Сказки Гриффиндорской Башни

- А она сдержала обещание? Смогла полюбить Ориона? - Кингсли во все глаза смотрит на Сириуса. Тот манерно убирает со лба тонкую прядь и многозначительно молчит, выдерживая поистине драматическую паузу, пока Марлин не пытается пересесть, освободившись из тёплого плена его рук. - Я тебя не отпускал, - тянет он, удержав ее за запястье. Полумрак гостиной рассекает ослепительная вспышка молнии, и черты юных гриффиндорцев кажутся острыми, точно выписаны художниками эпохи ар-деко. - Я не спрашивала разрешения, - смеётся она, но остаётся на том же месте. - Если других желающих нет, я, пожалуй, возьму бремя рассказчика на себя, - Джеймс задорно потирает ладони, и Лили предупреждающе грозит ему пальцем, выразительно посматривая на разомлевшего в гнезде подушек и одеял Кингсли. - Вообще-то, у меня есть одна история, - возражает Римус, и хотя его голос звучит совсем тихо, все тотчас оборачиваются и послушно замолкают. Джеймс подпирает острый подбородок кулаком, уже предвкушая звериную подоплеку будущей сказки. Питер, убаюканный мелодичным голосом Сириуса, торопливо приподнимается на локтях. Доркас откладывает книгу и, свесив ноги над дощатым полом, внимательно смотрит на друга с понятной одному ему лукавой улыбкой. Римус задумчиво касается тонкого шрама и, подавшись вперёд, вкрадчиво начинает: - Давным-давно...

***

... в старый-престарый замок, где маги и чародеи обучали своему древнему искусству талантливых детей со всех берегов Соединённого Королевства, приехала маленькая девочка. Ее, остроносую и хрупкую, словно синичка с ветки за твоим окном, с малых лет считали серьезной и невероятно смышлёной. Даже в том, как малышка глядела исподлобья на всякого собеседника, будь то строгий профессор или робкий мальчишка из соседней спальни, неуловимо читалась внутренняя зрелость. Но даже самым рассудительным людям прощают порой маленькие глупости, если виной тем неустрашимое и пылкое сердце. Уединившись с интересной книгой на вершине Астрономической башни, девочка, задумавшись над очередным авторским пассажем, поднимала глазки-угольки над пожелтевшей страницей и смотрела вдаль. Туда, где широкая грунтовая дорога, стиснутая по обочине рощами и лугами, упиралась в центральную улицу сказочной деревушки. Там, в приземистом домике, по стенам которого разрастался пурпурными соцветиями неприхотливый клематис, с достоинством встречала медленную старость ее бабушка. - Носи ее с умом, Доркас, - улыбалась она, расправляя невидимые складки на красной мантии. Шелковистая ткань струилась соком диких ягод в лучах полуденного солнца. Мерцала гранями благородного рубина в звездном полумраке. Но стоило укрыться широким капюшоном до самого кончика любопытного носа, как мантия рассеивалась в воздухе вместе с нарядившимся в неё человеком. И Доркас носила. Носила, когда пробиралась в полуночной тиши к пыльным стеллажам библиотечной Запретной Секции. Когда тайком от подруг оплакивала в безлюдном зале свои детские, но оттого не менее неизбывные горести. Когда погожим воскресным деньком сбегала из замка на чаепитие к любимой бабушке, нырнув в сырость и сумрак секретного хода. Тот брал своё начало за статуей танцующего гоблина и завершался в хитросплетениях могучих корней вечнозелёного дуба. О его существовании Доркас узнала в ночь накануне летнего солнцестояния, прощаясь с замком на два долгих месяца. Она бесцельно бродила по сводчатым коридорам, бесшумно переступая кружевные полосы дымчатого света убывающей Луны. Взбиралась по маршевым лестницам, не отрывая легкой руки от прохладных перил. Смотрела из арочных окон на мятежные шапки деревьев Запретного Леса. Там, на извилистых тропинках, петлявших меж крепких стволов и поросших мхом валунов, мягко пружинили на тёплой земле мохнатые лапы диковинных и опасных существ. Доркас прижалась спиной к стене, едва знойная тишина вздрогнула взрывом приглушенного мальчишеского хохота. Их