Фредерикстад, Новая Дания
Винс смотрит пристально, ждёт ответа. А Эва не знает, что ему говорить. Полгода назад на выяснение деталей не было ни сил, ни возможностей, ни времени. Ни желания. Его и сейчас нет — слишком свежи воспоминания. Эва не пытается себя заставлять. Всему своё время. Жить одним днём она научилась ещё в «Эгерборге». Иногда это единственный способ не сойти с ума, особенно когда от тебя уже ничего не зависит. Но совсем не думать о покушении не выходит. Эва смотрит на Винса. Он молчит, терпеливо ждёт ответа. А она по-прежнему не уверена, что говорить. Ложь, на которую пошла в самом начале отсидки, здорово выручила не только с ним. Поверив в её гибель, Винс быстро разнёс новость по Бьёрнстаду и округе, и те, кто желал ей смерти, наверняка вздохнули с облегчением, а потом и вовсе про неё забыли. Но вряд ли все. Впрочем, людей, кто хотел бы её убить, по-настоящему хотел — настолько, чтобы решиться на заказное убийство в тюрьме, — остались единицы. Даже одной руки не понадобится — хватит двух пальцев: продажный Франк и брат той белобрысой шлюхи из ювелирного магазина, из-за которой Эва угодила в «Эгерборг». Оба обязательно продолжали следить за ней и после приговора. Оба с лёгкостью могли узнать, что её освободят раньше срока. Оба точно не обрадовались такой перспективе. Их бы устроило, если бы она навсегда осталась в тюрьме и сгнила там. Или действительно сдохла. Только брат Джанед умудрился её опередить — Виола говорила, что говнюка застрелили три года назад. А вот Франк до сих пор жив-здоров и даже неплохо пристроил избалованную жопку на карьерной лестнице, давным-давно переехав из Видарсхавна в Торонборг. Мог ли он пронюхать, кто на самом деле виновен в смерти Барбары? Эва хмурится. Что, если на самом деле всё так просто? Вообще, если подумать, перерезав Ивару глотку, Эва оказала огромную услугу не только себе, но и сестрице с Хансеном. Тот в юности, как Винс, тоже был смазливым красавчиком, но не имел и половины его харизмы. Держался в клане на плаву, потому что на деньги Ивара получил диплом врача и мог штопать «солдатиков», не сливая об огнестрелах в полицию. Но если бы про его шашни с Виолой кто-нибудь узнал, дядиным хером дело бы не кончилось. За сорванный любимый цветочек Ивар впихнул бы ему в жопу раскалённый паяльник, а потом кастрировал без наркоза. И Виолу заставил бы на это смотреть. Двадцать один год назад вмешивать и пробовать перетянуть их на свою сторону Эва не стала. Предпочла рассчитывать на себя и Винса. На пару пытались залечь на дно, чтобы переждать бурю. Потом собирались уехать. Куда-нибудь, всё равно куда, лишь бы там их никто не знал и можно было начать с начала. Но всё, абсолютно всё шло не по плану. Легавые насели на Винса, из-за какой-то херни упекли его в обезьянник, потребовали залог, а денег не хватало даже на еду. Зато были десять шансов из десяти, что слухи о задержании дойдут до устроившего за ними охоту Бо Хеннингсена, и тот не станет мелочиться — найдёт, кто составит Винсу «компанию» на нарах. Он уже не раз доказал, какой сволочью может быть. …Прямоугольное зеркало над грязной раковиной расколото в самом низу — крохотная вмятина с бурыми подтёками, а вокруг неё трещины, словно лучи солнца, убегают во все стороны. Похоже, чей-то кулак встретился со стеклом. Или лицо. Эва не помнит. Не помнит и не хочет вспоминать. Интересно, сколько времени она провалялась в отключке? Эва снова смотрит на своё отражение, изучает единственным видящим глазом бесформенную фиолетово-синюю опухоль, в которую превратилась вся правая часть физиономии. Верхняя губа тоже разбита и вздулась. Голова уже не раскалывается, как было, когда Эва очнулась на брошенном в углу прямо на каменный пол заблёванном матрасе. Только ноет, настойчиво ударяя изнутри по затылку. Про лицо этого не скажешь. А ещё сильно мутит. Хочется нырнуть в бочку со льдом и остаться там навсегда — лишь бы не чувствовать, как печёт кожу и ломит тело. Но в комнатушке с