Любовь всему верит, всего надеется и никогда не перестает

Они не живут теперь в одном номере, Глеб больше к нему с объятиями не подходит, но стало ли от этого Артему легче? Очередной город — никто, кажется, уже и не помнит названия, очередной концерт — довольно успешный, надо сказать. Популярность их вдруг начинает расти, как снежный ком, чего они сами даже не ожидали, когда затевали всё это. Снова они сидят в гримерке после концерта, снова всей компашкой бухают и накуриваются, все уже выпили изрядно и теперь обсуждают в какой можно поехать местный клуб. Глеб сидит, тупо уставившись на него, а Артем вроде как не хочет, вовсе не собирается на его очередные провокации поддаваться, но стоит ему хоть на секунду ослабить контроль, о чем-то постороннем задуматься, как взгляд мигом летит в сторону Глеба. Его пьянящие глаза почти скрыты длинной челкой — да когда же он подстрижется-то наконец? неужели сам не понимает, что похож на девку? — и у Артема всё внутри будто замирает. — Чё? — спрашивает он одними губами у Голубина, а тот молча поднимает связку ключей, кивает в сторону выхода из гримерки, затем сразу же встает и выходит прочь из комнаты. Пару минут Шатохин сидит в недоумении, уговаривает себя, что ему нахрен не нужно в эти самые игры играть, докуривает, допивает то, что осталось в стакане, потом резко встает и выходит в коридор, в конце которого виднеется фигура Глеба. Ему ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, он даже шаг ускорил, чтобы Фару из вида не упустить. Но что это значит — не оставалось? Он вполне мог бы вернуться обратно, к корешам, которые как раз в это время скручивали свежий блант, но не этого наркотика ему хотелось. — Куда ты? — окликнул он Глеба, когда они спустились вниз и вышли на улицу. Но Фара не отвечает — уверенно чешет в сторону стоянки так быстро, что Шатохин не успевает за ним, но всё-таки продолжает идти. На их пути возникает забор — они не пошли к главному входу, а зашли с каких-то задних дворов, и Глеб легко перемахнул его, благодаря тому, что кто-то заранее подставил кирпичи какие-то. Артему тоже удалось преодолеть препятствие, пусть и не с такой легкостью, как высокому Глебу. У него это заняло больше времени, поэтому, когда он спрыгнул, Фара уже подходил к их автобусу. Запикала система снятия с сигналки, и парень скрылся внутри. Артём тоже зашёл в салон, на автомате прикрыл за собой дверь и прошел дальше, вглядываясь в полумрак — на стоянке было всего три фонаря, и те ближе к главному входу и сторожке охранника. Почти на ощупь он продвигался, касаясь спинок сидений, и когда глаза его привыкли к темноте, он увидел на задних сиденьях Глеба. Он подошел к нему, встал между его раздвинутых коленей, а то, что произошло дальше было уже чем-то что контролировать он никак не мог. Фара схватил его за пряжку ремня, притянул к себе — в мгновение ока расстегнул, хотел припустить ниже штаны — Артем едва успел за них ухватить. Но Глеб и не стал настаивать, просто достал его член, который каким-то неведомым образом уже успел прийти в боевую готовность — наверное, он встал сразу же, как только Артем увидел блестящие в темноте глаза Глеба, и сейчас Шатохин, при виде такого неопровержимого доказательства, что желание его очевидно и явно, зажмурился, сгорая от стыда, как школьник. А тем временем, вчерашний школьник — Глеб, нимало не смущаясь, облизал, смочил слюной головку его члена, затем обхватил губами и начал двигать ими вверх-вниз, рукой себе немного помогая. — Че ты, блять, делаешь, — прошептал Артём — как будто и так непонятно было — быстро огляделся по сторонам — но за окнами автобуса было темно, в самом автобусе тихо, и только мерный звук скольжения губ по члену нарушал эту тишину. Было страшно, но в то же время приятно до дрожи в ногах, сладостно. Через мгновение сквозь туман страха в мозг ворвалась такая острая волна наслаждения, что