В погоне за солнцем

Счастье, выпавшее на долю принца и его возлюбленного, не могло длиться вечно. Дни блаженного уединения (весьма условного, ибо большую часть времени они всё равно были на людях) быстро истекли. Время бежало стремительно, оно ускользало, словно песок сквозь пальцы, и ничто не могло остановить его безжалостный ход. Очень скоро пришла пора расставаться с Мунчжэ и ехать в столицу. Каждый день, проведённый вместе, был на вес золота, и всё же одним из них, самым последним, Бэкхёну пришлось пожертвовать, чтобы навестить Чжунгона, а заодно и посетить свою прежнюю резиденцию и убедиться, что дела там идут, как уверял в письмах местный управляющий, как нельзя лучше. — Почему бы тебе не заехать в свои владения на обратном пути в Пханьму? — спрашивал виконт, беспокойно расхаживая по просторной зале, и, хотя голос его, эхом отражавшийся от стен, был спокоен, Бэкхён знал, что за словами Чанёля скрывается укор. — Я уже написал письмо Ким Чжунгону, что приеду. Я не могу нарушить своё слово. Мы пробудем там всего один день и сразу же отправимся в столицу, так что тебе не придётся терпеть его присутствие слишком долго. Виконт Пак не осмеливался перечить Бэкхёну, хотя на сердце у него было тревожно. Да принц и сам чувствовал горечь, понимая, что спокойная, полная любовных радостей жизнь близится к концу. — У нас ещё будет немного времени, когда мы прибудем в столицу, — говорил он, надеясь утешить не столько Чанёля, сколько себя самого, — может, два или даже три дня. — Мне и вечности не хватит, чтобы упиться твоей любовью, а ты обещаешь мне всего-навсего пару дней. — Я обещаю тебе всю свою жизнь. Она вся принадлежит тебе без остатка. А скоро будет принадлежать ещё одна. Тебе нечего бояться одиночества. Виконт насторожился. — Ещё одна? Ты говоришь о её высочестве Сехён? — Именно. Знаю, мы обычно стараемся не толковать о ней и о вашей женитьбе, но глупо ведь отрицать очевидное, особенно теперь, когда до бракосочетания осталось всего ничего. Бэкхён замолчал. Он собирался с силами, чтобы сказать нечто важное. — Знаешь, — начал он тихим голосом, — я в последнее время словно разрываюсь на части из-за всего этого. С одной стороны, я от всей души желаю своей сестре счастья, а с другой, я не хочу, чтобы ты её делал счастливой. Знаешь, я… — его голос осёкся, но принц тут же нашёл в себе мужество говорить дальше, — знаешь, мне очень страшно. Я очень боюсь, что ты полюбишь её и забудешь обо мне. — Бэкхён, я никогда никого не любил так, как люблю тебя. — Знаю. Но ты ведь не подозревал до встречи со мной, что будешь любить так сильно? Так откуда тебе знать, что в будущем ты не сможешь полюбить кого-нибудь ещё сильнее? Чанёль ничего не ответил на это справедливое замечание. — Послушай, Чанёль, этот брак даст тебе положение, связи, богатство. Сехён родит тебе детей. Я тебе этого дать не смогу. К тому же моя сестра очень красива. Так что вполне естественно, что в будущем ты можешь начать испытывать к ней нежные чувства, даже если сейчас она тебе глубоко безразлична. — Она мне действительно безразлична. Более того — хотя я знаю, что это прозвучит чудовищно — она лишь инструмент, с помощью которого государство укрепится, а род Пак увеличит своё могущество. Поэтому если я и буду её любить, то так, как крестьянин любит свою мотыгу или как любит горшечник свой гончарный круг. Бэкхён горько улыбнулся. — Жестоко говорить о моей сестре подобным образом, но ты прав, это действительно так. Никого не заботят чувства бедняжки. Она что-то вроде товара, который пытаются выгодно сбыть с рук и о дальнейшей судьбе которого никто не беспокоится. Однако, считай ты её хоть вещью, она всё ещё человек. Она тоже способна любить и страдать, и как бы ты ни убеждал себя в том, что она лишь орудие в твоих руках, ты вскоре заметишь это. Я знаю тебя, Чанёль. Ты бываешь холоден и беспощаден, но в груди твоей бьётся доброе сердце, полное сострадания. Ты не сможешь не любить Сехён, я это знаю. Нет, нет, не перебивай меня, пожалуйста… Ты не