***
– Мне стоит начинать беспокоиться? – голос Намджуна раздается со стороны, заставляя Юнги обернуться. Ким замечает чужую усталость, приправленную легким раздражением в глазах. – По поводу? – голос хриплый, будто он говорит впервые за день. – Суббота, двенадцать дня, ты стоишь в очереди в буфете вместо того, чтобы наслаждаться положенным выходным. Все в порядке? – Прошу заметить, что ты занимаешься тем же самым, – кивает Юнги, ставя на свой поднос тарелку с салатом, – так что к тебе тот же вопрос. – Резонно, – соглашается Намджун, следуя примеру старшего и накладывая себе побольше овощей. Конечно же, у них нет никакого нормированного графика, который бы обязывал в определенные дни приходить, а в другие отдыхать. Привычные пять на два – это скорее закрепленная норма, необходимая лишь для того, чтобы напоминать заработавшимся продюсерам и музыкантам, что отдыхать вообще-то нужно, а компания не их второй дом. – Однако, я уже какой месяц работаю над альбомом нашей R&B звездочки, так что мне совсем не страшно лишний раз посидеть в компании, это скорее даже необходимость. Однако, что насчет тебя? Пишешь очередной хит? Они подхватывают подносы с обедом и занимают столик недалеко от окна, после чего направляются к кофемашинам. Юнги заправляет себе капсулу с американо, Намджун останавливает свой выбор на латте. – Да не то, чтобы… – размыто отвечает старший, сонным взглядом всматриваясь в ясное небо за окном. Конечно, у него тоже есть проекты, над которыми необходимо поработать. Однако, их едва ли можно было назвать срочными, чтобы вдруг появляться в компании, в которой и так торчишь сутками. Просто ему нужно немного подумать насчет… всего. И желательно вне дома. Намджун понимающе мычит, замечая: – Выглядишь подуставшим. Плохо спал? Юнги не видит смысла что-то скрывать. Наоборот обсудить это с кем-то кажется ему наилучшим решением. Они забирают свой кофе, старший тут же чуть отпивает, чувствуя, как бодрящее тепло разливается внутри. – Чонгук не ночевал сегодня дома, – выдает он простое. – Не ночевал? У друзей остался? – с любопытством уточняет Ким. Они садятся напротив друг друга, не спеша приступая к обеду. – Ага. У друзей, – говорит Юнги с паузой. – И они там, конечно же, пили. Намджун в удивлении раскрывает глаза, делая большой глоток кофе и прикладывая силы, чтобы не подавиться после услышанного. – Чонгук, – произносит он спустя секунды, – пил? Не спеша с расстановкой, будто пытаясь убедиться, что он правильно все услышал. – Ага. – Чонгук, – вновь пытается Намджун, в надежде понять говорят ли они об одном и том же Чонгуке. – Он самый. Намджун замолкает, упираясь подбородком в сложенный замок ладоней. – Это… неожиданно. Юнги выдыхает смиренно, но будто болезненно. Двое погружаются в густую тишину, размышляя над этим. Конечно же, употребление алкоголя не является грехом, а в подростковом возрасте, когда хочется попробовать все, что скрывает под собой эта “взрослая жизнь”, это и вовсе часть пути. Но все же. Это оказывается чем-то к чему они не готовы. Безусловно Юнги и Намджун и сами в свое время неплохо выпивали, да и сейчас не прочь пройтись по бокальчику вина или по стакану виски пару раз в месяц. Но ничего странного и необычного в этом нет. А вот Чонгук… Чонгук он другой. Тот всю жизнь воротил нос от всего, что пахнет алкоголем и согласился попробовать вино лишь в присутствии брата и то на праздник. Он терпеть не может алкоголь, сигареты и все, эти завуалированные способы снять стресс. По крайней мере, он их ненавидел раньше. Несмотря на юный возраст, он имел довольно твердые убеждения на этот счет. А сейчас… что-то заставило его