To the way that I need you I wish I can feel your skin And I want you From somewhere within It feels like there's oceans Between you and me once again
Новая реальность II, где Сяо Чжань пользуется графическим планшетом весь день
Сяо Чжань реагирует стикерами на все сообщения, что приходят в вичат. Маме он отправляет кролика с сердечками в ответ на её поздравление с получением премии (а в этой жизни он идет к успеху, премия, вау), на беспокойство бабушки о его самочувствии (в Чунцине на этой неделе аномальные холода), он отвечает стикером с надписью «в порядке!», на сообщение Сяо Бая о том, что он поживет недельку у своего «теперь-официально-парня» он отвечает стикером большого пальца. Очень удобно. Никаких лишних слов. Выходной день. Шикарное совпадение по месту и времени, чтобы прийти в себя, вдохнуть новую реальность и не думать о будущем дальше пяти минут. Последний совет ему дал Ван Ибо. Когда-то очень давно. Беспокоиться только о следующих пяти-десяти минутах жизни, не более. Сяо Чжань ложится на спину, закидывая руки, стучит костяшками по стене, затем опускает их на грудь. Пальцы ищут кольцо на цепочке, но не находят. Чжань просто поглаживает себя по груди пару раз, стараясь не падать в это чувство откровенной потери. Кровать расположена выгодно — напротив окна. Можно наблюдать, как по небу лениво плывут облака. Одно из них похоже на кита, только почему-то кудрявого местами. Ибо бы предложил его побрить или сказал бы еще какую глупость. А так, ему все облака похожи либо на мотоциклы и львов, либо на предложение потрахаться. Сяо Чжань усмехается, закрывает лицо руками, затем похлопывает себя по щекам и переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку. Ван Ибо. Здесь он только в начале своего возможного успеха. Тараторит о мотоциклах, уже успел рассказать о Росси (обязательно посмотри те видосы что я тебе скинул, просто дух захватывает!), пытался расспросить о жизни Чжаня больше, но тот умудрялся либо плести чушь, либо переводить тему снова и снова на то, что нравится Ибо. Тот, с наигранной и чрезмерной гордостью, показывал ему коллекцию лего, внутренне скорее всего опасаясь, что Чжань всерьез это не воспримет. Но Сяо Чжань лишь важно кивал, рассматривал фигурки и коробки, советовал заказать на таобао специальные органайзеры для всего этого добра и ни разу не засмеялся. Ибо был похож на ребенка, который хвастается своими игрушками и ищет одобрение у того, кто очень приглянулся, и, желательно, должен был стать частью его жизни. Собственно, так оно и было. В этот раз, в этом месте, в этой реальности… а как было тогда? Чжань поворачивается на бок, подтягивает к себе подушку побольше, чтобы обнять. Привычки остаются с ним во всех ситуациях и жизнях, видимо. У него есть своя походная плюшевая морковь, полтора метра. Он спит с ней в отелях. Иногда, в особо паршивые времена, он достает со дна сумки мешочек, в котором лежит флакон духов chanel blue и наносит на игрушку. Ибо пахнет не только так, но чаще всего именно этими духами и пользуется. Чжань об этом попросил. А он не задавал вопросов. Они вообще стараются не спрашивать друг друга о многом. Особенно о будущем. Философское отношение к этому вопросу в начале, которое устраивало обоих, уже не работает сейчас. Забавно. Чжань в другой реальности, вокруг него бесчисленные доказательства чужой-своей жизни, тут есть совсем иной Ибо, с которым всё может сложиться иначе, и вообще, это же с ума сойти — возможно на самом деле он в коме, а всё это ему лишь снится? Но он лежит здесь. Смотрит на пену облаков поверх синего неба и все ещё думает: как исправить то, что изначально не может работать? Чжань трёт себя по шее, плавно садится. Телефон снова вибрирует, но Чжань игнорирует его. Там есть чат с Ван Ибо и он уже полон голосовых