимательно выжидавший и сосредоточенный, не позволил одержать победу над собой так просто — он в самый последний момент обернулся и резким движением повалил Чанёля с ног. Они вместе упали, продолжая борьбу на земле и едва сдерживаясь, чтобы не захохотать во весь голос. Бэкхён изо всех сил наседал на виконта, а тот, видимо, особо не сопротивлялся, ибо вскоре оказался совершенно прижатым к земле и поверженным. — Я победил, — удовлетворённо произнёс Бэкхён, по-хозяйски усевшись сверху, — что-то вы совсем растеряли форму, господин виконт, — игриво добавил он. Чанёль глядел на Бэкхёна немного усталым, но необычайно нежным взглядом. — Я так скучал по тебе, — прошептал он, смотря ему прямо в глаза. Бэкхён почувствовал, как его сердце вздрогнуло в сладкой истоме. Он наклонился, обхватил руками исцарапанное, разгорячённое борьбой лицо виконта и прошептал в самые его губы: — Я тоже скучал. Он поцеловал его — чувственно и глубоко. Чанёль обхватил спину принца своими руками, провёл ладонями от поясницы к шее. Бэкхён шумно выдохнул. Тело его, так долго желавшее познать снова радость близости, бурно реагировало на каждое движение Пака, на каждый его поцелуй. Однако, когда Бэкхён уверенным жестом потянулся в его паху, Чанёль крепко сжал его руку. — Не здесь, — произнёс он, — не сейчас. — Почему? — часто дыша, спросил Бэкхён. — Здесь не самое лучшее место для этого. Нас могут увидеть. Или услышать. — И что? — Ты серьёзно? Не забывай, что здесь находится мой дядя. Бэкхён был слишком ослеплён страстью, чтобы соображать. Он попытался настоять на своём, движения его при этом были резки и грубы. Чанёль сопротивлялся. Завязалась новая борьба, но на этот раз виконт уже не сдерживался — он скрутил Бэкхёна и прижал его к земле с грубой и необузданной силой, которая, по правде говоря, могла только сильнее распалить принца, чем заставить отказаться от своих намерений. Однако делать было нечего — победитель устанавливает правила. Бэкхёну пришлось покориться. — Ладно уж, чёрт с тобой, — сказал он виконту, — так и быть, сегодня я тебя не трону. Они уселись рядом друг с другом, тяжело дыша и обливаясь потом. Бэкхён испытывал досаду оттого, что Чанёль не дал ему получить желаемое, однако чем больше остывала его голова, тем явнее в ней вырисовывалась мысль о том, что виконт прав, и что им следует проявлять осторожность. Эта необходимость вести себя осмотрительно раздражала Бэкхёна, особенно в те моменты, когда желание его было так сильно, что он не мог уже контролировать себя. Он поражался тому, как Чанёль превозмогал свою страсть, не допуская стать ей выше холодного и рассудительного ума. «Впрочем, чему я удивляюсь, — подумал Бэкхён, — если он способен побороть в себе даже страх смерти, то это для него, должно быть, пара пустяков». Он взглянул на Чанёля и понял, что виконт, по-видимому, тоже не вполне доволен исходом их встречи — он хмурился, и на лице его явно читалось раздражение. — Извини, — произнёс он, заметив, как Бэкхён пристально на него смотрит, — но ты ведь как никто другой должен понимать, что единственный шанс сохранить наши отношения — это держать их в полнейшей тайне. Я очень боюсь потерять тебя из-за своей неосторожности. Бэкхён понимающе сжал его руку. — Ты прав. Просто когда ты рядом, я забываю обо всём на свете. У меня голова перестаёт работать. Так что я должен быть тебе благодарен. В конце концов, хотя бы один из нас должен быть благоразумен, — и принц ободряюще улыбнулся. Чанёль улыбнулся в ответ, поднёс руку возлюбленного к своим губам и нежно поцеловал. — По правде говоря, не так уж я и благоразумен, — добавил