Артём забыл вообще обо всём. Он откинул голову, прикрыл глаза и ему вдруг невыносимо сильно захотелось коснуться волос Глеба. Он протянул руку, провёл по двигающейся голове Глеба, пропустил сквозь пальцы пряди, глухо застонал… Свет от фонарика пробился сквозь двойное стекло и запрыгал по салону. Уловив его из-под опущенных ресниц, Шатохин сразу пригнулся, спрятался за спинками сидений, увлекая за собой и Глеба. Опустившись на пол, он судорожно попытался застегнуться, чувствуя, как от адреналина возбуждение только возросло. Когда Артём понял, что рука его все ещё осталась на шее Глеба, он сразу её убрал, но они все ещё сидели слишком близко на полу, и ему хорошо было видно, какие у Фары блестящие, припухшие губы и затуманенные, блядские глаза. — Ебаный сторож, — прошептал Глеб, — и че ему не спится? Несколько минут, показавшиеся Артёму вечностью, они просидели на грязном полу автобуса, а, когда свет от фонарика перестал мельтешить, Глеб перевёл на него взгляд и потянулся к губам. Артём едва успел отдёрнуться — Глеб собирается теперь его этими губами целовать? Ещё чего! Но Глеб не отстаёт, он берет его руку, кладёт себе на пах, сжимает ее на своём вставшем члене, и взгляд одновременно призывный и такой молящий. — Нет, — бросает Артём, вскакивает с пола и, с трудом совладав с дверью, выходит из автобуса, воровато оглядываясь по сторонам. Когда Фара вернулся в гримерную, парни уже вовсю собирались в клуб. Артем стоял в сторонке, пил и старался в его сторону даже не смотреть. Ему хотелось сейчас оказаться одному в гостиничном номере, попробовать поспать или же укуриться до такого состояния, чтобы беспамятство овладело им наконец. — Я сегодня останусь, пацаны, сори, устал, пиздец, — сказал он Джимбо. — Я, наверное, тоже в номер пойду, — услышал он голос Глеба, и с сожалением подумал, что ему, в таком случае, придётся всё-таки ехать в клуб. — Поехали тусить, заебали, парни, ну вы чего вообще? — обиделся Джимбо. — Такой концерт, бляха-муха, дали, это успех же, надо отметить. — Ну ладно, — подозрительно легко согласился Шатохин, отвернулся и принялся спешно запихивать в сумку вещи. Кто-то вызвал такси, кто-то добазарился с местными, чтобы те их подвезти, в итоге все высыпали на крыльцо клуба, дымя сигаретами. — Сейчас бы девочек, — мечтательно протянул один из парней. — Сейчас всё будет, — сказал кто-то в ответ, указывая на толпу малолеток, которые только что прыгали на их концерте, а теперь стояли неподалеку от них, надеясь, что рэперы пригласят их присоединиться. — Чего стесняетесь, дамы, подходите, — несколько человек из их тусы направились прямиком к девочкам и очень скоро — уговаривать тех не пришлось — подвели их к машинам. Артем дождался пока рассядутся в первую, во вторую машину, он всё медлил, пропустил вперед себя в третью Фараона, которому на коленки сразу же плюхнулась симпатичная лали. Мест уже больше не было, можно было, конечно, тоже забраться к кому-нибудь на коленки, они бы разместились — разве им впервой? Но Шатохин предпочел развести руки и крикнуть друзьям: — Я догоню вас, езжайте, — машина тронулась, в заднем зеркале мелькнуло хмурое лицо Глеба, Артем ему доброжелательно помахал и отвернулся. В опустевшей гримерке, где всюду валялись бычки и мусор, нашлась такая же забытая, как сам Шатохин, бутылка коньяка, он взял её и направился пешком к отелю, который, находился в получасе ходьбы. Прогулка по незнакомому городу, который был не отличим от десяток других городов, которые они успели посетить за время тура, помогла немного проветрить голову и развеять мысли после произошедшего. В номере Артём не спеша принял душ, позвонил домой — маме, и с головой погрузился в домашние проблемы — вечная нехватка денег, трудные жизненные обстоятельства, которые сопровождали их семью столько, сколько Артём себя помнил. Все деньги, что он зарабатывал, до последнего гроша он отдавал