одним единственным подобием окна где-то под потолком нет даже унитаза, только дырка в полу рядом с раковиной. И страшная вонь. Эва стягивает порванную и перепачканную в крови футболку, зажимает её между колен. Открывает кран и суёт под холодную струю голову. На долю секунды вода обжигает, заглушая боль. Становится чуточку легче. Позади с характерным лязгом открывается замок, и дверь с шумом распахивается. Эва отскакивает от раковины, выпрямляется, прикрывая грудь скомканной футболкой — стекающие по волосам капли и полумрак мешают рассмотреть «гостя». Тот, кто пришёл, не торопится переступать порог. — Привет. — Голос Хеннингсена. — Как делишки? — А ты как думаешь? Он делает шаг вперёд с таким нарочито удивлённым выражением, словно не ожидал, что Эва умеет говорить. Требует: — Подойди. Она молча натягивает обратно на мокрое тело футболку. Наверное, зря. — Я не кусаюсь, Эва, — усмехается Хеннингсен. Чистенький, благоухающий. В неизменной белоснежной рубашке и тёмных узких брюках с безупречными стрелками. Оказывается, кое-что она всё-таки помнит: пьяное дыхание, похотливые пальцы на ляжках, липкие толчки между ног, тяжесть чужого тела. Три аккуратных чёрных треугольника под левой грудью… — Ты и не кусался, — Эва не двигается с места. — Пусть это будет нашей маленькой тайной, — кривляется Хеннингсен. Заходит внутрь, осторожно закрывая за собой дверь. — Где Винс?.. — голос ломается, срываясь на писк. Они ведь не убили его из-за неё? — Не переживай. Маленький шалунишка наказан, но жить будет. И даже не узнает. — О чём? Хеннингсен выразительно ухмыляется. Приближается к ней. Протягивает руку, подмигивая: — Ты ведь не хочешь, чтобы из-за тебя у Фрииса появились глупые мысли о мести? Ему и так башню сносит. Лично я буду нем, как могила. — Настырные пальцы хватают за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть Хеннингсену в глаза. — Но при одном условии. Твоему дяде мы тоже ничего про нас не расскажем. Получается, её изнасилование не было приказом Ивара? Верный Бо Хеннингсен просто сильно обдолбался и сорвался с хозяйской цепи? — Вряд ли он не заметит, — Эва демонстративно поворачивается заплывшей стороной лица. — Мне говорили, ты умеешь лепить отличные отмазки. Уверен, придумаешь что-нибудь правдоподобное и на этот раз. Правда, малышка? — Хеннингсен не отводит взгляд. В поганых маленьких глазках — превосходство и насмешка. Эве хочется, чтобы там мелькнул страх. — А если нет? Если дядя сам до-га-да-ет-ся? — последнее слово она произносит едва ли не по слогам. — Вот же выёбистая сучка! Никогда не понимал, за что она тебя так любила. Она — это, конечно же, Барбара Ланге. — С тебя хватит, если знаешь, почему она тебя презирала. А за то, что ты со мной сделал сегодня, выпотрошила бы, как индюка. Но сначала отрезала яйца. По одному. Хеннингсен невозмутим, как скала. — Мне сказочно повезло, что ты её убила. Рыжий мудак! Он понятия не имеет, что случилось тогда. Никто не знает. Оно и к лучшему. Эва не собирается рассказывать. Барбары всё равно больше нет, и выплывать из дерьма надо самой. — Месть Винса — твоя последняя проблема, Бо, — Эва отступает на шаг, вырываясь. Заставляет себя широко улыбнуться. — Сначала переживи меня. Если он успел проспаться и пришёл заметать следы, значит, всё-таки своя шкура дороже. Пусть скрывает, но в глубине души боится. Эва — больше нет. Хуже, чем сейчас — уже некуда. Не затрахает же он насмерть. Пусть попробует. — Ты очаровательна, когда угрожаешь. Особенно с разбитым лицом. — Ошибаешься. — Эва выдерживает его пристальный взгляд. — Не угрожаю. Обещаю. Хеннингсен ржёт, но его трусливые глаза совсем не смеются… Никогда в жизни Эва так не боялась, как в то лето после убийства Ивара. Даже когда угодила в изолятор временного содержания, будущее не казалось настолько безнадёжным, как в июне девяносто седьмого. И она решилась. Терять было нечего, выжидать — некогда, надеяться на чудо — тупо. Пришлось самой стать чудом. Ей повезло — их с Винсом