Хогвартс-среда, 4 октября 1944 года
Прошло две недели с тех пор, как Гермиона приехала в Хогвартс, и, к счастью, у неё больше не было ссор. Профессор Слизнорт оставил её в покое, как и другие профессора и студенты, и ей это нравилось. Когда она не была на занятиях, то делала домашнее задание или проводила исследования в своей комнате или библиотеке, которая находилась в десяти минутах ходьбы от её комнаты или в пяти минутных шагах, если она пользовалась потайными ходами. Девушка начала ходить на ужин, но это было только пару вечеров в неделю, но это, казалось, успокоило беспокойство Дамблдора, иначе она ела в своей комнате и медленно набирала вес. Как и предсказывала Распределяющая шляпа, равенкловцы не заметили явного отсутствия Гермионы в общей комнате Равенкло или в комнатах общежития. Ей нравилось одиночество, оно позволяло ей заниматься своими делами и не иметь никакого отношения с какой-либо подростковой драмой или участвовать в сплетнях Хогвартса. Одиночество позволяло ей избегать всех. С глаз долой, из сердца вон. Она держала голову опущенной, и никто не обращал на неё внимания, особенно Риддл, но это изменилось, когда она вошла в класс Нумералогии этим утром. В среду утром, на первом уроке, к ней подошла профессор Нумералогии, профессор Эллис. Она была самой высокомерной женщиной, которую когда-либо встречала Гермиона, и могла поклясться всем божествам, что Эллис - настоящая женская версия Драко Малфоя. Она была чистокровной француженкой, но большую часть времени проводила в Англии, поэтому у неё был только легкий французский акцент. Гермиона сразу поняла, что она не нравится профессору Эллис и что они не могут быть более разными. Её длинные кудрявые волосы были собраны в беспорядочный пучок, а волосы профессора Эллис были светлыми и завязанными сзади в гладкий и элегантный пучок. Если у Гермионы были мягкие черты лица и кожа цвета слоновой кости, то у профессора Эллис - острые углы и загар. Гермиона была среднего роста, но всё ещё казалась маленькой, а профессор Эллис была высокой и худой. — Мисс Нилрем, — резко произнесла профессор Эллис, остановившись перед столом. Гермиона оторвала взгляд от пергамента, и все повернулись, чтобы посмотреть на разворачивающуюся сцену. Класс состоял всего из двенадцати учеников, Гермионы, семи других равенкловцев и четырех слизеринцев, двое из которых были Том Риддл и Ричард Лестрейндж. — Да, профессор? — ответила она, зная, что будет дальше, она ждала этого с самого первого дня. — Я не обращала внимание на вашу форму, учитывая ваши обстоятельства, но больше не могу. Постоянное нарушение правил приводит к наказанию. Гермиона непонимающе посмотрела на неё, потом наклонилась и, порывшись в сумке, вытащила учебник «Истории Хогвартса», который протянула напыщенному профессору. Почему женщина не может выйти замуж, забеременеть, а потом уйти в декретный отпуск? Лучше вообще никогда не возвращаться. Но если она была также ужасна вне занятий, как и во время занятий, Гермиона понимала, почему у неё не было второй половинки. — Страница триста двадцать семь, раздел второй, глава третья, строка шестая, — сказала Гермиона, бросив на профессора вызывающий взгляд. Профессор взяла у неё книгу и открыла её на нужной странице, и Гермиона увидела, как её глаза пробежали по странице, а затем она нахмурилась и отвела взгляд от книги. — Как видите, профессор, я не нарушаю дресс-код здесь, в Хогвартсе. Правила гласят, что пиджак или мантия должны быть надеты, но не то и другое вместе. Юбка должна прикрывать колени, и мои тоже, и, кроме того, носки и гольфы не обязательно носить, но их рекомендуется носить из-за низкой температуры в замке. Я, однако, нахожу их раздражающими и зудящими. Профессор молча смотрела на неё, поэтому Гермиона протянула руку и взяла у неё книгу, прежде чем положить её обратно в сумку. — Спасибо за вашу заботу, профессор, — сказала она с фальшивой улыбкой и наклонила голову, с невинным выражением лица, но внутри она была в восторге от победы над гарпией профессором.***