матери, которая на них строила дом. Ему очень хотелось, чтобы однажды у его родителей, вечных скитальцев, наконец, появился приют, место, где можно было бы выдохнуть. После того, как Артем положил трубку, ему стало еще грустнее, чем было до — мама не хотела рассказывать ему о плохом, но он сразу все понял по её голосу — проблемы, сплошные проблемы, и не видно им конца. Сжав в руках бутылку, Артем с наслаждением вытянулся на кровати — хоть одно удовольствие сегодня, что не придется спать на жестких сидениях автобуса. Тут в дверь тихо постучали. — Кто? Молчание. Нехотя Артем поднялся с кровати — в руке самокрутка, в другой коньяк, на теле из одежды только отельное белое полотенце. Он открыл дверь и увидел на пороге Глеба — стоит, сложив руки на груди, прикусывает губы. Сильно пьяный, взлохмаченный, решительно настроенный. — Так рано? — удивился Артем, зная, что Фара любит тусоваться до победного, и посмотрел за его спину — пришел ли с ним кто-то из их пацанов, но в коридоре пусто, и Глеб не дает ему ничего еще сказать — наклоняется, целует в губы, обдав тяжелыми хмельными парами, и легонько подталкивает в глубь номера. Артем инстинктивно пятится назад, думая только о том, чтобы их не заметили и о том, что полотенце на его бедрах держится на одном только честном слове, но, похоже, скоро будет держаться на уверенном таком стояке. Но Глеб не намерен проверять в состоянии ли его вставший член удержать тяжелое пушистое полотенце, он решительно захлопывает за собой дверь, щелкает замком и одним движением сдергивает с него эту тряпку — последнюю преграду, и начинает нагло лапать, как какую-то девку. — Ты охуел? — Артем резко отстраняется. Но Глебу вообще всё равно, он чувствует себя хозяином положения, он знает — всегда знал, на самом деле, что Шатохин его не оттолкнет, знал еще до того, как сам Артём это понял, поэтому и действует теперь так — нагло, напористо, не обращая внимания на неуверенные попытки того себя защитить. Он стоит сейчас, чуть покачиваясь, смотрит насмешливо, протягивает руку к руке Артема, в которой зажат блант, улыбается, видя, как тот отдергивает её. — Поделишься? — просит он, глядя умоляюще и в то же время с усмешкой. — Мне так хочется… Берет её, обхватывает губами, втягивает сладкий дым и медленно выпускает её на Артема, который пытается прикрыться полотенцем и оглядывает номер в поисках своих вещей. Все они, исключая комплект, который сушится на батарее, упакованы в чемодан, чтобы завтра с утра можно было сразу же стартануть. Но Глеб уже предпринимает следующую попытку — теперь уже нежнее, ласково касается его плеча, но всё равно всё это действует на Шатохина так, будто его пытают раскаленным железом. — Нет, — произносит он тихо, почти одними губами. — Почему нет? — мягко говорит Глеб, наступая. — Ты этого хочешь, я этого хочу. Почему нет? — Это…— Артем силится подобрать слова, но в голове у него пусто, как на улицах города утром первого января, и он просто выпаливает, — это пидорство голимое, вот что! — Хммм, — Глеб хмурится, но не злится, — как грубо! И кладет руку ему на затылок, притягивает ближе к себе, целует — с трудом сдерживая страсть, нежно, но уверенно, даже властно. Пока поцелуй отвлекает, руки скользят — по спине, по плечам, не опаливая уже, а согревая. Полотенце вновь оказывается на полу, а сам Шатохин на кровати — Глеб толкает его, валится следом, и нависая над ним на согнутых локтях, начинает покрывать поцелуями — сначала лицо, потом шею и грудь — проходится языком вдоль татуировок, снова возвращается к шее. Артем вроде пытается отодвинуться — руки его упираются в плечи Глеба, и ему кажется, что он его отталкивает, когда как на самом деле, лишь притягивает ближе. Ему вдруг захотелось отвечать — и желание это было столь неумолимо, что он сжал парня в своих объятиях и губами начал искать его губы. То, как сладостно Глеб в ответ застонал, было