шкуры спасла Барбара. Умная, суровая, амбициозная — настоящая машина смерти, которая безжалостно расчищала путь к трону Ивара и просчитывала наперёд множество ходов и отходов, посвящая в некоторые тайны и её, Эву. Наверное, надеялась, что однажды между ней и Иваром она сделает правильный выбор. А Эва подвела — выбрала себя и Винса, вовсе не Барбару и уж точно не «Асатру». Слава богу, хватило мозгов убедить Винса вынести из квартиры все документы и перепрятать, пока до них не добрались верные псы Ивара. В итоге то, что сгубило жизнь Барбары, помогло им с Винсом оттолкнуться от дна и выплыть. Пригодилось и всё, что Эва успела подслушать и подглядеть, находясь на одной орбите с дядей четыре года. Самой сложной частью было уломать легавого, который вёл дело об убийстве Ивара, играть по её правилам. Но ей и тут повезло. Им оказался Терье Франк, или Шон-предатель, которого в «Асатру» ненавидели все и Хеннингсен особенно. Было за что: ведь это он привёл Франка в «Верность», лично рекомендовал Ивару, свёл с Барбарой, не подозревая, что притащил в клан крота. О том, кто этот Шон на самом деле, в «Асатру» узнали через полгода после смерти Барбары, когда из-под снега вылез «подснежник» и кому-то «повезло» наткнуться на её труп. Полиция, конечно же, сразу явилась в «Верность». Но Хеннингсен подготовился, он ещё тогда специально приодел мёртвую Барбару в лыжное тряпьё, чтобы подходило под легенду: уехала в горы на отдых, хотела побыть одна, а потом не вернулась. Мол, все её искали, с ног сбились, но так и не нашли. Решили, что сбежала. Легавые, конечно, не поверили, но доказательств убийства не обнаружили, а без них трудно посадить кого-нибудь на скамью подсудимых, тем более любимые жопки Ивара. Зато в полицейском департаменте, видимо, решили больше не играть в прятки с отморозками и дали зелёный свет «Шону» на расследование. Что логично — не зря же он так долго внедрялся в клан, пытаясь нарыть компромат. Или у Франка вдруг обнаружились яйца, и он сам решил не бегать от клана, а доказать сброду, что не какой-то там предатель-медвежатник, за чью голову они назначили награду, а уважаемый легавый в погонах, который отправит их всех за решётку. Эва помнит, как тряслась от страха, что кто-нибудь мог видеть её вместе с Барбарой по дороге в Северный Видарсхавн и готов поболтать об этом с Франком. Но то ли снова везло, то ли придуманное Иваром алиби в лице Винса сработало и спасло Эву от расспросов. И она поставила на кон всё. Сначала «случайно» столкнулась с Франком у его дома. Наивно хлопала глазами, искренне звала Шоном. Жаловалась, что нет денег, что живёт на улице и скоро сдохнет с голода. А ещё ждёт ребёнка и, конечно, много разного знает о славных временах, когда был жив любимый дядя. …Эва переворачивается на бок, приподнимается на локте, чтобы видеть лицо Франка. При свете ночника оно кажется не таким старым, как днём. Просто взрослым и немного морщинистым. И всё равно противно до тошноты. Двадцать лет разницы с Барбарой так сильно не ощущались. С ней было приятно делать всё, даже раздвинуть по необходимости ноги. Может, потому что она нравилась? Или потому что была женщиной. Ухоженной, красивой, умной. Франк тоже считает себя умным. Не догоняет, кто тут с кем играет. И правила игры вряд ли осознаёт. Печётся о мести или строит карьеру. У Эвы на кону — жизнь Винса и собственная шкура. Придётся выгрызать победу с мясом. — Когда мы познакомились, Барбара была рыжей, — Франк подтягивается на подушке выше, складывает руки под голову. Улыбается в потолок. — Ей шло. Брюнеткой тоже. Она была очень красивой. — Ты сильно её любил? — Эва заставляет себя положить ладонь на его грудь, старательно имитируя нежность и глупость одновременно. Густые тёмные волоски с проседью топорщатся под пальцами, колются, как шерсть у бездомной дворняги. Впервые Эва хоть в чём-то согласна с дядиным любовником: Франк — мерзкая полицейская шавка. Только в отличие от подстилки Ивара она первая его нашла