Может встретимся?

      Этот стук обуви по кафельной плитке с каждым шагом становится всё противнее. Белые стены больницы давят на психику, вызывая дрожь по всему телу. Гера залетает в приёмное отделение, где видит у одинокой скамейки родителей. Геннадий потирает редеющий затылок, а Елена выглядит уставшей и постаревшей лет на десять. Женщина смотрит безжизненным взглядом в противоположную стену и, кажется, не моргает. В воздухе так и витает убийственное молчание, уничтожающее надежду на хороший исход событий. Повсюду запах медикаментов, от которого блевать хочется.       После звонка матери Гера чуть в обморок не грохнулся, но спустя пару минут и хлёстких пощёчин Тёмыча он пришёл в себя. Выбежал из школы, наплевав на остальные уроки, поймал первое попавшееся такси и помчался в больницу. И вот, наконец, он видит родителей, которые подозрительно спокойны. Да что блять случилось? Неужели они смирились и теперь… потому что Глеб ум… умер? Нет. Нет. Он не посмеет. Чёртов Фараон не смеет умирать. Только не сейчас.       Смахнув слёзы с глаз, Герман подошёл ближе и привлёк внимание родителей. Мама улыбнулась:       — Садись, сынок!       — Как вы можете так спокойно сидеть тут?! Где Глеб? Он жив? Я вас спрашиваю, он жив??? — Гера уже не сдерживал крик. Истерика, разраставшаяся со скоростью света, сейчас рвалась наружу. Ком в горле не давал воздуху проникнуть в лёгкие, отчего грудную клетку сдавливало от невыносимой боли. Боли потерять любимого. — Это всё я виноват… я виноват…       Как же ноет в груди. Это ведь он виноват, что поцеловал этого Бурундука. Из-за него Глеб психанул и разбился на машине. Чёрт. Чёрт. Почему они молчат? Он жив? Он ведь не может умереть. Не может. Но только один вид реанимации, где безжизненное тело Глеба бьют током, а компьютер пищит тонкой полосой, что сердце остановилось, приводит в непомерный ужас. Такое представление у мальчика сложилось от просмотров ебучих голливудских фильмов, где врачи борются за жизнь главного героя.       — Что ты такой говоришь, Герман? — вмешался отец, поднявшись со скамьи.       — Я его… ох…       Вдруг открылась дверь из кабинета. Гера обернулся, увидел высокого седовласого мужчину в белом халате, а за ним вышел Глеб. Целый и почти невредимый.       — Доктор, да пара царапин, — голосил рэпер, поправляя рукав кофты.       — Но я всё же настоятельно рекомендую Вам не забывать делать перевязки. Рана может загноиться, если не ухаживать за ней должным образом.       Герман шмыгнул носом и ошарашенно смотрел на вполне себе здорового брата, который остановился, как только увидел его. Фара закатил глаза.       — Вы чё и ему позвонили? — обратился он к матери. — Дали бы нормально на уроках досидеть ребёнку. Сразу хай поднимаете.       — Прости, я просто вся распереживалась, — ответила мать.       Врач решил вмешаться:       — Так, у меня ещё дела, а Вы, — протянул он листок Елене, — проследите пожалуйста, чтобы Ваш сын выполнял все рекомендации.       — Конечно, — улыбнулась она в ответ. — Спасибо Вам.       Доктор кивнул и вернулся в свой кабинет, закрыв дверь изнутри. Все замерли в молчании, которое Гера решил нарушить. Он подлетел к брату и стал того бить ладонями по груди, по плечам, по шее.       — Ненавижу! Сволочь ты такая! Я ж думал, что ты, идиот, разбился к херам, — он продолжал бить и рыдать, уже не сдерживая эмоций. — А ты целёхонький. Какая же ты паскуда, Глеб! Тварь такая… я ж чуть не сдох, пока ехал сюда.       Фара, чтобы успокоить его, перехватил руки младшего и притянул к себе так, что лицо братика уткнулось в его шею. Геру всего трясло, слёзы лились громадным потоком, сердце стучало, как бешеное, а дикие вопли заглушались горячей кожей Глеба. Футболист вцепился пальцами в спину брата и не желал отпускать ни на минутку. Главное, жив, здоров…       — Я думал, что потерял тебя, — шепнул он на ухо рэперу. — Я никому тебя не отдам. Даже смерти не отдам, ты слышишь?! Прости меня, прости… я дурак… я…       — Гер, мы тут не одни. Потише, — предупредил старший, продолжая обнимать его и гладить по волосам. Глеб посмотрел на подозрительного отца и вытирающую слёзы мать. — Мы отойдём, поговорить, ладно?       — Хорошо, — очнулась Елена. — Мы подождём вас на улице.       Женщина дёрнула за руку мужа и повела на выход, но выражение лица Геннадия Глебу не понравилось. Он что-то заподозрил?       Быстро прикинув, куда можно податься, Глеб взял всхлипывающего братца под локоть и пошёл по коридору. Наткнувшись на приоткрытую дверь с табличкой «процедурный кабинет», Фара зашёл в комнатку, потянув за собой Геру. Младший чуть не наебнулся на скользком полу. Похоже, недавно здесь кому-то делали процедуру. Но кроме вони лекарств и общей обстановки обычной процедурки, тут никого не было. Глеб захлопнул дверь изнутри и прижался к ней спиной. Герман же вытер мокрые дорожки с лица сухими салфетками, что стояли на столе с компьютером. Он заметно успокоился и вздохнул, задрав голову.       — Я должен объясниться, наверное, — сказал футболист и посмотрел на Голубина.       — Наверное, — безэмоционально отозвался тот и сложил руки на груди.       — Я по пьяни ляпнул однокласснику, что у меня есть парень. Он приставал ко мне, и я уже не знал, как от него отвязаться. А потом он начал шантажировать меня, что если я его не поцелую, то он расскажет всей школе, что я — гей. А мне этой хуйни в одиннадцатом классе не надо. Школу менять я не собираюсь. Поэтому решил… что будет лучше раз поцеловать его, и тогда всё будет нормально.       — А ты не думал, что он будет тебя потом весь год шантажировать и попросит ещё что-нибудь? Отсосать ему, например. Ты бы сделал это?       — Нет. Я бы его в порошок стёр. Ну а сегодня… я просто растерялся и не знал, что мне делать, — Гера зарылся пальцами в копну своих волос. — Пойми, у меня пока нет мега-мозга, чтобы быстро принимать решения, как ты.       Глеб молчал. Ему было жутко больно, когда увидел Германа в объятьях другого. То, как любимых губ касался какой-то мудак. Но в то же время Глеб подумал о том, что именно отнимает у брата своей одержимостью им. Жизнь. Нормальную, мать её, жизнь. Где в Геру не будут тыкать пальцем и говорить, что он неправильный. Психанул. Уехал. А потом этот идиот на «Хонде» подрезал. И теперь ещё и рука перебинтована. Спасибо, что не сломана.       — Ты простишь меня? — тихо спросил младший, глянув в сторону брата.       — А ты меня?       Глеб в секунду подлетел к брату, схватил на затылок и впился в губы, в любимые мягкие нежные губы, сводящие с ума своей сладостью. Гера пискнул от его настойчивости, но поддался и позволил заходить языку брата всё глубже, добираться до самых гланд, когда сам хватался за его плечи пальчиками. Будто Глеб сейчас исчезнет. Будто это всё мираж, который вмиг растворится. Школьник повёл руками вниз, проходя пальцами по пояснице старшего, спускаясь к аппетитным ягодицам. Он сжал его попку через ткань джинсов, прижал к себе, застонал Глебу в горло, тут же возбуждаясь каждой клеткой тела. Фара же неистово смаковал родные пухлые губы, а когда через силу оторвался от них, то получил раздосадованный вздох.       — Ах… не могу тобой насытиться, — прорычал рэпер, взирая на младшего в упор. — Как полный придурок люблю тебя. Не понимаю, почему всё так.       — Ты правда не понимаешь? — и голос мальчика дрогнул, а от выступивших опять слёз всё расплылось перед глазами. — Я люблю тебя, Глеб… Всегда любил, любил по-особенному, не как брата… Я не смогу вспомнить момент, когда бы ты значил для меня меньше, чем весь мой мир, всё, что я люблю, всё, за что я держусь в этой жизни. Когда ты в первый раз поцеловал меня… я посчитал это самым нормальным из всего того, что когда-либо происходило со мной. Я почувствовал себя нужным… но когда ты каждый раз уходил, отталкивал… я не понимал этого. Блять, родство между нами никак не влияет на мои чувства к тебе. Я люблю тебя, несмотря ни на что.       — Боже, о чём ты говоришь… — выдохнул Глеб и зажмурился. — Ты ведь понимаешь, что мы не сможем быть вместе. Всё это… эти отношения аморальны. Нам надо рас…       — Нет! Не говори так, прошу тебя. Молчи! Молчи! Мы не будем братьями, если ты захочешь, — пытаясь остановить градом льющиеся слёзы, кричал Герман, цепляясь за ворот глебовской толстовки. — Мне нужен только ты! Я сделаю всё, что захочешь, только позволь мне быть рядом всегда.       — Все узнают рано или поздно. Мама, может, и приняла, но отец… он не даст нам спокойно жить. Он уже смотрит на нас подозрительно.       — Мы уедем! Уедем подальше и начнём новую жизнь. Они не смогут достать нас. Никто в этом мире.       — Но мы — братья и всегда ими будем, даже если уедем, — отчаянно глядя на мальчика, говорит Глеб. Он погладил подушечками больших пальцев мокрые дорожки под его веками.       — Мы не выбирали, кем родиться. И будь моя воля, я бы сделал всё, чтобы мы с самого начала были вместе. Но даже несмотря на всё, мы разглядели друг друга, полюбили. И это куда важнее, чем то, кем мы приходимся друг другу, и кто произвёл нас на свет. Всё зависит только от нас двоих и нашего выбора. И мой выбор — ты, — улыбаясь сквозь мутный от влаги взгляд, сказал Гера.       Глеб закусил губу от ощущения влажности и на своих щеках. Он не помнил, когда в последний раз плакал.       — Вот это уже слова взрослого человека.       — У тебя учусь, — выдохнул школьник. — Но если ты не хочешь быть со мной, то я уйду. И больше ты никогда меня не увидишь. Попрошу отца отправить меня учиться за границу, и тогда точно конец всему, что мы строили всё это время.       Фара уткнулся лбом в лоб братика и прикрыл глаза:       — Я не хочу тебя отпускать. Но это нужно. Впереди тебя ждёт целая жизнь, полная радостей. Я не хочу лишать тебя этого. Над однополыми то отношениями насмехаются, а уж что говорить про инцест…       — Лучше с тобой за руку, чем одному в сером мире. Думаешь, мне без тебя будет хорошо? Ты действительно так думаешь? О, Глеб, какой же ты всё-таки долбаёб!       — Своей любовью к тебе я слишком многого тебя лишаю.       — А ты подумай о том, что ты мне даёшь.       — Оргазмы? — усмехнулся Голубин.       — Пошёл ты, — беззлобно фыркнул Гера.       Молчание длилось, наверное, целую вечность, но потом Глеб всё же сказал:       — Я уже привык к тому, что меня считают би-сексуалом или геем. Истинным фанатам плевать, они просто слушают мою музыку и ценят меня за талант, за то, что в моей душе.       — Ещё за красивую мордашку, — улыбнулся Герман и погладил лицо Глеба ладонями.       — Которую можешь целовать только ты, — на этих словах Фараон снова начал смаковать губы брата, выводя языком замысловатые узоры. — Мх… Гера, я боюсь, что ты сбежишь от меня. Пойми, я уже привык к критике в свой адрес, но ты — нет. Ты не достоин всего того дерьма, которое выльет на тебя общество. Я не могу этого допустить.       — Так ты не кричи во всеуслышание о том, что трахаешься с братом. И всё будет нормально.       — Придётся говорить всем и каждому, чтобы всякие там рыжие мудаки не лапали тебя в туалетах.       — Не вспоминай, и так тошно.       — Прости. Но мысль ты мою понял.       Гера отвёл глаза в сторону окна, задумался, а потом посмотрел на старшего брата:       — Давай, я закончу школу, сдам ЕГЭ, а потом решим, что нам делать дальше? Возможно, через год тебя позовут в Америку навсегда, потому что станешь мега-популярным, а я смогу поступить в их колледж, так как с английским у меня лады. Снимем квартирку и будем бегать по клубам, где всем плевать на твой образ жизни.       — Ха-х, придумщик. Как ты всё круто расписал, я даже не думал в таком ключе.       — Пора мыслить шире, Глеб.       — Я тоже так считаю.       Они молча смотрели друг на друга, любуясь каждой частичкой лица возлюбленного. Возможно, через неделю они умрут от упавшего с крыши кирпича, или через месяц пошлют друг друга на все четыре стороны, но тем не менее, они не пожалеют, что сейчас рискнули всем ради того, чтобы остаться вместе и попробовать сделать невозможное, а именно, начать нормальные отношения, как пара.       — Чё смотришь, целуй, — в своей излюбленной манере произнёс Герман, и Глеб теперь понял, что больше не смеет отказать своему ходячему кусочку счастья.