2 июня 2018 года Сковин, Новая Дания, Канада
В Сковин невозможно приехать случайно. Надо захотеть оказаться там, и это одно из его преимуществ. В остальном ничем не примечательный провинциальный городок в Новой Дании, где легко затеряться среди доброжелательных улыбок пары-тройки тысяч местных жителей. Именно этим Эва и занимается здесь с сестрой и её дружком Хансеном. До этого помотались по Канаде, меняя имена и места жительства, чтобы сбить со следа всех, кто мог или хотел их искать. Залегли на дно, пережидали, готовились. Новые фамилии, новые документы. Даже прошлое новое. Половина десятого утра, лениво моросит дождь, но достаточно тепло, чтобы комфортно чувствовать себя без куртки. Над головой — стальное небо без единого просвета. Это плохо. Яркое солнышко подошло бы сейчас как нельзя кстати. На самом деле — грех жаловаться. Сущая ерунда после многолетнего тюремного заключения и двух с половиной недель, проведённых в частной клинике. Позже — утомительная физиотерапия. И вот, дёрнул же чёрт поехать вчера в проклятый супермаркет и столкнуться там нос к носу с Кузнечиком. Эва на мгновение закрывает глаза и видит перед собой смуглое лицо Хансена в морщинках. Тёмные холодные глаза смотрят на неё с презрительной жалостью. Она снова слышит его вкрадчивый голос: — Ты знала, что однажды такой день настанет, Эва. Мы оба знали. — Тонкие обветрившиеся губы растягиваются в звериный оскал. Назвать его улыбкой сложно. — Твоё прошлое я готов терпеть только в виде трупов. Если хочешь, помогу от них избавиться. На другое не надейся. Никогда. Хансен не шутил. С ним невозможно и бессмысленно спорить, как и с сестрой. Без них ей пока не выжить. Остаётся только подчиниться. Слишком многое поставлено на карту. Кузнечик попала за решётку в том же возрасте, что и Эва — в двадцать три. Она помнит, как впервые увидела её, перепуганную до смерти, бледную, с заплаканными глазами шлюшку, которая снесла домкратом затылок одному из клиентов, пожелавшему «погорячее». Прокурор не посчитал это самообороной, и Кузнечику вкатали семь лет за непредумышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Пять из них они провели в одной камере. Потом её освободили, а Эва осталась. И никогда не думала, что их пути пересекутся снова. Но они пересеклись, и теперь Эва сидит во взятой напрокат машине недалеко от дома Кузнечика. Закуривает пятую за последние полчаса сигарету, неторопливо выпускает струйку дыма в приоткрытое окно, продолжая наблюдать за пустой улицей. Дождя, что ли, все испугались? Или людям некуда спешить в выходной? Эва бросает на мокрый асфальт окурок. Наклоняется вперёд, упираясь грудью в руль. Пробегается по безлюдному газону взглядом. Для неё Кузнечик навсегда останется милой, сладкой девочкой, благодаря которой тюремные ночи казались короче и теплее. Сожаление, как серный ангидрит, бесшумно отравляет душу. Заставляет ненавидеть себя каждой клеткой, вспоминать о том, что много лет не тревожило. Правая рука по привычке тянется к брошенной на соседнее сиденье кожаной куртке, во внутреннем кармане которой спрятан автоматический стилет. Невесомый, четырёхгранный, из чёрной стали, всего десять сантиметров в длину — первое и любимое приобретение на воле. Он легко ложится в ладонь, продолжая её, успокаивает, дарит уверенность. Но Эва в который раз одёргивает себя. Слишком рискованно — кто-нибудь из соседей может заметить, а потом так некстати сообщить легавым о подозрительной женщине, игравшей со складным ножом в машине в тот самый день, когда Кузнечик взлетела на воздух. Эве давно пора вылезать из машины, чтобы, обогнув соседский дом, подняться по скрипучим деревянным ступенькам на крыльцо. Постучать в дверь. Она не может. Не решается. Смотрит невидящим взглядом на зелёные кроны деревьев и пытается осмыслить, что предстоит сделать. Именно — что, а не как. Эва не боится, нет… Это другое: не страх, гораздо хуже. Отвращение к себе, как когда-то давным-давно с Барбарой. Больше ждать нельзя, Эва знает, но всё равно сидит, пытаясь оттянуть неизбежное. Их разделяет всего несколько сотен метров частных газонов, а Кузнечик даже не подозревает об этом. Наверняка только что проснулась и уж точно не ждёт гостей, хотя и будет рада снова увидеть Эву. В начале. А потом… Эва умеет убивать. Её учили с детства. Готовили, тренировали. Хотели сделать новым ликвидатором в клане, но не успели. И не то чтобы навыки наёмной убийцы сильно пригодились ей в жизни. Лишь тогда, когда обстоятельства сводили выбор к бескомпромиссному «ты или тебя». Или это ложь, которую она придумала, чтобы хоть как-то оправдать собственное предательство? Эва решительно вылезает из старенького «Гольфа». Неизвестно, как бы всё сложилось и где бы она находилась сейчас, чем занималась, если бы твари в «Эгерборге» не решили организовать незабываемое по ощущениям путешествие в загробный мир. Если бы тюремная охрана не пошла на