Имитация

      — Ты пойми, — Изабель широко развела ладони, как бы обнимая весь зал, — зрители не всегда одинаковые, просто потому что они есть обычные люди, у которых свои обстоятельства, своё настроение, свой уровень эмпатии, внимательности, интеллекта и так далее. Мало у кого получается охватить всех. Достучаться до каждого — верх актерского мастерства. Когда игра многогранна, когда она настолько гармонична, что любой зритель находит что-то свое. И ты должен быть подобен разобранному кубик-рубику, должен содержать в себе все цвета и демонстрировать их. Иногда комбинировать и показывать, что ты можешь быть цельным, что цельное это части, что части разбросанные по всюду просто еще не стали цельными!       На четвертом или даже пятом занятие Чонгук точно мог сказать, что ему комфортно с Изабель, несмотря на её высокодуховный взгляд на жизнь и искусство и многообразие всевозможных речевых метафор. Трейсер тяжело их воспринимал, потому что по природе прямой как палка во всех человеческих отношениях. Исключительно в спорте он был гибок. Но тут-то ему и было тяжело отвертеться, потому что по сути своей деятельность циркового — спорт. А мимика — дело тела. Однако каждый раз, пытаясь это осознать, он ощущал в себе зажатость, натужность выражения и передачи всех этих эмоций. Но откуда всему взяться? Всегда скрытный, немногословный, абсолютно неизворотливый и с детства запертый в себе. И этот только от природы и обстоятельств, подточивших характер. А если взять в расчет деятельность трейсера? Приходится всегда скрываться, быть неуловимым, местами загадочным. К тому же с самого начала всей завернувшейся истории он считал выступления чем-то постыдным. «Быть на потеху» — бросил брезгливо Чонгук Йозефу. И искренне в это верил, иначе бы и не сказал. Но закулисье, тот волшебный во всех смыслах день показал ему иную суть. Как каждый актерствует — хватает, буквально вцепляется в зрителей и ведет за собой, и показывает, увлекает. Всё это настолько глубоко его зацепило, что Чонгук при одной мысли испытывал непонятное волнение, переплетающееся с желанием броситься туда же и что-то исполнить, показав свои умения. Но так, как выступают актеры со стажем, ему бы не удалось сейчас. Да и в будущем, хотя Изабель активно убеждает его в обратном. Он старается только потому, что без актерской подготовки Йозеф ни за что не выпустит трейсера на сцену. Чонгук и так был неприятно ошеломлен тем, что не сможет выступить в ближайший раз. Шпрехшталмейстер обозначил это, как: «не готов для широкой публики».       — Ладно, вижу, ты уже совершенно меня не слушаешь, — после нескольких секунд тяжело вздыхает Изабель, — закончим на сегодня. Ты в целом продвигаешься хорошо. Чаще прорабатывай свои зажимы. Они, к несчастью, мешают тебе жить.       — Не замечал,— без утаивания и какой-либо доли сарказма признается Чонгук.       Преподаватель улыбается и снисходительно советует:       — Почти любую свою неудачу можешь списать на зажимы. И тогда начнешь замечать.       Чонгук кивком благодарит, прощается и где-то спустя полчаса чистый, переодетый и измотанный готовиться покинуть стены уже привычного цирка. Но сталкивается с Базилем почти у самых дверей.       — Привет, — Чонгук как всегда здоровается. Они сегодня еще ни разу не пересеклись, что действительно странно. Базиль лишь молча кивает и утыкается в телефон, не произнося ни одного слова. Чонгука такое поведение обижает, хотя он старательно делает вид, что ни сколько не задет. Вроде между ними складывалось какое-то ментальное взаимопонимание, а последние несколько дней проскальзывает непонятный холодок, словно где-то поблизости стоит открытой дверь морозильной камеры. Но для Чонгука налаживать мосты в переносном смысле почти настолько же трудно, как если бы ему пришлось делать это физически: месить раствор, таскать кирпичи, раскладывать их ровно, вымеряя уровень. Поэтому трейсер, понуро опустив голову и покрепче ухватившись за лямку висящего на плече рюкзака, готовится пройти мимо, но вспоминает о словах Изабель, о зажимах, которые создают его неудачи, и всё же произносит:       — Давно не виделись, где пропадал?       