сможешь её не любить. Пусть это будет совсем другая любовь, не та, которую ты испытываешь ко мне, но она всё равно будет. Я это чувствую. И я этого даже хочу. Потому что бедняжку Сехён никто никогда по-настоящему не любил, а она заслуживает этого, как всякий другой человек. Я лишь хочу попросить тебя кое о чём. Пожалуйста, Чанёль, если однажды она (или кто-нибудь другой) вытеснит меня из твоего сердца, одним словом, если ты когда-нибудь меня разлюбишь, пожалуйста, сразу скажи мне об этом. Чанёль стоял неподвижно, словно каменное изваяние. Он застыл, поражённый этой полной отчаяния и смирения речью. Слова Бэкхёна произвели на него сильное впечатление. Принц буквально готов был пожертвовать собой ради счастья сестры и ради счастья Чанёля. Виконт никогда не думал о том, что дело может принять такой оборот. При всей своей привычке обдумывать всё наперёд, он никогда особо не задумывался о том, что ждёт его после свадьбы. Конечно, он станет мужем принцессы и будет исполнять свои супружеские обязанности как требует от него долг. Однако у него и в мыслях не было, что это может как-то повлиять на его чувства к Бэкхёну. — Мне страшно даже представить свою жизнь без любви к тебе, — сказал Чанёль, — конечно же, моя женитьба на её высочестве изменит мой жизненный уклад. Но отчего ты решил, что я полюблю её? В конце концов, с чего ты решил, что я придусь ей по душе? Ты сам всегда говорил, что я ей не очень-то нравлюсь. Не слишком ли много ты на себя берёшь, предсказывая подобное будущее? — Прости меня. Наверное, это от страха. Я просто хочу подготовить себя к худшему. — Послушай, Бэкхён. Ты прав, говоря, что наши чувства не вечны и могут однажды закончится. Такова жизнь, и я сам был свидетелем того, как легко растворяются во времени узы, прежде крепко-накрепко связывавшие людей. Но вся прелесть любви в том, чтобы наслаждаться ею, пока она есть. Поэтому давай жить сегодняшним днём и любить друг друга, не задумываясь о том, что будет после. Заглядывая в будущее, ты лишь отравляешь свои светлые чувства. Чанёль приблизился к Бэкхёну. Они были так близко, что принцу, бывшему на голову ниже виконта, пришлось поднять голову. Бэкхён глядел на мужчину взволнованными влажными глазами. Он был близок к тому, чтобы расплакаться. Он чувствовал невероятную боль в своей душе при мысли о том, что Чанёль может его разлюбить, но он говорил себе раз за разом, что он должен быть к этому готов, равно как и к тому, чтобы отречься от своих чувств ради сестры и ради самого виконта, если тот почувствует к ней сердечное влечение. Принц долго готовил себя к этому разговору, и, хотя он был рад высказать всё, что было у него на уме, с каждым сказанным словом рана в его в груди кровоточила всё сильнее. — Боже мой, — прошептал Бэкхён, глядя Чанёлю прямо в глаза, — если бы ты знал, чего мне стоило сказать тебе всё это. Если бы ты знал, как я на самом деле боюсь потерять тебя… — Бэкхён, — Чанёль осторожно коснулся его щеки ладонью, и принц почувствовал, как всё внутри него содрогнулось от нежности, вложенной в этот жест, — мой дорогой, возлюбленный Бэкхён. Ты боишься, что потеряешь меня, что я тебя разлюблю. Но вот я стою перед тобой сейчас. Ты меня видишь и слышишь, ты можешь меня коснуться. Я и моя любовь к тебе — вот они, прямо перед тобой. И разве ещё что-нибудь нужно? Из горла Бэкхёна вырвался сдавленный крик, он бросился Чанёлю на шею. — Да, да, я вижу, я слышу, я чувствую, да! — воскликнул он. — Господи, прошу тебя, Чанёль, пока ты ещё любишь меня, пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня, не отвергай. Ты мне нужен. Принц судорожно вцепился в его плечи. — Хотел бы я заставить тебя поклясться, что ты всегда будешь рядом, но я не имею права требовать от тебя таких клятв. Но всё-таки пообещай мне, что что бы между нами не произошло, ты не будешь держать на меня зла. — Обещаю. Ибо знаю, что всегда буду благодарен тебе за всё, что ты сделал для меня. Поверь мне, Бэкхён, никто в целом мире не знает меня лучше, чем ты. Ни