поменять свое мнение. И это может быть что угодно, начиная от элементарного переходного возраста и заканчивая плохой компанией. – И часто он так? – Это был первый раз. – Боишься, что такое поведение будет повторяться? – Боюсь того, к чему оно может привести. Как бы Юнги не хотел, но это совсем не то, на что он может так просто закрыть глаза, игнорируя свое беспокойство. Намджун с пониманием кивает, смотря на друга. Да уж. Чонгук и ему самому как младший братик, настолько они близки. Ким не понаслышке знает, какой добрый и нежный этот парень. И тем более он понимает, к каким последствиям может привести чужая сердечная искренность, попади он в плохую компанию. Однако и ограничивать его не представляется возможным. Чонгук уже достаточно взрослый и сам волен принимать решения о том, как и с кем ему проводить время. И все же. Это словно отпускать маленького ребенка в свободное плавание, надеясь, что шторм не убьет его. Зная, что предупреждений о шторме с каждым днем все больше. – Я говорил с отцом, – вдруг произносит Юнги. Намджун вскидывает на него взгляд, готовый слушать. Он знает, что отношения у друга с отцом мягко говоря не очень, и сам он никогда не стал бы звонить без необходимости. – И что он сказал? – Что ничего не знает, – с леденящей сталью в голосе. – Ничего не знает ни о друзьях Чонгука, ни о том, где он может пропадать ночами. Сукин сын, еще бы он что-то знал. Намджун с сочувствием смотрит на друга, от и до разделяя его переживания. – Что будешь делать? – Постараюсь поговорить с ним. Но… не уверен, что это поможет. – Мы тоже были такими, – пытаясь слегка успокоить чужие волнения. – Я знаю, но это другое, - не отрицает Мин, но добавляет с прорвавшимся наружу, слегка заметным беспокойством, - он же еще совсем ребенок. – Юнги, ему семнадцать. – Ты понимаешь, о чем я, – не спрашивает, утверждает. – Понимаю, – в конце концов соглашается Джун. Чонгук и правда… слишком невинен для всего этого. Нежный цветок, готовый вот-вот распуститься и вступить во взрослый мир. И вместе с тем, совсем не готовый к его жестокости. Беспокойства Юнги не безосновательны. Чонгук слишком добр. Далеко не глуп, и все же… люди могут очень по-разному воспринять эту доброту. Воспользоваться ей совсем не по назначению. Намджун чуть сильнее сжимает палочки, думая о самых ужасных сценариях. Переводит взгляд на друга, что сейчас прожигает одну точку, замерев в напряжении. Наверняка, думая о том же самом. Конечно, драматизмом заниматься не хочется, но и исключать вероятность разных последствий, пуская все на самотек, нельзя. – Решение не будет простым. Но я уверен ты его найдешь, – произносит Намджун, улыбаясь другу. Юнги переводит на него взгляд, принимая чужие слова и позволяя льду в своих глазах слегка растаять. – Денечек добрый. Как я рад, вас обоих видеть, – радостно прерывают их. Чон Хосок чуть ли не в припрыжку приближается к их столику, усаживаясь слева от Мина. Тот замечает в руках своего менеджера громоздкую папку, понимая, что речь пойдет о работе. – Не могу сказать того же, – мрачно произносит Юнги, прикидывая ее размеры. – А ты как всегда бука, хён. Отлично, значит твое настроение уже ничего не испортит. И Юнги, и Намджун с подозрением вглядываются в злосчастную папку, не в силах подавить плохое предчувствие. И лишь после переводят взгляд на друга. – Хорошие или плохие новости? – наконец спрашивает Юнги, отодвигая свой поднос и принимаясь за кофе. – Оооо, просто великолепные, – все также лучезарно отвечает Хосок, улыбаясь, что лишь заставляет Юнги сильнее насторожиться. Мин щурит глаза, но так и не может понять по чужому выражению лица, что