сообщений. Это даже привычно. Их свидание вчера ничем значимым не закончилось. Они пили пиво, Ибо учил его играть в приставку, они проходили какой-то шутер. Чжань видел чужое волнение, которое пытались скрыть под маской крутости, ощущал влечение, его естественным образом тянуло к Ибо, не говоря о тех банальных и бытовых вещах, вроде потянуть за руку, хлопнуть по бедру, притянуть к себе за шею, взъерошить волосы. Он позволял себе только последнее. К полуночи он засобирался уходить. Рассказал о кошке, которая ждёт дома, и её никто не покормит. Звучало убедительно, а чтобы окончательно разуверить Ибо в том, что он собрался сбежать, Чжань позволил себе самую малость. Он его поцеловал. Но в этом не было ничего от страсти или жажды, это было настолько целомудренным и нежным, что даже смешно. Чжань не чувствовал себя на свои двадцать семь лет или сколько этому Чжаню. Разница всего в три года, а совершенно разные люди. Как и Ибо перед ним. Не его Ибо. Надо сохранить этот файл в голове. Более того — в этой жизни вообще не стоит вмешиваться, прекрасно осознавая, что это не вариант. Не стоит. Возможно, она и дана ему именно для этого: сделать всё правильно. Поступить верно. Чжань окончательно принимает это решение, стоя уже под теплыми струями душа. Те становятся холодными неожиданно, и Чжань матерится себе под нос. Приходится домывать голову ледяным потоком, но ничего, закалка неплохая мысль для этого хилого тела. Чжань выходит из ванной, обернув бедра полотенцем, и это ещё одна часть процесса закаливания — в квартире пиздец холодно, но ему срочно нужно разобраться со счётчиками. Когда он вообще подобным заморачивался в последний раз? Давненько. На всех трёх картах счетчиков вскоре закончатся средства, так что они с Сяо Баем могут легко остаться без воды и света. Очаровательно. Чжань возвращается в комнату, переодевается, напялив на себя термобельё и пуловер со свитером поверх, да еще и двойные треники с носками. Идеально. Из узкого зеркала у шкафа на него смотрит взъерошенный, уставший мужчина с легкой щетиной, которому бы не помешал отпуск в Санья. Он подумывает написать Баю, что это какой-то звиздец, как они могли допустить такую оплошность, но мысленно себя одергивает. Неизвестно как ему ещё выживать в этой реальности, так что пока что надо действовать максимально… никак. Он оплатит коммунальные услуги на пару месяцев вперед, позавтракает и начнёт поиск в сети. Ключевые слова: «мифология Бисе», «параллельные вселенные», «виды галлюцинаций», «рассказы о жизни в коме». А ещё «графический дизайн для чайников: что вы пропустили за последние лет семь». Неплохой такой план на день. Сяо Чжань, погрузившись в пучину сети, выныривает из неё поздним вечером, так и не разобравшись ровным счётом ни с чем. Вкладок о Ван Ибо оказывается больше, чем об изучении параллельных миров, не говоря уже о терниях графического дизайна. Чунцин за окном постепенно зажигает многочисленные огни, и если смотреть на этот вид так, без линз и очков, кажется, что за стеклом огромное количество светлячков в океане недружелюбной тьмы. Побольше и поменьше, разных оттенков, мириады огоньков, за которыми скрываются совершенно другие жизни и их истории. Сяо Чжань решает оставить комнату в темноте, не внося свою лепту в этот праздник света. Он собирается на ощупь, просто стягивает лишнюю пару носков, надевает поверх еще одно худи и жилетку. Сняв телефон с зарядки, он нашаривает наушники на столе и решает прогуляться. Так лучше думается и легче дышится, а еще можно будет поесть. Он ведь уже подъел все остатки из холодильника за день. В маркет тоже было бы хорошо заглянуть. «Перемещение душ» или «баг матрицы», называйте как хотите, но его желудок остался при нём, и есть хочется слишком сильно. Двадцать этажей вниз, пару