перед кем я не распахивал душу так, как перед тобой. Едва ли я найду сердце, что поймёт меня лучше. Поэтому неважно, что произойдёт в будущем. Мы навсегда останемся связаны нитями любви и дружбы. Воображение Бэкхёна, разгорячённое и болезненное в этот момент, рисовало перед его внутренним взором неясные образы. Им владело целиком и полностью желание связать себя с Чанёлем на всю оставшуюся жизнь, закрепить их взаимные клятвы, пройти через обряд, могущий соединить их подобно тому, что обряд венчания должен был соединить вскорости виконта и Сехён. Вдруг в голове принца словно сверкнула молния. Он немного отстранился от Чанёля, чтобы иметь возможность взглянуть в его глаза, и произнёс голосом, в котором смешались воедино любовь и безумие: — Давай поклянёмся на крови, что душою и сердцем никогда не расстанемся? В тёмных глазах Чанёль блеснуло что-то значительное, словно искра пламени, что горело в его груди, вырвалась наружу. Он ничего не ответил, только коротко кивнул, но даже в этом его движении чувствовалось столько решимости и силы, что Бэкхён ни на секунду не усомнился в его намерениях. Они кликнули слуг и попросили принести вина. Пока их приказ выполняли, они молча глядели на друга, сгорая от нетерпения скорее осуществить своё намерение. Вскоре вино было принесено, а кубки наполнены. Прислуга удалилась, и они снова остались наедине. Бэкхён тяжело дышал, волнение переполняло его, адское пламя жгло его душу. Рука его нащупала кинжал, висевший на поясе, тот самый который он множество раз показывал деревенскому мальчишке Чжигону. Это оружие так и не познало крови человека, и Бэкхён с Чанёлем должны были стать первыми добровольными жертвами его острого клинка. Решительным быстрым движением принц закатил рукав и, превозмогая острую боль, сделал надрез на левом предплечье. В то же мгновение алая кровь потекла по руке неровной дорожкой, обагрила ладонь, каплями повисла на тонких, костистых пальцах. Рука принца нависла над кубком, наполненным вином, кровь закапала вниз, оставляя расходящиеся по поверхности круги. Тем временем другой рукой Бэкхён передал кинжал Чанёлю. Не отводя взгляда от лица принца, от болезненного сверканья его тёмных глаз, виконт также рассёк кожу у основания ладони и протянул руку к кубку. Количество кругов на поверхности вина увеличилось. — Думаю, этого будет достаточно, — тихо сказал Бэкхён. Его голос звучал глухо, будто доносился из другого мира. Его охватило странное очарование тем языческим ритуалом, который они с Чанёлем планировали совершить, нет, уже совершали сейчас. Коль скоро они с Чанёлем не могли быть таинством венчания соединены перед лицом Бога, приходилось прибегать с иным свидетелям глубины их чувств. Бэкхён никогда не считал их любовь чем-то грязным или греховным, но пусть она даже и была таковой — он был готов провести в этом грехе весь остаток своей жизни, поэтому теперь без страха совершал то, что расценивалось церковью как святотатство и сделка с нечистым. Было уже темно, через узкое окно были видны первые звёзды. В камине потрескивали поленья, пламя свечей бросало на лица дрожащие блики. Влюблённые протянули друг другу обагрённые кровью руки и крепко переплели пальцы. Раны их соприкоснулись, струйки крови слились в одну; капли падали на скатерть, но они этого не замечали. В царившем полумраке Чанёль казался Бэкхёну ещё более высоким и внушительным, чем обычно. По лицу виконта скользили отблески беспокойного каминного пламени, каждый раз по-новому освещая его черты. Из-за этой причудливой игры света и тени казалось, будто лицо виконта непрерывно меняется. Когда огонь в камине горел слабо, озаряя всё вокруг спокойным мягким свечением, лицо Чанёля было спокойным и безмятежным. Когда же угасающее пламя, будто бы до последнего цепляясь за жизнь, вспыхивало с новой силой, все черты на его лице обозначались резче, на подбородок, скулы и надбровные дуги ложились глубокие тени, и выражение его становилось жестоким и мрачным. Затем огонь снова начинал слабеть, тени