он, — если бы я был благоразумен с самого начала, я бы не позволил себе этих игр. Я бы не стал набрасываться на тебя из темноты, а потом кататься по земле, как сумасшедший. Бэкхён рассмеялся. — Но ты ведь ни о чём не жалеешь? — Ничуть, — ответил Чанёль, и в темноте сада раздался его низковатый смех. Они помолчали немного, держась за руки и улыбаясь друг другу. — Знаешь, я так испугался, когда увидел тебя там, в зале, за спиной у дяди. Мне на секунду показалось, что я сошёл с ума от разлуки и мне явилось видение. — Прости, мне просто во что бы то ни стало хотелось увидеть, как ты будешь разговаривать с дядей. Как будто мне было любопытно, какой ты, когда меня нет с тобой рядом. — И как тебе показалось, какой я? — Всё такой же. Самый замечательный человек на свете. — Ты мне льстишь. — Ничуть. — Мне очень неловко, что я назвал тебя по имени в присутствии дяди. Он может что-нибудь не то подумать. — Брось, что он может подумать? Это всего лишь моё имя. Что такого в том, чтобы называть человека по имени? — Но ты не простой человек. — Самый обыкновенный, — с нежностью глядя на Чанёля, ответил принц, — точно такой же, как и все прочие. Особенно, когда ты рядом. Когда мы вместе, я как никогда ощущаю себя простым смертным. Чанёль улыбнулся. — Твои ладони, — сказал он вдруг, — стали совсем грубыми. Бэкхён пожал плечами. — И что же? Разве есть в этом что-то плохое? Или, может, я нравлюсь тебе только с мягкими ладонями? — Нет. Ты нравишься мне любым. Они снова замолчали. Ночь была тёплая, торопиться было некуда. Чистое небо было усыпано бесчисленными звёздами, ветерок прохладой обдавал тела и лица, принося умиротворение и покой. Где-то слышались шаги часовых, охранявших замок. Пару раз шаги становились совсем громкими, и тогда Бэкхён понимал, что Чанёль не просто так остановил его порыв. — Давай уедем, — раздалось в ночной тишине, и принц удивлённо взглянул на Чанёля, произнёсшего эти слова. — Куда? — спросил он, не вполне понимая, о чём речь. — Есть одно место, где нам точно никто не помешает, — отвечал Пак. — А как же твой дядя? — Ничего, он даст мне пару дней отдыха в честь твоего приезда. Да и разве посмеет он перечить тебе, если ты вдруг скажешь, что я тебе срочно понадобился? — Опять будешь прикрываться моим именем? — шутливо спросил Бэкхён. — И что же это за место такое? Чанёль задумчиво наклонил голову. — Ничего особенного. Но я проводил там много времени, когда был моложе. Я и сейчас иногда там бываю. Там никого никогда нет, ни души. Там нас никто не найдёт. — Ну что ж, я не против, — улыбнулся Бэкхён. — Отлично. Тогда отправимся завтра утром. А пока нужно как следует отдохнуть. Я очень устал с дороги, а завтра мне снова предстоит отправиться в путь. — Если хочешь, мы можем отложить эту поездку на несколько дней. — Ну уж нет. Я не хочу терять ни мгновения. Я хочу, чтобы были только мы с тобой вдвоём: ты и я. В этом замке повсюду глаза и уши. Я не хочу бояться прикоснуться к тебе. Хочу целовать тебя, не боясь быть увиденным. Нет, я не вытерплю здесь и дня. — Значит, решено. Отправимся завтра же, — ответил Бэкхён. Он склонил голову на плечо виконта, и некоторое время они просидели так, не говоря друг другу ни слова, только внимая звукам и запахам ночи. Вскоре они разошлись по своим покоям, пожелав друг другу спокойного сна. Впрочем, Бэкхен проспал всего пару часов — он был слишком взбудоражен, чтобы расслабиться как следует. К счастью, это нисколько не сказалось на его состоянии, и он чувствовал себя бодро, как никогда. Чанёль тоже выглядел свежим и отдохнувшим. Сборы их длились