и теперь перехитрит обоих. — Да. — Франк не спешит откровенничать. Ну и ладно, без него справлюсь. — Почему же ты её бросил? — Я не… — он запинается, молчит. Перехватывает за запястье, подносит руку Эвы к губам, слюнявя её пальцы. — У меня не складывалось с Иваром. Вообще в клане. Я одиночка, привык ни от кого не зависеть. Пришлось уйти. Я не мог ей сказать. Даже попрощаться. Не хотел впутывать её в это дерьмо. Эва изо всех сил борется с желанием выдернуть руку. И продолжает тупо улыбаться: — Она долго тебя ждала. Часто вспоминала. Говорила, что ты прекрасно танцуешь и смешно шутишь. — И всё? — Франк смотрит Эве в лицо. — Что хорошо целуешься. — Она отводит взгляд, разыгрывая смущение. Добавляет гораздо тише, едва ли не шёпотом: — Барбара была права. Он довольно смеётся. Зря. — Почему ты не женился? — На Барбаре? Эва мотает головой: — Вообще. — Ну… — Франк хмурится. Такого вопроса он точно не ждал. — Я же вор и… это сложно. Никакой он не вор. Он Терье Франк. Легавый, который надеется, что однажды Эва даст показания в суде против клана. Только будет всем сюрприз. — Ты до сих пор её любишь, да? Франк долго молчит, что-то изучая на стене за её спиной. А потом задаёт долгожданный вопрос: — Эва, ты знаешь, кто убил Барбару? У Эвы давно готов ответ. — Дядин телохранитель. Бо Хеннингсен… Франк тогда клюнул на наживку. Не потащил в участок, предлагая сделку, а подыграл, снова влезая в шкуру Шона. К первому Эва тоже подготовилась, компромата хватало на всех. Вышло иначе — гораздо удачнее. С Франком даже не пришлось спать: роль папика он не тянул, хотя в начале старался. Сошлись на том, что он даст ей денег и поможет в память о Барбаре, если она расскажет, кто её убийца. Эва обвинила во всём Хеннингсена. Он много лет знал Барбару, вместе начинали. Ему она доверяла, считала другом, и Шону-Франку об этом было отлично известно. А ещё Хеннингсен тоже был там. Он перевозил тело Барбары и прятал его в горах, машину обязательно где-нибудь да заметили. Когда знаешь, что и где искать, найти проще. Его слово против её, у него — никаких доказательств и мотив, у неё — алиби от Винса. Они вообще весь конец недели провели тогда в Рёдгарде. Эва торопилась — надо было пустить легавых по следу Хеннингсена раньше, чем он успеет выйти на них с Винсом. А потом, когда Франк расслабился, озвучила ему вторую часть сделки — главную. Отступать было некуда, Эва открыла все козыри и отчаянно блефовала. Отчаянно, но уверенно. В ход пошёл даже чёртов кулон, который Барбара почему-то так и не выкинула. Свой подарок Франк признал и, видимо, испугался, что Эва действительно знает гораздо больше. …Эва встаёт с плетёной кушетки. Медленно, готовая к любым неожиданностям. Не сводит с Франка взгляда. — Ты можешь отказаться. Можешь выставить меня за дверь. Можешь даже вызвать дружков-легавых и обвинить меня во взломе с проникновением. Плевать. Мне терять нечего. Но учти. Уносить в могилу всё, что знаю, я не собираюсь. У меня есть знакомый журналист. Уверена, его газета не откажется напечатать, как именно доблестные полицейские на примере Франка защищают мир и покой налогоплательщиков. Так что вся твоя выдуманная жизнь… Вся история Шона, со всей его правдой… Настоящей правдой, за которую вряд ли похвалят твои боссы… Эва многозначительно замолкает. Франку наверняка хочется врезать ей изо всех немалых сил. Но он держит себя в руках. — В древности амулеты из янтаря делали, чтобы привлечь любовь и удовлетворить любые желания. Мне Барбара рассказывала. — Она достаёт из кармана мутный желтоватый с мушкой камень на тонюсенькой золотой цепочке и раскачивает его перед Франком, как маятник. — И как? Тебе помогло? Он мрачнеет. Холодно чеканит: — Я согласен. — И грубо отбирает кулон. Эва улыбается шире. Пусть. Может беситься, сколько хочет. Она уже победила. — Разыграешь козыри правильно — займёшь должность красиво, подтверждая слухи и оправдывая ожидания. Ошибёшься, — пожимает она плечами, — на том свете нас с тобой