****
Апрель
Трясясь в автобусе на сотню человек и наблюдая за проносящимися за решёткой хвойными лесами и голыми полями, Гошик всерьёз раздумывал, а не в тюрьму ли его везут? Может, он просто что-то напутал и явился на пункт явки с повинной, а не призыва? А наручники на него не стали надевать от большого удивления? С другой стороны, он тут не один. Впрочем, остальные прибыли в таком состоянии, что даже если бы на них нацепили наручники – они бы лишь компактнее свернулись на автобусных сидениях и продолжили бы дрыхнуть, заполняя салон ровным амбре перегара. Не то чтобы Гошик сам трезв, словно стёклышко – но он, по крайней мере, выбрался из такси без посторонней помощи. На очередной колдобине автобус подпрыгивает, и перед глазами снова всплывает радостное лицо Весёлова: похоже, гостить у него три месяца было не самой лучшей идеей – наверное, не только любовь проверяется совместным бытом, но и дружба… А Дима так и не позвонил. Конечно, Гошик сам виноват, что в январе не брал трубку – но с тех прошло уже столько времени… "Я не жалею, что уехал. Нет, не жалею." Унылый пейзаж за окном и не думает меняться, буквально уговаривая заняться саморефлексией, но Гошик достаёт мобильник и уподобляется паре протрезвевших компаньонов-призывников, тоже коротающих время за мобильными игрушками. Правда, сеть всё время пропадает, а вместе с ней и интернет, так что развлекать себя приходится чем-то неприхотливым, вроде аркад, но так дорога до военной части начинает больше напоминать обычную поездку на межгородском автобусе. Совершенно некстати вспоминается жёсткое плечо Димы, на котором Гошик кемарил всю дорогу из Рославля – и заставить себя снова сосредоточиться на судоку получается далеко не сразу. Странное дело, когда Дима был рядом, ничего такого в памяти не всплывало, а стоило уехать и убедить себя, что так даже лучше – как начало то и дело накатывать, причём в самые неподходящие моменты вроде ситуации в военкомате, когда симпатичная медсестра велела приспустить трусы, а Гошик больше разволновался из-за мужчины-врача и его убегающего взгляда, то и дело соскальзывавшего с женского зада на ещё сохранивший следы пресса живот самого Гошика. А вспомнилось при этом, как Дима обливался из ковшика в деревенской бане, и как хотелось ущипнуть его за поджатые ягодицы. "Чёрт, а ведь мы могли ещё тогда замутить… столько времени потеряли." Впрочем, что бы это изменило? Гошик бы раньше разочаровался в себе? Или раньше бы понял, что лишь мешает? А ведь тётя Женя твердила ему об этом с самого детства… но видимо, пока не испытаешь на себе – чужие слова так и будут оставаться лишь словами. В Нью-Йорке Гошик всей душой ощутил, что значит быть желанным против воли: эдаким пирожным в глазах сладкоежки, сидящего на диете – досадной и вредной помехой на пути к общественно одобряемому и здоровому счастью. Или это всё оправдания? "Я не сбежал, я просто ушёл с дороги… нет, я взял на себя ответственность за свой косяк. Если бы остался, Диму бы тоже смешали с грязью. И кстати, даже удивительно, что в сети так и не появилось ни одной нашей совместной фотографии, как и информации, что мы жили в Нью-Йорке вместе… хотя мы вместе никуда и не выходили…" Солнце за окном перекатывает за зенит, автобус притормаживает у заправки, заодно позволяя призывникам в последний раз вдохнуть воздух свободы – по крайней мере выглядит это именно так: парни, типа в тихую, похмеляются, заедая продаваемое втридорога пиво сомнительными беляшами и бросая странно-тоскливые взгляды в сторону леса, в то время как Гошик ограничивается сосиской в тесте, холодным чаем из пластиковой бутылки и созерцанием настольной письменности. Обилие вылитой на сосиску горчицы вызывает подозрение относительно её срока годности… но тут ветер приносит из-за угла сигаретный дым – и память снова услужливо выдергивает из закромов депрессивную ассоциацию. А ведь ему даже перед сном уже какое-то время удавалось обходиться без дебильных самокопаний и бесполезных воспоминаний. Но похоже, что поездка в никуда подстегнула нервную системы, и та нашла оригинальный способ отвлечься от текущих реалий. И пусть Гошик особо не переживает о будущем, но ведь и у остальных парней колени вроде бы не трясутся… однако тишина, царящая на стоянке, говорит сама за себя. – Хей, чё, как оно? – в противовес мыслям рядом вдруг материализуется парень в спортивной куртке. – Есть закурить? Гошик мотает головой и провожает взглядом отправившегося на дальнейшие поиски новобранца, чем-то смахивающего на лягушонка – наверное, широкой нижней челюстью, далеко друг от друга поставленными огромными глазами и тонкой шейкой. Задохлик. У него точно должен быть недобор по весу… впрочем, странного контингента хватает: вон какой-то горец с татуировкой на руке и лысой башкой, а вон розовощёкий пухляк, украдкой доедающий последний пончик из картонной коробки… Вернувшись в автобус, Гошик обнаруживает, что его место у печки уже кто-то занял, так что приходится приземлиться на переднем сидении и отнюдь не у окна, а с самого краешка, ибо полторы сидушки поглотила жирная жопа – но телефон помогает отрешиться от реальности вообще и в частности от грустного шелеста конфетных обёрток по соседству. На какое-то время… потому что к двум часам дня батарея садится в ноль. Начавшие замерзать ноги в утеплённых кроссовках требуют сделать хоть