на лице виконта смягчались, а лицу вновь возвращалась его былое умиротворение. Эта беспрерывная смена выражений завораживала и пугала Бэкхёна одновременно, но то был страх, смешанный с восхищением и благоговением, страх перед чем-то могучим и величественным. Принцу казалось, будто в Чанёле смешались и переплелись между собой судьбы несколько сотен людей. Он был словно существом из старинной легенды, способным перевоплощаться во что угодно и в кого угодно. Он был одновременном добром и злом, любовью и ненавистью, блаженством и болью, он был всем миром сразу, и Бэкхён трепетал от какого-то непонятного чувства, рождавшегося в его груди при мысли об этом. У него вдруг закружилась голова — то ли от странного волнения, что его охватило, то ли оттого, что из раны на его руке всё ещё лилась кровь. — Чанёль, — произнёс он дрожащим голосом; он был словно пьяный, — я клянусь, что сердце моё навсегда будет твоим. Что бы ни случилось, я всегда буду тебе опорой. Я предаю себя в твои руки без сожаления. Моё сердце — твоё сердце, моя душа — твоя душа. — Бэкхён, — отвечал виконт, и принц почувствовал, как дыхание его сбивается от звучания этого глубокого голоса, — ты мой принц и мой господин, и я клянусь, что до конца дней буду верен тебе и государству. Я стану твоим мечом и щитом на поле боя. Я буду палачом для твоих врагов и благодетелем для твоих друзей. Я присягаю на верность тебе и твоему сердцу, которое ты мне вверяешь. Несмотря ни на что, я буду твоим союзником, и я отрекаюсь от всякой попытки обратить свои помыслы против тебя. Да будет так. — Аминь. — Аминь. Продолжая сжимать окровавленные руки друг друга, они разделили поровну содержимое кубка, вино в котором было смешанно с кровью, — каждый выпил свою половину. Ритуал был завершён. Душа Бэкхёна полнилась волнением. Он поцеловал виконта и улыбнулся ему, обнажая свои белоснежные зубы. В улыбке его сквозило что-то кровожадное, но в глазах горели счастливые огоньки. Он ликовал. После клятвы на крови принц почувствовал облегчение, и его уверенность в чувствах виконта окрепла. Он удивлялся, почему они с Чанёлем не сделали этого раньше. — Теперь уже ни Богу, ни Дьяволу не будет под силу нас разлучить, — прошептал Чанёль, целуя ему руки. — Ты и есть сам Дьявол, — отвечал Бэкхён, улыбаясь ещё шире, — и сегодня я продал тебе свою душу.

***

Клятвы, скреплённые кровью, придали отношениям принца и виконта некий роковой оттенок. Запретность ритуала также подлила масла в огонь. Их страсть вспыхнула с новой силой, они не могли отойти друг от друга ни на минуту, они не могли друг без друга дышать. Долгожданная встреча с Чжунгоном прошла очень смазано, и Бэкхён едва ли помнил, о чём он беседовал с другом — на уме у него был только Чанёль, он помнил только о нём, а потому пропускал мимо ушей половину, если не больше, того, что ему говорили. Воспоминание об этой встрече едва коснулось его памяти, и было тотчас же забыто. Одно лишь только прочно осталось в голове принца — по случаю его приезда в замок прибыл также и Чжун Евон, и у Чанёля сразу сложилось о нём нелестное мнение. — Сам чёрт не разберёт, что у него на уме. Тебе следует его опасаться, — говорил он. — Ты, право, решительно не одобряешь никого из моих здешних знакомых, — отвечал Бэкхён с улыбкой. Ему было сейчас, в сущности, всё равно, что думает Чанёль о Чжун Евоне. Однако мнение его об этом человеке он крепко запомнил, хотя на первый взгляд как будто бы и не обратил на это внимания. Как и планировалось, в компании Чжунгона они пробыли недолго, почти сразу же направившись в дальнейший путь. Они не слишком-то торопились, и всё-таки прибыв в королевский замок, обнаружили, что располагают целой неделей до женитьбы. В столицу они въехали с большой помпой, их приветливо встречал народ, женщины высовывались из окон и выбегали на улицы, чтобы взглянуть на них. Им вдогонку бросали цветы и пожелания долгих лет жизни. Никогда в жизни они не чувствовали себя лучше. Лето только собиралось вступать в свои права, на