тоже ждут… От Франка требовалось снять с них все обвинения и, когда всё закончится, оставить их с Винсом в покое. Взамен, кроме имени убийцы, казнившего ликвидатора клана, а, возможно, и самого Ивара, Франк получал на золотом подносе весь «Асатру»: схемы крупных сделок, оффшорные счета, список компаний, через которые отмывались деньги, копии договоров, имена посредников. И, конечно, всех значимых участников клана. Франк спасовал, но всё-таки отказался предоставить защиту. Заявил, что на такое департамент не пойдёт, поэтому в их новой игре каждый сам за себя: он получает доказательства против клана, они с Винсом — свободу и никаких гарантий остаться в живых. Эва согласилась. Полгода им пришлось прятаться по окраинам Видарсхавна и не отсвечивать. Малена подбрасывала Винсу мелкие делишки, браться за крупные было рискованно. Эва подрабатывала в барах, этим и перебивались. Выживали, как умели, пока Хеннингсен выслеживал их, а Франк сидел у него на хвосте. Уцелели чудом — конопатая сволочь собирался устроить бойню, но лоханулся. Она сдержала обещание. Винс так ничего и не узнал. Ни что сделал Хеннингсен, отыгравшись на ней за «милые забавы» Ивара, ни про долгожданную месть, когда она согласилась стать приманкой. Хеннингсен угодил в свою же ловушку, как бестолковый олень, в ста метрах от места, где Эва работала. Полиция устроила на него засаду. Ждали у бара — прямо в заснеженном переулке, когда он шёл её убивать. Всё закончилось быстро, Эва даже не успела испугаться. Январская тишина взорвалась визгом полицейских сирен. Хеннингсена окружили, он распахнул дублёнку, выхватил на ходу автомат. Не успел. Зимний воздух вздрогнул от выстрелов — не его. Франк получил главное, о чём мечтал тогда — убийцу Барбары. Эва — свободу, Винса и труп убитого врага. Ей стоило больших усилий не рассмеяться, когда её вели в наброшенном наспех пальто мимо валявшегося на окровавленном снегу в отблесках сине-красных полицейских мигалок Хеннингсена. Он таращился в небо мёртвыми глазами и не улыбался. — Выяснила? — настойчиво повторяет Винс, вырывая из воспоминаний. — Конечно нет. Откуда? — Отмолчаться не выйдет. Да и глупо. Сама же предложила разговор по душам. — Не до того было. Я долго торчала в больнице, а как выбралась — постоянно прячусь. Теперь поздно выяснять. Эва не спешит делиться подозрениями насчёт Франка. Винс не спешит верить, слишком хорошо её знает. — Неужели? Разве неинтересно, кто лишил тебя второй жизни? Интересно. Ещё как интересно. Но всему своё время. — Переживу. Пусть думают, что у них получилось. — Раньше ты была любопытней. — Рань… — она осекается на полуслове. Нельзя давать волю чувствам. Это слабость, а люди бьют именно туда. Даже Винс. — Раньше было раньше. Теперь я умнее и больше не в «Эгерборге». Это всё, что имеет значение. — Херня, — Винс продолжает ей не верить и правильно делает. — Ты не прощаешь врагов. Ты их уничтожаешь. Ладно, подъёбка засчитана, Винсент Фриис. Но о прошлом они поговорят позже. Пока в настоящем есть вещи важнее. — Не в этом дело. — А в чём? — скалится Винс. — Неужели в «Эгерборге» тебя научили подставлять правую щёку после того, как вмазали по левой? Эва пожимает плечами. Может, и научили. Но в итоге, кто бы на что ни рассчитывал, она получила долгожданную свободу. В полном смысле этого слова — без прошлого, с чистого листа. А воздух на воле — как героин. Одна доза, и ты уже наркоман. Сколько ни дыши, мало. Сделаешь всё, чтобы воздух никогда не кончался. Поэтому Эва ни за что не вернётся в тюрьму. Никогда. Она отодвигает тарелку с остатками бургера, вытирает губы салфеткой: — Проехали. — Даже объяснять не станешь? — Винс весь скукоживается, подбирается. Смотрит исподлобья зверем. Только на матёрого хищника не тянет — в серых колючих глазах плещется надежда, как у угодившего в капкан волчонка. Волчонка, которого надо заново приручить. Волчонка, которого ей всегда нравилось приручать. Её любимого волчонка. — А ты станешь слушать мои