внеплановый обход. Если бы у хирурга дрогнула рука, если бы он не решил во что бы то ни стало спасти избитую до полусмерти заключённую, создавая тело заново из кровавого месива сломанных костей и пульсирующей в агонии плоти. Если бы сестра с Хансеном не вздумали пуститься в самую большую авантюру в их жизни, впутав и её. И ещё десяток «если». Эва действительно не знает. Но в одном уверена — она бы точно не шла убивать Кузнечика. Йорн Хансен свёл выбор к простому и знакомому «ты или тебя», и это главное и определяющее, а не все никчёмные «если». — Ты? — Кузнечик изумлённо таращится, вцепившись в ручку входной двери. Эва кивает. Она вполне разделяет её удивление, но мокнуть под дождём и светиться перед соседями не намерена. На бывшей сокамернице простенькое тёмно-синее летнее платьице на тонких бретельках. Болтается, едва прикрывая голые колени. Никаких завязок, ремешков. Лифчика, вроде бы, тоже нет. Отлично, это только всё упрощает. — Могу я?.. — Эва бросает выразительный взгляд на неё, нагло переступает через порог, оказываясь вплотную к Кузнечику. Торопливо швыряет куртку на стул, не особо вглядываясь в интерьер. Эва на полголовы выше, так что приходится наклониться, чтобы найти губами губы Кузнечика, уловить их мятный привкус и едва ощутимый запах травки. Пальцы скользят по распущенным тёмным волосам, шарят по голым плечам, сдёргивают бретельки, ощупывают податливую грудь через тонкую ткань и дальше вниз — на задницу, властно пробегаясь по упругим ягодицам, лаская ляжки, настойчиво задирая подол. — Я соскучилась, — шепчет Эва между поцелуями, продолжая оттеснять Кузнечика в глубь кухни и одновременно захлопывая дверь ногой. — Я то… тоже… — выдыхает она, но Эва затыкает ей рот поцелуем. Она не хочет сейчас слышать её голос, он и так будет преследовать потом. В этом Эва ни минуты не сомневается. Но и размышлять об этом сейчас не желает. Притворяться не приходится. Происходящее возбуждает и её тоже. Может быть, даже сильнее, чем Кузнечика. Последний хороший секс случился как раз с ней, когда закончился срок отсидки Кузнечика, и они устроили в камере прощальную вечеринку. Сегодня Эва снова пришла, чтобы попрощаться. Только теперь уже точно навсегда. Дьявол! Она никогда не желала, чтобы всё закончилось именно так. Никогда! Рискуя сломать ей хребет, Эва толкает Кузнечика к противоположной от двери стене. Вдавливает спиной в обои, сдирает с неё платье, отбрасывает его, как тряпку, прямо на пол. Обалдевшая Кузнечик тянется к Эве, но она перехватывает её запястья, отступает на шаг. С многообещающей улыбкой аккуратно стаскивает через голову собственную футболку, расстёгивает джинсы — ей, в отличие от бывшей любовницы, одежда сегодня ещё понадобится. Эва пальцами находит затвердевшие соски Кузнечика и, пристально глядя в глаза, начинает знакомую игру, которая всегда их сводила с ума. И, чёрт побери, за последние три года ничего не изменилось. Кузнечик закатывает глаза. Дыхание сбивается, рот жадно хватает воздух, пытаясь поймать губы Эвы, но она старательно уклоняется — специально. Правой рукой продолжает теребить сосок, целуя и посасывая одновременно левый. Прихватывает его зубами, будто собирается откусить, по чуть-чуть сдавливает челюсти и на мгновение отпускает. Кузнечик, уже не сдерживаясь, громко стонет, вцепившись в плечи и царапая кожу. Её возбуждение передаётся Эве, и у неё наконец-то получается отмахнуться от назойливых мыслей, чем всё это в итоге должно закончиться. Она падает на колени. Двумя руками хватается за тонкие края трусиков Кузнечика, рывком стягивает их вниз. Они совсем обычные — розовые в чёрный горошек. Ладонями раздвигает ей ноги, практически вгрызаясь во влажную солоноватую промежность: чувствует, как напрягается тело Кузнечика, слышит, как она протяжно стонет. Эва помнит все слабости тюремной любовницы. Все до единой. Они провели вместе слишком много времени, запертые в одной клетке, чтобы когда-нибудь забыть. И то, что между ними было, и то, что вот-вот случится.***
Они лежат на втором этаже, в маленькой спаленке. Вокруг на стенах — невнятные бежевые обои в мелкий коричневый цветочек, над головой — скошенный шершавый потолок. — Не знала, что у тебя есть брат, — нарушает молчание Кузнечик. Я тоже, хочется ответить Эве. Но что поделать, если Хансен пришла в голову именно такая шальная идея, как обставить липовую жизнь после её мнимой гибели. Теперь по документам они сиблинги Мадс и Ида Йенсен. Нарочно не придумаешь, прямо как в третьесортном романе про шпионов. Сестрёнка могла бы выбрать что-нибудь пооригинальнее. — Ты тоже не очень-то распространялась о своей жизни, — Эва забирает у Кузнечика косяк. Глубоко затягивается. Едкий дымок с горчинкой дерёт с непривычки горло, проникая в лёгкие. Зато успокаивает расшалившиеся нервы. — Я понятия не имела, что ты родом из Сковина. К сожалению, чистая правда. Знай она, ни за что бы сюда не