Имитация

      Перед занавесом Чонгук тревожно прикрывает глаза. Ему страшно выходить на публику, ему страшно оставаться позади, ему страшно жить так, как он живет, страшно ничего не менять. И в голове каждая из этих дверей подписана чьим-то педантичным раздражающе правильным почерком. Чонгук стоит в круглом помещении, мысленно взвешивает, какой порог переступить, чтобы быть счастливым. Трейсер толкает деревянную поверхность, где ничего не меняется, там стабильность, крыши и еще пару лет, а потом годы, которые только в ветхий сундук складывать, чтобы потом наравне с коробкой для учебы поставить перед собой и смотреть. Голова трясется из стороны в сторону, отрицая, и снова перед глазами круглый зал, оставшийся без одной двери. Он открывает следующую — там много времени проходит, теряются люди, теряется Чонгук среди чужих судеб и по итогу остается один. Даже мираж в виде улыбчивой и родной Сольхен тает с каждым поворотом, с каждой отложенной купюрой. Отчаянный собственный стон душевный боли возвращает его к отправной точке, где остается не дверь — бордовый тяжелый занавес, за которым Дух манежа. Он воздушный и весь плывет, отчетливо виднеются лишь взмахи огромных рук, одетых в бархатные перчатки. Раз — тишина, два — темнота, три — его слова в виде шепота. Дух зазывает пойти за собой, обещает горы, славу, друзей и деньги. Обещает всё, что хотелось бы сейчас, но не словом не упоминает счастье. Он словно протягивает дары и говорит: «Бери всё!». Лепи своё завтра самостоятельно. Чонгук заворожено следит за возникшим из тумана канатом и улыбается, прислушивается к звуку заигравшей музыки, кружит, как потерянный в темном лесу, ищущий спасения, опасающийся погони за собой. Мозолистые и крепкие руки без труда поднимают по железной лестнице. Чон оказывается на незначительной высоте. Дух запускает столб света, концентрирует его на мужчине в белой блузе и брюках, у него завиты природой черные кудри, прибраны руками человека в небрежный хвост. Его взгляд горд и неожиданно полон решимости, но, тем не менее, по веления Духа руки цепляют пояс вокруг талии. Ноги переступают легко, прощупывая стопой материал каната, закрепляя свой твердый шаг. Чонгук не без труда, но пересекает манеж по воздуху. Зал молчит. Он идет обратно, кувыркнувшись, приземляется идеально, словно самолет под управлением опытного пилота. Канат становится еще выше. Чонгук зарепетированно на мосту важно и чинно (по-мальчишески и небрежно) кланяется вправо и влево, а затем бежит, как школьник услышавший звонок на перемену. Зал охает — Чон улыбается — канат ожидаемо стремится к куполу. Дух ладонью своей могучей сдергивает с пояса не нужную цепь и подталкивает щедро вперед, оставляя белую атласную ленту вместо страховки. Теперь все взгляды — испуганные, трепещущие, неверящие, — направлены на него, и лишь единицы видят искрящееся от пота под софитом лицо. Бархат кожи — бел, как мел, а душевный взор, скрепленный решительностью, безысходность разлилась в зеркалах души, чувственные губы дрогнули в ожидании приятной прогулки почти под небом, где чайки следят за его равновесием и никогда не допустят падения. Перед тем, как на самой большой высоте ступить на канат, он спрашивает разрешения у хозяина манежа. Тот кивает, одобряя.       Его одухотворенность и блаженство, разлившееся на устах, ловят огни, он надламывает смольные полосы бровей, старательно переступая вперед. И всё — облегченно вздыхает, понимая, что смог преодолеть себя. Чонгук ступает обратно, цепляется ногами за канат и, раскидывая свои конечности, летит вниз под испуганные вздохи, делает солнце, а ткань заставляет развеваться подобно парусу вместе с собой. Он вслушивается, звуки возвращаются. Аплодисменты гремят под дирижерскую ладонь духа манежа. Чонгук доходит до моста, ловит заготовленный вертикальный канат и опускается к родной земле, после чего кружится вокруг своей оси и замечает сотни глаз, восхищенные им. Он, улыбаясь, перетягивает в ладонях ткань, натягивает её до боли, словно пытается разорвать и опускается на колени, чтобы склониться лбом к