улицах было ещё не жарко, деревья стояли в свежей яркой зелени, а по утрам всё ещё дул прохладный ветерок, от которого делалось зябко. При дворе молодых людей также приняли торжественно. Бэкбом, правда, был несколько холоден с братом, как и обычно, зато с Чанёлем, на правах будущего родственника, вёл себя почти что дружески. Королева-мать обращалась к нему как к родному сыну. Принц радовался, что Чанёль приходится по вкусу его родне, и надеялся, что благоволение к виконту вызвано искренними чувствами, а отнюдь не пустой лестью из соображений государственной выгоды. Что же до Сехён, то принц с Чанёлем увидели её только за ужином. Бэкхён нашёл, что она стала удивительно хороша. Весеннее тепло оттенило её обычно бледные щёки лёгким румянцем, губы были словно кораллы, тёмные глаза, опушённые длинными ресницами, глядели смущённо и мягко, на дне их читалось внутреннее волнение. Её тонкие руки скользили над столом, над блюдами и приборами; ладони её так и остались бледными и прозрачными, и когда она подносила руку к кубку с вином, она обхватывала его так легко этой бледной тонкой рукой, что казалось, будто сосуд просто парит в воздухе. Она была словно бесплотных дух, и вместе с тем, как наваждение, родившееся в мозгу под воздействием дурманящих разум благовоний. Одним словом, красота её расцвела теперь уже окончательно. Прекраснее принцесса Сехён ещё никогда не была. Бэкхён не знал, стала ли его сестра только недавно столь прекрасной или же она всегда была такой, а он просто этого не замечал, но, как бы там ни было, он находил, что цветение юности достигло в ней своего пика. О лучшем времени для замужества нечего было и мечтать. Увидев девушку столь очаровательной, ещё более изящной и утончённой, чем обычно, он невольно почувствовал предательский укол в сердце. Он глядел на свои жилистые руки, на свои погрубевшие ладони, на опалённое загаром и ветрами лицо, и думал о том, почему Чанёль полюбил именно его, когда вокруг него всегда находились прелестные создания вроде его сестры. Несколько раз он спрашивал его об этом — страхи, что Чанёль оставит его ради Сехён, все ещё были сильны в нём, но виконт лишь пожимал плечами: — Отчего я тебя полюбил? Мой дорогой, ну ведь это же всё равно что спрашивать, отчего по небу плывут облака или отчего идёт дождь, или отчего поют птицы — просто оттого, что такова природа вещей и иначе быть не может. И он целовал его руки и шею, вдыхал запах его волос, и говорил, что ничего на свете лучше с ним уже не случится. И тревога Бэкхёна постепенно отступала, а горечь, прежде разлитая в его душе, сменялась сладким волнительным чувством. И всё-таки из-за скорой женитьбы Чанёля принц был нетерпелив и жаден до ласк как никогда. Он желал насладиться им до последней минуты. Пока он только один имел на него права, и ему совсем не хотелось делить его с Сехён даже несмотря на то, что Чанёль к ней ничего не испытывал. Впрочем, вскоре Бэкхён лишился возможности проводить всё оставшееся свободное время с Чанёлем, ибо королева-мать Бён Сонхи пришла к решению, что принцесса и её будущий супруг до сих пор почти не общались, поэтому им следует провести оставшиеся до свадьбы дни вместе. Посредником при их общении должен был, разумеется, стать Бэкхён. Он был не в восторге от необходимости слушать, как они будут говорить друг другу любезности, однако решение матери он находил всё же вполне разумным. Теперь они втроём гуляли по дорожкам сада и разговаривали. Бэкхён с грустной улыбкой думал о том, что ещё года не прошло с того момента, когда они с Чанёлем тоже говорили здесь, ещё не понимая, что любят друг друга, но чувствуя, как их сердца жаждут единения. А теперь виконт в тех же местах, под сенью тех же самых деревьев беседует с его сестрой, читает ей стихи и рассуждает о разных вещах так, как может только он — здраво, осмысленно, скромно, но уверенно. Сехён слушала его внимательно и улыбалась тому, что он говорил. Бэкхён не мог понять, была ли эта улыбка искренней или же являла собой лишь