сунулась. — Это дом моей матери, — начинает объяснять Кузнечик то, что Эва не без помощи сестры узнала ещё вчера. — Но она умерла, пока я прохлаждалась в тюрьме. Сердце не выдержало. Теперь он только мой. Лучше, чем ничего. — Гораздо лучше, — резонно соглашается Эва. Возвращает Кузнечику косяк. И тут же спешит задать, пожалуй, один из самых важных вопросов: — Ты с кем-то на связи?.. Из наших, — интересуется она с наигранным безразличием, имея в виду бывших заключённых «Эгерборга». С замиранием сердца ждёт ответ, отчаянно надеясь, что в итоге не придётся отслеживать остальных сокамерниц. — Нет, — мотает головой Кузнечик. Едва заметно передёргивает плечами, глубокомысленно замечая: — Кто поедет в глушь без причины? У меня вот дом здесь. У тебя — брат. Остальные держатся поближе к Онтарио. Там с работой проще. — Эва не успевает выдохнуть с облегчением, а Кузнечик уже продолжает: — Только списалась с Вешалкой. Помнишь её? Высокая, худая блондинка такая… Всё время сутулилась. Кажется, что от напряжения и вязкого страха дрожат руки, поэтому Эва машинально сжимает пальцы в кулаки. Отрицательно мотает головой, силясь вспомнить схожую с описанием девицу. Не выходит, а зря. Не мешало бы знать заранее, кого придётся убирать следующей. — А, точно! Вы же не пересекались, — вдруг улыбается Кузнечик. — Мы с ней в изоляторе вместе сидели, пока меня не перевели в «Эгерборг». Кстати, Вешалка говорила, что слышала от каких-то знакомых знакомых… — Она протягивает наполовину истлевший косяк, многозначительно вскидывает брови. — Ну, ты понимаешь, как это бывает… В общем, ей сказали, что в «Эгерборге» зарезали заключённую. Случайно не знаешь, кого? Эва случайно знает. Совсем не вовремя усмехается. Давится дымом и ещё несколько секунд сотрясается от кашля. Наконец, она может говорить, но косяк всё же благоразумно возвращает Кузнечику. — Без понятия. Наверное, уже после моего выхода. — Страшно это. — Что именно? — Быть убитой своими. Подло. — Больно это, а не подло, — резко выплёвывает Эва, вытирая выступившие от кашля слёзы. — Подло, — не унимается та. Выпускает в потолок струйку дыма. — Но, наверное, больно, да… А больнее всего — нож в спину, когда не видишь глаз того, кто ударил. Эве давно пора уходить, но сначала надо убить Кузнечика. — Нет, милая, — она приподнимается на локте, левой рукой проводит по животу до груди и обратно — к лобку. Притягивает Кузнечика к себе, шепчет: — Больнее всего — когда смотришь убийце в глаза и всё равно не понимаешь, за что. Оглушительный взрыв гремит, когда Эва уже успевает свернуть на соседнюю улицу. Расчёт сестры точен, как никогда. И впервые Эве по-настоящему жаль, что он оказался верным. Кажется, что даже отсюда она чувствует запах крови и палёного мяса. Эва смотрит в зеркало заднего обзора и сильнее нажимает на газ. Сейчас ей хочется быть как можно дальше. Вовсе не из-за страха, что через несколько минут сюда явится полиция и толпа зевак. Там, во взлетевшем на воздух от «утечки газа» старом доме, сегодня погибла не только Кузнечик. Там только что умерла часть Эвы, её прошлого, а может, и будущего тоже.***
Виннипег, Скрелингланд, Канада
Винс обхватывает голову руками, упирается локтями в колени. Смотрит в пол невидящим взглядом. Надо собирать мозги в кучу. Наматывать слюни по новой не выход. Прошлое не изменишь, но если подсуетиться и всё сделать правильно, получится хотя бы отомстить. Заставить скотов признаться, а потом… Потом Винс получит у блядской судьбы долгожданную награду. Он дотягивается до пакета, вытряхивает на покрывало документы: паспорт, права и карту медицинского страхования. Все с его физиономией, все — на новое имя. Адам Бек. Так звали отца. Винс мало что помнит из раннего детства. Возможно, потому что помнить нечего. Одни скандалы: истерики матери, угрозы, слёзы, крики, брань, грохот дверей. Отец тогда жил с ними в Бьёрнстад. Недолго. Когда он исчез, в доме стало тише, но едва ли лучше. Жратвы не было, денег тоже. Из всех старых подруг мать оставила при себе только бутылку и завела новых дружков. Много. Иногда кто-то из них оставался до утра, иногда — на неделю. Иногда не один. Винса не заботило, почему, пока однажды он не выполз среди ночи в гостиную. То ли поссать, то ли хотел пить. Услышал возню из родительской спальни. Шлепки, вздохи, стоны, обрывки ругательств. Он не помнит, зачем вошёл туда — из страха или из любопытства. Зато помнит, как испугался, когда увидел двух голожопых хмырей, зажавших между собой на кровати потную мать. Мудаки не парились, дверь запирать не стали. А Винс не понял, что происходит, и бросился на них с визгом — спасать блядскую мамашу. Прилетело ему тогда хорошо. Заплывший от удара глаз не открывался несколько дней. Мать запретила рассказывать правду, пригрозив, что будет хуже. И Винс исправно врал: бежал, споткнулся, ударился лицом о тумбочку. В спальню больше не заглядывал, что бы оттуда