объяснения, Винс-с-се-ент? — У меня есть выбор? — Конечно есть. Ты можешь меня убить. Или… Ей нужны ответы и союзники. Хансен с Виолой ненадёжны, они как зыбучий песок. Одно неверное движение, и увязнешь по пояс, с ними или без них. Сара, или как её там, опасна и умна, с такими необходимы козыри, а Эва совсем ничего про неё не знает. Халль — похотливый мудак. Так что упускать Винса глупо. Ещё глупее превращать его во врага. Заставить снова доверять вот так слёту точно не выйдет. Но попытаться стоит. — Или?.. — Я, между прочим, по тебе скучала. А ты, говнюк, пистолетом в башку мне тычешь, угрожаешь. — Эва тянется к брошенной на стол пачке. Достаёт оттуда сигарету, встречаясь с Винсом взглядом. — Даже прикурить не даёшь, как раньше. Какие-то шестнадцать лет, и прощай хорошие манеры. Или это личное? Я что-то тебе сделала? Ах да, не выдала легавым, когда села в тюрьму за всех. Он колеблется. Тянется к зажигалке, но Эва прикасается к ней чуть раньше, и его ладонь опускается на Эвину. Винс пытается отдёрнуть, но Эва успевает перехватить. Сцепляет их пальцы, удерживая и лаская одновременно. Продолжает пристально смотреть в глаза. — Ты любишь хнефатафл, Ви-и-инсе-е-е-нт? — она специально растягивает гласные. Это всегда сводило Винса с ума. И, кажется, в этом смысле мало что изменилось — он больше не пытается убрать руку. Наоборот, отвечает на ласку. Облизывает свои губы, изучает её. Зрачки расширились и похотливо блестят. — Что?.. Нет. — Я тоже. Двигать фигурки невероятно скучно. Но знаешь… В тюрьме я поняла, что гораздо скучнее наблюдать, как за тебя их двигают другие. — Это… к чему щас?.. — опять напрягается он. — Я хочу вернуться в игру. По-настоящему, — Эва трётся подбородком о его пальцы, переходит на шёпот: — Ты и я, как раньше. У нас же получалось ладить. Почему бы не попытаться ещё раз? Желания в его взгляде хватает. Вряд ли собственный сильно отличается. Хорошо бы, чтобы Винс расслабился, оттаял. Он нужен ей. С остальным она разберётся потом.***
18 июня 2018 года Фредерикстад, Новая Дания
Покуролесили они с Эвой знатно. Позавчера еле успели до номера дойти — кажется, к нему в штаны она полезла ещё на выходе из ресторана. Прямо на ступеньках, напугав необъятную тушу в кепке. Так и бежали оттуда, под возмущённые крики недотраханной добродетели, до самого мотеля. А потом, едва успев закрыть дверь, рвали друг друга в клочья. Секс у них всегда получался. Жаль только, хуеву кучу проблем одним сексом не разрулишь. За окном незаметно подкралось утро. Половина шестого, уже почти рассвело, а Винс так и не смог уснуть. Всё лежит, ворочаясь с боку на бок, и вытаскивает с кладбища памяти давно похороненные события. Вспоминает. …Наконец-то ебучее невезение закончилось: не торговый центр, а сказка. На тихой улочке с простенькой системой защиты — вырубить на раз. Никаких туристов и любопытных гуляк. Разве что какой-нибудь старый хрен выведет своего пса посрать на мостовой. С соседями тоже была пруха: книжный магазинчик, бакалейная лавка и тату-салон. Зато сколько сверкающих побрякушек. А в сейфе — много-много брюликов. До хера. Бери не хочу, хватит на четверых. — Если правильно рассчитать силу взрыва, никто сразу не допрёт, какого хера происходит. А когда допрут и вызовут легавых, будет поздно. Мы свалим раньше. — Лыбу сотри. — Виола делает вид, что с интересом листает комикс. — Я ещё не согласилась. Винс посылает очкастой старухе-продавщице слащавую улыбку, поворачивается к ней спиной и смотрит на стеллаж. — И какого хрена ты сомневаешься? — Везде камеры. Нас засекут. — В первый раз, что ли? — недоумевает Винс. — Отключим. — Хуёвый план, Винс. — Виола заглядывает через его плечо. Насмешливо фыркает: — Только не говори, что тебе нравятся «Боги Асгарда». — Почему хуёвый? — Он пихает комикс обратно на полку. Берёт наугад тот, что стоит рядом. — Потому что сейф с брюликами в кабинете. Если не хотим разнести тут всё к чертям собачьим, нужно как-то попасть внутрь. И время на