Том Риддл был заинтригован, а такое случалось нечасто. Причиной тому была новая девушка, Гермиона Нилрем. Впервые она привлекла его внимание две недели назад на уроке Зельеварения. Старый добрый слизняк притащил её к классу и заставил представиться, заставив даже его почувствовать немного жалости. Он не был удивлен, что она даже не подняла глаз от пола, но что его удивило, так это то, что она открыто посмотрела на Слизнорта и огрызнулась, показывая ту сторону, которую он никогда бы от неё не ожидал. Учитывая её внешность, он считал, что она слаба и ничтожна, но он никогда раньше не видел, чтобы кто-то огрызался на Слизнорта, и как бы ему ни было неприятно это признавать, он испытывал чувство удовольствия, видя Слизнорта взволнованным и неуклюжим. То, как она потом выглядела смущенной и застенчивой, не вызывало ни малейшего подозрения. Позже он представился, в конце концов, он был послушным старостой мальчиков и должен был поддерживать свою репутацию. Для него стало неожиданностью, что она не была тронута его внешностью, он еще не встречал девушку, которая не упала бы к его ногам, даже женщины-профессора не могли устоять перед его чарами, и все же она была, эта маленькая беспризорная ведьма. Она даже выглядела скучающей, взгляд, которым он овладел за эти годы, но опять же, он овладел многими вещами за эти годы, первой из которых была его способность скрывать свои истинные эмоции и мысли от других, показывая им только то, что он позволял им видеть и что они хотели увидеть. Фальшивая улыбка здесь, несколько очаровательных слов там, и все ели из его ладони. Ему было скучно, никто не мог устоять перед ним, ну, никто, кроме старого дурака Дамблдора. Наблюдать её реакцию на него не было обычным делом, и сказать, что она не вызвала у него ни малейшего интереса, значило бы солгать. Он пытался найти полезную информацию о ней, даже зашёл так далеко, что его рыцари следовали за ней как можно чаще, но все его усилия были напрасны, так как каждый из них был совершенно бесполезен и не узнал ничего ценного или интересного. Было бы справедливо сказать, что он не был доволен их прогрессом, и они чувствовали его раздражение в течение нескольких часов. Всё, что он знал о недавно распределенной на Равенкло студентки, было то, что он узнал от неё сам, что она была полукровкой и ранее обучалась дома. Её форма также не соответствовала стандартам дресс-кода, она не носила обязательные носки или пиджак, её волосы не были собраны и идеально уложены, как у других девочек в Хогвартсе, даже в первые годы. Том терпеть не мог очки, а она носила очки в толстой оправе, как будто нарочно старалась досадить ему. Он ненавидел очки потому, что они мешали ему заглянуть кому-то в глаза, узнать его намерения или эмоции. Но он должен был признаться себе, что очки действительно ей идут, они делают её глаза больше, что было удобно для него. Когда он представлялся ей, то обязательно заглядывал в глаза, он всегда хорошо разбирался в людях, и их глаза выдавали их, очки увеличивали её шоколадно-коричневые глаза. То, что он увидел, смутило его, и это чувство ему не понравилось. Всё в ней: её рост и маленькая фигура, манеры поведения, осанка, внешность - всё это производило впечатление слабости и незначительности, но глаза говорили совсем о другом. В них были огонь, сила, знание, боль и страдание. Прямая противоположность. Его любопытство возросло, когда он узнал о её присутствии на всех своих занятиях, и он был единственным учеником, который взял восемь ЖАБА, подвиг, который не совершался десятилетиями, была причина, по которой он был лучшим учеником в Хогвартсе. Но Лестрейндж упомянул, что она была на его уроке Травологии, и Розье сказал ему, что он видел её в своем классе по уходу за магическими существами, это будет в общей сложности десять ЖАБА. Это было просто нереально. Это было невозможно для любого, учитывая ограничения расписания занятий, и даже более того, она была ведьмой. Ведьмы не были известны своим умом и не проявляли активного интереса к чему-либо, что могло бы подготовить их к жизни и карьере за пределами Хогвартса. Они были известны тем, что находили идеального волшебника для брака, чтобы стать идеальной домашней ведьмой и заботиться о детях. У него было такое чувство, что эта ведьма, эта Гермиона Нилрем, была исключением, и её не интересовало ничего, кроме учебы. Он наблюдал за ней издали и выучил её распорядок дня, она придерживалась его, как заклинание. Он заметил, что единственное время, когда она была не по расписанию - это ужин, иногда она появлялась, а иногда нет. Уже через две недели после её прибытия в Хогвартс он был близок к тому, чтобы бросить попытки разобраться в ней, понять, что происходит у неё в голове, понять её поведение и манеры. Она была интригующей, но не настолько, чтобы отвлечь его внимание от своих рыцарей, в конце концов, у него были планы, в концовке, мировое господство не случалось просто так. Но