полу, дабы отдать дань тому, что всё еще не дает ему упасть. Чонгук кланяется импульсивно, чтобы быстрее скрыться за занавесом вместе с раздираемыми чувствами, оказаться в коридоре без единой двери. Не успевает толком прийти в себя, как слышит рядом звучащие голоса:       — Это невероятно, Чонгук, — Жасмин смотрит с явным восторгом во взгляде. В зрачках плывет восхищение, подобно шикарному кораблю в бушующем океане, — теперь понимаю, о чем говорил Йозеф. Ты прирожденный артист, — она поддерживает его касанием ладони к плечу и улыбается. Это все непонятным образом греет ему душу и придаёт уверенности, чтобы сказать следующие слова без каких-либо зажимов:       — Правда так хорошо? — он интересуется почти безучастно и прикрывает на мгновение глаза, вслушиваясь в приятный голос Жасмин.       — Потрясающе, — смеется девушка, — для такого красавчика, ты ужасно неуверенный!       Глаза Чонгуку всё же приходится открыть из-за неожиданности произнесенных слов. В углу за занавесом и под шум зала зрачки его сверкают.       — Я — красавчик? — не без самодовольства.       — Да, брось, — Жасмин вопрос нисколько не смущает, она просто прихлопывает всю неловкость небрежностью тона. — Любой тебе об этом скажет!       — Но от тебя слышать приятнее, — Чонгук снова улыбается, произносит слова без какого-либо стеснения, но тихо. Словно выпивший зелье удачи, он движется под руководством предчувствия — приближается к акробатке и еле ощутимо касается кончиками пальцев завитых возле уха черных волос. И эта мягкость спустя пару секунд, после того, как Чонгук их отпускает и держит ладонь в сантиметре от лица, никуда не пропадает. Призрачное касание остается почему-то с ним и никуда больше не уходит.       — Что ты делаешь? — её тон спокойный, но что-то в лице напряженное проскальзывает.       Чонгук не отвечая на вопрос и затаив дыхание, спрашивает:       — Может, погуляем сегодня после выступления?       — Давай, — тихо соглашается Жасмин, бегая по замкнутому пространству его лица.       Никто из них не двигается, сбоку шумит, будто на другой планете манеж, там играет что-то лиричное, а потом раздается гротескный смех. Но двоих за занавесом в тени это не касается ровно до тех, пор пока их не прерывают холодным и знакомым тоном:       — Жасмин, приготовься, твой выход, — Ален со скрещенными на груди руками, кивает в просвет между двумя увесистыми кусками бордовой ткани. Девушка встряхивает головой и, улыбнувшись Чонгуку, вступает на поле манежа.       Трейсер не может остановить свои дрогнувшие губы и лишь периферийно замечает, как к нему подходит мужчина, равняется, почти касается своим плечом его и обдает морозом.       — Забудь о Жасмин.       — Если только она попросит, — Чонгук простоту не теряет и не желает вступать в конфликт.       Ален хмыкает слишком довольно и поворачивается к трейсеру, чтобы взглянуть ему в лицо и убедительно произнести:       — Она попросит.       — Личный опыт? — Чонгук вдруг раздражается, все же не сдерживается и иронизирует. В растерянности Алена ничего приятного нет, ведь после неё следует агрессия и злоба. Ноги сами несут трейсера прочь в сторону раздевалки, потому что ему не нужны проблемы. И побои. Только уйти Чонгук не успевает, мужская грубая ладонь резко стягивает вместе с тканью рубашки его кожу.       — Лучше бы она попросила тебя. В противном случае ты можешь пожалеть, — его зеленый взор в темноте сверкают по-настоящему устрашающе. Против воли Чонгук ощущает какой-то неприятный осадок внутри и бегущие по взмокшей спине мурашки. Ален отпускает его не сразу, но трейсер оставляет его без ответа. Что толку говорить с теми, кто к тебе не благосклонен? Что толку таким людям что-то объяснять и доказывать, если все твои слова для них будут служить лишь поводом тебе возразить? Когда между людьми стоит неприязнь, можно ли говорить об объективности суждений в адрес друг друга? Маловероятно. Чонгук сохранил этот осадок в себе надолго, как и мягкость от прикосновения к волосам Жасмин на кончиках пальцев. И оба ощущения с тех пор ведут контрастную войну.