что-нибудь, однако не желая показаться слабаком, Гошик ограничивается лишь мини-гимнастикой с поджиманием пальцев – а ведь на дворе уже март… Наконец часам где-то к четырём автобус всё-таки добирается до окружённого высоким забором военного городка – или это и есть часть? Широкие дорожки, вычищенные газоны, побеленные бордюры и самое высокое здание – в три этажа. Приказ построиться больше смахивает на шутку. И всё же толпа из тридцати с чем-то человек вроде даже пытается изобразить строй, направляясь за инструктором вглубь территории. Им ничего не объясняют, а никто особо и не спрашивает – так что для Гошика оказывается полной неожиданностью требование раздеться, сдать все вещи и деньги и отправиться в баню. А ещё рядом несколько раз произносят пугающее слово "карантин". Без куртки и шапки уже не очень уютно – Гошик чувствует себя обнажённым, хотя ещё даже не снял джинсы, а всё потому, что натыкается на несколько задумчивых взглядов. Сколько их было в этом году? Ни одна поездка в универ не обходилась без этой колеблющейся неуверенности в прищуренных глазах: "Парень, я же тебя где-то видел?" Шепотки. "Наверное, это из-за моего цвета волос?" Гошик, конечно, обкорнал свои слишком длинные для срочника волосы, однако корни ещё не успели как следует отрасти, так что красная краска кое-где осталась, сделав его голову похожей на шляпку странной поганки. Но тазиком он прикрывает вовсе не её. И лишь с небольшим опозданием осознаёт, насколько странно должна выглядеть подобная стыдливость. Впрочем, процесс помывки заставляет Гошика почувствовать себя только ещё более неуютно: баня не то что бы маленькая, но когда в неё разом набилась такая толпа – просочиться между парней и при этом никого не коснуться – задачка из области фантастики, не иначе. "Я слишком много думаю… надо расслабиться. Мы все тут вроде цыплят." – …думаешь, у него бы бабла откосить не хватило? – доносится от кучки парней, стоящих в очереди к типа разделённым на секции душевые кабинки: их тут штук десять, но в трёх что-то не работает, а в одной уже полчаса мылится лысый горец, так что особо стеснительные и вовсе предпочитают подождать в сторонке. Гошик же набирает воду в таз из одного из низких кранов и выливает на себя, тут же почувствовав взгляды пары дюжин человек. – Бирюшин! – Я! В одном полотенце Гошик плюхается на стул перед зеркалом, подставляя голову парню в фартуке и с машинкой для стрижки – и всё это в присутствии других закончивших с банными процедурами новобранцев. Пухляш вон даже пену с живота смыть не успел, так внезапно пришла команда закругляться и выходить. – …разве он не Соболев? – …Соболев? Кто это? – …так он же фамилию сменил. Наверное ещё и штраф заплатил… "Дьявол, всё-таки обо мне… а говорят, что бабы трепло…" Когда Гошик последний раз читал о себе в сети, там было про увольнение из агентства и из семьи – автор спекулировал фактами, утверждая, что из-за открывшейся ориентации его не только выгнали с работы, но ещё и вынудили отказаться от усыновления. А эти придурки додумали, что с "Грэга" ещё и стрясли такой штраф, что даже денег не осталось откупиться от армии. Смешно. Буквально чувствуя лопатками острые взгляды, Гошик прикрывает глаза – всё равно на лоб сыплются волосы из машинки – но стрижка заканчивается очень быстро, после чего приходится вновь сгонять в душ, и только после этого, уже лысым и абсолютно чистым, отправиться за обмундированием. – "Если не твой размер – не тушуйся, а требуй замены, иначе потом полгода будешь мучиться, стирая ноги в кровь", – вспоминается одно из напутствий Кудряшова, вместе с Весёловым уже отслужившего своё. – "Тебе обязаны выдать сапоги твоего размера, не надейся, что растянется и разносится – просить замену потом будет поздно." Всего Гошик получает комплект из хлопчатобумажной куртки и брюк, а ещё портянок (который век на дворе?), сапог, ремня, фуражки, кальсон и нижней рубашки… ну и зимней куртки с шапкой. Довольно много всего. И если бы не портянки… – Смотрите, показываю один раз! Инструктор стаскивает с одной ноги сапог и демонстрирует, как использовать лоскут грязно-белого предшественника современных носков, а группа из тридцати человек, словно детсадовцы, принимается повторять – то есть не особо вдумчиво, тяп-ляп. Но уже на пути в казарму половина явно осознаёт всю серьёзность ситуации, ибо едва добравшись до коек и получив немного времени перед ужином, тут же разувается, полностью погрузившись в эксперименты с перенаматыванием портянок. А вот Гошик оказывается не у дел: личные вещи отобрали, делать нечего, только знакомиться – но в соседях у него с одной стороны ещё более розовощёкий после бани пухляш, а со второй – татуированный горец. Хотя есть и третья – это кровать по другую сторону прохода, на которой как раз прыгает, словно на батуте, парень-лягушка. – Эй, не в парке-аттракционе! – рявкает на него горец с характерным акцентом то ли гопника, то ли зека. – Да я просто… – тут же тушуется лягух, обратившись в камень, однако пружины предательски ещё один раз подталкивают его в зад. – …проверяешь, удобно ли будет спать? – мягко улыбается Пухляш, будто деревенский дурачок. Гошик хмыкает. На что слышит сбоку: – А ты чего радуешься? Уже представил, как шпилишь его на этой кровати? В казарме тут же устанавливается тишина. – Такие тощие задницы… – оборачивается Гошик, – меня не интересуют.