было четверо. Один - взъерошенный и сумасбродный. Другой - гибкий и манерный. Третий - округлый и настороженный. Четвёртый - долговязый и изможденный. В последнюю перед каникулами ночь Мародерам не спалось, как и ей самой. Доркас видела, как Джеймс трижды коснулся волшебной палочкой острого гоблинского уха и, выждав мгновение, стукнул по мраморному галлеону в скрюченных пальцах. Статуя сдвинулась в сторону, открывая неосвещённый проход, и все четверо исчезли из виду, не заметив обернувшуюся в красную мантию подружку. Из всех этих общеизвестных в замке покорителей хрупких девичьих сердец ее вниманием удавалось порой завладеть лишь четвёртому. Ни остроумие Джеймса, ни красота Сириуса, ни ласковый нрав Питера не нарушали душевный покой сдержанной в проявлениях чувств Доркас. Но с Римусом все было иначе. За напускным спокойствием, снисходительной улыбкой, безграничной сосредоточенностью, в самой глубине его серебряных глаз она видела неизлечимый надлом. Перечитавшая на пороге пубертатного возраста немало готических романов, Доркас просто не могла не увлечься юношей столь лирического, печального и пронзительного образа. Так они сидели до позднего часа в жаркой гостиной, низко склонив мудрые головы над учебниками. То Доркас взглянет искоса на сжатое его тонкими губами перо. То Римус посмотрит украдкой на ее беспокойные пальцы, заправляющие за ухо смоляной локон. Так они тянули к потолку энергичные ладони, зная лучше прочих верные ответы на вопросы мудрых преподавателей. То Римус дополнит ее лаконичное изложение темы. То Доркас припомнит мнение авторитетного колдуна, противоречащее озвученному им и общепринятому. Так они соприкасались немеющими мизинцами, будто бы случайно оказавшись за обеденным столом друг подле друга. То Доркас схватит масляную булочку неведущей правой рукой, то Римус поднесёт ко рту кубок с тыквенным соком неведущей левой. Тёплым сентябрьским вечером она засиделась у бабушки до столь позднего часа, что чернильное полотно неба уже изрешетили белые точки звёзд, а полная рябая Луна поднялась высоко-высоко над шпилями старого замка. Доркас бы броситься опрометью к подножию северной башни, что смотрела узкими окнами на хижину хранителя ключей да ладную стену стройных деревьев, но слишком уж чарующе скворчали на чугунной сковороде сырные лепешки. Слишком уж поэтично рассказывалось многовековое семейное предание. Слишком уж уютно скользили морщинистые руки по туго натянутому на пяльцы лоскуту. - Переждала бы ночь, а с рассветом и в путь можно, - вздыхала бабушка, качая пепельной головой в такт ходу заводных часов с крикливой кукушкой. - Не тревожься обо мне, - просила Доркас, накрепко завязывая под горлом алые ленты своей мантии. - Почую опасность - накину капюшон, и пусть попробуют поймать. Замелькали под широким подолом башмачки, касаясь сухой брусчатки без единого звука. Взметнулись невесомые складки, влекомые порывом сонного ветра. Остались за спиной извилистые улочки, а вместе с ними и дрожащий свет висячих фонарей. Хрипло вскрикнула ночная птица, оттолкнувшись когтистыми лапами от острой крыши Визжащей Хижины. Что за диковинные легенды сочинялись местными жителями об этом заколоченном многие годы домишке. Что за монструозные обитатели населяли в людских фантазиях его пыльные комнаты. Тонкий слух Доркас потревожил протяжный звериный вой. Сдержав данное бабушке обещание, девочка надвинула капюшон на высокий лоб и поспешила к заветному дубу. Зашелестела под ногами иссушенная трава. Не то мелькнул меж раскрошенных камешков гибкий крысиный хвост, не то малютка-растопырник сбежал из теплиц. Померещились меж торчащих веток лучистые оленьи рога. Повёл носом неприкаянный чёрный пёс, не то сорвавшийся с хозяйской цепи, не то урожденный безродной сукой диким и вольным. - Премного благодарен за солидарность, Луни, но это все же чересчур, - гомерический хохот Сириуса тонет в оглушительном раскате грома. Доркас