подготовку. Вырубим камеры — притащится охрана центра. Секунд через тридцать. Ещё через две минуты сюда явятся легавые. Не успеем. Виола права. Он, как последний мудак, не подумал об этом. Но сдаваться не собирается. — Допустим, мы сможем войти незаметно. За сколько ты управишься? — Допустим?.. — многозначительно хмыкает она. — За сколько? — Ну… Смотря, какой там сейф. Минуты три. Пять от силы. — Десяти хватит? — За десять я детонаторами всё тут обвешаю. — Ладно. У тебя они будут. — Каким образом? Винс надвигает кепку на глаза, набрасывает сверху капюшон толстовки. — Пошли. Он возвращает комикс на полку. Тащит Виолу за собой к выходу. Кивает на витрину, когда они выходят в холл. Тихо говорит: — Сделай вид, что глазеешь по сторонам. Видишь, кто сейчас за прилавком? — Смазливая блонда. Винс опускает голову и деловито смотрит в противоположную от ювелирного магазина сторону — на бакалейную лавку: — Новенькая. Студентка. Всего неделю здесь. Работает по вечерам. Одна. — Чем это нам поможет? — Клиентов мало. Ей скучно. — И?.. — И я её развеселю. А ты незаметно войдёшь и всё подготовишь. Виола, умная стерва, врубается сразу. — Ну-ну. Сестра узнает и оторвёт мне голову. А тебе — яйца. — Поэтому мы сделаем всё так, чтобы Эва не узнала. Правда?.. После суток в одной кровати с перерывом на пиццу дышится чуть легче. Напряжение ушло. Тревога и сомнения остались. Винс хочет верить Эве — пока не выходит. И он цепляется за прошлое — единственное, что у них теперь осталось. …Хозяйка ювелирного магазина похожа на акулу. Такая же мелкоглазая, остроносая, с унылой улыбкой и маленькими зубками. Винс бы не удивился, узнай, что они растут в два ряда. — Могу предложить вам несколько вариантов, — тараторит она, ловко вытаскивая из-под стекла бархатные коробки с кольцами. Гордо тыкает в них толстым, как галлийская свинная колбаска, пальцем с огромным, переливающимся на свету, перстнем. Если это реклама, то хуёвая. В бакалейной лавке пришлось бы кстати. Не здесь. — Наша новая коллекция. Уверяю вас, больше вы нигде не найдёте такой красоты. Изящество и утончённость. Старая дура. Врёт, как срёт — привычно и без напряга. Её вообще не должно было быть после обеда, но непруха так непруха — до самого конца. Винс делаю вид, что внимательно рассматривает украшения. Исподтишка поглядываю и на высокую блондиночку-продавца. Вот кто должен водить передо мной красивым пальчиком. Но аппетитная принцесска послушно застыла за спиной хозяйки и не вмешивается. Пора отсюда валить. Придумать любой предлог, пообещать вернуться и валить. Главное он уже выяснил. Камер всего две: справа у входа и над кассой. Надо дождаться, когда акула уплывёт из магазина, и тогда… Нет, нельзя. Слишком подозрительно. Могут запомнить. А надо, чтобы повелась только принцесска. Придётся набраться терпения и потратиться. — Деньги — не проблема, — Винс встречается взглядом с хозяйкой, переводит его на принцесску. Лучезарно улыбается обеим, поправляет галстук. Ебучий ворот рубашки с непривычки трёт шею. В толстовке удобней. Но Виола права — в костюме Винс выглядит на миллион. Вспыхнувший интерес в синих глазах напротив подтверждает этот факт. — У моей сестры такой придирчивый вкус, — Винс старается говорить с новгородским акцентом. Пусть думают, что не местный. — Ей так трудно угодить. Он вытаскивает из коробки сразу несколько колец, крутит перед собой, но на место не возвращает. Нарочно оставляет их на прилавке. Тянется к другим, отступая чуть вправо — всего на шаг. И снова повторяет нехитрую махинацию. — Может, это? — Винс достаёт массивный перстень из коробки с новой коллекцией, облизывает губы. — Нет-нет, слишком броско. Боюсь, ей не понравится. Кольцо остаётся на прилавке, а он уже хватает следующее — с рубиновым сердечком. — Вот это очаровательное. Но тоже вряд ли подойдёт. Такое, — Винс задумчиво вскидывает брови, награждая принцесску ещё одним влажным взглядом, — я обязательно подарю своей невесте. Когда она у меня будет. Дешёвая