дань хорошим манерам. — Тебе нравится Чанёль? — прямо спрашивал он сестру, когда они оставались наедине. — Виконт кажется мне учтивым человеком, и говорит он хорошо. Но меня не оставляет чувство, что сердце его для меня закрыто. Быть может, он смущается твоего присутствия, брат? — С чего бы ему меня смущаться? — внутренне усмехаясь, спрашивал Бэкхён. — И всё же мне как-то неловко. Не мог бы ты нас оставить наедине, когда мы будем гулять в следующий раз? Я бы хотела поговорить с ним с глазу на глаз. Внутренне негодуя, Бэкхён согласился. Чанёлю он доверял, но смутная тревога никогда до конца не оставляла его. Как выяснилось позже под «следующим разом» Сехён подразумевала вообще все последующие разы, поэтому Бэкхёну ничего не оставалось, как коротать часы, которые он бы мог бы провести с Чанёлем, в одиночестве. Чтобы развеять тоску и заодно употребить свободное время с пользой, он беседовал с коннетаблем, советовался с ним о военной ситуации в Пэкчо и выказывал беспокойство по поводу возможного вторжения Бэйхэ. — Я, конечно, согласен с его величеством касательно того, что прежде всего вопросы внешней политики следует решать путём дипломатическим, — рассуждал коннетабль, — однако верно и то, что дипломатические способы действуют особенно хорошо, когда государство имеет сильную армию. Военная сила — гарантия того, что с нами предпочтут договориться, нежели воевать. Бэкхён внимательно вслушивался в эти слова, пытаясь понять, можно ли считать их поддержкой со стороны коннетабля, и вообще стоит ли рассчитывать на него в случае возможных столкновений с братом. Ещё до того, как Бэкхён покинул столицу, коннетабль принадлежал к его партии, однако с тех пор положение поменялось. Раньше приходилось выбирать между двумя принцами, теперь же — между принцем и действующим королём, и расклад был явно не в пользу Бэкхёна. Из всех людей ему известных, он мог опереться только на себя самого, ну, может, ещё на Чжунгона. Чанёль был слишком предан короне, а соответственно и его брату. Женитьба должна была ещё больше укрепить связь с правящей династией, и Бэкхён бросало в холодный пот при мысли о том, что Чанёль может встать на сторону короля в случае разногласий. «А впрочем, я неверно сужу. Я считаю, что Чанёль в любом случае встанет на сторону моего брата. Но это не совсем так. Чанёль встанет на сторону того, за кем правда, за кем справедливость. И если он будет глубоко не согласен с мнением короля, то выскажет это прямо, ибо он печётся о пользе государства, а не о том, чтобы угодить монарху». Помимо коннетабля Бэкхён также общался и с епископом, венчавшим его брата на царство, — последнее время тот занял прочное положение при особе короля. Будучи человеком, приближённым ко двору, епископ куда больше пёкся и говорил о политике, нежели о спасении души, и принц почерпнул немало полезного из его рассуждений. Что же касается его взглядов, то в его преданности королю не приходилось даже сомневаться. Как человек церкви, он как никто другой готов был поддерживать существующий порядок. А пока Бэкхён пытался понять положение своё при дворе, Чанёль и Сехён вместе бродили по дорожкам королевского сада. Натянутость между ними в отсутствие Бэкхёна не исчезла, а только стала заметнее. Они по-прежнему говорили на отвлечённые темы, никак не касаясь самих себя. Чанёль, впрочем, отнюдь не пытался показаться принцессе равнодушной каменной глыбой. У него просто плохо выходило общаться с людьми ни о чём. Он беспрерывно рассказывал о Мунчжэ, о том, какой урожай дают эти земли, о военных походах. Сехён, желая знать заранее о местах, куда ей предстояло вскоре отправиться вслед с мужем, слушала внимательно. Однако она всё же желала услышать от него нечто другое. — Вы мне совсем ничего не говорите о себе, — сказала она во время одного из очередных пространных рассуждений Чанёля, — вы всё рассказываете о разных вещах, рассказываете, впрочем, интересно, а между тем я по-прежнему не знаю, что вы человек. — Я думаю, ваше высочество, что о человеке