лестниц тоже вниз, пройтись по улочке, чтобы выйти на более просторный проспект. Чжань сует руки в карманы жилетки, его плейлист работает в случайном режиме, и пока что музыкальный вкус полностью совпадает с привычным. Пока в один момент в наушниках не начинает звучать собственный голос, под перебор гитары. Чжань никогда не писал песен сам, не решался. А этот Сяо Чжань только этим и занимался. Спускаясь в подземку, Чжань листает треки, названия которых особо не меняются. Неизвестный исполнитель — трек номер один, два, три, четыре, пять… Тут материала на два альбома вперед. Некоторые лучше по качеству, явно записанные в студии, всё остальное — бренчание под гитару или клавиши. Чжань видел и то и другое в комнате, но не придал особого значения. У него дома тоже немало инструментов, но не так много времени на то, чтобы играть. И то, это всегда каверы, но не собственная музыка… Он не знал, что способен на это. Или это… этот Сяо Чжань способен, а он — нет? Желудок сводит, голод проходится дрожью по телу, отзывается слабостью. Чжань привычно игнорирует эти позывы, чуть было не пропускает нужную станцию. Очередные улочки вверх, затем вниз, снова вверх. Два лестничных пролета между серыми девятиэтажками, покрытыми плющом. Ноги ведут его сами, он добирается до одной из любимых лапшичных на чистом автомате и интуиции. Сейчас около восьми вечера, он с трудом находит свободный пластмассовый табурет и столик перед ним. Чжань только убирает наушники, как перед ним плюхается человек в мотоциклетном шлеме, стащив где-то стул. У Сяо Чжаня плохое предчувствие, он прищуривается. Со стороны «полевой кухни» доносится требование озвучить заказ. Чжань, не отрывая взгляда от шлема, громко говорит: — Лапша с жареным яйцом, дважды остро! И кунжутный соус отдельно! Защитное стекло поднимается, шлем снимают чуть ли не рывком, Ван Ибо гаркает вдогонку: — Две порции! Сяо Чжань не сдерживает смешка и качает головой. — Ты сожжешь себе желудок. — И это будет на твоей совести, гэ. Но я начинаю сомневаться, что она у тебя есть. Чжань поджимает губы и кивает пару раз. Но его глаза явно смеются, приходится прятать улыбку за покашливанием. Нормальный человек спросил бы, как Ибо его нашел и что вообще происходит, но Чжань такими примитивными вопросами не задается. Ему все больше нравится версия с комой или тем, что его прошлая жизнь была галлюцинацией, он все никак не может взять в толк, что происходит, так что такие мелочи его не впечатляют. Ван Ибо устраивает шлем просто на асфальте рядом, вперивается в Чжаня тяжелым взглядом: — Ты не прослушал ни одно сообщение. У меня завтра вылет в Чанша, потом Пекин. Я не буду в Чунцине еще… не знаю. Я хотел бы встретиться с тобой еще раз. — М-м. Вот мы и встретились. — Нет, в Пекине или Чанша. — Похоже, что я куда-то собираюсь? — Можно отпроситься с работы. Сяо Чжань вскидывает брови. Ибо зеркалит его с явным раздражением. Ладно. Чжань старается напомнить себе о том, какое решение принял этим утром. Он начинает осторожно: — Ибо… я буду с тобой честным, хорошо? — Отлично. Я люблю честность. Намёки — не мой конёк. Я тебе нравлюсь? Нравлюсь, я знаю. Ты мне тоже. В чем проблема? Давай нравиться друг другу и дальше, для этого нужно видеться. Это можно устроить. Тем более, ты не девушка, так что вообще все просто даже с точки зрения медиа, да и я не настолько популярный, чтобы тебя это как-то заботило или мешало… Я не понимаю. Все хорошо, и ты говорил, что все хорошо. А потом игнорируешь весь день. Я приехал к тебе, хотел просто поговорить, потом увидел, как ты куда-то идешь и вот… вообще пришлось ехать в шлеме в метро, а ты даже не заметил, что тебя преследует чувак-явный-фанат-daft-punk. Твоя осмотрительность на нуле, гэ. Сяо Чжань переваривает полученную информацию и не