ни доносилось. Вообще предпочитал как можно реже бывать дома днём. Торчал в саду, у соседей или гулял. А ночью не высовывал носа из своей конуры, прячась под одеяло с головой и затыкая уши подушкой. Мать не возражала. Она вообще очень быстро дала понять, что ненавидит Винса не многим меньше, чем его паразита-отца, «бросившего семью». Потом началась школа, а вместе с ней объявился отец. Вернее, Винс так решил — ему никто ничего не объяснял. Мужик был не местным, вкусно пах и вообще весь чистенький, хорошо одетый. Назвался Райнаром, много улыбался и почти не смотрел на мать. Лишь изредка бросал на неё строгий взгляд — вовсе не такой, каким обычно награждали её мужчины. Она тоже не выглядела счастливой, но мужика не выгоняла. Даже не ругалась при нём. Зато когда Райнар ушёл, спустила на Винса всех собак. Для неё он был обузой: мешал жить, спать, пить, водить домой кобелей. Но отдавать Винса в приют не спешила. Стоило к их дому приблизиться какой-нибудь тётке из социальных служб, как мать превращалась в злобную разродившуюся суку, с остервенением защищавшую кутят от чужих. И наверняка подтрахивала важную шишку, раз его ни разу не забрали. С появлением Райнара жизнь наладилась. Из дома исчезли разом все мамашкины ёбари. Она снова работала в пабе, иногда пропадая там сутками. Но потом возвращалась, привозила продукты, готовила на несколько дней вперёд. У матери завелись деньги, в холодильнике — еда. У Винса — новые игрушки и одежда, которая с наступлением холодов пришлась очень кстати. Райнар бывал у них не часто. Он вообще не баловал Винса присутствием. Обычно приезжал несколько раз в год, всегда с подарками: на его день рождения десятого августа, восьмого декабря и обязательно весной. Иногда ещё летом, и тогда брал на прогулку в горы или возил к реке. В остальные дни они ходили в кино, кафе или куда-нибудь развлечься. Учил всякому, давал порулить на пустых парковках. Винсу нравилось проводить с ним время, хотелось видеться почаще, но он стеснялся просить. Да и мать припугнула, чтоб не нудел — у Райнара своя семья, уже чудо, что он помогает. Годы шли, Винс избавлялся от страхов и взрослел. В школе не нравилось, ещё меньше — дома, где поселился мамкин муж, с какого-то бодуна решивший поиграть в родителя. Мать на радостях, что удалось захомутать хотя бы один член, дала ему зелёный свет. У них не заладилось с самого начала. Винсу, конечно, часто прилетало в челюсть, но разборки с очередным папочкой подарили ценный опыт. С каждым разом «воспитание» давалось «отчиму» всё сложнее. А когда отдача «улыбнулась» его сломанным носом, он отвязался и учить жизни перестал. Умение дать в зубы пригодилось и с дружками, но не всегда спасало от проблем. Одна такая проблема с хитровыебаной задницей, кинувшей Винса на бабки в брехню, закончилась серьёзной дракой и полицией. Разбираться приехал Райнар. Каким-то хером сумел отмазать от привода, потом долго читал проповедь по дороге из участка в больницу. Винсу было больно, обидно и впервые в жизни стыдно. Он не умел с таким справляться. Бесился и огрызался. В запале наговорил хуйни, в том числе, что Райнар ему не отец. Что раз бросил его, раз завёл другую семью, в которой Винсу не нашлось места, не имеет права на упрёки и может катиться к чёртовой бабушке. Они поругались. Винс считал себя правым. Не он виноват, что его воспитала улица. На ней свои законы — волчьи. И всякие красивые дядечки, настругавшие с блядями случайное потомство, ему не указ. Много они понимают, нежась на волнах устроенной и правильной жизни. Винс с рождения тонул в дерьме. Поэтому не спешил звонить с извинениями Райнару, хотя тот оставил номер. Не для извинений, естественно. На всякий случай, если возникнет необходимость. А когда через полтора месяца Винс наконец-то созрел и всё-таки набрал, ему ответил заплаканный детский голос: «Папа погиб». Выяснить больше не вышло — он остолбенел и не знал, что сказать, а мальчик шумно всхлипнул и повесил трубку. Звонить снова Винс не решился. Теперь жалеет. Сдрейфил, облажался. Убедил себя, что Райнар всего-навсего передумал. Не захотел тащить говно и пачкать семью. Тот мальчик… его брат… просто соврал. Винс же врал, когда требовала мать. Если бы хватило смелости. Или наглости. Или мозгов. Если бы он попробовал разузнать подробности, понял бы, что никакой ему Райнар ни отец, а дядя. Ленсман Флёдстена, легавый. Может, сумел бы подружиться с родственниками. Может, получилось бы изменить что-то и хотя бы не дать кузену броситься под пули, раз уж отца с Райнаром было поздно спасать. Интересно, двоюродные братья вообще про него знали? Райнар что-нибудь им рассказывал? Или жене? Ещё один вопрос, оставшийся навсегда без ответа. Слишком много вопросов, оставшихся без ответа в его жизни. Тогда Винс струсил. Огрёб всю правду позже. Порциями. О том, что мать его ненавидит и он только портит ей жизнь, — от неё самой, когда Райнара