недолго. Они взяли с собой немного провизии и вина, вооружились, накинули лёгкие плащи и, оседлав лошадей, отправились в путь. Сначала дорога их лежала через помещичьи угодья. Они проезжали мимо полей, где уже колосилась пшеница, лугов, на которых паслись стада коров и овец, садов, где всё ещё пышно цвели фруктовые деревья, источая сладкие ароматы. Всё это было подёрнуто лёгкой белесой дымкой не рассеявшегося ещё утреннего тумана. В садах раздавалось щебетание птиц, было слышно, как в окрестных деревнях бодро лают собаки и кричат петухи. На душе у Бэкхёна было легко и спокойно. — Куда же мы всё-таки едем? — спросил он виконта. — Увидишь, — загадочно отвечал Чанёль с лёгкой улыбкой на губах, — к вечеру будем на месте. — К вечеру? Но я же сойду с ума от любопытства! Теперь мне ещё больше хочется знать, что это за место, если ради него нам нужно тащиться в такую даль. Но Чанёль не пожелал раскрыть тайну. — Всему своё время, — сказал он, и они поехали дальше. Солнце поднималось всё выше, разгораясь и заливая своими лучами всё вокруг. Дорога вывела всадников к широкому озеру, противоположный берег которого терялся где-то за линией горизонта. Бэкхён уже бывал здесь прежде, когда навещал Чанёля в Мунчжэ. Ему очень нравилось это место. Он глядел на мелкую рябь на воде, на плавное покачивание тростника. Всё здесь как будто дышало покоем и тихой радостью. Вдруг у самого берега раздался шум, а мгновенье спустя Бэкхён увидел, как по глади озера плывёт утка с выводком птенцов. Принц улыбнулся. — Как же здесь хорошо, — сказал он. Они с виконтом сошли с лошадей и подошли совсем близко к воде, а потом долго глядели, как она, едва шумя, плещется почти у самых их ног. Поглощённый созерцанием озера, Бэкхён совершенно забылся, но тут мимо самого лица его пронеслась сверкающей стрелой стрекоза, и он, вздрогнув, опомнился. Принц тут же усмехнулся своей внезапной пугливости и посмотрел на Чанёля. Тот уже довольно давно глядел на него пристальным взглядом. Бэкхён, сам не зная почему, смутился от взора его тёмных глаз. — Отчего ты так смотришь? — спросил он, опуская глаза. — Оттого, что ты прекрасен. Бэкхен расплылся в улыбке, провёл рукой по лицу и тихонько рассмеялся, а затем снова взглянул на Чанёля. Они сидели совсем рядом друг с другом, и Бэкхён приклонил свою голову ему на грудь. У воды было прохладно, но тело виконта излучало тепло. Бэкхён слышал, как бьётся его сердце, чувствовал, как течёт кровь по его жилам, и всё внутри него перенимало этот ритм чужого тела, подстраивалось под него, будто сливая их жизни в одно целое. — Это место, куда ты меня везёшь, — прошептал Бэкхён, — почему ты никогда мне о нём не рассказывал раньше? — Я же уже говорил, что в нём нет ничего особенного, — так же тихо отвечал виконт Пак, — возможно, оно даже покажется тебе неприглядным. — Как же мне может показаться неприглядным то, чем ты так дорожишь? Чанёль ничего не ответил. Рука его нежно поглаживала плечо и спину Бэкхёна. Сморённый звуками природы и близостью любимого человека, принц задремал. Он чувствовал сквозь дрёму лёгкое дуновение ветерка и не менее лёгкие прикосновения виконта. Душу Бэкхёна наполняла тихая радость. Ему казалось, он мог бы провести так весь остаток своей жизни, если бы только это было возможно. Однако этому не суждено было сбыться, и он вскоре проснулся. — Поехали дальше, — сказал он, с неудовольствием отстраняясь от Чанёля и смачивая лицо холодной озёрной водой, чтобы взбодриться, — нужно добраться до темноты. — Не о чем переживать, солнце сейчас садится поздно, успеем. Они тронулись в путь, и вскоре озеро