нащупала надежную рукоять волшебной палочки, пристально следя за быстроногим животным. Прямо за ним, хищным и напряжённым, вырос силуэт исполинского волка. В золотых раскосых глазах жгучий голод. Шерсть на холке вздыбилась - только дотронься дрожащей рукой, и кровавый бисер осыпется с порванной кожи на остывшую землю. В клыкастой пасти блестит вязкая слюна. Переступая сильными лапами, зверь приблизился к Доркас. Учуял дивный запах людского мяса, но то лишь воздух. Ни хрустких костей не различить, ни упругих мышечных волокон, ни сладкой кожи, ни бесплотной ряби шутливого морока. Влажные ноздри трепещут. Короткая морда то к Луне вскинется в поисках бессловесного объяснения, то к земле жалостливо прильнёт. Доркас затаила участившееся было дыхание. Приметила она и кисточку на пышном хвосте, и зрачки - безумные, злые - слишком уж человечьи для живущего инстинктами лесного санитара. Прежде ей доводилось видеть оборотней лишь на страницах книг. Уж точно не в дюйме от собственного лица, защищённого от острых зубов лишь тонкой завесой красной ткани. Отрывистый пёсий лай отвлёк волка от аппетитного аромата. Лобастая голова требовательно уперлась в шерстяной бок, подталкивая в непроглядную чащу. Грациозный олень резво выступил на открытую лунному свету поляну, перебрал жесткими копытами, точно приглашая мягколапых друзей в странную, исполненную стремительности и риска игру. И все трое умчались прочь, не оглянувшись на невидимую девочку. В замке все было как прежде, и ни одна душа будто бы не подозревала, что стоит полной Луне подняться выше шпиля Астрономической башни, как лютый волк принимается рыскать по притихшему лесу в поисках зазевавшейся добычи. Как гордый олень и хитрый пёс бегут с ним бок о бок сквозь бурелом, цепляя встрепанной шерстью колючки чертополоха. Римус все также тихо входил в библиотеку, безмолвно присаживался подле Доркас за квадратный стол, раскладывал свитки пергамента и тяжелые книги. Лишь единожды ей почудилось, будто бы юноша приметно втянул носом воздух и перевёл на неё задумчивый, слишком прямой и пристальный взгляд. - Бергамот? - он сдвинул брови, припоминая аромат, но она лишь качнула головой, возвращаясь к эссе о приворотном зелье, что создавало непреодолимое влечение к своему творцу. Одним дождливым утром Доркас подумалось, что поимка оборотня - приключение, достойное истинного храбреца и верный способ заручиться поддержкой деревенского мракоборца при отстаивании права на давно выбранную профессию. Так девочка всецело погрузилась в трактаты о ликантропии. Она читала о дурноте, что неизбежно одолевала человеческое тело в дни, следующие за обращением, пока Римус, уронив бледное лицо на скрещенные предплечья, забывался в тягучей дреме. Изучала следы, что оставляют волчьи когти и клыки, а он неприязненно касался кончиками дрожащих пальцев щеки, что расчертила серповидная полоска шрама. Просматривала циничные статьи об отношении к волшебникам, инфицированным вирусом такого рода, и почти жалела оборотней, в то время как Римус в пустой спальне исступленно отшвыривал от себя буклет Джеймса о мракоборческом ремесле. Согласившись прогуляться с ним в Хогсмид, красный в гроздьях рябины и сонма влажных листьев, Доркас исподволь рассматривала ту поляну, где повстречала диковинных зверей. Бегло взирала на покосившееся крыльцо Визжащей Хижины, укрытое сенью кривых, будто пресмыкающихся перед страшным домом деревьев. Всматривалась в щели меж гнилых досок, заколоченных в слепые глазницы старых окон. - Говорят, там ночуют оборотни, - рассеянно обронила Доркас, смыкая на продрогшей шее заботливо протянутый Римусом шарф. - Говорят, - тихо усмехнулся он, увлекая ее к шуму и ярким краскам деревушки. Доркас вышла на охоту во второй декаде ноября. Ночь стояла безветренная и облачная. Бледный шар тонул в ватных клочьях, то и дело лишая лес скупой толики света. По земле стелились проворные язычки тумана, облизывая