***
Наступает воскресенье. Единственный день, который Юнги должен потратить на отдых, он снова проводит за работой. Несмотря на то, что он отработал положенные пять дней, он все равно поехал в компанию в субботу, чтобы завершить пару проектов, а теперь сидит перед экраном монитора в своей студии, корпя над новым треком. Последнее время работы слишком много из-за чего Мин берет дополнительные проекты, заметно перерабатывая. Не спит ночами, пьет кофе литрами и пытается сохранять мнимое спокойствие. Усталость копится в нем ежедневно, но Юнги очень хорош в ее игнорировании. Так как сегодня его выходной, он так же старается занять себя стиркой и уборкой, потому что у него вряд ли появиться время для этого на неделе. Он сидит в своей студии с приоткрытой входной дверью, чтобы слышать писк сушильной машины. Бросая взгляд на время в углу экрана, он замечает, что то давно перевалило за полдень. Чонгук с утра из комнаты так и не выходил. Юнги был слегка удивлен, когда во время завтрака младший к нему не присоединился, но не стал придавать этому особого значения. Вообще, все эти утренние посиделки, кажутся, ему довольно неловкими. Чонгук даже не ест. Чонгук вообще не ест по утрам. И эта его привычка так разительно отличается от того, с каким аппетитом он кушал раньше. Как с удовольствием уминал еду забавно двигая круглыми щеками, от которых теперь ничего не осталось. И такая мелочь напоминает Юнги, что изменился не только он. Из мыслей вырывает пищащий звук, оповещающий о том, что процесс сушки окончен. Мин встает, потягиваясь, и направляется в ванную. Подойдя к машинке, он открывает дверцу и хватает корзину для белья стоящую сверху. Он поочередно выуживает вещи одну за другой, после аккуратно складывая. От одежды пахнет цветочным кондиционером (который всегда так любил Чонгук), а руки обдает приятным теплом. Юнги продолжает эту монотонную работу, пока дело не доходит до последнего предмета одежды. Он достает черную толстовку Чонгука и без каких-либо подозрений начинает складывать, приглядываясь к принту на спине. Его движения вдруг замедляются, а глаза внимательно изучают рисунок. Он хмурит брови, потому что кофта кажется ему едва знакомой. Вроде толстовка как толстовка, одна из кучи оверсайзных толстовок, которые висят в шкафу младшего. Но почему-то Юнги не покидает ощущение, будто он ее где-то видел. Может это просто очередной продукт массмаркета, в котором ходит пол Сеула, и Юнги просто уже встречал подобный принт на одежде прохожих. Наверно, ему стоит просто забить и вернуться к работе, но Юнги лишь внимательнее вглядывается в потрепанный временем рисунок. А потом его осеняет. Это черт возьми его толстовка. Он застывает в неверии пронзая вещицу в своих руках пристальным взглядом. Ей лет пять, не меньше. Юнги носил ее, когда был совсем мальцом. Когда ему так же, как и Чонгуку сейчас, было лет восемнадцать. Но что она делает здесь? Неужели Чонгук носит ее? Ответы, конечно же, лежат на поверхности, но Юнги очень хочет притвориться слепым и не заметить их. Правда искренне хочет. Это заставляет его выпустить тяжелый вздох. Он сжимает в руках дурацкую толстовку и направляется в комнату младшего. Без стука открывая дверь, он видит Чонгука склонившегося над кучей учебников и тетрадей. Тот поворачивается, снимая наушники, и окидывает брата удивленным взглядом. – Что это? – без каких-либо приветствий спрашивает Юнги, поднимая руку с зажатой в ней кофтой. Первое, на что Чонгук обращает внимание, так это невозмутимое выражения лица Юнги. Затем холодный, пронизывающий взгляд карих глаз. И только потом предмет одежды, зажатый в чужой руке. Приглядываясь к рисунку Чонгук гулко сглатывает, понимая, что ничего хорошего чужой тон не предвещает. – Это моя толстовка, – отвечает как ни в чем не бывало. Застывшее в воздухе напряжение не дает свободно дышать, и Чонгук ощущает накатывающее волнение. – Нет, Чонгук, – со сталью в голосе произносит Юнги, – это моя толстовка, – он замолкает, ожидая, что младший скажет хоть что-то, но в ответ получает лишь натянутое молчание. - Почему