не стало и кончились халявные деньги. О том, что она прикончила отца, отомстив за измену, — от обдолбанного героином отчима на шестнадцатый день рождения. О том, что его отец — вовсе не Райнар, — когда перевалило за сорок. Наверное, он бы предпочёл не знать вообще ничего. Только поздняк метаться — кое-что Винс всё-таки выяснил. И этого «что» хватило, чтобы поджарить «любимую» мамочку вместе с её ёбарем-скинхедом. Ебучее прошлое не оставило Винсу ни шанса разрулить партию по-другому. А теперь слишком поздно. Поэтому к хуям собачьим все сраные «если». Контрольный выстрел всегда у смерти. Её не переиграешь. …Давно стемнело. Винс сидит на подоконнике, уткнувшись лбом в прохладное стекло. Молча наблюдает, как капли дрожат и срываются вниз, а на их месте появляются новые. Снег растаял ещё утром, когда Винс вернулся из Рёдгарда. После обеда пошёл дождь и не прекращается до сих пор — то затихает, продолжая моросить, то усиливается, отчаянно барабаня по жестяному навесу. В такую погоду на улице ловить нечего. В «Верность» Винс не спешит, в гадюшник к шлюхам тоже не хочется. Вроде выспался, но места себе не находит. Он знает только два способа глушить депрессняк: секс и алкоголь. Но стоило выпить, и пустота сменилась тоской. Безмозглый мудак. Влюбился как пацан. На что вообще надеялся? Что Эва разглядит в нём больше, чем дядину шестёрку? Догадается, что он согласился прикрывать её зад, не потому что ему приказали? Вернее, не только поэтому. Думал, что за три ночи что-нибудь да обломится. Не обломилось, даже не целовались. Вместо этого как верный пёс он охранял её, сдувал пылинки весь уикенд, слушал пьяные признания, успокаивал, развлекал, как мог. Не оценила. А если бы оценила, что это в корне меняет? Она племянница босса. Винс — никто. Случись что, Ивар оторвёт яйца, потом скормит трупешник рыбам, как обещал. Зажигалка выскальзывает из непослушных пальцев, с шумом встречается с полом. Винс наклоняется, находит её в полумраке, громко матерится — пластиковый корпус раскололся, и острый край больно впился в указательный палец. Только сейчас до Винса доходит: если Эва замешана в убийстве, он — соучастник. Не отмажешься. Если Ивар захочет, подставит по полной. Ещё и пальчики подкинет. Никто не поверит, что убивал не Винс. Что он вообще не знал, куда и почему его послали. Да и не скажет он никому про Эву, тем более легавым. Девчонке в тюрьме не место. Ивар наверняка и это просчитал, потому отправил его, из простого вора сделав мокрушником. За такое короткой отсидкой не отделаешься. Захотят — затянут по горлышко и утопят в говне. Получается наконец-то прикурить — руки дрожат. Забздел, ссыкло. Только поздняк метаться. Вляпался по уши. Винс зло усмехается, выдыхая дым к потолку. В дверь стучат — дважды. От неожиданности Винс вздрагивает и роняет сигарету. — Блядство! — Решает не поднимать. Впечатывает её пяткой в пол. Стук слышится снова — громче, настойчивее. — Иду! В проёме, привалившись к косяку, стоит Эва. По распущенным волосам и лицу течёт вода, падает на косуху, ручейками несётся вниз, капает на ободранный коврик под ногами. — Ты один? — тихо спрашивает Эва. Смаргивает с ресниц капли дождя. Не дожидаясь приглашения, переступает порог. Несколько секунд Винс тупо её разглядывает. Тянется к куртке, одновременно захлопывая дверь ногой. — Раздевайся. — Вот так сразу? — Эва вздёргивает бровь, продолжая ухмыляться. — Цветов и конфет не будет? Ладно. Винс не успевает сообразить, что отвечать — она не грубо, но настойчиво толкает его кулаками в грудь. Он послушно отступает, пока не упирается спиной в вешалку. Растерянно наблюдает, как Эва расстёгивает мокрую косуху, как бросает её на пол, как стягивает через голову свитер. Как, оставшись в лифчике и джинсах, делает уверенный шаг к нему. Холодные юркие ладошки забираются под футболку, скользят по животу Винса, по груди, встречаются на пояснице, взмывают по спине, замирают на плечах, вызывая ворох мурашек. Блестящие глаза пугающе приближаются, губы находят его, жалят поцелуем и отстраняются. А через секунду треники с трусами съезжают вниз, и ледяные пальцы хватают успевший набухнуть член. Неумело оглаживают. — Я боялась, он будет больше. — Эва сжимает стояк в руке крепче, облизывает головку, как будто пробует на вкус леденец. У Винса подкашиваются ноги, перед глазами всё расплывается. Он отшатывается, налетая затылком на крючок. Боль отрезвляет. — Ты что, блядь, творишь? — Винс хватает Эву за предплечья и рывком поднимая с колен. — А как надо? Научи. — Зачем ты пришла? Она смотрит прямо в глаза, во взгляде — отборные черти. — Хочу, чтобы ты меня трахнул. Не получается казаться суровым со спущенными штанами и торчащим концом. И Винс срывается. Подкидывает Эву в воздухе, прижимает к себе. Чувствует, как её руки обнимают за шею. Шепчет ей: — Знаешь, где Ивар? Она облизывает губы, прерывисто выдыхает ему в лицо: — Заперся