именно ожидает его. С одной стороны, Чон выглядит слишком счастливым для плохих новостей. С другой – он знает, как друг любит наблюдать за его страданиями. – Не томи. – Сам посмотри, – протягивает ему документы Хосок, отбирая чужой кофе и делая большой глоток. Тут же морща лицо на мгновение, но спустя секунду вновь припадая к горькому напитку. Юнги мысленно прощает ему эту наглость, приступая к изучению документов. Он остается невозмутимым, пока глаза пробегаются по строчкам, читая представителя услуг в лице их компании, главного продюсера в лице него самого, название компании артиста, а затем и самого артиста. На последнем имени он делает громкий вздох, захлопывая папку и отдавая ее обратно Чону. – Нет, – без сомнений выдает он, поднимаясь с подносом из-за стола. Намджун бросает на друга недоуменный взгляд, поднимаясь следом. Хосок вскакивает тоже, даже не думая выпускать из рук чужой кофе. – Я не буду работать с ней, – стараясь сохранять спокойствие произносит Мин, оставляя свой поднос в специальном отсеке и собираясь уйти. Хосок становится прямо перед ним, уверенно заявляя: – Хён, контракт уже подписан. – Расторгайте, – без колебаний в голосе. Глаз Хосока едва ли не дергается от того, как просто Юнги говорит об этом. – Ты же понимаешь, что это невозможно. Ты вообще видел, о какой сумме идет речь, – вся беззаботность Чона улетучивается, оставляя лишь твердость. – Повторяю, я не буду работать с ней. Если она хочет сотрудничать с нашей компанией, пусть ее новый альбом продюсирует Намджун. – Эм, а о ком речь? – решает уточнить Ким до того, как его затащат в кажется далеко не заманчивую авантюру. Однако вопрос остается без ответа. – Она хочет, чтобы над ее новым альбомом работал именно ты, – настаивает Хосок. – Ах вот как? Как жаль, что я не хочу, – без единого намека сожаление. – Юнги, контракт уже подписан. – Хосок, я НЕ работаю в этом жанре. – Ты пишешь хиты. – НЕ в этом жанре. Намджун смотрит на них, чуть улыбаясь. Да уж, два упертых барана, едва ли один из них уступит. – Юнги, ты взгляни еще раз хорошенько. Мы сейчас с тобой не о паре миллионов вон говорим. Там числа в разы больше. Соответственно и неустойка за срыв контракта будет далеко немаленькой. Уверен, что сможешь выплатить? – бьет козырями Чон. Старший мысленно ругается про себя, с легкой злостью всматриваясь в друга. Он вновь берет папку, перечитывая материалы. Взгляд сам падает на процентную ставку от продаж. Затем на сумму неустойки. Черт. Юнги пролистывает еще несколько страниц, вчитываясь в подробности. Они требуют, чтобы он написал как минимум семь песен в разных жанрах для альбома, который должен выйти через четыре месяца. – Как ты вообще это допустил? – с недоумением поднимает взгляд на Хосока. – Я говорил им, что ты будешь не в восторге. Но едва ли бы они стали меня слушать. Юнги тяжело выдыхает, прикрывая веки. – Так о ком все-таки речь? – напоследок пытается Намджун. – Кан Даён. Возьмешь ее? – протягивает Юнги папку Киму, который тут же прыгает от нее как от заразы. – Нет, спасибо. – Отлично, тогда пойду в совет директоров, и объясню, что в нашей компании нет продюсеров готовых работать с ней. – Черт неужели она так плоха, что ты даже за такие деньги не готов с ней сотрудничать? – не понимает Хосок. – Она плоха ни сколько голосом, сколько характером. Половину сеульских продюсеров до нервного тика довела своим “ой, а можете мне здесь голос повыше и помилее сделать? А вот эту партию давайте вообще уберем, мне неудобно ее петь”, – Юнги чуть имитирует женский голос, заставляя улыбки появиться на лицах друзей. – Придирается к работе по поводу и без, в то время