высокие сапоги, отчего фигурка в красной мантии казалась поистине призрачной и бесплотной. Появлению волка вновь предшествовал гулкий вой, взмах крысиного хвоста, жаркое собачье дыхание и мерный топот оленьих копыт. Звери гонялись друг за другом в тени деревьев, размашистыми прыжками миновали неглубокие овражки, и в их самодовольном фырканье девочке чудился заливистый смех. Даже Луна, выглянув из-за пухлого облачного бока, благосклонно серебрила их шкуры, купая детей ночи в своих холодных лучах. Доркас скинула капюшон, позволяя волку увидеть себя. Ярко-красное пятно в сером ноябрьском лесу. Припав на передние лапы, он ощетинился. Обнажились в хищном оскале клыки, способные раздробить ее птичьи косточки без малейших усилий. Уголки алых губ приподнялись в азартной улыбке, и она бросилась бежать. Сдобренное зельем тело казалось стремительным и невесомым, ничуть не уступающим в скорости и ловкости волку, учуявшему желанный запах. Доркас промчалась мимо чёрного пса, и тот озадаченно склонил набок косматую голову. Разметались по плечам тяжелые волосы цвета самой поздней и мрачной ночи. Вильнул рубиновым хвостом подол мантии, раздразнив и без того увлечённого погоней волка, отражаясь в его янтарных глазах всполохом пламени. Пропуская девочку к ведущей в деревню тропе, благородный олень преградил хищнику путь, отважно подставляя мускулистый торс удару сильных лап. Но разве удержать зверя, взявшего след легкой добычи? Исступленно рыча, волк рвался вперёд. Туда, где алый шлейф стелился по заиндевевшей траве, извиваясь кровяным ручейком, способным утолить лютую жажду. Резвые ноги несли Доркас мимо сонных улиц, в самую чащу Запретного Леса, и она обернулась через плечо, самодовольно сверкнув глазами. Волк шёл по пятам, свирепый и неутомимый. В пылу охоты неспособный распознать нехитрую ловушку, в которую его почти заманила восхитительно пахнувшая девчонка. Вздумавшая гонять волка по бездорожью до восхода солнца, уберегая от его клыков случайных путников, чтобы при свете первых лучей одолеть изможденного обращением мага и швырнуть к избушке единственного на много миль мракоборца. Осталась позади неподвижная сельская мельница, лопасти которой разверзлись над ручьём гигантским четырёхлистником, что однажды непременно принесёт удачу заигравшимся в салки детишкам. Визжащая Хижина проводила слепым взглядом тёмных окон своего постоянного гостя. Показались вдали пряничные домики деревушки. Мелькали под широким подолом сапожки, касаясь влажной земли без единого звука. Отталкивались от рыхлых бугорков могучие лапы, таящие царственную поступь зверя от волшебников, крепко спавших в своих постелях. Девочка и волк дышали единым, морозным и сладким воздухом, все ещё не уставшие от долгой гонки, вопреки уже рассеявшим мрак лиловым сумеркам. Зацепившись каблуком за прорвавшуюся сквозь мох и перегной корягу, Доркас рухнула в капкан скользких листьев, укрытая мантией, точно одеялом, способным спасти от чудовищ лишь малышей, что чисто и наивно верят в чудеса. Зубы клацнули в дюйме от ее лодыжки, но на девичье счастье пёс и олень были неподалёку. Они теснили утробно рычащего волка прочь, пока алая полоса рассвета не сожгла начисто жесткую шерсть, оставив у подножия сонной опушки измученного и смущенного Римуса. - Ты, - выдохнула она, теребя нервными пальцами красные складки мантии. - Ты, - прошептал он, не в силах оторвать больных серебристых глаз от ее бледного лица. Так они и жили до самого выпускного бала. Крыса, пёс, олень да Доркас, что укроется красной мантией до самого кончика любопытного носа и мчится по дремучему лесу. Уводит опьяненного охотой и сладким запахом волка подальше от деревни. Подальше от кособокой избушки единственного на много миль мракоборца, ведь излови тот оборотня при полной Луне, никогда им с Римусом не соприкасаться больше немеющими мизинцами, будто бы случайно оказавшись за обеденным столом друг подле друга.