***

      — Ты даже не представляешь, сколько раз мы сдерживали новичков от жеста доброты! — Жасмин размахивает свободной от фисташкового мороженого ладонью и заливисто смеется, предаваясь приятным воспоминаниям, которые даже много лет спустя перед глазами запечатленной фотографией выскакивают. — Ну, дырка и дырка! Так нет, все обязательно будут трястись, как бы коллега, чем не засветил перед зрителями, — она пыжится, изображая наигранный трагизм, и трейсер то же смеется.       — Но это же невероятно глупо верить суевериям? — Чонгук улыбается довольно, но все равно не может сдержаться от всплывших в голове вопросов. Они прогуливаются по улицам города, где в поздний час люди ночной жизни творят что-то своё, бегут за временем в надежде перехитрить и построить историю так, как хочется им. Но Чонгук выстроил маршрут с целью увидеть одно необычное представление.       — Понимаешь, — девушка откусывает мороженое и ненадолго, не переставая шагать, смотрит на небо, — когда ты знаешь, что впереди будет множество моментов, решающих твоё будущее, здоровье, жизнь, ты не отмахиваешься от суеверий как от глупостей. — Она словно видит над собой купол манежа, эти мощные тросы, громоздкие прожектора и развешенные от центра ленты. — Ты невольно думаешь: «А вдруг поможет». Это как возможность внести свою поправку в судьбу. От выполнения какой-то ерунды ты ведь ничего не теряешь.       — Ладно, — Чонгук кивает, соглашаясь с озвученной мыслью, — а те, кто не рискуют жизнь, почему так переживают?       — Не знаю, — девушка пожимает плечами, — спроси у Базиля, который трясется от страха вступить на манеж с левой ноги. — Чонгук снова тихо хохочет. — Может, — выдвигает предположение акробатка, все еще радостно улыбаясь, — страх перед неудачей у некоторых осязаем сильнее, чем страх разбиться. — Жасмин договаривает и снова увлеченно припадает к сладости, купленной в удобно подвернувшемся ларьке.       — А ты? Почему так не хочешь работать на корд де волане? — невзначай Чонгук меняет направление разговора. О суевериях цирковых, которые перед выступлениями делают сотни обрядов, чтобы избежать неудачи, он и так узнал массу всего.       Жасмин не обижается на вопрос, но удрученно вздыхает. Какая-та грусть оставляет свой опечаток каждый раз при разговоре о её деятельности.       — Это сложно объяснить, — мнется девушка, все еще увлеченная поеданием мороженого.       — Я постараюсь понять, — Чонгук неожиданно даже для себя не врет, не пытается понравиться или просто выведать из любопытства, а пытается построить мостик доверия.       — Разве нецирковой может? — она грустно поджимает губы, избавляясь от оставшейся сладости. Чонгук не решается причислить себя к части жителей цирка, поэтому решительно молчит. Никто не говорит и слова, пока они не доходят до фонтана, получившего звучное имя «Борьба»[1]. — Я хочу сделать что-то великое, — все же договаривает Жасмин и присаживается на скамейку в сквере возле шумящего фонтана, попутно оставляя обертку мороженого в урне.       — Великое? — Чонгук падает рядом с девушкой и смотрит на воду, пытаясь в потоке и журчание найти правильные слова. — Отметиться в истории? — Звучит как что-то очень самонадеянно и самовлюбленно, но трейсер отчего-то уверен, что простота слов тут кажущаяся и за ними стоит какая-та философия личной жизни девушки.       Жасмин кивает, после чего озвучивает дополнение и расширяет мысль:       — Да, чтобы отметиться в истории. Большую ли роль получают женщины в мире в принципе? Кругом статистика лучших в каждой деятельности, в каждой профессии и в каждом призвании. Но как много в этих списках женщин? Удивительно, что даже в наше время, в современность амбициозность девушки ни во что не ставят, приписывая сидеть дома, рожать детей.       — Не вижу связи с корд де воланом, — искренне делится Чонгук, внимательно слушая каждое вылетающее из персиковых губ слово.       — Корд де волан всегда было больше женским направлением. Красота, — девушка усмехнулась, — изящество, грация всё это заведомо ожидается от девушек. Но как прикажешь в этом отличиться? Женщина в том направлении, в котором её хочет увидеть мир. И где здесь бунт? Где здесь протест? Характер? Разве это не просто путь, выбранный другими.       — Не много ли ты придаешь значения тому, чтобы отличиться? Сделать что-то из ряда вон выходящее, взбаламутить воду — это твоя цель? — трейсера, правда, такое не впечатляет.       