Ответ он получает не сразу и совсем не такой, какой получить бы хотелось:       — Что? — Базиль выглядит растерянно. — Не расслышал, — поясняет он на совершенно изумленное лицо Чонгука, который уже готов был подумать, что на него наезжают, а на деле просто не разобрали речи.       — Давно не виделись, говорю, где пропадал? — повторяет трейсер, слегка насупившись.       — Расписание немного изменил, — Базиль пожимает плечами, и его черные волосы из-за шелковистости поблескивают в свету лампы.       — Понятно, — произносит Чонгук и вновь пожимает руку своим зажимам, как бы признавая собственное поражение, но всё равно не успевает уйти.       — Чонгук! Он резко обернулся, словно вынырнул из реки и неосознанно улыбнулся в ответ на спокойный и приятный вид Жасмин, подкравшейся слишком незаметно. Базиль тоже поднимает взор и убирает телефон в задний карман джинс.       — Ты долго, — лениво констатирует он факт.       — Встретила Йозефа, немного поболтали, — поясняет Жасмин для друга и вновь обращается к Чонгуку, — как успехи в актерском мастерстве?       — Это сложно, — посмеиваясь, произносит Чон и поправляет сам себя, — для меня.       — Актеру, который захотел бы в первый же день взобраться на монреальскую крышу, тоже было бы трудно, — с улыбкой поддерживает акробатка, а Чонгук приятно удивляется в который раз. — Изабель на тебя не жалуется, значит, ты старательный или талантливый.       — Или смазливый, — хмыкает Базиль, а трейсер не оценивает его комментария, лишь ощущает неприятные мурашки от злобного тона.       — Смирись, даже смазливые бывают иногда талантливыми и старательными! — остужает Жасмин друга и внезапно предлагает трейсеру из-за чего становится объектом атаки недовольного взгляда иллюзиониста, — мы хотели посидеть в кафешке, не хочешь составить нам компанию?       Зажимы шепчут ему отказаться, но старательный трейсер упрямо вторит:       — Почему нет? — и улыбается, ощущая, как собственная неуверенность душит ему ребра. Он, незаметно вытирает вспотевшие ладони о штаны, мысленно подсчитывает, сколько денег у него осталось на карте и хватит ли хотя бы на лишнюю чашку кофе и останется ли что-нибудь у него на дальнейшую жизнь после выпитого напитка. Уходит мыслями в бухгалтерский учет собственного бюджета, поэтому пропускает небольшую часть разговора. И просыпается уже сидя за квадратным столом напротив Жасмин, сбоку покоится Базиль, а рядом стоит официантка с дежурной улыбкой на лице и записывает заказ. Чонгук заказывает кофе и заинтересованно переводит взор на девушку, когда слышит:       — Почему ты не можешь дать Алену шанс, все и так думают, что вы встречаетесь, — бубнит Базиль, явно слегка злорадствуя.       Акробатка закатывает глаза и ворчит: — Мне не нужны отношения, и не переживай так, он не заинтересован Лулу, — также поблескивая глазами, мстительно припечатывает Жасмин.       Чонгук думает об истоках разговора, которые благополучно прослушал. Почему они вновь ссорятся?       — Тебе нравится Лулу? — удивленно и слегка громче, чем планировал, вопрошает Чонгук, вскидывая почти что недовольный взор на смущенного иллюзиониста.       Девушка несдержанно смеется:       — Ты такой простодушный, Чонгук! Тебе необходимо научиться играть.       Трейсер не удостаивает Жасмин и короткого взгляда.       — Ты поэтому меня игнорировал, из-за того, что Лулу сказала, что мной заинтересована?       Жасмин начинает откровенно хохотать от вида оробевшего Базиля, который старательно собирал слова в предложения.       — Она, правда, тебе это сказала? — успокоившись, уточняет акробатка.       — Ну, что-то похожее, — сбивается Чонгук, — я просто плохо слушал.       — Много-то вы понимаете, — ворчит Базиль и бросает зло трейсеру, — ты с ней флиртовал!       — Я? — удивляется Чонгук. Просто здорово! — Я отвечал на вопросы — это не флирт, пикап мастер, — защищается, шипя он.       — Нуу, — задумчиво и как бы виновато тянет Жасмин, после чего вступается за Чона, — иногда это манера речи. Не выдумывай, Базиль!       — Ты так разговариваешь со всеми, а он нет, — всё еще до глубины души задетый поясняет парень, дуя губы, подобно маленькому ребенку.       А тут уже Чонгук цепляется за высказывание и складывает в голове один плюс один.       — Ты совсем разговариваешь так? — уточняет Чон у девушки, делая акцент на последнем слове и напрочь забывая об обиженном товарище. А как же их разговоры про привычку полета и приглашения на чай? Всё произошедшее просто манера речи?       — А как же! — усмехается Базиль. — Если бы она не вела себя так со всеми, то вероятно Ален не был бы так настойчив.       — О, как я устала от подобных разговоров, — Жасмин тянет гласные и выглядит просто пораженной. Она нахально откидывается на спинку кресла. — Раз и навсегда, меня не интересуют отношения в принципе. Если для кого-то счастье заключается в любви и создание семейного очага, то ради бога! Но навязывать такой вариант всем, учитывая, что мы все разные, просто глупо. Ну и что, что я женщина! Это не означает, что я могу мечтать исключительно о любви, ласке, рождении сопливого карапуза и куче немытой посуды, неприбранной квартире и ежедневном стояние у плиты. У меня, как и у любого мужчины есть амбиции и желание стать кем-то, отпечататься в истории и делать то, что мне нравится, не взирая на пол, чужие ожидания и стереотипы. Ясно? — песок в глазах словно раскалили на солнце, зрачки дрожат, звеня, как поющие пески.       — Извини, — Базиль выпрямляется, — я не хотел тебя задеть и ни сколько не сомневаюсь в том, что ты амбициозна и много хочешь достичь. Просто в этом сомневается Ален. Он уверен, что тебя может изменить любовь.       — Чушь, любви не существует. Я постараюсь объяснить ему это еще раз, — кивает Жасмин.       — Брось его, — предлагает Базиль.       — Ты разберись уже бросить его или дать ему шанс, — бубнит Чонгук.       — Предателей мы еще не спрашивали, — фыркает иллюзионист, всё еще неодобрительно поглядывая на товарища.       — О господи, сдалась мне твоя Лулу, — цокает трейсер.       — Лулу не его, — услужливо припоминает Жасмин, — если бы она тебе сдалась, то вероятно тебя бы слегка покалечили, нецирковой. Я не могу его бросить.       — Верно, — хмыкает Чонгук, — потому что нельзя бросить того, с кем вы не встречаетесь.       — А ты сечешь, — кривит губы Базиль.       Жасмин снова смеется, и заговаривает вновь только когда официантка, расставив чашки, отходит от стола:       — Ален — ловитор, без которого я не смогу тренироваться.       — У вас и сейчас ничего не получается, — Базиль довольно усмехнулся, — потому что он тебя не ловит.       — Он привыкнет, — уверяет девушка, отпивая немного из светлой кремовой чашки теплого кофе, заключает, — единственный, кто мне подходит в качества партнера, - это Ален.       — Вот так ты разговариваешь постоянно, — тяжело вздыхает Базиль, намекая на двусмысленность фразы, — а потом еще и смеешь удивляться, что была не правильно понята.       Чонгук разглядывает пенку на своем капучино, на котором кругами выведены коричневые полукружья. Здесь приятная атмосфера. По небольшому залу разносится звук веселой, но не энергичной музыки. Очень немного людей и много пространства.       — Почему в вашем цирке нет животных? — Чон давно задавался вопросом, но каждый раз при виде Йозефа и каната всё улетучивалось из головы.       — Он еще не успел стать твоим? — спрашивает Жасмин, играясь ручкой чашки, поворачивая влево и вправо. Трейсер непонимающе вскинулся.       — Ты хоть что-нибудь знаешь о месте, где собираешься работать? — уже веселее спросил Базиль.       — Ну, — Чонгук ожидаемо стушевался, потому что откуда бы ему знать? Он до недавних пор был уверен в том, что никогда и близко не подойдет к сцене, прожигаемой сотней глаз.       — Окей, по твоей растерянности понятно, что нет, — хмыкает Базиль, — про дю солей слышал?       Чонгук отрицательно мотает головой. Солнечный цирк?       — Это самый известный в мире цирк, основанный в Монреале. У них в представлениях выступают только люди, — пояснила любезно Жасмин. — Йозеф в чем-то вдохновлен их примером, я думаю. Он категорически против издевательств над животными.       — Разве в цирке за животными не ухаживают? — поинтересовался Чонгук. Он не смеется. Правда, не догадывается, что такого происходит в подпольях цирка, где дрессируют и наказывают за не послушание братьев наших меньших.       — Редко. Чтобы приручить животное — мало погладить его по голове и покормить, его так или иначе придется перекраивать, — Жасмин грустно улыбнулась, — но для Йозефа уже неволить кого-либо равнозначно насилию. Наш цирк будет знаменитым благодаря фееричным представлениям, а не садистским отношениям к животным.       — Это цитата? — Базиль хмыкнул, кивая как бы в знак уважения начальнику. Йозеф — человек какой-то совершенно с другой планеты. Чонгук в дымке собственных рассуждений отчетливо ловит эту мысль. Делает ли он просто так что-то и как много успел сделать для процветания цирка?       — Как давно Йозеф работает в цирке? — Чонгук неожиданно переводит тему.       — Тебе стоит поговорить об этом с ним самим, — Жасмин расходится в задумчиво-лукавой улыбке, в который раз советуя одно и то же. — Он не откажет своему любимому цирковому мальчику.       — Ты и про заграничные туры ничего не знаешь, верно? — Базиль потихоньку поедает свой салат, запивая всё соком и поглядывая из-под челки на трейсера.       Чонгук, конечно же, удивляется и растерянно кивает. Какие туры?       — Когда мы закончим с выступлениями здесь, то займемся внесением поправок в программу в зависимости от успеха. После чего предстоит тур, потому что мы хотим выйти на серьезный уровень.       — А сейчас насколько престижным считается цирк?       — Мы попадаем в двадцатку, — Жасмин вздыхает удрученно, — лучших в мире. Но находимся где-то на месте двадцатом.       — Но это же хороший результат? — Чонгук не понимает, почему бы не радоваться таким итогам. Это даже поразительно, что ему удастся поработать в популярном месте.       — В таком случае хороший результат — не наша цель, — Базиль подмигивает ему, мысленно обозначая, к каким именно высотам они стремятся.

***

      Ему невыносимо было страшно. Несмотря на многочисленные репетиции, тренировки и детальную проработку каждого трюка, страх неотступной тенью, королевским черным шлейфом тащился за ним. Сколько Чонгук не пытался бежать от мыслей о собственной неудаче у него не получалось. Он словно выдумывал себе стену, которую нельзя покорить, за которую даже одним глазком подглядеть невозможно. Изабель любезно подставляла ему лестницу, но, сколько бы она не пыталась помочь трейсеру взобраться по ней на край громадной заступницы манежа, у неё не получалось. Что-то внутри у него трусливо дребезжало, стоило подумать о том, как он лажает на глазах у сотни людей и срывается вниз на встречу духам цирка, легенды о которых нашептываются всё тем же мстительным Базилем (который к тому же всё еще бесится из-за слов Лулу и злобно скалится моментами). Чонгук со стучащим в голове сердцем боится мига, когда обещая публике что-то невероятное, он лишь смешит их своими неумелыми движениями, которые они на пару с Йозефом оттачивали допоздна и в которых никаких сомнений не возникало при проделывании на тренировках. Но эти сотни глаз, пропитанные ожиданием, каким-то зачаровывающим волнением, меняли всё, душили в зачатке любую уверенность начинающего артиста.       