осталось далеко позади. Дорога вывела их к постоялому двору, где они испросили поесть и накормить лошадей, а затем поехали дальше. Впереди зазеленел лес, и они вскоре вступили под сень его деревьев, с высоких крон которых доносились звонкие птичьи трели. Некоторое время они ехали по широкой тропе, но затем Чанёль свернул с проторенной дороги на узенькую, едва заметную тропинку, ведущую куда-то в чащу. Заросли здесь были гуще, и всадникам приходилось пригибаться, чтобы проехать. Тропинка то и дело виляла, пропадала, терялась в траве, но Чанёля это совсем не смущало — его уверенный вид явно свидетельствовал о том, что он хорошо знает дорогу. Бэкхён покорно следовал за ним. Постепенно деревья начали редеть, растительности стало поменьше, а тропинка, совсем было пропавшая из виду, снова начала обрисовываться в зарослях травы. Вдали отчётливо показались очертания некоего строения, к которому, судя по всему, и направлялся Чанёль. Сквозь шелест листвы послышалось тонкое журчание воды. Молодые люди выехали на поляну, сплошь поросшую высокой травой. В некоторых местах длинные стебли её были поломаны и примяты — только это и указывало на то, что место это периодически посещается человеком. Здание, которое Бэкхён заприметил уже давно, оказалось старой, заброшенной водяной мельницей, выложенной из грубоватого серого камня, сплошь покрытого изумрудно-зелёным мхом. Покосившееся мельничное колесо, некогда безостановочно крутящееся, было густо увито плющом. Из-под колеса доносились слабые звуки воды — здесь протекал ручей, совершенно не годящийся для того, чтобы вращать колесо мельницы. — Как здесь чудесно, — невольно вырвалось у Бэкхёна. — Ты правда так думаешь? — робко улыбаясь, спросил Чанёль. — Это и есть то самое место, о котором я тебе говорил. — Неужели? Тогда все твои опасения были напрасными. Здесь очень мило. Поляна, на которой оказались молодые люди, действительно выглядела так, словно они очутились в сказке. То тут, то там из зарослей травы выглядывали скромные венчики ромашек и яркие лепестки маков. По стенам заброшенной мельницы ползли лозы дикого винограда. Всю эту зелень солнце обильно поливало своим светом. Было прохладно и влажно, словно на дне колодца, а воздух был свежий и бодрящий. Щебет птиц доносился со всех сторон. — Раньше здесь протекала река, — сказал Чанёль, указывая в сторону мельничного колеса, — но потом она изменила русло, и от неё остался один только ручей. Мельницу забросили. А я как-то наткнулся на неё, когда ездил по лесу с товарищами. И с тех пор мы частенько наведывались сюда как следует повеселиться. Эта мельница стала чем-то вроде храма, возведённого в честь нашей молодости. Виконт приопустил голову и глубоко о чём-то задумался. Видимо, он вспоминал о былых деньках, потому что лицо его озарилось улыбкой. — Да, были времена, — произнёс он, — но теперь я слишком занят, чтобы часто сюда приезжать. — Только ты и твои друзья знают об этом месте? — Вовсе нет — многие местные знают о нём, но всегда стараются обойти стороной. — Почему же? Чанёль загадочно и вместе с тем самодовольно ухмыльнулся. — Говорят, на этой мельнице обитает нечистая сила, — ответил виконт, но, заметив печать беспокойства на лице принца, поспешил успокоить его, — вот только на самом деле никакой нечистой силы тут нет, можешь мне поверить. Просто уж больно часто мы с товарищами тут буянили, вот и понеслась про это место дурная слава. — Буянили? — Ну да. Многие из них большие охотники до выпивки. Ты и представить себе не можешь, какими криками они оглашали в хмелю всё округу. Вот народ и принял нас за