банальность. Эва, услышав, закатила бы глаза и послала нахуй. Принцесска же смущённо лыбится и не сводит с Винса глаз. — А, может, лучше серьги. Или колье? Как вы думаете, — он прищуривается, старательно читая её фамилию на бейджике, — фрёкен Сомонсон? — Просто Джанед, — сияет она. И тут же всё портит: — Фру Стиббарт вам покажет. Не беспокойтесь, я уберу, — любезно добавляет она, обращаясь уже к хозяйке. — Пойдёмте. — Терпению акулы можно позавидовать. Винс понимающе кивает, хотя готов уебать тут всех разом. Принцесска решила поиграть в недотрогу? Ладно. Кто сказал, что будет легко? Он и не таких уламывал. Времени полно. Успеется. «Просто Джанед» начинает ему нравиться чуть больше, чем на один трах. Что-то в ней есть. Что-то, кроме сексапильной фигурки и кукольной мордашки. Не дешёвка, знает себе цену. У неё даже имя стервы. Наверняка при деньгах и женихе, из хорошей семьи. Образованная, уверенная в себе. Но он найдёт её слабость. Обязательно найдёт. Слабости есть у всех… Винс теснее прижимается к Эве. Пропихивает правую руку под подушку, обнимая за шею. Левой поглаживает её упругий живот. На нём тоже полно шрамов. Самый заметный — продольный над лобком. Первый и последний раз, когда у них с Эвой мог родиться ребёнок. Не срослось. Если отбросить к хуям грёбаную сентиментальность, наверное, к лучшему. Из них вышли бы херовые родители. После взрыва он часто думал, как бы сложилось, если… Потом, после гибели Эвы, запретил себе. Напивался, трахал шлюх, бил морды. Когда помогать перестало, взялся за дела посложнее. Воровал, заметал следы, снова пил, снова трахал. Крепкий алкоголь, доступный секс, опасность и необходимость уносить ноги — лучшее лекарство от депрессии. Сейчас те сомнения возвращаются. Их много, этих проклятых «если». Винс жмётся к спящей Эве, водит по её телу рукой. Жизнь никогда не щадила его девочку, щедро оставляя метки на память. Тюрьма «Эгерборг» добавила новых. С лихвой. Этот маленький бугорок на предплечье, похожий на ожог от бычка. И на бедре — уродливая рваная змейка. Штопали на скорую руку, наверняка в тюремном лазарете. Но самый страшный шрам — на ребрах под левой грудью. Винс нащупывает свежий рубец большим пальцем, осторожно ведёт по нему. Повезло. Был бы удар чуть выше, лезвие вошло бы прямо в сердце. Эва сказала, он не поймёт. А тут и понимать нечего. Какая бы падла ни стояла за нападением, цели чертовски ясны. Эву собирались убрать. Не напугать, не покалечить — убить. На обычные разборки заключённых такое не тянет. Да и смысл им пачкать лапы, если Эве светило УДО? Тем, кто там оставался, она не помеха. Скорее, кто-то очень сильно не хотел, чтобы Эва вышла на волю. Вот и подсуетился. Значит, опасен вдвойне. Чтобы провернуть такую хуйню за решёткой — нужны мешки с баблосом и связи. За «спасибо» никто своей шкурой рисковать не станет. А это уже серьёзно. Таких надо знать в лицо и избавляться от них раньше, чем они нанесут удар. Вряд ли Эва считает иначе. Что вообще она считает? Что чувствует? Раньше, до «Эгерборга», Винс знал, мог предугадать. Теперь Эва — загадка. Её поступки непредсказуемы и опасны, мысли — недоступны. После потрясного секса он всё ещё не придумал, как правильно подступиться к ней. И всё ещё хочет иметь. Всю, целиком. Долго. Всегда. Утренний стояк — единственное, что неизменно в его жизни. Но точно не вечно. Надо пользоваться моментом. — Нежнее ты не стал, — сонным голосом тянет Эва, раздвигая ноги шире и подставляясь под его ласки. — У тебя было шестнадцать лет, говнюк. Учился бы на шлюхах. — Берёг себя для тебя, — Винс приподнимается на локтях. — Пытаешься задобрить? — Как и ты. — У меня хотя бы получилось. — Я только начал, детка. — Винс помнит: Эва не разменивается по мелочам даже в сексе. Ей нужно всё и сразу. — Видишь? Можешь же, когда хочешь. — Она елозит по одеялу, помогая входить в неё глубже. Шепчет в ухо, прикусывая за мочку: — Моя задница по тебе тоже скучала, Винсе-е-ент. Дьявол, как же ему её не хватало!