она у тебя? Вопрос такой прозрачный для обоих. Не требующий никаких объяснений. И Чонгук бы просто озвучил этот понятный для всех ответ, избавляя их от ненужных разборок. Но потом он ловит взгляд родных глаз. Тех самых глаз, которые раньше смотрели на него с любовью и нежностью. Тех самых глаз, которые сейчас смотрят на него с холодным равнодушием. Он слышит голос, что балансирует на тонкой грани между безразличием и зарождающимся раздражением. И понимает, что его правда нахрен никому не сдалась. Разве может он сказать Юнги, что дорожит этой вещью, кажется, больше собственной жизни. Что ценит ее и бережет, как самое дорогое сокровище. Потому что, когда Юнги уехал, он забрал абсолютно все, кроме одной толстовки позабытой в чужом шкафу. Потому что это единственное, что Юнги оставил после себя. Чонгук всегда надевал ее, когда ему становилось особенно грустно. Это служило ему некой поддержкой и напоминанием о том, что где-то в этом мире есть старший брат, который любит его. И от этих мыслей он не чувствовал себя так одиноко. Когда он не мог спать из-за ночных кошмаров, он надевал ее, вдыхая фантомный запах и представляя, что Юнги рядом. Что он держит его за руку, гладит мягкие волосы и шепчет, что все хорошо и это лишь сон. Чонгук переводит взгляд с толстовки на брата и понимает, что в этой вещице осталось больше того Юнги, которого он знал и любил, чем в человеке, который сейчас стоит перед ним. И Чонгук бы все отдал, чтобы это тоже оказалось всего лишь его кошмаром, всего лишь дурацким сном. Как жаль, что он не просыпается. – Она мне нравится, – стараясь сохранять невозмутимость в голосе отвечает младший. Пожалуйста, пусть Юнги поверит в эту ложь. Пусть сделает вид, что верит. – Она старая, Чонгук. Ей лет пять, не меньше. Думаю, будет лучше выбросить ее, – спокойно говорит Юнги уже разворачиваясь и направляясь к мусорке, что стоит на кухне. Чонгук, услышав последнюю фразу, тут же вскакивает со своего места, чуть не падая, и бежит за старшим. Он догоняет его только на кухне, сразу вцепляется в черную плотную ткань, сжимая так крепко, как только может. – Отпусти, Чонгук, – Юнги дергает на себя. – Нет, отдай, она моя, – Чонгук предпринимает попытку выдернуть многострадальную вещицу из крепкой хватки брата, но вместо этого слышит лишь звук расходящихся швов. Все нутро сжимается в холодящем испуге. А после наступает немая тишина. Чонгук держит крепко, не намереваясь отпускать. Ждет, пока Юнги предпримет очередную попытку вырвать кофту из его рук, но ничего не происходит. Он поднимает голову, встречаясь взглядом с братом. И видит в нем так много. Больше чем хотелось бы. Непонимание. Раздражение. Возможно, даже презрение. Юнги смотрит в большие блестящие от влаги глаза. Видит перед собой маленького мальчишку. Сломленного и разбитого. Цепляющегося за самое ценное. Юнги знает, что чтобы стало легче, Чонгук должен просто отпустить. Но Чонгук, будто назло всему, держит крепче, хватается из последних сил, заставляя в болезненном ритме заходиться не одно сердце. И дело тут далеко не в дурацкой толстовке. Юнги отпускает, отчего Чонгук заметно расслабляется, сразу же прижимая толстовку к груди, не сводя глаз со старшего. Юнги смотрит на него, устало выдыхая: – Да что с тобой? Чонгук застывает. Что с ним? Хороший вопрос. Чонгук и сам был бы не против знать. Они стоят так еще несколько секунд, пока не раздается звонок телефона. Юнги окидывает его разочарованным взглядом и уходит. Его голос приглушенно разносится по квартире, когда он отвечает на звонок от своего менеджера. Но Чонгук все слышит словно через толстый слой воды. Собственные мысли затапливают сознание.***
На следующий день, когда Чонгук приходит на кухню Юнги там нет. Пройдясь по квартире, он понимает, что старший уже уехал, несмотря на то, что стрелка часов едва доходит до восьми. С того дня, Юнги каждое утро уходит раньше, сокращает их общение до самого минимума, лишая Чонгука возможности что-то исправить. Каждый раз, когда Чонгук думает, что хуже быть не может, жизнь доказывает ему обратное.