как сама выше ре второй октавы не берет. В общем, я еще планировал сохранить свою нервную систему к концу года. – Ты можешь попробовать поговорить с ними, но ты знаешь, они вряд ли пойдут навстречу, – понимающе произносит Чон. Действительно. От них самих тут мало что зависит. – Намджун? – обращается к нему Юнги. – Я, конечно, помогу чем смогу, но если она выбрала тебя своей жертвой, то сам понимаешь, мы тут бессильны. В общем крепись, а мне пора, – торопится Намджун, будто бы боясь, что Юнги все же впихнет чертову папку ему в руки, подписывая ему полгода страданий с Кан Даён. Вот уж точно, не продюсерский контракт, а сделка с дьяволом, не иначе. – Сообщи мне, как решишь вопрос с Чонгуком, – машет он рукой напоследок, покидая буфет. – М? Чонгук? Кто такой Чонгук? – тут же подхватывает Хосок, не сдерживая своего любопытства. – Как-нибудь потом расскажу, – выдыхает Юнги, напоследок кидая нечитаемый взгляд на свой почти допитый кофе в чужих руках. Он решает прямо сейчас же подняться к директорам, чтобы попытаться хоть как-то пересмотреть этот вопрос. Иначе к концу года, ему даже не придется красить корни – волосы поседеют от стресса в процессе работы с этой зазнавшейся певичкой. В течение часа он молча выслушивает все аргументы главдиректора, которые действительно оказываются довольно обоснованными. Начиная с невероятных возможностей, которые откроются для их компании после работы с артистом такого уровня и заканчивая будущими перспективами для самого Юнги. Последнее нечестно метко бьет в его броню, заставляя чуть поумерить свой пыл. Если альбом и правда выстрелит, то это привлечет внимание и других артистов, которые захотят поработать с ним. Действительно талантливых и достойных артистов, с которыми Юнги мечтает сотрудничать. Нет далеко не из-за денег, как могло бы показаться. А из-за самого процесса, из-за возможности создавать нечто прекрасное с людьми, которые также искренне этого хотят. Удовольствие, в котором Юнги не может себе так просто отказать. Однако последнее слово все равно остается за ним. – Значит, она хочет, чтобы именно я продюсировал этот альбом, верно? Мужчина напротив утвердительно кивает. – В таком случае, я прошу внести правки в контракт. Директор Юн напрягается, ожидая его дальнейших слов. – Я имею право разорвать контракт на любом этапе подготовки без выплаты неустойки. Юн давится воздухом от возмущения, зло выдыхая: – Юнги, ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь? – Понимаю. Прекрасно. Если ее это не устроит, то разрываем контракт прямо сейчас. Неустойку выплачу из своего кармана. Мужчина смотрит на него с недоверием. – Но если уж ей так нужен именно я, то она пойдет на эти условия. Шаг без сомнений рискованный. И все же Юнги чувствует некую уверенность в своих словах. Если эта Кан Даён так требует, чтобы над ее альбомом работал именно он, то она пойдет на это. При этом сам Мин будет иметь полный контроль над ситуацией, благодаря возможности выйти из проекта, если девушка начнет выкидывать что-то из ряда вон выходящее. Он и правда наслышан о ней. И она далеко не тот ангелок, каким пытается казаться. А значит ему необходимо иметь подстраховку до того, как эта девчонка, обидевшись на очередное замечание со стороны продюсера, захочет разрушить его карьеру. Иногда эти люди совсем не стесняются примерить на себя корону, одурманенные властью и деньгами. Вот только Юнги не собирается становиться пешкой в чьей-то игре. А потому он чуть улыбается, смотря как директор прожигает его недовольным взглядом, внутренне ругая, но обещая, что сообщит компании Даён о выдвинутых условиях. Юнги выходит из