С такими мыслями Чонгук расхаживал по своей страдающей от нехватки уборки и ремонта квартире и пытался придать ей хоть сколь-нибудь презентабельный вид. Тут и там валялась одежда, на не заправленной постели умостилась цвета охры гитара, одолженная у Чжухона для занятий, а теперь перетаскиваемая из одного угла в другой. Свободного времени из-за цирковых тренировок и работы в кофейне у Чонгука не было совсем, поэтому обучение музыке остановилось на трех аккордах. Он умудрялся только приходить и просто падать на раскрытую и неубранную кровать, моментально засыпая. Стену за рабочим столом с потрепанным стулом на колесиках пришлось обклеить плакатами старых добрых музыкантов, чтобы скрыть ободранный край обоев. Там висел и Честер Беннингтон, и Курт Кобейн, и Брайан Молко, и Rammstein и много других незабываемых исполнителей, которые и по сей день ласкают слух Чонгука своим талантом. В другом углу мирно стояла гладильная доска с заброшенными туда шмотками для завтрашнего выступления. Они с Изабель и концепт продумали, только легче от этой подготовки не становилось.       Тяжело вздохнув, Чонгук убрал с кровати гитару, поставил ноут на подоконник и запустил систему. Ждать долго не пришлось, уже через пару минут на экране высветились счастливые лица его семьи.       — Привет, дорогой, — мама как всегда лучится, когда его видит, теплой ласковой полуулыбкой на полноватом и несвоевременно постаревшем лице. Для Чонгука оно всегда будет лицом сожаления красивой женщины, отпустившей сына в другую страну, выбрав другую жизнь. Правда по итогу у неё не было ни того, ни другого. И это ни сколько не боль или обида в нем говорят, это просто как есть воспоминание. — Как твое здоровье?       — Все хорошо, ма, — он с каким-то непонятным странным чувством слушал собственный родной язык, будто не свой вовсе. Изредка возвращаясь к нему, Чонгук всё чаще ощущал, как сильно отдаляется от родных пенатов. Расстояние пагубное удобрение для семейной рассады.       — Привет, — на фоне голос сродной сестренки, которая вскоре появляется в поле зрения. Прямые черные волосы, спустившиеся до плеч, лицо совсем кругленькое и румяное.       — Привет, Дахи, — Чонгук счастлив видеть радость, которую передает совсем юное дитя. Чистота помыслов поразительна. Жаль, что его родная сестренка не настолько с ним любезна и приветлива. — Как твои дела? — ему нравится трепет её глаз и веселый не унывающий нрав. Это, конечно, не они с Сольхен.       — Всё отлично, у меня выпал последний зуб, — она оттягивает верхнюю губу и светит дыркой в стройном ряду зубов.       Чонгук тихо смеется и желает скорейшего прорезывания нового.       — Джинен говорит, что он не вырастет, потому что выпал слишком поздно, — девочка упрямо дует губы и высокомерно заканчивает, — но я ответила, что лучше без зубов, чем с такими, как у него.       Трейсер расходится заливистым смехом, понимая, что Дахи уже и в сарказме практикуется так умело и блестяще, но все же в воспитательных целях журит, что таких ребят, как её одноклассник, лучше просто оставлять на суд самих себя. Ведь негативом люди добиваются моментальной реакции и отклика. И если не довести их до цели, то от злости на провалившуюся затею они могут лопнуть.       — А где ты оставила Сольхен? — он интересуется без задней мысли в надежде получить самый честный ответ, а не завуалированное желание матери огородить его от огорчений.       — Она делает уроки в своей комнате, говорит, что занята, — святая простота ведает как есть и внезапно получает наказ от матери:       — Иди и спроси, может она захочет что-то передать брату, — Дахи кивает и исчезает с экрана, а мама задает вопрос, который, сразу было понятно, не дает ей покоя, — откуда у тебя лишние деньги, Чонгук?       Трейсер вздыхает. Теперь он официально числится работником цирка и со всеми подработками ему удалось пополнить свой карман. Поэтому сложив большую часть заработанных кровных на учебу, Чонгук с довольным видом оставшимися поделился с родней. Ведь вопрос о том, кому они нужнее, всё также был актуален.       — Я нашел хорошую работу, — пожимает плечами парень и улыбается, думая о месте, где ему в последнее время действительно в радость находиться. Там он среди своих.       — Какую? — женщина заинтересованно трясет головой, так что маленькие колечки черных кудрей возле ушей послушно покачиваются.       — Я работаю артистом в цирке, — Чонгук чешет затылок от неловкости происходящего.       — Оу, — мама заметно сдувает свою былую загоревшуюся искру с лица и что-то видно обдумывает. — Я не уверена, что это подходящая для тебя работа, — говорит она бегло. Видно, как старается подобрать слова, но Чонгук в который раз грустно усмехается над её не умением просто принять его сторону и порадоваться за него. Он не обижается, только настрой и так бывший не самым боевым заметно сбивается.       — Мне нравится, — трейсер ничего больше не говорит и взглядом с матерью не пересекается, чтобы в который раз не увидеть разочарование в родных глазах. А что собственно она хотела, отправляя его за несколько миль от дома, что от одиночества и страха он станет гением и наладит жизнь в два щелчка пальцев? Так перед тем как экспериментировать на нём, стоило проверить на себе.       — Но спасибо, ты нас выручил, — и в искренности сомневаться не приходится, кушать до сих пор хочется всем, — Соджуна снова уволили, теперь он занят поисками работы.       — За что на этот раз? — Чонгук думает про отчима не очень хорошо, но все равно старательно не показывает матери, что чем-то недоволен. Он все же лучше, чем тот первый мужик. В конце концов, они там, а он здесь. Чем его недовольство и злость помогут им? Только зря столкнет их с волны, на которой они широко улыбаясь и считая себя хорошей семьей, покачиваются.       — Да, там ерунда, — отмахивается женщина и до Чонгука доносится недовольный возглас Сольхен:       — Я же сказала, что занята. Передай ему, что я не хочу с ним разговаривать. — Она выросла, и голос у неё стал жестче, чем помнил Чон. Теперь сестренка в старшей школе и думает о нем иначе, чем в детстве. Ушли дни очарования, и, кажется, на месте пустоты в груди проросли репейники — неприятные и колючие. Недовольное лепетание Дахи долетает лишь обрывками.       — Ладно, я думаю, что мне пора, завтра рано вставать, — он не хочет становиться свидетелем ссоры и трусливо бежит. К тому же тем для разговора у них немного, стоит ли мучить себя и их, пытаясь вытащить из внутренней печатной машинки сносный текст? — Передавай Сольхен, что я скучаю. Всех люблю, позвоню сразу же, как будет время.       — Береги себя, — женщина грустно кивает и тянется к экрану, после чего картинка на миг застывает и захлопывается совсем, утягивая прошлую неимоверно далекую жизнь за собой.       Чонгук удрученно вздыхает, легонько толкает крышку ноутбука и та падает, издавая короткий хлопок, после чего позабытая так и валяется на подоконнике. И трейсер представляет. Красивый дом с широкой огромной стеклянной террасой, из которой можно выйти в ухоженный сад, заставленный душистыми цветами и сочно зеленой травой. Он видит солнечный день и чувствует воздух, освежаемый теплым ветерком, который проникает одним глубоким вдохом в легкие. Крики возящейся ребятни родственников, а поодаль резная беседка из черного кованого железа под тенью большой цветущей яблони. Взрослые беседуют, рассказывая друг другу смешные истории и поглядывая на радостно играющих детей. Чонгук стоит и не смеет пошевелиться, чтобы своим громким и не позволительным движением не разорвать эту картину волной шума. Он выжидает и, когда на крыльцо выбегает Сольхен и совсем просто улыбается ему, то сразу же приятным спазмом простреливает в груди. Чонгук болезненно морщится, сдерживая себя, а стоит теплой и дружеской ладони родной сестренки упасть на его плечо, как он мелко начинает подрагивать и долго еще после шмыгает носом в подушку. Сымитированное счастье утягивает его в глубокий сон, отдаляя от невыносимо-болезненой реальности.