разбушевавшуюся нежить. Бэкхён не смог сдержать смеха. — А как же разбойники? Они вполне могли бы найти это место и попытаться устроить себе здесь пристанище. — Они обходят его стороной с ещё большим усердием, чем прочие. Разбойники — люди на удивление суеверные и убеждены в том, что здесь водится нечисть, больше других. Желая доказать Бэкхёну, что бояться нечего, Чанёль предложил ему войти внутрь. Принц без малейшего колебания согласился. Они привязали лошадей за мельницей и вступили под каменные своды заброшенного здания. Бэкхён, думавший увидеть здесь полную разруху, был приятно поражён. В стенах мельницы не осталось уже почти ничего, что напоминало бы о прежнем её предназначении. Тут не было ни старых мешков с мукой, ни остатков зерна. Вместо этого стены были завешаны гобеленами, а полы устланы шкурами. Очевидно, мельница была превращена в почти жилой дом. Лишь спускавшиеся сверху желоба для муки свидетельствовали о том, что некогда здесь мололи зерно. — Потрясающе, — невольно вырвалось у Бэкхёна. Они поднялись на верхний этаж, где некогда размещались жернова для перемалывания муки. Они были здесь и теперь, накрытые тканью, словно скатертью, и служили чем-то вроде стола. Материя, покрывавшая их, была сплошь усеяна винными пятнам, явно свидетельствовавшими о том, что Чанёль со своими друзьями и впрямь веселился на славу. Молодые люди расположились на втором этаже и принялись за скромный ужин — предусмотрительно взятые с собой сыр, мясо и хлеб служили им пищей. Не забыли и про вино. Разговоры о государственных делах вскоре сменились непринуждённой болтовнёй. Вино ударило Бэкхёну в голову, ему сделалось жарко, и он сошёл вниз, чтобы подышать свежим воздухом. Чанёль последовал за ним. Солнце уже почти село, на бледно-синем небе показались слабые огоньки звёзд и тонкий серп молодого месяца. Тёмные силуэты деревьев слились в необъятную чёрную пелену, и Бэкхёну казалось, будто мельница со всех сторон окружена бездной, отделяющей их с Чанёлем от всего остального мира. Виконт подошёл к нему со спины и обнял. Принц ощутил его губы на своём виске, затем на щеке и на шее и блаженно улыбнулся. От этих простых ласк Бэкхён почувствовал, как душа его наполняется светлой радостью, а сердце взволнованно колотится. Его захлестнула волна какого-то неописуемого восторга. Он был по-настоящему счастлив, и ему во что бы то ни стало захотелось поделиться своим состоянием с возлюбленным. — Чанёль… — позвал он, не вполне понимая, что именно хочет сказать. — Да? Но слова не могли передать то, что творилось в душе Бэкхёна сейчас. Ему ужасно хотелось хоть что-то сказать, но он не находил выражений, способных описать многообразие чувств, поглотивших его. — Нет, ничего… — произнёс принц, отвечая на поцелуи. Больше он уже ничего не говорил. Он готовился погрузиться с головой в пучину любви и всепоглощающей страсти, которой здесь, вдали от всех, можно было предаться, не заботясь о последствиях. Рубашка принца соскользнула вниз, обнажая крепкое загорелое плечо, к которому тут же приник Чанёль. Бэкхён вцепился в виконта железной хваткой, обвил руками его тело с такой силой, будто бы в этом теле заключалась сейчас вся его жизнь, весь смысл его существования. Не размыкая объятий, они вернулись на мельницу, поднялись наверх и упали на устланный звериными шкурами пол. Ветхие доски глухо заскрипели под тяжестью их тел. Долго сдерживаемое желание касаться друг друга, любить и быть любимым, отдаваться и брать, неистово выплеснулось наружу. Никто не мог слышать и видеть их, кроме их самих. Они были сейчас будто бы одни на целом