кабинета, ощущая призрачный вкус победы на языке. Хосок встречает его на пороге, тут же протягивая новый стакан кофе, который Мин с благодарностью принимает. – Ты согласился? – с нескрываемым блеском в глазах. – Можешь, пожалуйста, пересмотреть весь контракт и сообщить мне о всех подводных камнях? – просто проговаривает он, направляясь к лифтам. – Я должен знать на что подписываюсь перед тем, как это может обернуться сущим кошмаром. – Я знал, что ты согласишься, – кивает сам себе Хосок, следуя за ним, сверкая улыбкой. – А должен был надеяться, что откажусь. Они заходят в лифт, Юнги жмет кнопку девятого этажа, где расположены студии. – Да ладно тебе, это будет отличным опытом. Только представь, как о тебе заговорят. Мин Юнги – продюсер самого успешного альбома всемирно известной Кан Даён. – Боже, звучит ужасно, – не сдерживает тихого смеха Мин, припадая к свежезаваренному кофе. – Ох, только когда слава вскружит тебе голову, не смей отказываться от меня! Никто не позаботиться о тебе так хорошо, как я, ты же понимаешь? Кто бы тебе что ни предлагал, запомни Чон Хосок твой друг и твой первый и последний менеджер, ты понял хён? – заявляет ему этот самый Чон Хосок с абсолютно серьезным лицом, не позволяя легкой улыбке сойти с лица. – Как получу деньги на руки, откажусь от тебя за такое предательство. – Не смей! Я выбил лучший контракт в твоей жизни, Мин Юнги. Контракт, который сделает тебя всемирно известным. – Или сведет в могилу. – Не драматизируй. Здесь мучиться-то всего лишь четыре месяца. Четыре месяца боли и страданий с Кан Даён, не так уж страшно. Мы пройдем через это вместе. Как там было? И в горе, и в радости. – Боже, просто заткнись, – пряча улыбку за стаканом кофе. – Это только кажется, что много. На самом деле совсем ничего. Ты и заметить не успеешь, как это время пролетит. Хосок продолжает щебетать, пока Юнги на мгновение замирает перед дверью в собственную студию, задумываясь. Четыре месяца. Всего четыре месяца. Так много. И так мало. Четыре месяца – время, за которое он должен написать альбом для Кан Даён. Именно столько, сколько Чонгук собирается жить в его доме. Завершение написания альбома и отъезд младшего выпадут на одно и то же время. На один и тот же месяц. Прощаясь с Хосоком и проходя в студию, Юнги ловит себя на мысли, что не так уж и уверен, что хочет, чтобы эти четыре месяца быстрее заканчивались.***
Выходные проходят как-то вскользь, оставаясь незамеченными. Проснувшись днем в субботу, Чонгук конечно же не стал есть приготовленный для него суп, едва сдерживая себя от того, чтобы не вылить его в туалет. Вместо этого он перекусил купленным ранее сэндвичем, прибрался в комнате, предварительно выпив свои любимые витаминки, чтобы сил хватило хоть на что-то. Ему даже удалось разобраться с домашней работой, что в последнее время давалось особенно тяжело. Вечером Чонгук решает прогуляться, по привычке морозя себя ледяным ветром, что с радостью задувает под тонкую куртку. Лишь необходимость немного почувствовать силу стихии. Ощутить пробирающий до костей холод. Напомнить себе, что раз чувствует эту боль, значит еще дышит. Значит еще жив, и все можно исправить. Здесь главное постараться не отчаиваться. Однако никто не говорит о том, как это сложно. Не отчаяться. Возвращается поздно, ближе к ночи. Натыкается на чужую обувь в коридоре. Тушит разгорающийся в легких пожар, придумывая как бы уйти. От этого его взгляда, внушающей ауры. От необходимости объясняться, выслушивать, выяснять. И он уходит. Буквально. Спешит к своей комнате, как к единственной обители, игнорируя чужой оклик. Трусливо и малодушно. Он закрывает дверь, жалея