лучшей наградой, самым прекрасным сном. Фара всё еще был полностью одет в отличие от обнаженного Шатохина, и теперь это показалось тому неприятной преградой — ему хотелось дышать его телом, прочувствовать его кожу своей, и он начал лезть руками под майку, задирать её. Воздуха стало не хватать, жар под кожей требовал выхода и не находил его, а Глеб так впился губами в губы Шатохина, что не мог ни на секунду разомкнуть их — так боялся, что тот воспользуется секундной передышкой и оттолкнёт. Язык его настойчиво вторгался в приоткрытый рот парня, лежащего под ним. Глеб наслаждался его растерянностью, смятением — тот, кто всегда и при любых условиях умудрялся сохранять лицо, теперь был обезоружен — и полностью в его власти. Когда Глеб был уверен, что Артём теперь точно никуда не ливанет, он соскользнул с него, улегся рядом, сам расстегнул свой ремень, приспустил джинсы, и тут уже Артём принялся их снимать. Следом за ними на пол полетели трусы, Глеб немного развел колени, ровно настолько, чтобы между ними поместились бедра парня, и, когда это случилось, он обхватил его ногами и притянул ближе к себе. У Артема голова была как в тумане, словно он выкурил тонну отборной травы — весь мир за стенами комнаты развеялся, как дым, а они остались — в Эдемском саду, обнаженные, не ведающие греха. Увлекшись поцелуями, Артем не сразу заметил, что член его нашел вход, пока Глеб, который до этого страстно ему отвечал, вдруг откинулся на подушки, прикусив нижнюю губу и зажмурившись. Замерев на секунду, Артем сдавленно произнес: — Мне остановиться? — но не дождавшись ответа, догадываясь, что он будет положительным, он всё-таки толкнулся вперед. Ну, а потом уже остановиться было невозможно — член так крепко был охвачен тугим входом, что оставалось только двигаться вперед и назад, голова отключилась окончательно, и ему всё равно уже было, что стоны Глеба под ним — это еле сдерживаемые стоны боли. Выплеснувшись ему на живот, Артем тут же обхватил его член и начал быстро и умело его дрочить, наклонившись ближе к лицу, целуя прикусанные губы. Глеб елозил головой по подушке, кривился жалобно, но Артем всё-таки добился того, чего хотел — спустя пару минут интенсивной дрочки, парень кончил с достаточно громким стоном. Достаточным для того, чтобы его могли услышать. Мысль эта как-то слишком быстро Шатохина отрезвила — по телу Глеба всё еще пробегала судорога оргазма, он лежал обессилено, закатив глаза, а Артем уже начал подниматься. Почувствовав это, Глеб попытался остановить его, обнял за плечи, привстал для поцелуя, но поцелуй вышел неловкий, скомканный, Артем не разжал рта, просто позволил к нему прикоснуться. — Тебе надо уйти сейчас, — прошептал он едва только их губы разомкнулись. Комната кружилась в темноте, из окна долетали звуки проезжающих мимо автомобилей, а глаза Глеба в темноте блестящие были и влажные. — Почему? — только и смог произнести он. — Сюда придут сейчас. Пацаны вернутся. Они не должны видеть, что ты здесь, — растолковывал Шатохин ему будто маленькому, непонятливому дурачку. — Никто не должен видеть… Никто не должен знать… У Глеба лоб и виски были мокрыми от пота — даже волосы прилипли, и выражение лица такое — как у обиженного ребенка. — Че ты гонишь мне, — ответил Глеб, — мы раньше всегда в одном номере жили… — Но ты заселился в другой… Уходи, Глеб, сейчас, пожалуйста… У Артема тоже еще пот не высох после любовного сражения, но он уже гонит его из своей постели, и ему кажется, что это сейчас самое главное — избавиться от свидетеля и соучастника его грехопадения. И Глеб понимает это, чувствует, что Шатохин просто не хочет его сейчас видеть, встает, идет нетвердой походкой в душ, там снимает с батареи почти высохшую Артемову майку, тщательно вытирает ей их смешанную сперму со своего живота, выходит в комнату и швыряет другу в лицо. Натягивает трусы, берет в руки джинсы и молча