знает, как отреагировать лучше, но «вау» и смех вырываются сами собой. Ибо напротив явно дуется, но старается скрыть свою обиду, из-за чего это становится просто очевидным. Чжань качает головой и вздыхает, пытается начать снова, но перед ними ставят порции с лапшой. Чжань благодарит тётушку и берётся за палочки. Ибо же не отводит от него взгляда, игнорируя запах пряной лапши. Чжань поглядывает на него, кивает на еду, но Ибо все еще гипнотизирует исключительно его лицо. Ну и хрен с ним, Чжань слишком голоден. Он перемешивает лапшу с овощами и лоскутками говядины, топит жареное яйцо поглубже, позволяя наваристому бульону со специями и кусочками сычуаньского перца утянуть его на дно. Он ест, жует тщательно, губы постепенно немеют, как и начало глотки, жар от остроты разливается внутри рта, на глазах выступают слезы, и он шмыгает носом. Чжань ест с аппетитом, все поглядывает на каменное лицо Ибо. Минута, две… — Да чтоб тебя… Ван Ибо бурчит это, добавляя «точно нет совести», и наконец-то берется за палочки, пробует лапшу. Он закашливается через пару секунд, и под смех Чжаня, пытается не сдохнуть прямо здесь и сейчас. Тот тянется к нему через столик, похлопывает по плечу, затем протягивает пиалу кунжутного соуса, чтобы тот добавил его в свою порцию — тогда острота хоть немного утихнет. Чжань ловит себя на ощущении дежавю, хоть он точно знает и помнит, как и когда его Ибо попробовал такую же лапшу впервые, а потом страдал несварением до конца вечера. А затем и диареей половину ночи. Чжань очень верит, что в этой реальности желудок у Ибо выносливее. В эту минуту он думает, что уже поздно. Какое бы решение он не принял в это утро, кое-кто принял собственное многим раньше. И если этот Ибо хотя бы на сотую долю такой же, как и его Ибо… Все решения Чжаня обречены на провал перед этой каменной стеной и безграничным упрямством. В шлеме за ним ехал… надо же. х х х Бессмертным можно стать разными способами, но есть два классических. Первый — путь праведный, светлый, воспетый во всех религиях и мифах. Героизм, помноженный на благородную (а значит — бескорыстную) жертвенность, при этом не являющийся патологией мозга. На деле представить сложно, таких бессмертных — единицы, и чаще всего те ведут свою вечность в далеком уединении, показываясь лишь тогда, когда миры близки к взаимному коллапсу. Второй же путь — вобрать в себя и прожить всю тьму мира, таким образом облегчив ношу реальности. То есть: всё накопленное зло случилось, просто перенёс и прожил его один человек, одна несчастная душа. Способ экстремальный, шанс выпадает раз в пару сотен лет, и чаще всего разрушает того, кто на это решился. Остаться цельным, да еще и в адеквате, удавалось немногим. Хенг был из вторых. Он никогда не считал, что у него был выбор в тот момент. Не сделай он этого — та реальность, в которой он родился, была бы не просто уничтожена. Нет, ту реальность ждал ад на земле, и вовсе не в привычном контрактном понимании «на годик для перевоспитания». Это тысячи лет страданий, не приносящих покой, за все сотни тысяч лет мира до этого. Вселенная живёт на балансе, бесконечных сделках, и если однажды ты возжелал миру тысячи лет процветания и счастья, готовься, что когда срок истечёт — горя ты получишь вдвое больше. Знал бы тогда Хенг, что миров хренова туча, реальность — понятие растяжимое, и вообще всё в жизни относительно… Хоть, с другой стороны, даже если бы и знал, разве он бы поступил иначе? Хань Фэй был из первых. Он прожил не одну жизнь, чтобы в итоге оказаться в той, которая длится вечно. Это не было его стремлением, он просто проживал время жизни раз за разом в соответствии с тем, кто он есть. И этот путь был долог и тернист. Они встретились в его сотой жизни, в то время как для Хенга это была жизнь вторая, а по итогу — бессмертная. Ведь кое-кто был сброшен в бездну, где заключил сделку с Яньло-ваном. Фэй никогда не спрашивал, Хенг никогда не собирался рассказывать. Сделки — сугубо личная процедура в бессмертной жизни. И друг с другом они тоже заключили парочку. Последняя из них хоть и была неформальной, но довольно дорогой сердцу Фэя. Договоренность включала в себя всего пару пунктов: выбрать одну из самых стандартных реальностей, прожить самую обычную жизнь, пользуясь магией по минимуму, и не влезать ни в какие истории. Хотя бы восемьдесят лет, прежде чем махнуть куда-то ещё. Своеобразный отпуск для того, чтобы освежиться и забыться, дать телу прожить цикл, прежде чем заморозить его в какие-нибудь приятные тридцать три и махнуть снова работать на благо баланса. Прожить вместе жизнь. Как романтичный подарок на их круглый юбилей в три тысячи лет. Да и важно так разгружаться, чтобы сохранять разум в тонусе. Подчищать память. В конце концов, до того, как они осознали, что смерть им не грозит, они обещали друг другу провести старость вместе. И что мы имеем по итогу? — Хань-гэгэ не верит мне? «Хань-гэгэ» в минуте от того, чтобы начать душить Хенга на своих бедрах. Вместо этого он переворачивает его на спину, заводя чужие руки за голову. Фэй наклоняется, ведет губами по линии челюсти, подбирается к уху, хрипит низко, пока Хенг продолжает сжиматься на его члене: — Тысячи и тысячи лет, а ты всё так же можешь вывести меня по щелчку пальцев. Хенг расплывается в довольной улыбке, вырывает руку из захвата, чтобы показательно щелкнуть пальцами. Только благодаря этому в спальне зажигаются все свечи. Романтика, приятный полумрак… и грубый секс, который он заслужил. Нет, он мог подать информацию совершенно иначе, это был бы будничный разговор за ужином, и Фэй даже бы бровью не повел. Но вместо этого Хенг красочно описал масштаб той жопы, в которую умудрился ввязаться. «Представляешь, Сущность не дала мне пожрать тофу в соусе, я был так расстроен! Придется тащить смертных к источнику… ты вообще знаешь, где сейчас источник Бисе? Я вот тоже нихрена не знаю, поразительно. Что было в последний раз, когда мы с ним связались? Опиумные войны?» Сущность — это то, что может раскидать их настолько далеко, что чтобы найти друг друга вновь, потребуется та самая вечность. С ней нельзя шутить, её нельзя дразнить, и уж тем более нельзя портить её работу. Хенг занимался этим регулярно, и только самому ему и известно, почему Сущность в ответ лишь нагружала его работой, а не бросала вновь в бездонную Яму на сотни лет, воспитательных целей ради. Говоря о воспитательных целях. Фэй с чувством кусает Хенга ближе к изгибу шеи. Он сжимает челюсти, пока Хенг не начинает шипеть, но этот засранец все равно улыбается. Что такое боль от любимого, когда тот пытается прокусить тебе артерию? Попробуйте умолять его отпустить вашу руку, которая удерживает от падения. Потому что так надо. Хенг с чувством поглаживает от плечей к лопаткам, проходится кромкой ногтей по теплой коже, возвращается к чужой шее, зарывается пальцами в волосы и тянет у затылка. Фэй зализывает укус и только после этого поднимает голову. Хенг шепчет, пока след зубов мужа постепенно исчезает с кожи: — Я действительно хотел просто подарить тебе артефакт… м-м. — А я действительно запретил тебе дарить мне подарки еще двести лет назад. Хенг смешно морщит нос, за что получает в него поцелуй. Фэй наконец-то принимается двигаться внутри, Хенг размеренно выдыхает, прикрыв глаза. Его ноги скрещены в лодыжках за чужой спиной, Фэй немного выпрямляется и поддает бедрами. Пик чувства жизни всегда достигается либо в сексе, либо в момент смертельной опасности. Второе не имеет смысла, но тело все равно выбрасывает нужные гормоны и дает волю инстинкту, если, конечно, не взять над ними