лишь о том, что та не имеет замка. Не спрятаться, как ни пытайся. Руки, до красноты замерзшие, совсем не слушаются, когда он пытается расстелить одеяло, чтобы обернуться и хоть немного согреться. В коридоре слышатся приближающиеся шаги. Чонгуку кое-как удается обернуться коконом и по привычке уткнуться в стенку, когда дверь открывается и на пороге появляется Юнги. – Чонгук, – голос у него как всегда твердый, но спокойный. Младший не отвечает, пытаясь усмирить пожар в груди. Пожар чувств и мыслей. Слишком неконтролируемый и своевольный, чтобы попытаться найти ему начало или конец. Чонгук сгорает в этом пламене каждую секунду. Юнги глубоко выдыхает. Младший чувствует на себе его прожигающий взгляд. – Чонгук, – повторяет свою попытку он. – Что? – глухое и недовольное. Замерзшие пальцы едва удерживают готовое вот-вот сползти одеяло. Его мнимую защиту. Он напрягается телом, душой и разумом, не готовый к следующим словам. – Ты не поел, – абсолютно ровным голосом. – Я не голоден, – все такое же глухое и недовольное. И чертовски фальшивое. Юнги сжимает ручку двери, тяжело выдыхая. – Чонгук, – вновь повторяет он, придавая веса своему голосу, – ты ничего не ел сегодня. Пожар сжирает его. Невыносимо. Невыносимо. Это мнимое беспокойство. Эта чужая никому ненужная благодетель. И эта собственная боль. Чонгук с силой откидывает одеяло, садясь на кровати. Сжимает в кулаках постельное белье со злостью смотря на старшего. – Поправочка, – и вновь хочется едко, а получается абы как. Голос его пропитан ядом, но сам он знает, что похож на обиженного ребенка, у которого отобрали любимую игрушку. И ведь правда отобрали. Все. – Я не ел еду, приготовленную тобой. И все же пока его душа сгорает в этом пламени, разум аплодирует в восхищении, когда последние слова слетают с губ с легкой насмешкой. – И если ты еще не понял, то я не стану есть ничего из того, что приготовил ты. Так что может уже перестанешь переводить продукты попусту и займешься своими делами? Победа. Такая фальшивая и жалкая, что скорее похожа на предысторию к самоубийству, чем на причину для гордости. Что может быть хуже собственной боли? Вероятно, боль, которую мы причиняем любимым людям. И Чонгук искренне надеется, что Юнги сейчас больно. Потому что он уже очень устал быть единственным, кто сгорает от нее. И он видит, как спокойствие на чужом лице совсем слегка трескается. Как красивые прямые брови чуть хмурятся, а острый взгляд режет его кожу. Пытка не иначе. И пока душа сгорает в пламени, пока запах собственной гнили мерещится его сознанию, он сжимает зубы, не смея снимать маски. Маски такого же безразличия и равнодушия. Маски, что уже стала его второй кожей. Чонгук мальчик умный, и он быстро выучил правила этой игры. Глупой бессмысленной игры, в которую они играют. Юнги ничего не говорит. В последний раз бросает на него нечитаемый взгляд и покидает комнату. А Чонгук так и видит, как на дне чужих зрачков плещется разочарование. “Слишком плохо играешь, Чонгук. Приторно фальшиво. Я на первый раз прощу, но жизнь не простит. Учись, иначе она тебя сожрет. Можешь, конечно, сдаться, однако жалко будет. Такой хороший мальчик был, такие надежды подавал, столько в тебя вложили, а ты? Сплошное разочарование.” Чонгук не знает, кому принадлежит этот голос. Ему самому, Юнги или кому-то еще. Но эти мысли сильнее его. Сильнее, чем что-либо. И они бензином тушат огонь внутри, заставляя окончательно сгореть. Чтобы ближайшие дни тлеть серым пеплом. Затухнуть. Стереться в пыль. Чтобы возродиться заново. Бесконечный круг его страданий. Убить себя, чтобы попытаться выжить. Утонуть в чувствах, чтобы больше не чувствовать. Замкнуться в мыслях, чтобы больше не думать. Погрязнуть в боли, чтобы от этой боли избавиться. Он тлеет долго. Час, два, три. Пока не затухает, проваливаясь в темноту. В эту ночь Юнги к нему не приходит.***