потом что-то снова привлекло его внимание. Он сидел на уроке Нумерологии и наблюдал за разворачивающейся сценой Профессор Эллис, которая, как он знал, прониклась к нему симпатией, как и другие профессора, высказалась насчёт нарушения формы девушки. Не было никаких сомнений, что именно она вызвала гнев Эллис, во всем классе было только три ведьмы, а остальные были волшебниками. Все три ведьмы были Равенкло, и она была единственной, кто не носил обязательную форму. Он внимательно следил за её реакцией, которая состояла в том, чтобы вытащить книгу и сказать номер страницы, главы и строки, указывающие точное место в книге, которую она показала профессору Эллис. Он и Лестрейндж обменялись любопытными взглядами. — Как видите, профессор, я не нарушаю дресс-код здесь, в Хогвартсе. Правила гласят, что пиджак или мантия должны быть надеты, но не то и другое вместе. Юбка должна прикрывать колени, и мои тоже, и, кроме того, носки и гольфы необязательно носить, но их рекомендуется носить из-за низкой температуры в замке. Я, однако, нахожу их раздражающими и зудящими. Он издал тихий смешок, когда она протянула руку и взяла книгу у профессора Эллис, положив её обратно в сумку, прежде чем сесть прямо и сложить руки на столе. Она знала, как работать с системой и как обходить правила. — Спасибо за вашу заботу, профессор, — сказала она сладким голосом и наклонила голову. Профессор Эллис вернулась в переднюю часть класса и молчала до конца урока, пока ученики продолжали работать над задачами по Нумерологии, которые были на доске. Вскоре после этого Гермиона Нилрем подняла руку, заявляя, что выполнила задание. Выражение лица Эллис было бесценным. Том снова сосредоточил всё свое внимание на девушке.***
Хогвартс-пятница, 12 октября 1944 года
Через неделю Гермиона уже сидела на уроке Магии. Профессор Хилтон, как обычно, опаздывал. Она просидела десять минут, слушая, как Долохов насмехается над Хаффлпаффом. Девочка - имя которой Гермиона так и не удосужилась узнать - плакала, всхлипывала по-настоящему, слезы текли по её лицу, а из носа текли сопли. Гермиона сжала руки в кулаки, её гнев нарастал, и она чувствовала, как её магия кружится внутри, умоляя освободить её, моля использовать её и преподать хулигану урок, но она не могла позволить этому случиться. Она не могла выдать себя, у неё была миссия, которую нужно было выполнить, и оставаться вне поля зрения было главным. Ещё больше огорчало то, что никто не помогал бедной ведьме. Слизеринцы смеялись, за исключением Риддла, который читал свою книгу и не обращал внимания ни на что и ни на кого вокруг, гриффиндорцы смотрели печально, но не вмешивались, Равенкло игнорировал это, а другие хаффлпаффцы выглядели испуганными, как будто они сами хотели разрыдаться. Гермиона не могла больше этого выносить, она знала, что должна держать голову опущенной, но она провела большую часть своей жизни, защищая невинных, и это было у неё в крови, она не могла отрицать, кто она такая. Она не могла позволить этой ведьме чувствовать себя такой напуганной в месте, которое должно было стать её безопасностью, её домом. Какой-то внутренний голос подсказывал ей, что это плохая идея и что отец будет недоволен, если она привлечёт к себе внимание, но она знала, что так оно и будет. Девушка уверена, что он будет гордиться ею за то, что она защитила невинную и беззащитную ведьму, даже если это в конечном счете усложнит её миссию. Он не мог сердиться на неё. Он сказал ей, что гордится каждой жизнью, которую она спасла, и каждым человеком, которого она защищала и которому помогала, почему теперь должно быть по-другому? Она встала так быстро, что её стул с грохотом упал на каменный пол, и все обернулись, чтобы посмотреть на неё. Долохов резко повернулся на пятках и увидел Гермиону: она стояла, сжав кулаки, глаза её сузились, щеки порозовели, а из волос посыпались искры. Его глаза слегка расширились, прежде чем он изобразил удивление в ухмылке. Она ненавидела его. Ей хотелось ударить его по лицу. Она хотела его проклясть. Она хотела убить его. Её гнев нарастал.***