свете, безнадёжно потерянные для всего остального мира. Они забыли обо всём. Чувства их обострились до предела, скольжение обнажённых тел не прекращалось ни на мгновение, шумное дыхание обжигало лица. Бэкхён услышал вдруг, как нависающий над ним Чанёль издал звук недовольства, похожий на рычание. В то же мгновение он заметил глубокую царапину под самой его ключицей — принц так сильно впился ногтем в его тело, что оставил на нём повреждение. — Надо же, — почти задыхаясь, произнёс он, — я тебя поцарапал. Его накрыла ещё большая волна возбуждения. Желание впиться в Чанёля, словно животное, вонзающее клыки в свою жертву, всегда преследовало его в моменты их близости, и вид тонкой кровавой отметины, которую он, пускай непреднамеренно, оставил, будоражил его. Он крепче сжал плечи виконта, притянул его к себе и приложился губами к месту пореза. Он почувствовал, как на языке становится солоно он привкуса крови. По телу его пробежала волна сладостной дрожи, и он, повинуясь каким-то неведомым ему инстинктам, прикусил место царапины, чтобы вновь почувствовать на своих губах чужую кровь. Он бесконечно посасывал и лизал место надреза, проводя языком под ключицей, затем опускался губами вниз, чтобы обхватить ими сосок, а затем провести дорожку поцелуев обратно, к царапине, возбудившей в нём такое желание. Он всё лизал и лизал её, как вылизывает рану дикое животное, пока Чанёль, содрогаясь от удовольствия, с откинутой назад головой, вдалбливался в него, заставляя Бэкхёна чувствовать, как жаркие волны наслаждения одна за другой проходят сквозь его тело. Ему было так хорошо, что он даже хотел умереть. Ему казалось, что лучше уже быть не может, что вся его дальнейшая жизнь уже не имеет смысла. А между тем с каждым новым толчком, который передавал Чанёль его телу, Бэкхён ощущал, как напряжение нарастает и как вместе с ним нарастает и удовольствие. Оно становилось всё насыщеннее, всё сильнее, пока наконец не достигло того момента, когда стало совершенно невыносимым — слишком прекрасным, чтобы его вообще можно было пережить. Оно достигло своего апогея, кульминации, своей высшей точки, в которой сошлось и соединилось воедино всё, что только есть в этом мире — небо сливалось в одно целое с землёй, море — с песком, листья — с бликами, которые кидало на них солнце. Бэкхён, почувствовал, что в глазах у него потемнело. Ему на мгновение примерещилось что-то — не то предзакатный свет, мягко ложащийся на лепестки розы, не то шелест морских волн летним утром. А потом он почувствовал, словно падает в бездну — это длилось всего лишь один вздох, а затем перед глазами у него вновь прояснилось, и он, дрожащий от изнеможения, с испариной на лбу, откинулся на шкуры и почувствовал, как рядом с ним опускается тело Чанёля — такое же обессиленное и измождённое близостью. Бэкхён не знал, сколько времени они так пролежали, потому что вскоре задремал. Когда он очнулся, чувствуя, как прохладный ветерок обвевает его обнажённое тело, Чанёль спал глубоким сном. Взглянув на него в слабом свете факела, Бэкхён улыбнулся. Несколько минут он с этой улыбкой смотрел на его лицо — такое расслабленное и живое. Выражение виконта было мягким во сне, как у ребёнка, и Бэкхёну было приятно думать о том, что Чанёль может наконец отдохнуть и дать себе слабину. Стараясь его не будить, Бэкхён тихо спустился вниз. Было свежо, слышалось громогласный стрёкот сверчков и ленивое пофыркивание привязанных за мельницей лошадей. Бэкхён омылся в прохладном ручье и, подрагивая от холодной воды и чувствуя щекочущие прикосновения травы, вернулся на мельницу, оделся, завернулся