В воскресенье они не пересекаются. Юнги несмотря на положенные выходные уезжает в компанию. Чонгук не выходит из комнаты, пока не слышит хлопок двери. День проходит бесцельно, но к вечеру он созванивается с Тэхёном и решает пойти на очередную вечеринку, лишь бы не оставаться дома. Находиться рядом с Юнги, который одним своим присутствием вызывает у него такие неконтролируемые эмоции, совсем не хочется. Он знает, что уходит на ночь, но не видит необходимости предупреждать об этом старшего. Они так и не обсудили этот вопрос, а значит для Юнги вполне себе нормально, что Чонгук не ночует дома. По крайней мере, так думает он. Юнги же пришедший домой и вновь не обнаруживший младшего, поджимает губы и ругается на свою беспечность. Искренне надеялся, что такого больше не повторится. И правда, как и представился пару дней назад сам Чонгук, будь он сыном родительских друзей или просто парнишкой соседом, то Юнги было бы на это либо плевать, либо разговор был бы очень коротким. Нет и все. Хоть кричи, хоть проклинай, пока ты несовершеннолетний и живешь в моем доме, ты будешь соблюдать эти правила. Именно так бы и поступил Юнги будь это кто-нибудь другой. Кто-угодно… кто не Чонгук. Но это Чонгук. Чонгук, с которым Юнги был груб лишь пару раз, и за оба уже ненавидит себя слишком сильно. Нужно найти другое решение. Чтобы больше не причинять ему боль. Да, Юнги, привыкший лишний раз не любезничать и учитывать в системе мира лишь себя и своих близких. Привыкший делать по-своему и никак иначе. Привыкший, наступать на горло всем тем, кто идет против, не испытывая сожалений. Этот Юнги готов сделать исключение лишь для одного человека в этой жизни. И этим человеком, конечно же, всегда был Чонгук. О, Юнги готов с ним и любезничать, и ставить его выше кого бы то ни было. И без сомнений самому себе на горло наступать. И вообще он мог бы сделать для Чонгука так много. Так много. Все, чего тот пожелает. Потому что единственной его слабостью всегда был лишь Чонгук. Слабостью, которую Юнги пытался побороть последние несколько лет. Ему казалось, что удалось. Но вот он снова здесь. Ищет компромиссы, решение, идет на уступки, противореча самому себе, лишь ради него одного. Думает, как поступить правильно. Как поступить так, чтобы Чонгук это решение принял, чтобы оно не стало для младшего очередной не заживающей раной. Старший о своих поступках знает прекрасно, не оправдывает себя ни разу. Приговор к своей смертной казни лично зачитает, с улыбкой отправляясь на эшафот. Он понимает, что делает и для чего. Жаль только младшему от этого не легче. Юнги надеялся, что привязанность Чонгука к нему утихнет. Ослабнет, померкнет, стираясь беспощадным временем. Что правда о не кровном родстве его отрезвит, оттолкнет. Три года безмолвной разлуки покажут, что у них на самом деле из общего ничего, кроме совместного прошлого. Что они по правде говоря друг другу никто. Да, Чонгук должен был понять это. Он должен был понять. Должен был отпустить. Чтобы двигаться дальше. Чтобы двигаться дальше мог и Юнги. Но он не смог. Не смог принять, забыть, отпустить. И двигаться вперед не смог тоже. Застрял. Стоял на его пороге в тот день с такой явной надеждой в глазах. Будто бы наконец проснулся от ночного кошмара. Кошмара, который все это время был реальностью. Действительностью, которую Чонгук начинает принимать лишь сейчас. Не тогда три года назад, как должен был, а