Том читал свою книгу, заглушая смех и насмешки своих последователей, когда внезапно на него накатила волна магии, которую он никогда раньше не чувствовал. Она была мощной и сильной, даже подавляющей. Была густой и опьяняющей, удушливой и тяжелой. Магия наполняла воздух яростными вихрями и волнами, оседая на нем и заставляя волосы на затылке вставать дыбом. Магия, она была выше того, что он чувствовал раньше, и он чувствовал, как она давит на его грудь, заставляя его сделать глубокий вдох и контролировать дыхание, чтобы не задохнуться. Он выпрямился и повернул голову, чтобы посмотреть, на что все смотрят. К его большому удивлению, это была девушка, Нилрем. Её волосы искрились, маленькие вспышки магии выглядели так, как будто молния пробежала сквозь неё. Её руки были крепко сжаты по бокам, костяшки пальцев побелели. Её щеки порозовели, когда румянец залил её кожу. Её глаза сузились в узкие щелочки, устремленные прямо на некоего Антонина Долохова, и взгляд был убийственным. Он поймал себя на том, что признает, что в ней было что-то странно прекрасное, что-то интригующее в том, как её магия реагировала на холодную ярость, пробегавшую по её телу. — Что ты собираешься делать, Равенкло? Ударишь меня своей книгой? Ткнешь мне в глаз своим пером? — усмехнулся Долохов. Остальные слизеринцы захихикали, но он внимательно наблюдал, терпеливо ожидая её ответа. Его глаза были прикованы к ней. Она молчала, казалось, делая успокаивающие вдохи, пытаясь, возможно, контролировать свою магию. Он не винил её, если то, что он чувствовал, было правдой, если она потеряет контроль, это, вероятно, разрушит весь класс. Он был в таком же положении в первые годы своего пребывания в Хогвартсе и с тех пор научился контролировать это. — Что, никаких умных слов? — Я предлагаю тебе сесть, пока тебе не стало больно, — сказала она спокойно, её голос не выдавал пульсацию гнева в её магии, заполняющей комнату. Похоже, он был не единственным, кто заметил это ощущение, когда несколько других задрожали и плотно закутались в свои одежды, чтобы защитить их от холода в комнате. — Ты понятия не имеешь, с кем имеешь дело. Долохов, казалось, заметил угрозу и вытащил палочку, направляя её на неё. — Если ты думаешь, что из-за того, что я училась дома, я не умею драться на дуэли, то ты глубоко ошибаешься. У меня были очень опытные учителя, — сказала она, её голос был все еще спокойным и собранным, но в нём слышалось предостережение, что-то такое, что другие пропустили бы мимо ушей, но он прекрасно расслышал. Том не был уверен, на что она способна, но интрига возросла, когда он обнаружил сильную магическую ауру, которая исходила от неё. Он хотел посмотреть на что она способна, даже если это будет означать, что она ранит его рыцаря. В конце концов, именно для этого они там и были. — Stupefy*, — крикнул Долохов. Нилрем стояла на месте со скучающим выражением лица, когда заклинание пролетело рядом с её плечом, ударившись о стену. Комната наполнилась удивленными вздохами и возгласами. — Incendio.** Нилрем просто шагнула влево, потом вправо, чтобы не мешать Долохову связывать себя по рукам и ногам. Маленькое представление продолжалось несколько минут, и она всё ещё не была поражена ни одним заклинанием, заклятием или проклятием, и всё ещё не вытащила свою собственную палочку. Том видел гнев, который разливался по телу Долохова. Он был взбешён тем, что маленькая ведьма победила его так легко, и всё это без помощи волшебной палочки или слов. — Кру... Нилрем, казалось, распознала непростительное по движениям палочки. «Любопытно», — подумал он. И, конечно, позже он накажет Долохова за попытку сделать Круциатус публично. К счастью, комната была заполнена ненаблюдательными студентами, которые не заметили промаха Долохова. Прищурившись, Том перевел взгляд с Долохова на Нилрем, но палочка уже была у неё в руке, и Долохов рухнул на спину, не успев даже моргнуть. Он даже не мог вспомнить, говорила ли она вообще. Нилрем просто подошла к Долохову и посмотрела на него сверху вниз с непроницаемой маской, которая могла соперничать с его собственной. — Я предупреждала тебя, что советую тебе сосредоточиться на дуэльных техниках, а не на беззащитных учениках, потому что это заставляет тебя чувствовать себя лучше. Найди другой способ решить свои проблемы, не причиняя вреда другим. Нилрем пробормотала встречное проклятие и спокойно вернулась к своему столу, подняла с пола стул и села, как раз когда в комнату вошел профессор Хилтон. — Итак, класс, начнём, дорогой мальчик, что ты делаешь на полу? Том не сводил глаз с Нилрем, которая, казалось, снова впала в застенчивое состояние, но теперь он знал, что это было пробуждение. Она что-то скрывала. Том Риддл всегда получал то, что хотел, и хотел знать тайну Гермионы Нилрем. И он должен был проверить её силу, увидеть, на что она способна, и он точно знал, когда и как это сделать.