выходит. До самого утра Артем не сомкнул глаз. Ложился в постель, крутился там, пропитываясь его запахом, вскакивал, открывал форточку, курил и так раз пять по кругу. Часам к трем вернулись парни, то есть у них по сути в запасе был минимум час — они могли провести его с Глебом в постели, целый час могли целовать друг друга. Звуки храпа постепенно начали наполнять комнату, а Артем просто лежал, оцепеневший, не в силах принять то, что только что в этой комнате произошло. Осознание пришло позднее — на утро, когда они собрались возле автобуса и начали загружаться, Артем заметил — и он надеялся, что он был единственным таким внимательным — как чуть скривилось у Фары лицо, когда он усаживался на свое сидение. Пристыженный, Артём снова прошел мимо. Но Глеб был теперь как нависающее над душой проклятье — живое напоминание о том, что Артем все-таки переступил черту. На стоянке, где автобус должен был заправляться, ребята все снова выгрузились, чтобы размять ноги после трех часов непрерывной езды, покурить, попить кофе. Артем заметил, что Глеб не пошел вместе со всеми в кафе и магазин на заправке, поэтому решил купить ему кофе тоже. Добавил туда побольше сахара и сливок, еще Артем хотел купить мороженое, которое Глеб так любит, но потом подумал, что это будет как-то совсем по-пидорски и не решился. Глеб сидел чуть в сторонке, спиной к дороге — до города было еще километров двадцать, и перед ними расстилалась сейчас типичная для средней полосы картина — поля и поля до самого горизонта, насколько хватит глаз. Он сидел на большом камне, и Артем присел на корточки рядом. — На, попей, согрейся, — он протянул другу стаканчик, тот молча принял, но продолжал сидеть, уставившись в никуда, обхватив его ладонями. — Глеб, я… — хотел было что-то сказать Артем, но запнулся, стушевался, руки сами потянулись к пачке сигарет, повисла неловкая донельзя пауза. — Я ни о чем не жалею, — вдруг тихо произнес Фара, еще больше отворачиваясь — теперь Артем вообще не видел его лица, только прядки светлых волос, выбившихся из пучка, развевались на ветру. Слова эти острой болью отозвались в сердце — и у него невольно вырвалось: — Я тоже, — но тут же добавил: — Но это больше никогда не повторится. Никогда. Глеб сидит, опустив голову, и Артем замечает, что стаканчик в руках у него немного трясется — темная жидкость в нем дрожит. — Эй, — рука Артема невольно тянется к другу, опускается на его колено, — не переживай ты так. Всё нормально. Я никому ничего не скажу. И, немного подумав, добавляет: — Нет причин расстраиваться, так ведь? Ведь я даже… Даже не был твоим первым, верно? — озвучивает он свою догадку. Глеб отдернулся от его руки как от оголенного провода, выкинул кофе на траву и быстрым шагом устремился обратно к автобусу. Это было в последний раз — такое обещание Глеб услышит от Шатохина еще не единожды. Каждый раз — каждый! — был последний, и Артем будет это выговаривать сразу после того, как кончит или чуть позднее, ведь это так просто — обещать завязать со своей зависимостью сразу же после того, как принял очередную дозу. Но спустя короткое время это снова повторялось — бродивший в крови яд, попавший туда от однажды откусанного греховного яблока, не давал жить спокойно. Вскоре это превратилось в потребность — которая была сродни зависимости, потому что желание быть с Глебом с каждым днем все возрастало. И Артём сам сделал первый шаг. После того раза, Глеб от него отстранился — участники группы гадали, какая муха их укусила, но Фара с улыбкой говорил, что всё нормально, а Шатохин только отмахивался. Глеб пытался внушить себе — мол, послали — иди, тем более в жизни его подобная ситуация уже случалась. Тогда из-за его попыток сблизиться с товарищем по команде ему пришлось покинуть клуб, а затем и вообще уйти из футбола, но теперь уже он не мог позволить себе бросить дело всей своей жизни из-за очередной