следует судить по поступкам, а не по словам. Сехен улыбнулась. Ей понравился такой ответ. — И всё же, мне бы хотелось узнать вас лучше. Всё же нам вскоре предстоит стать мужем и женой. — Что же именно вы хотите знать? Сехён в задумчивости наклонила голову. — Я желала бы знать, что лежит у вас на сердце. Чанёля покоробило от такого ответа. Его оскорбляло это принуждение к искренности. — Моё сердце, — отвечал он, — живёт службой народу и государству. — В этом я нисколько не сомневаюсь. Но это всё ещё не так уж много о вас говорит. С Бэкхёном вы куда более искренни. Вы ему улыбаетесь и можете говорить с ним часами напролёт. Мне же от вас не удаётся добиться и тени искренней улыбки. — Посмею заметить, ваше высочество, что не в моих правилах кривить душой, и что всякая моя улыбка — искренняя. Что же касается вашего брата, то мы с ним и впрямь близки, ибо он мой друг и товарищ по оружию. — Ну так и я хочу, чтобы мы с вами прежде всего стали добрыми друзьями. Я, конечно, не ходила с вами воевать, как Бэкхён, но отчего же вам тоже не смотреть на меня как на товарища? Чанёль замялся. Он всегда знал, что и как сказать, но чем дольше длился их с Сехён разговор, тем больше он терялся. — Послушайте, — видя его растерянность, сказала принцесса, — мне вовсе не хочется вас мучать своими вопросами. Я не желаю, чтобы вы думали обо мне, как о капризной жеманнице. Но поймите и меня тоже — мне вскоре предстоит выйти за вас замуж, а я совсем ничего о вас не знаю. Войдите в моё положение — мне страшно, я боюсь неизвестности. Я лишь пытаюсь развеять хотя бы немного этот туман, что окружает меня. Чанёль, разумеется, мог понять принцессу. Он позволил себе взглянуть на неё и увидел на её лице печаль и мольбу. Она была совсем небольшого роста, маленькая, изящная, беззащитная. Она прекрасно понимала свою участь — быть использованной, словно предмет сделки, и она покорялась судьбе ради благополучия отчизны. Как трепетала она, должно быть, при мысли быть обвенчанной с совершенно незнакомым ей человеком — с виду таким угрюмым и холодным, которого она никогда не любила. Чанёль почувствовал к ней сострадание. — Благодаря этой свадьбе род Пак возвысится ещё больше. И я всегда буду помогать вам, чем смогу, в ваших делах. Разве этого недостаточно, чтобы вы считали меня своим товарищем? Губы Чанёля тронула лёгкая улыбка. Сехён сразу же вспылила. — Вы улыбаетесь. Я знаю, о чём вы думаете. Вам кажется, конечно, смешной и несуразной мысль о том, что я могу вам помогать. Вот только вы слишком плоско обо мне судите, господин виконт. Я образована ничуть не хуже своего брата, у меня есть связи при дворе, и как ваша жена я буду вам большим подспорьем. Не говоря уже о том, что красивая женщина всегда делает честь своему мужу. Произнеся эту тираду, Сехён зарделась от смущения и отвернулась с гордо поднятой головой. Чанёль ещё шире расплылся в улыбке. — Что ж, пожалуй, вы правы, — примирительно сказал он, — не бойтесь нескромности собственных речей, ибо они правдивы, а правда не может быть постыдной. — Вы действительно так считаете? — Разумеется. — Мне всё же неловко от моих слов. Всё-таки девушку украшает скромность. — Девушку украшает скромность, а товарища, коим вы желаете для меня стать, — честность. — Так значит, мы с вами подружимся? — спросила Сехён, не скрывая улыбки. — Все всяких сомнений. — Ох, это замечательно. Я рада, что вы наконец-то признали меня. Вы можете не бояться мне довериться, господин виконт. Вы можете на меня во всём положиться. Виконт снова улыбнулся. Принцесса сейчас напоминала ему Бэкхёна — она была столь же самоотверженна и мила, как и он. Чанёль вдруг начал понимать опасения принца — Сехён была замечательной девушкой, и он почувствовал к ней нечто, что можно было бы назвать братской нежностью. После этого общаться им стало легче, неловкость стала постепенно сходить на нет. Между тем свадебные приготовления затянулись, и день венчания так и не был объявлен. Молодые люди каждый день проводили время вместе. Втроём