обкуренный со своими псами. Празднует. Значит, у них полно времени. В том, что это не просто одноразовый секс, Винс не сомневается. Он собирается Эву любить. Уже любит… Винс рывком встаёт с кровати. Прячет паспорт во внутренний карман куртки. Права с картой убирает в кошелёк. Суёт его обратно в задний карман на джинсах. Нервно поправляет задравшуюся футболку. Из планов на завтра: доехать с утра до банка, чтобы открыть новый счёт. Сбагрить часть налички туда, оформить новую страховку на машину. Светить старые права нельзя. Если остановят, пиздец легенде. Кредиткой Винс обзаведётся позже, уже в Новой Дании, когда доберётся до места. На сегодня — всё. Можно расслабиться и подумать о жрачке. Потом, перед отъездом из Скрелингланда, надо будет сделать ещё один звонок. Порадовать Златовласку. Она же хотела, чтобы он приехал в Фредерикстад по новым документам. Винс не соглашался. Не видел смысла. Зачем тупо подставляться? Грабанут фонд, поделят брюлики, тогда и надо заметать следы. Не вышло. Он должен был красиво «сдохнуть» позже, но из-за Щенка пришлось импровизировать. В конечном счёте грех жаловаться. Как ни крути, теперь они с Эвой почти на равных. Призракам нечего терять. А ему и подавно.***
3 июня 2018 года Торонборг, Рагналанд, Канада
На инспекторе Андерсен тёмно-серый брючный костюм и голубая рубашка — официальный дресс код Национальной службы криминальной разведки, мало чем отличающийся от остальных федералов, кому по уставу положено ходить в штатском. Том сейчас обязательно был бы одет так же, если бы не пришлось нестись сломя голову в офис. Он уже выехал из Торонборга и планировал провести за рулём четыре с лишним часа, поэтому на нём футболка, джинсы и кроссовки. Куртка осталась в машине: рано утром она пригодилась, было не жарко и пасмурно. Но позже неожиданно распогодилось, из-за хмурых туч выглянуло солнце, и даже в офисе впервые с прошлого лета включили кондиционеры на холод. — Садись, — Андерсен сухо кивает на кресло для посетителей. Закрывает дверь кабинета и опускает жалюзи на стеклянных стенах. Предстоящий разговор явно не предусматривает свидетелей. Значит, дело не просто срочное, но и важное. Строгий, собранный вид начальницы действует на нервы — без привычного костюма Том будто сидит перед ней голым, хотя не виноват — времени и так было в обрез, чтобы тратить его на переодевания. Андерсен требовала приехать как можно быстрее, и он спешил изо всех сил. — Как Оттава? — вежливо интересуется она. — Я до неё не доехал. — Прости, — Андерсен непривычно обходительна. Плохой признак. Точно что-то серьёзное. — Садись. Том послушно опускается в кресло для посетителей, ожидая, когда она вернётся в своё и заговорит. Но Андерсен не торопится — цокает каблуками, меряя расстояние от двери до окна и обратно. Лицо хмурое, тонкие губы поджаты, руки сцеплены в замок за спиной. Обычно распущенные длинные светлые волосы скручены в тугой узел на затылке. Да и напряжение в кабинете такое, что хоть ножом режь. — Ко мне обратились из УБН. У них возникли кое-какие сложности, — Андерсен наконец-то перестаёт маршировать и подходит к столу, — и им нужна наша помощь. Вернее, твоя. — Слушаю. Вместо объяснений она ловко выдёргивает нижнюю папку из разноцветной стопки и протягивает ему. — Знакомься. Эва Лунн. Последние пятнадцать лет отбывала срок в «Эгерборге». Сердце на миг замирает и проваливается в желудок. — Послужной список впечатляет, — продолжает рассказывать Андерсен, пока Том бегло пролистывает страницы. — Насильственные действия, телесные повреждения, вымогательство, шантаж, поджог, квалифицированная кража, хранение наркотиков, мошенничество. Признана виновной в вооруженном нападении и убийстве первой степени. Осуждена на восемнадцать лет. Том до сих пор жалеет, что прокурор купился на добровольное признание и заключил с обвиняемой сделку. Обычная практика Минюста, чтобы избежать долгого судебного процесса и лишних расходов. — Потом трижды подавала на условно-досрочное освобождение. Дважды в начале срока и снова около года назад. На этот раз её просьбу удовлетворили. Что-то здесь не так. С какой стати два с половиной месяца как мёртвая Эва Лунн заинтересовала федералов, а тем более УБН? — Тут написано, — Том отрывается от документов, озвучивая то, что и без них давно знает: — Выйти досрочно не успела. Погибла во время тюремной драки из-за травм, несовместимых с жизнью. — Верно. Но, как выяснилось недавно, эта информация не соответствует действительности. Она жива и уже на свободе. Что?! Не может быть! Он же сам видел копию заключения судмедэксперта… Том чудом умудряется не вскочить. В последнюю секунду вдавливает задницу обратно в кресло, стараясь придать физиономии невозмутимый вид, но вовсе не уверен, что получается. — Это точно не ошибка? — К сожалению, нет, Юль. Не ошибка. Младшая Лунн жива-живёхонька. А недавно угрохала подружку по камере. Вероятно, не