неудачи. Да, ему было больно каждый раз, когда Шатохин оказывался рядом — то есть почти постоянно, но он знал, что сможет смириться с этим. Он мог — а Артём уже нет. В одном из городов они сняли на сутки хату — так было дешевле, чем отель, и он, устав бороться с демонами, грызущими его изнутри, подошёл к спящему на диване Глебу, начал гладить его и тормошить, надеясь, что остальных его действия не разбудят. — Чего? — сонный Фара тер глаза и недоумевающе на него смотрел, не понимая, чего от него посреди ночи захотел вдруг взбудораженный Шатохин. — Мне твоя помощь нужна, давай выйдем…— прошептал он, облизывая пересохшие губы. — А до утра не подождёт? — Нет, сейчас надо, срочно… Обернувшись пледом, Глеб нехотя встал и побрел за Артёмом, не вполне еще проснувшийся, а тот вывел его в подъезд и прижал к двери. Дыхание его было сбивчивым, руки дрожали — Артём коснулся ими его лица, убрал с него пряди волос и сам поцеловал в губы. Но, несмотря на то, что иногда, при взгляде на Глеба, сердце его колотилось от любви настолько сильной, что начинала болеть голова, каждый раз после секса с ним, Артему хотелось оказаться далеко, желательно в сотнях световых лет от своего подельника по преступлениям. Счастье это было трудным — но оно все еще оставалось счастьем. Артему хотелось быть с Глебом, спать каждую ночь с ним в одной кровати, готовить ему кофе с утра и расчесывать его спутавшиеся во сне волосы, а тур их уже подходил к концу, и надо было принимать какое-то решение. Он всё-таки дотянул до последнего, а, когда они уже въезжали на автобусе в Ленинградскую область, полуживые от усталости, Шатохин буркнул: —Хочешь пожить у меня немного? — и тут же добавил, чтобы Глеб не обнадеживался: — Пока пишем альбом. — Да, — сразу же согласился Голубин, — конечно. Так будет… плодотворнее. И они начали жить вместе — не так, как каждый из них жил раньше со своим друзьями, а иначе… почти семьей что ли. На полу в комнате Шатохина разместили матрас, но Глебу он ни разу не пригодился — они теснились вдвоем на полуторке. В квартире помимо них жил Федя, Давид со своей девушкой, и еще куча других людей постоянно оставались у них переночевать или перекантоваться, поэтому никого не удивляло то, что Фара безвылазно тут сидит. Питерский климат совсем не шел на пользу его проблемным легким — он много кашлял, часто болел, но и не думал о возвращении в Москву. Ездил туда с определенной периодичностью, но только тогда, когда этого требовали дела — менеджер просил его присутствия на некоторых мероприятиях и встречах. Для него, впрочем, это тоже было непростое счастье — непросто было выносить дурной характер Шатохина, особенно, учитывая, что тот всё чаще пребывал в какой-то хандре. Он часто грустил, много работал и крайне редко выбирался куда-то вместе с Глебом — даже просто по городу погулять. Редко знакомил его с кем-то из своих друзей, и иногда Глебу даже казалось, что Артем его стесняется. Лучше всего Шатохин чувствовал себя в четырех стенах своей комнаты, закрытой на замок и с опущенными шторами, но даже там никогда не мог до конца расслабиться — дергался от малейшего шороха за стенкой, а на жадные ласки Глеба отвечал скупо. Но, несмотря на всё это, Глеб точно знал — Шатохин отвечает ему взаимностью и испытывает желание не меньшее, чем его собственное. Он был таким нежным в постели, чутким — иной раз касается его и даже руки дрожат, но, как только всё заканчивалось, Артем мгновенно мрачнел и замыкался в себе наглухо. И, если Глеб считал, что между любящими возможны любые формы и способы выражения любви, то Артем явно считал по другому. Целоваться в губы после минета — нет, говорить друг другу во время секса непристойности — нет, обсуждать происходящее между ними — нет. О том, чтобы получить ласки взамен, Глеб боялся и заикаться — слишком острая была реакция у Шатохина, а о том, как сильно он хотел бы поменяться