они часто ездили верхом по королевскому парку, иногда выбирались в сопровождении охраны в город. Бэкхён и Чанёль, проезжая по улицам, где они некогда познакомились, улыбались воспоминаниям об их первой встрече и бросали друг другу влюблённые взгляды. Сехён не на шутку сердилась. — Вы двое совсем меня не слушаете, — возмущалась она. — Мы слушаем, сестра, — возражал ей Бэкхён. — Вовсе нет. Вы то и дело переглядываетесь, улыбаясь, будто что-то забавное увидали. Я, должно быть, кажусь вам смешной, и вы подшучиваете надо мной. Молодые люди в один голос заявляли, что ничего подобного у них и в мыслях не было. Успокоив принцессу, они вновь принимались её слушать, однако вскоре внимание их опять ускользало от темы разговора, и они глядели друг на друга ещё более нежно, чем прежде. Присутствие Сехён стесняло их, связывало им руки, не позволяло говорить то, что лежало на сердце, поэтому по вечерам, после ужина, они уезжали одни, без неё и лишь с небольшим экскортом, следовавшим на приличном расстоянии, дабы не привлекать внимания и не мешать вести разговоры, которые не должны были быть услышаны. — Помнишь, как мы познакомились здесь? — спрашивал Бэкхён, когда они проезжали по одной из многочисленных столичных улиц, где судьба впервые свела их. — Помню, конечно. Мне тогда было несладко. Я был сильно вымотан долгой дорогой. Грязь покрыла меня всего с ног до головы, мне было ужасно жарко. Я выглядел, должно быть, как бродяга… Но ты всё равно умудрился понять, кто я. — Я всего-то сделал предположение, и оно оказалось верным, — пожал плечами принц. Они молча ехали дальше. — А помнишь того наглеца Ким Хану? — спрашивал Бэкхён, когда они оказывались на городской площади. — Каким бы вымотанным ты себя не чувствовал в тот день, ты готов был умереть за честь своей семьи. — По правде сказать, тот мой поступок был неразумным. Я рисковал погибнуть и лишить своего дядю наследника. Было большой глупостью с моей стороны нарываться на дуэль. К счастью, ты уберёг меня от верной погибели. И я буду благодарен тебе за это до конца жизни. — Может быть, теперь ты и считаешь эту дуэль глупостью, но я тогда был восхищён тобой. Ты был готов умереть за свои идеалы. Ты и сейчас готов. Я это знаю. Они сходили с лошадей и, закутавшись в плащи, неторопливо прогуливались по площади пока не становилось совсем темно, а затем возвращались в замок. И каждый раз, прощаясь перед тем, как разойтись по своим покоям, они долго разговаривали, не желая отпускать друг друга. — Я хотел бы, — сказал как-то Бэкхён, расставаясь, — чтобы мы съездили на пару дней в летнюю резиденцию. Я хочу вновь посетить место, где признался тебе. Чанёль улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям. — Что ты почувствовал тогда? — спросил принц. — Когда я сказал, что люблю тебя? — Мне стало очень страшно… и очень радостно. Бэкхён настоял на том, чтобы они с виконтом отлучились на пару дней, и, хотя королева-мать и его величество Бэкбом всячески отпирались, в итоге им пришлось согласиться на эту поездку. Оказавшись вновь там, где их чувства впервые открылись, где они впервые испытали неудержимую силу любви, Бэкхён и Чанёль не смогли сдержать улыбок. В первый же день, они отправились взглянуть на то, как садится солнце на побережье. Всё было точь-в-точь, как и год назад — только они двое верхом, шум прибоя и пылающее зарево заката. — Помнишь, как ты тогда боялся, что нас поглотят заботы, и мы совсем не сможем быть вместе? — спросил Чанёль. — Но вот уже целый год прошёл, а мы снова здесь, на берегу, совсем одни, и мы по-прежнему любим друг друга. Твои опасения были напрасны. — Хотел бы я, чтобы они и дальше оставались напрасными, — задумчиво отвечал Бэкхён, на лице которого смешались грусть и радость. Несколько дней кряду они прожили одни в огромной замке, пока их не настигло послание королевы-матери Бён Сонхи. Дата церемонии была наконец назначена. До свадьбы оставалось нескольких дней. Возлюбленные вернулись в столицу. Неизбежное становилось всё ближе.