в одну из многочисленных шкур и улёгся снова рядом с Чанёлем. Он тут же заснул, как убитый, а когда проснулся, уже приближался рассвет. Виконта рядом с ним не было, очевидно, он тоже спустился к ручью привести себя в порядок и проверить лошадей. Бэкхён сошёл вниз и застал Чанёля рядом со своим жеребцом. Виконт трепал его по холке, погружённый в свои мысли. Заметив принца, Чанёль улыбнулся и пошёл ему навстречу. — Доброе утро, — улыбнувшись, сказал ему Бэкхён. — Доброе, — ответил Чанёль полушёпотом и, прижав принца к себе, крепко поцеловал его. Утро и правда обещало быть добрым. Светлое и тихое, оно медленно просыпалось, подёрнутое румянцем зари, словно смущённое прошедшей ночью. Влюблённые вернулись на мельницу и скромно позавтракали тем, что у них осталось. Им предстояло пуститься в обратный путь. — Мы ведь приедем сюда еще раз? — спросил Бэкхён. — А тебе бы хотелось этого? — спросил Чанёль, хотя и так прекрасно знал ответ. — Очень. — Тогда обязательно приедем. И ещё не раз. Бэкхён нежно улыбнулся виконту, а Чанёль улыбнулся в ответ. И они долго глядели друг на друга, не говоря ни слова, изредка в смущении отводя глаза только затем, чтобы спустя мгновение вновь поднять их. Этот разговор одними только глазами заменял им тысячи слов, совершенно бесполезных и бесцветных, не способных хоть отдалённо описать, что именно они чувствовали сейчас. Они отправились в обратный путь, когда было уже совсем светло. Отдохнувшие за ночь кони везли их быстро и резво, и вскоре молодые люди были уже на постоялом дворе, где останавливались накануне. Подкрепившись как следует, они неторопливо отправились дальше, болтая обо всяких пустяках и больше глядя друг на друга, чем на дорогу. Как бы медленно они не ехали, скоро озеро осталось позади, и дорога потянулось среди полей и огородов. Солнце было ещё высоко, но уже начинало клониться к закату, когда они вернулись в замок, где дядя Чанёля Пак Минхи, пригласил их отужинать, на что они, будучи чертовски голодными, сразу же согласились. Граф Минхи не вдавался в расспросы касательно их поездки, непрерывно рассказывая о делах в Мунчжэ и надеясь, видимо, услышать мнение племянника по ряду некоторых вопросов. Но Чанёль в этот вечер был очень рассеян и на вопросы дяди отвечал односложно. — Вы, должно быть, совсем утомились с дороги, — заметил Пак Минхи, твёрдо уяснив себе, что ничего путного от молодых людей он сегодня не добьётся, — ложитесь спать сразу после ужина. Вымотанные поездкой Бэкхен и Чанёль именно так и собирались поступить. Однако идея разойтись по своим покоям казалась принцу кощунственной. После прошедшей ночи он ни за что не хотел расставаться с Чанёлем. — Ничего страшного, нас ни в чём не заподозрят, — убеждал он его, — я просто скажу, что пришёл к тебе поболтать немного, а потом мы и сами не заметили, как уснули во время беседы. Это будет звучать вполне правдоподобно и не вызовет пересудов. Расслабленный прошлой ночью и слегка потерявший бдительность Чанёль согласился. Они провели ночь в одной кровати, прижимаясь друг к другу. Виконт заснул почти сразу, а Бэкхён некоторое время лежал без сна, чувствуя тепло чужого тела и ощущая себя самым счастливым человеком на свете. Он думал о том, как замечательно находиться рядом с Чанёлем и как здорово, что они снова поедут на мельницу, где смогут быть вместе сколько угодно, не боясь быть найденными. На душе было светло и покойно, будущее никогда ещё не казалось таким очевидным и заманчивым. В кои-то веки всё было просто — на долю Бэкхёна выпало небывалое счастье, и он собирался испытать его в полной мере.