ролями, тоже — Артем сразу делал страшные глаза и говорил, что Глеб, наверное, совсем ебнулся, и он не из этих самых — пидоров. Кто тогда такой сам Глеб в его глазах, в таком случае, Фара тоже предпочитал не спрашивать — не хотел расстраиваться. Сложившаяся ситуация сильно его задевала — отношения, в которых тебя стыдятся, крайне болезненны для эго. Поэтому, когда он познакомился со Славой Михайловым, который так непосредственно выражал свое перед ним восхищение, это было как бальзам на израненную изменчивым поведением Шатохина душу. Они давно были подписаны друг на друга в инстаграм, потом Слава сумел найти общих знакомых в индустрии, которые провели его в гримерку после концерта Янг Раши и представили Фараону лично. Тогда мальчик долго ему руку жал, с горящими глазами говорил о том, как восхищается его творчеством, а Шатохин, который был свидетелем этой сцены, только недобро усмехнулся, глядя на то, как расплывается Фараон в довольной улыбке. Теперь Слава сам приехал в Москву — ему хотелось обсудить с Глебом возможность сотрудничества, он вышел на его менеджера, договорился о встрече. На переговорах они быстро нашли общий язык, и Глебу даже захотелось задержаться, чтобы показать Славе столицу. Пока они гуляли, Глеб весь день писал Артёму, скидывал фотки, записывал голосовые, но в ответ только раз получил короткое «я занят». Поэтому, когда Глеб предупредил Артема, что останется в Москве ночевать, а тот просто скинул ему «ок», он понял, что сделал правильный выбор. Зачем бежать к тому, кто видеть тебя не очень-то и хочет? Глеб показал Славе родной город — и тот не переставал удивляться красоте российской столицы. Они даже немного поработали вместе на студии, посидели в кафе — Слава смотрел на него во все глаза и ловил каждое произнесенное им слово. Но всё-таки Глеб об Артеме ни на минуту не забывал. Ночью они оказались в клубе — Славе очень хотелось вкусить прелестей ночной жизни Москвы. Они только что занюхали дорожку (Глеб старался этим не увлекаться, но изредка разрешал себе), и ему захотелось вдруг оказаться в комнате Артёма с высокими потолками — за закрытой дверью, за занавешенными шторами, под теплыми одеялами в выстуженной комнате, а за окном чтобы стучал дождь… — Пошли, — возникший из неоткуда Слава схватил его за руку, уверенно потянул за собой. Глебу не было сил сопротивляться, но и идти куда-то тоже не хотелось, но Слава был так настойчив, что чуть ли не потащил его на себе. — Да куда блин? — возмущался Глеб, но всё-таки шел. Они снова вернулись в туалет, в кабинку, где до этого они делили дорожки, Слава раскатал новые, протянул Глебу свернутую купюру. Они одновременно нагнулись, вдохнули порошок, одновременно словили в глазах блестящие искры. Наслаждаясь морозящим кайфом, Глеб стоял, откинув голову на стенку туалета, потирая зудящую переносицу. Он видел, что Слава на него пялится, откровенно, бесстыдно, чувствовал, как он подбирается к нему ближе в надежде приумножить их удовольствие, чувствовал, как губы Славы накрывают его, но ничего с этим не делал — просто позволял этому случиться. А когда Слава опустился перед ним на колени, стягивая с него и так полуспущенные штаны, Глеб позволил и этому случиться тоже. На следующее утро он чувствовал себя отвратительно — неудобно и перед Славой, от которого он в итоге слинял в клубе, и перед самим собой, а что касается Артема — так это вообще пиздец. Он принял решение не оставаться еще на сутки в Москве, как планировал, а сразу же сел на ближайший сапсан. Когда он вбежал в квартиру, то застал друзей буквально на пороге. — Вы куда? — Да хотели съездить за город — у Депо батя только что откинулся, — пояснил Федя, выходя в подъезд. — Мы тогда в машине подождем, собирайся реще. Артем, который сидел на полу, зашнуровывая ботинки, не поднял на Глеба глаз. — Откуда откинулся? — спросил тихо Глеб, когда они остались одни. — А