контроль. Бессмертные это умеют. Тело — тот инструмент, которым они овладевают в совершенстве. Все физические реакции разобраны по кирпичикам, они могут выстроить любую. Но сейчас они оба добровольно отпускают «тело на волю», не корректируя ничего. Были времена разнообразных экспериментов, на которые Хенг подбивал Фэя, но сейчас… максимально обычная жизнь и самый примитивный, но качественный секс. Хоть что-то из договора можно оставить, если им все равно предстоит влезть в очередную заварушку? Фэй кончает глубоко внутри, когда Хенг принимается сжиматься на нём всё чаще, лаская себя рукой в такт толчкам. И это самое человечное, что только может быть. В этот раз пальцами щелкает Фэй. Свечи гаснут, не оставляя за собой дыма, словно фителей никогда не касалось пламя. Хенг плавно закидывает ногу на чужие бедра, жмется ближе, получая поцелуй в волосы. Фэй изучает огни мегаполиса за панорамным окном, пока Хенг языком исследует его шею. Мазнуть широко, прочертить кончиком, поцеловать за ухом, в итоге забраться на Фэя сверху и с фырчанием устроиться взамен одеялу. Хенг шепчет: — Злишься? Фэй поворачивается к мужу, убирает пряди с его лица, тянет за шею, чтобы коротко поцеловать. Сколько раз уже у них были подобные диалоги? Никто и никогда не думал считать. Если он возникает раз за разом, значит — такова судьба. — Я никогда не злюсь на тебя. На что угодно и на кого угодно. Но не на тебя. — А я никогда в это не верю. Фэй усмехается, он любит накручивать длинные волосы Хенга на кулак, а затем отпускать. Сейчас он накручивает их, задерживает так, представляет в левой руке нефритовую шпильку для волос, та слушается и материализуется в пальцах. Фэй осторожно устраивает её так, чтобы та сумела заколоть пучок хоть на какое-то время. Хенг цокает языком, выпрямляясь, и поправляет всё сам, материализуя еще парочку заколок. Когда предметы создает Фэй, те всегда светлых оттенков. А когда за дело берется Хенг — в его распоряжении все темные оттенки палитры. В его волосах сейчас один стержень цвета слоновой кости, а два остальных — приглушенное бордо. Однажды он заколол подобным кого-то… а может, и не единожды. Трудно сказать. Удобная вещь в быту. Фэй проходится ладонями по твердому животу Хенга, царапает вдоль реберных дуг и затем дергает на себя, заставляя распластаться на себе заново. Хенг шепчет куда-то в шею: — Я справлюсь быстро. Просто отведу этих двойников к источнику… надо посмотреть, где тот сейчас. Уговорю как-то. Мне же это всегда удавалось… — Я помогу. — Фэй-гэ… я сам в это влип по неосмотрительности или по воле случая, так что я сам и разгребу, ты же хотел… — Я хотел, чтобы мы вместе отошли от дел на одну жизнь. А так это уже не считается. Вместе будет быстрее. Кого из них легче уговорить отказаться от желания? Хенг пожимает плечами, ерзает сверху, выдыхает у чужой груди, устроившись на ней щекой. Он поглаживает Фэя по плечу, затем прокладывает себе путь до шеи кончиками пальцев. — Пока не знаю. Поспорим, кто быстрее уговорит? И выберем монеткой, к кому ты пойдешь? Фэй вздыхает и целует мужа в волосы снова. Они оба знают, что он сейчас скажет: — Хенг. Жизни людей — не игра для нас. Нельзя подбрасывать монетки и спорить… — Да-да, я просто люблю твой голос лектора, Фэй-гэ. Хенг посмеивается и нагло лижет где-то у соска, прежде чем вскинуть голову: — Но мне правда все равно к кому из них идти. Камень-ножницы-бумага? Хань Фэй молчит где-то с минуту, но затем медленно кивает. Хенг не сдерживает еще одного смешка. Что ж, он вновь нашел им приключение на задницы. Хенг всегда выбрасывает ножницы первыми, но в этот раз решает выбросить камень. Ножницы Фэя ломаются о них и ему приходится остаться в этой реальности, чтобы иметь дело с двойником, который совершенно точно не его «работник месяца».