одна — сестрица с дружком помогали. Якобы утечка газа и, как результат, взрыв в частном доме на окраине Сковина. В голове сумбур, с трудом удаётся сосредоточиться. — Где это? — Где-то в Новой Дании. — Далековато от «Эгерборга». — Видимо, решили, что там им будет безопаснее. А теперь заметают следы, — произносит Андерсен. Задумчиво добавляет: — Полагаю, тюремная заварушка с «убийством» с самого начала была хорошо спланированной подставой, чтобы вытащить Эву из тюрьмы. — Зачем? Её же и так выпускали на свободу. — По УДО, не забывай. Со множеством правил и обязанностей. Их не так-то просто соблюсти. Я уже направила запрос. Попробуем по-тихому выяснить, что там произошло. Жаль, начинать полноценное расследование пока нельзя. — Почему? — удивляется Том. Добавить к убийству подлог и кражу личности, а там и до организации побега дойдёт. — Я вижу отличный повод задержать всех троих. Андерсен хмурится, поглаживая пальцами лоб. — Согласна. Но в УБН считают иначе. Просили меня не поднимать шум. Вернее, Франк просил, — многозначительно добавляет она. Её многолетний роман с главой оперативного отдела УБН старшим инспектором Терье Франком, то угасающий, то вспыхивающий с новой силой, давно не тайна. Наверное, даже уборщики в курсе. Поэтому Том предпочитает дождаться, когда Андерсен пояснит, а уж потом реагировать и произносить громко вслух, что на самом деле думает о сложившей ситуации. Она не спешит. Медленно поднимается, обходит стол. Присаживается на самый край — прямо напротив Тома, — и пристально смотрит, прожигая в его груди дыру. — Франк говорит, что, если сейчас их арестовать, второго шанса не будет. Максимум получится отправить младшую Лунн обратно в тюрьму за побег. Остальное — не доказать. Прямых улик нет, а на одних косвенных обвинение не предъявишь. Любой адвокат освободит за минуту, даже залог не понадобится. Потом старшая Лунн с дружком залягут на дно и будут втройне осторожны. И вся секретная операция УБН накроется, а с ней — и деньги налогоплательщиков. — Что за операция? — Том спрашивает отнюдь не из праздного любопытства. Раз уж Эва жива, и он зачем-то понадобился УБН, пускай сразу посвящают в детали. Иначе затея обязательно выйдет боком. Тем более, если помощь Франку — что-то вроде личного одолжения отдела по борьбе с организованной преступностью главному оперативнику УБН, а пока всё выглядит именно так. Вместо ответа он получает в руки ещё три папки. — Здесь личные дела Виолы Лунн и её дружка, а также подборка всех преступлений, по которым они проходили обвиняемыми или свидетелями. — Что я должен делать? — Возьми с собой Солберга. Внимательно изучите файлы. УБН интересует в первую очередь эта парочка. Когда закончите, встретишься с Франком. Он объяснит остальное. И, Юль, — добавляет Андерсен, когда Том встаёт, — ты вовсе не обязан соглашаться. — Я знаю. Спасибо. Приятно слышать, что у него есть возможность отказаться, но Том уже чувствует, как медленно, но верно его затягивает профессиональный азарт. Или настоящая причина его энтузиазма — вернувшаяся с того света Эва. Себе врать глупо, а правда проста и жестока: Том вряд ли откажется от удовольствия отправить младшую из сестёр Лунн обратно в ад, где ей самое место. В каком-то смысле теперь это дело чести. Значит, при любом раскладе он, скорее всего, согласится на предложение УБН. Стоило сесть в машину, как Нил опускает ему на колени увесистый свёрток. — Остальное там, — друг кивком указывает назад и трогается с места. Том машинально оборачивается и с изумлением обнаруживает позолоченный шлем с гигантскими рогами, занимающий половину заднего сидения. — Боже, что это?.. — Костюм. — Чей? — Локи. — Нил осторожно выруливает с подземной парковки наверх. — Надеюсь, размер подойдёт. Посох я решил не брать. Обойдёшься. — Стесняюсь спросить, зачем мне костюм скандинавского бога. — Завтра же в офисе корпоратив. Тематическая вечеринка. — Чёрт. — Забыл? — Угу. Совсем вылетело из головы, — Том перебрасывает свёрток назад и торопливо пристёгивается. — Тут мать родную позабудешь, не только корпоратив. — Жену с детьми, главное, не забудь, — смеётся Нил. — Ничего. Сходишь на вечеринку, развеешься. Иногда надо веселиться. — Начальство меня уже развеселило сегодня, спасибо. — Не ной. Выпьем, устроим с тобой Рагнарёк, будешь как новенький. Нил притормаживает у светофора. Том провожает взглядом сереющий в сумерках приземистый Королевский музей. На улице стремительно темнеет, не только из-за опустившегося на город вечера — с юга, со стороны озера, неумолимо ползут тучи. Тяжёлые многоэтажки остаются позади. Впереди — только зелёные кроны Парка Королевы. — Не вздумай продинамить, Юль. Имей в виду, лично за тобой заеду. — И добровольно откажешься от бесплатной выпивки? Не верю. — К твоему сведению, в нашей вселенной давно существуют такси, — хмыкает Нил. Том с опаской косится на шлем, понимая, что возражать бесполезно. — Рога