Жасмин поворачивает к нему голову, и в глазах у неё и непонимание, и доля злости, и отчаяния.       — Нет, Чонгук, конечно, нет. Мне хочется показать миру, что мы тоже чего-то стоим. Что мы можем быть столь же сильными, успешными в опасных, трудных, интеллектуальных вещах. Одним словом, изменить его к лучшему.       — Феминистическая борьба?       — О, нет, — отнекивается внезапно Жасмин, — мне понятно, за что борются они. Исключительно за права женщин. Я не буду никого осуждать, никого порицать, скажу лишь, что иногда в борьбе за что-то отдельное, люди теряют ориентир. Даруя себе права, они в этом запале борьбы не замечают, как начинают отбирать права у других. Мне же хочется выступить за равенство прав как мужчин, так и женщин. Мы можем быть сильными и заниматься хирургией, борьбой, автогонками; мужчины могут выражать свои слабости и плакать, без проблем заниматься косметологией, балетом, быть швеей и визажистом. Чтобы все занимались тем, что им по душе и не ловили за это волну осуждения.       Чонгук задумывается. Детали фонтана выполнены из узорчатой обработанной бронзы. Все фигуры абстрактных животных и людей расположены внутри большего круга. Первое кольцо — это сплав металлов. Второе — расположенная спокойная вода, на который внезапно вспыхивает пламенный обруч, отчаянно пытающийся не в своей среде выжить. И ровно посередине снова бронза только в виде прямоугольника, на котором и покоятся фигуры. Журчание воды совершенно вытесняет мерные звуки из головы Чонгука, в пространстве будто образуется вакуум, где зажигается голос его знакомой акробатки и звучит, как голос поколения. И он видит, насколько удивителен и правилен этот взгляд на жизнь, насколько бьет ключом желание быть с миром в согласии, быть понятым и понять. Но без борьбы этого не добиться. Огонь разгорается, вода затапливает его, превращаясь в пар. Трейсер поворачивается в сторону девушки корпусом, ставит локоть на спинку деревянной скамейки и придерживает голову. Его внезапно добрая улыбка отчего-то смущает акробатку, что становится заметным по легкому румянцу на щеках.       — Жасмин, это невероятно и заслуживает похвалы, — и завороженный взор, как растопленный темный шоколад немного плывет. — Но мне казалось, что корд де волан приносит тебе удовольствие вне зависимости от того, что об этом думают и говорят другие? Ты ведь зачем-то начала им заниматься?       Девушка смеется.       — Мне нравилось когда-то в прошлом, мне нравилась быть лишь красивой и изящной, но, когда в тебе видят только вот это всё «женское», — она презрительно всплескивает руками, — одним словом тебя сексуализируют, возможно, проникаются симпатий, но не уважением, и интерес пропадает. — Она сокрушенно вздыхает. — Понимание этого привели меня к Йозефу, но шпрехшталмейстер всегда был загадкой, и сейчас я совершенно не понимаю, что он думает обо мне… Что на счет тебя? — Жасмин повторяет жест Чонгука, но последний лишь продолжает улыбаться, не ощущая стеснения от еще большей близости.       — Я хочу получить образование, — а вот от признания своих целей Чонгуку становится немного стыдно, в отличие от планов девушки они немного приземленнее.       — Замечательно, — Жасмин радуется как дитя такому простому, казалось бы, желанию, — на кого ты хочешь выучиться? — На этих словах Чонгук тушуется совершенно и отворачивается, возвращая свой взор к подножию конструкции. Он не знает. У него есть только лишь цель зарабатывать, быть успешным, чтобы жить так, как хочется ему. Но кем ему хочется быть — тайна, которую Чонгук пытается раскрыть. Чем попало он тоже заниматься вряд ли сможет.       — Прости, я что-то не то сказала? — Жасмин быстро замечает перемену в лице парня и осторожно ловит его предплечье ладонью.       — Нет, все в порядке, — Чонгук спешит разуверить девушку. — Стыдно признать, но я не знаю. Моя цель, — он все же запинается, но заставляет себе продолжить дальше, — жить в достатке, дать этот достаток тем, кто мне дорог. Но иногда даже меня пугает на сколько много я готов ради этого сделать.       — Это вполне естественно, что ты пока не знаешь, чем хочешь заниматься. Но если в основе лежит забота о других, то сомневаться в том, что ты хороший не приходится. Мне лично точно, — и Жасмин смеется, наблюдая за потерянным выражением лица парня. — Люди ищут призвание всю жизнь, к профессии приходят вынужденно.       — О призвание… я и вовсе не думал, — Чонгук остается честным до самого конца. — Что скажешь, цирк твоё призвание?       — Не знаю, — Жасмин задумчиво щурится, — время покажет? — Она предполагает и как бы соглашается с самой собой — важно кивает.       — Что говорит Йозеф на этот счет?       — Йозеф, Йозеф, Йозеф, — театрально восклицает Жасмин и смеется. — Каждый раз, как мы с тобой разговариваем, я слышу его имя. Ты так часто интересуешься мнением Йозефа, но хоть раз спросил у него лично? — вопрос повисает в воздухе в виде шутливого укора, но Чонгук задумывается всерьез. Ответ не заставляет себя долго ждать, сваливается неожиданно как внезапный ливень в ясную погоду. Не спрашивал. Иногда потому что не мог перебороть смущение, иногда потому что к тому не располагала беседа. С Йозефом они почему-то всегда беседует о трейсере и о работе. Начальник цирка никогда не акцентирует внимание на себе. Он словно всегда о других. Но при этом угадываются и твердость его характера, и убежденность собственных идей. Человек, который уверен в себе, всегда способен вызвать восхищение, даже будучи при этом с какими-то надбавками в виде странностей. Может, именно из-за его тона и манеры держаться Чонгук поддался уговорам в их первую встречу.       — Знаешь, не выдавалось случая. Да и сомневаюсь, что он станет со мной вести такие беседы. Он мало рассказывает о себе.       — Но тебе интересно? — Жасмин точно знает, о чем говорит, но все равно прибавляет вопросительные нотки в интонации. И какие плавные переходы она делает в своей мимике, что временами Чонгук не понимает играет ли она или все же честно признается.       — Отчасти. Его все эти фразы, — парень неопределенно машет руками воздухе, словно мухи слетелись к ним на скамейку, — действия и невероятные знания…завлекают.       — О да! — Жасмин согласно мычит. — В этом всём Йозеф и есть. У него непростая история. Просто так в нашем мире ничего не достается. Ни знания, ни умения, что всегда взаимосвязано.       — Где-то теряешь, где-то приобретаешь, — уж с такой истиной Чонгук знаком с детства. Иначе реальность и не воспримешь.       — Ты, конечно, прав. Но иногда я думаю, насколько неравноценны две величины. Пар клубами поднявшийся с поверхности воды потихоньку рассеивался, расслаивался, распределялся по поверхности тонким-тонким слоем, чтобы в конце концов, замерцав единожды, исчезнуть.       — Здесь стоит быть немного гибче. Всё почти, как игра в Дурака[2]. Ты сейчас находишься здесь с тем набором карт, который получил в процессе игры. Ты отбиваешь атаку козырем, после чего приобретаешь какую-то незначительную карту. И думаешь, как же дальше с такой повозкой двигаться дальше. Но немного времени, что-то будет уходить, а что-то приходить. В конце концов, даже самая бесполезная карта может стать красивым ходом в твоей игре.       — Блестящий подход к жизни Чонгук, — Жасмин внимательно смотрит, не забывая о своем вечном прищуре. — Сам Йозеф бы оценил. Впрочем, он видит в людях то, что сами они не в состоянии разглядеть. Это, я думаю, и делает его особенным.       — Он раньше уже выступал на канате? — Чонгук пытается снова разбить скорлупу и добраться до вкусного ореха.       — Ты уже спрашивал.       — Ты так и не рассказала.       — Может, тебе и не нужно этого знать, — усмехается одними губами девушка.       — Если так, я бы не спрашивал.       — И после этого будешь спорить с тем, что ты не упрямый? — в глазах у девушки полно озорства и веселья. Собственная правота доставляет ей какое-то истинное наслаждение, а Чонгуку, кажется, по нраву разбивать эти лживые представления.       — Если мне не изменяет память, — парень лукаво жмурится, выдавая собственное баловство, — то я и в прошлый раз не стал с этим спорить. Но надо отдать тебе должное, — не дав девушке сказать, поторопился с изъяснениями трейсер, — ты прекрасно уводишь меня от темы.       — Смотри не пожалей о своем упрямстве, — тихо произносит Жасмин и задумывается, — Йозеф выступал. Недолго, еще до моего прихода. Я тоже честно знаю только по рассказам его брата и немного Изабель. Йозеф хорошим был артистом, успех шел за ним шлейфом. Но однажды, — Чонгук поежился от ветра и почувствовал, как скребут мурашки по рукам, — он сорвался. Примечания: "Борьба" [1] — фонтан "Поединок" (стихий, вероятно, подразумевалось). Реальный фонтан в Монреале, La Joute Fountain, очень красивая и самобытная достопримечательность, созданная не так давно, в 1969 году. Дурак [2] — это довольно популярная карточная игра. Так сноска для тех, кто, может быть, не знает.