откуда обычно откидываются? Из мест не столь отдаленных, — сухо сообщил Артем, натягивая куртку. — Ты никогда не рассказывал. — А как об рассказать? Привет, Глеб, твой папа — футбольный менеджер, а мой — сидит в тюрьме, так что ли? — буркнул в ответ Артём. — Мне можно с вами? — торопливо спросил Глеб, видя, что Депо хочется свалить побыстрее. Артем обернулся на пороге, хотел было придумать какую-то отмазу, но не смог, поэтому просто кивнул: — Ну если есть желание… Встреча прошла душевно, но Глеб сразу же подметил, что в семье Шатохина не приняты бурные объятия и яркие проявления чувств. В первую минуту Глебу показалось, что, когда Артем увидел отца — он сейчас прыгнет ему на шею, но потом парень взял себя в руки, молча подошел, обнял спокойно. Дальше было застолье, и Артем не отходил от мангала — только и успевал нажаривать новые порции для гостей. В какой-то момент отец подошел к нему — в конце вечера, когда уже стемнело, а все собравшиеся расположились за столом, в беседке, ведя неторопливые разговоры. — Что это за девчонка с вами, сын? — тихо произнес мужчина, и Артему не надо было уточнять, кого отец имеет ввиду — ясно же, что Глеба, который, подвыпив, немного расслабился и у которого в разговоре отчетливее зазвучали манерные нотки. — Что на нем надето? — продолжил отец, и в голосе его явно было едва скрытое раздражение. — Что надето на тебе? Когда Глеб снял куртку, на нем обнаружился розовый худи — кто-то из начинающих дизайнеров подарил в Москве, а на самом Артеме рубашка Фары — единственная приличная, более-менее торжественная шмотка, которую Шатохин в их — теперь уже общем гардеробе, нашёл. Ничего вызывающего — простая клетчатая рубашка, чуть великовата ему, но Артем весь внутренне сжался, как от удара — Ничего такого, пап, — попытался он оправдаться. — Да что ты на себя нацепил? — возмутился мужчина, хватая сына за рукав. — Что за пружинки? По дороге, в машине Артем действительно отнял у Глеба его резиночки — распустил ему хвост, стянул с руки — он давно пытался добиться, чтобы Глеб избавился от этой дурацкой, девчачьей привычки — носить на запястье сразу несколько пружинок про запас. Но он сам надел их на руку, забывшись, думал сначала привести Глеба в надлежащий вид, а потом их выкинуть или спрятать, но в волнении это вылетело у него из головы. И сейчас руку от них жгло, словно они были раскаленными, а Глебу придать более мужественный вид так и не получилось — распущенные волосы выбивались из-под черной шатохинской кепки, розовый худи этот, как бельмо на глазу. И дополняло картину взгляды, которые искоса бросал на Артема Голубин и которые становились всё откровеннее с каждым выпитым стаканом. Блядство. Шатохин снял с запястья резинки, засунул в карман и принялся переворачивать мясо — оно уже начинало подгорать. — Что за девочка — ты так и не ответил? — продолжал напирать отец. — Это… мой друг… из Москвы. Типа… лучший… — Друг? Или подружка твоя? — глаза у мужчины начали наливаться кровью, он испытывающе наблюдал за реакцией Артема — за каждым его еле уловимым движением глаз. — Типа лучший, — передразнил отец, — типа как в школе у тебя был, да? Шатохин покраснел — впервые отец припоминал ему ту историю — в начальных классах он дружил с мальчиком, чем-то даже похожим на Глеба — белокурый, улыбчивый, которого в средней школе стали гнобить — обзывать педиком и девчонкой — и Артему тогда, к стыду своему, пришлось не просто отказаться от их дружбы, но еще и присоединиться к стае тех, кто издевался над ним, чтобы про него ничего такого не подумали — и это тогда отец ему такой вариант предложил. — Ты понял? — строго спросил у него отец, и Шатохин вдруг снова почувствовал себя маленьким мальчиком. — Да, пап, — только и смог сказать он и посмотрел на Глеба — всё в нем: его смех, его ужимки, его манера встряхивать волосы и его сладкие глаза — всё вызывало теперь отвращение.