обязательно? Нил пожимает плечами. — Ну, честно говоря, там был ещё костюм Тора. Но ты же вылитый Локи. Такой же длинный и печальный. Кстати, есть и парик, — друг нахально ржёт, явно предвкушая стёб на вечеринке. — Не дрейфь. Будешь самый секс. Рогатый рыжеволосый истукан с пронзительно-грустными глазами. Под плащ разрешаю ничего не надевать. Хотя нет. Таким тебя от жены только через окно выносить в мешке для трупов, а двадцать пятый этаж всё-таки рискованно даже для меня. — Себе небось образ получше выбрал, — с трудом сдерживая смех, нарочито жалобным тоном ворчит Том. — А то, — ухмыляется Нил. Гордо сообщает, перестраиваясь в левый ряд: — Король Артур. Скажи, моя тема? Брутальный голубоглазый блондин с двухдневной щетиной из барбешопа и волшебным мечом. Буду посвящать в рыцари. — Надеюсь, не меня. — Поверь мне, — Нил многозначительно вскидывает брови, — я найду желающих. Главное, чтобы был стол. Необязательно круглый. Хотя можно прямо на полу. Или у стены. Том со смехом машет на него руками: — Избавь меня от подробностей. — Ладно. А вот и обещанная непогода, — Нил сосредотачивается на дороге. — Не успели. Пока они добираются до офиса, моросящий дождик быстро и верно превращается в ливень с оглушительными раскатами грома и слепящими всполохами молний. Зато в пустом офисе сухо и уютно. — Нарыть много не получилось, — сообщает Нил, когда Том возвращается с кухни с двумя чашками горячего кофе. — Во-первых, прошло дохрена времени. Во-вторых, камер на месте аварии не было от слова «никогда». Свидетелей тоже. Так что нам в помощь только данные экспертизы, — он уверенно щёлкает по клавиатуре, выводя на два боковых экрана картинку покорёженной легковушки и копии документов. Пролистывает их, озвучивая: — Алкоголя в крови не нашли. Наркотиков тоже. Механика и тормоза — в норме. Шёл дождь, поэтому следов и улик не осталось, даже если были. Что очевидно, — Нил кивает на окно, за которым буря набирает обороты. — А что нашли? — Том опускает перед Нилом его кружку. Делает осторожный глоток из своей, пристраиваясь на соседнее кресло. — Не что, а кого. Вот, — Нил выводит на левый экран коллаж с чёрно-белыми кадрами дорожных камер. — Виола Лунн и Йорн Хансен. Их засекли вместе в тот же вечер в тридцати километрах от места аварии. Вряд ли совпадение. Том мрачно вглядывается в лица, попавшие в объектив через лобовое стекло. Каждому из них уже хорошо за сорок. В послужном списке вместе и по отдельности: вымогательство, шантаж, убийства, торговля персональными данными, производство и сбыт наркотических веществ. Сначала — амфетамин, теперь — марихуана. Только ничего из перечисленного не доказано. И это невероятно злит ребят из УБН. Что ж, их можно понять. Хотя это по-прежнему не объясняет, почему Франк выбрал его. В УБН полно отличных криминальных аналитиков. Том согласился помочь и обещал дать своё заключение в ближайшие дни. Вдруг что-то да ускользнуло от замыленного взгляда оперативников. Без Нила Солберга, лучшего айтишника в отделе, тут не обойтись. Благо он согласился сразу, и пока Том прозябал на совещании, выслушивая нудный инструктаж, Нил самоотверженно погрузился в базу данных. — Что известно о жертве? — Женат, детей нет. Местный. На первый взгляд обычный законопослушный гражданин за шестьдесят, — скороговоркой отзывается Нил. — Скорее всего, только на первый. Надо покопаться в его биографии и финансах. Я этим ещё займусь. Не успел. — Хорошо, — Том кивает. — Заодно поинтересуйся здоровьем. Мало ли… Вдруг ему стало плохо, автомобиль занесло, и он потерял управление. Или заснул, и мы вообще не там ищем. — Вдова говорила, что он не принимал постоянных лекарств. Медицинская карта подтверждает её слова, анализ крови — тоже. С анальгетиками и снотворным — сложнее, — Нил задумчиво приглаживает светлый ежик на макушке. — Если покупали за наличку, или покупал кто-то другой… Можно, конечно, прошерстить местные аптеки на совпадение. Попробую. Ничего не обещаю. — Тоже считаешь, что аварию подстроили Хансен с подружкой? — Насчёт них ничего не гарантирую. Пока не знаю. Но я склонен согласиться с ребятами из УБН. Смотри сам. Темно, поздно, ливень, пустое скользкое шоссе, где дай бог две машины в час. Идеально, чтобы убийство замаскировать под несчастный случай и таким образом избавиться от жертвы. Нил щёлкает по мыши, увеличивая резкость на центральном экране. Изображение становится чётче: стандартная двусторонняя дорога, по одной полосе в каждую сторону, посреди дремучего леса. — Скажу так. Возможность убить старика была. Вопрос, был ли мотив. — В УБН уверены, что да. Но, как и в остальных случаях, доказательств нет. Думаю, проверить всё равно стоит. Нил откидывается на спинку стула, сцепляет в замок пальцы на затылке. — Какой у нас план? — Запасаемся кофе и ищем всё, что может нам помочь. Для начала неплохо бы понять, была ли это случайная жертва или фигура покрупнее.