лишь сейчас. Благодаря Юнги. Его правде, грубости и равнодушию. Больно, тяжело и неприятно, но это то, что у них есть. Чонгук должен научиться жить в этом мире, который едва ли можно назвать милосердным. Должен научиться жить без него. Да вот только, несмотря на все, Юнги никогда не хотел быть его учителем. Впереди у Чонгука еще много испытаний, и ему приходится рано взрослеть. Юнги пришлось тоже. Их никто не спрашивал, но такова жизнь. Юнги лишь хочет быть уверенным, что младший к ней готов. Он даже согласен мириться с чужими выходками. По началу не понимал, совсем не ожидая грубости со стороны Чонгука. Однако спустя время подумав и порыскав, нашел ответы. Причины чужой озлобленности, раздраженности, непринятия. Да пусть лучше так. Пусть Чонгук злится, ругается, ненавидит его всей душой. Главное, что больше не плачет. Так же и с жизнью. Как и самого Юнги, пусть Чонгук лучше ненавидит этот мир. Злится на него и проклинает, продолжая бороться. Учиться, страдать, падать и подниматься. Чтобы обрести себя. Это и есть юность. Пусть только не сдается. Все именно так. Юнги должен помочь ему пусть и таким некрасивым способом. Показать, что мир не сказка и не парк аттракционов. Что иногда единственный, кто у тебя есть, единственный, на кого ты можешь положиться – это ты сам. Да, это то, что говорит его разум. То, во что он заставляет себя верить. Пока его сердце… Юнги глушит его стенания табаком. Сердце слепо к правде, к истине, к реальности. Разум же всегда чист и беспристрастен. Мин может доверять только ему. Сердце подводило слишком часто. Стало причиной слишком больших ошибок, сожаления о которых уже никогда не покинут его. Заставляло его принимать решения, которые причиняли слишком много боли. Слишком многим. Никотин привычно заполняет легкие, вытесняя лишние чувства и мысли. Юнги набирает чужой номер, заранее зная, что ему не ответят. Чонгук не сбрасывает. Но и не берет. Старший пробует дважды, прежде чем сдаться и написать: Юнги: Где ты? Цифры на экране отображают начало первого. Чонгук: утэхёна. Юнги с силой прикусывает фильтр, давя в себе злость. Отлично. Еще бы он знал, кто такой Тэхён и было бы просто замечательно. Юнги: Он твой друг? Ответ не приходит долго. Минуту, две, три, пять. Парень уже порывается снова попробовать позвонить, как экран наконец загорается от входящего сообщения. Юнги закуривает третью. Чонгук: да. Будукутру. Юнги: Тебе завтра на учебу. Чонгук: язаню. Третья уходит подозрительно быстро. Юнги знает, что должен остановиться. Но его сердце сегодня такое разговорчивое, что заткнуть его, скорее необходимость, нежели выбор. Он поджигает четвертую, смотря на колеблющиеся волны Хангана и думая, что сам все больше начинает колебаться. Пока совсем незаметно. Лишь легко трепещет. Но даже эти легкие колебания, неровности, сомнения его души столь заметны после нескольких лет сущей тишины. Он же делает все правильно? Конечно, да. Он знает, что да. Однако ему все больше кажется, что в горле горчит, уже давно не из-за табака. Он знает, что не стоит, но все же пишет: Юнги: Позвони мне, если что. Если что. Если что-то случится. Если тебе нужна будет помощь. Если тебе нужен буду я. Сердце вопреки разуму все же вырывается из своей клетки этим простым сообщением. Несмотря на все, старшему хочется, чтобы Чонгук знал, что у него кто-то есть. Что у него есть Юнги. Даже если все это фальшь, театр, спектакль. Даже если они оба понимают, что это уже давно не так. Он просто хочет, чтобы где-то глубоко внутри Чонгук понимал это. Чонгук не отвечает. Юнги не ждет ответа. Лишь думает о том, что сегодня его сердце непривычно громкое.