Имитация

      И сомнения разъедали Чонгука после скомканного окончания разговора. Поступил ли он правильно, остановив девушку на полуслове и не дав ей рассказать о жизни учителя? Чонгук был уверен в том, что Жасмин всем бы поделилась, даже учитывая, что речь шла о другом человеке. Но конкретно после слов о его падение, он не смог слушать дальше и попросил не рассказывать, словив в ответ на себе молчаливый кивок и странный взгляд. Что-то в голове у трейсера от знаний кувыркнулось. Что-то близкое к пониманию созрело в черепной коробке. Как сильно он боялся упасть во время выступления будет известно ему одному, как он мысленно свалился в пропасть видел лишь сам Чон. Как упал Йозеф увидено было сотней разных лиц. Учитель, тот чье мастерство Чонгук считал недосягаемым, не смог совладать с ветрами, не смог умаслить Дух манежа, чтобы достичь величия.       Чонгук, правда, много обо всем услышанном думал, расставшись с Жасмин у дверей такси, идя по темным Монреальским улицам, возвращаясь своей многоэтажке, возле которой перегорел уличный фонарь. И что же жизнь-то такая несправедливая? Почему те, кто заслуживает за свои старания и мучения чего-то светлого и хорошего, сталкиваются с непосильными препятствиями? Чжухон — тот, что любит с ним пошататься по крышам — учится на филологическом факультете, хотя совершенно не вписывается в стереотипное представление о литераторах, как-то за разговором поделился вычитанной мыслью, которая родилась на свет из-под пера какого-то известного в определенных кругах писателя. В устойчивое выражение «что посеешь, то и пожнешь» критик вплел свое суждение о удивительном умение людей избегать того, что они наворотили[1]. Чонгук же после рассуждал сам с собой и пришел к выводу, что писатель то был прав. Трейсер подумал о том, что иногда те, кто ничего не успел наворотить или же даже не собирался что-либо этакое сделать, оказываются в затруднительных и непонятных историях. Но какая же она — судьба Йозефа? Полная страстного увлечения и нелепых случайностей? Наверное, ему пророчили светлое будущее в цирковой индустрии, говорили о том, что известность написана у него несмываемыми чернилами на лбу, Чонгук бы и сейчас сказал, что шпрехшталмейстер — одаренный. На первый взгляд Йозеф совершенно обычный, но его энергия и взор, словно познавший истину, будто то ему выпала честь написать «в начале было Слово»[2], открывает душевные метания и большие мечты. Ты смотришь ему в глаза и тянешься, и боишься, и трепещешь, потому что не видел ничего подобного раньше. Не понимаешь поступков, не можешь заключить логическую и привычную цепь действий, которая принятая норма. Сумасшедший сказал бы любой (как сказал сам в день знакомства Чонгук). Но Йозеф привел цирк к успеху и постепенно идет к своей ему одному видимой звезде. У обычных людей ничего такого нет. Они просто живут, живут размеренно и даже, когда желают показаться чем-то большим, чем все остальные, по ним видно, что это не так. Йозеф другой и знает об этом. Только вот хорошо или плохо, быть другим?       — Чонгук, привет! — голос в трубке был бодрым не на шутку. Всегда рад людям.       — Привет, Йозеф, может по чашке чая? — Чонгук редко шел на такие разговоры, но сегодня чувствовал, что стоит попробовать и не прогадает. Интуиция иногда выигрывала разные плюшки у судьбы. Вероятнее всего, фортуна так награждала за смелость.       Йозеф согласился, обозначив местом встречи уже знакомую трейсеру пиццерию. Там была все та же приятная и современная атмосфера. Только теперь играла приятная инди музыка, растягивающая время на свой лад. Такие продолжительные и медленные звуки, прямо-таки толкающие на душевные разговоры. А после вечера философствования с Жасмин, Чонгуку и вовсе хотелось нырнуть в откровения или же с приятной улыбкой слушать чужие рассуждения о высоком. Йозеф приветливо помахал ему, чтобы обозначить собственное присутствие.       — Ты удивил меня своим приглашением, — инспектор манежа выглядел очень бодро. В футболке цвета выцветшего хаки и джинсах с потёртостями ему и больше двадцати дать было тяжело, но этот чертов взгляд, Чонгук готов поспорить, в юности бесил всех его одногодок. Есть в нем сила: необъяснимая и влекущая.       — Не больше, чем себя, — трейсер засмеялся и присел за свободный стул рядом.       — Выпить?       — Не пью, — осознав, что предложение алкогольного плана, Чонгук сразу же отказался.       — Как и я, — весело заметил Йозеф, — тогда действительно по чашке чая. — Мужчина неторопливо сделал заказ, предварительно полистав меню. Им принесли ягодный чай, расставили чашки, учитель поблагодарил душевно и по-братски официанта (из-за чего становилось понятным, что они знакомы) и, как и полагается старшему во всех смыслах человеку, повел разговор вперед.       — Это заведение моего брата и его жены, — в голове сразу же мелькнул мужчина: русая борода, простодушная улыбка — владелец, которого Чон вскользь рассмотрел на первой вечеринке. Кажется, никакого сходства с Йозефом. — Они стали вести дела недавно. Не так чтобы с большим успехом, но им нравится, и постоянные клиенты завелись.       — Здесь хорошая атмосфера, — похвалил Чонгук, но сколько не пытался не смог вспомнить жену владельца.       — Да, все это замечают, — согласился Йозеф и глотнул чая из черной керамической чашки, звонко поставив её после на блюдце. — О чем же ты хотел поговорить, Чонгук? Зная тебя, вряд ли это наша первая дружеская посиделка, — мужчина приятно и совсем по-мальчишески чисто рассмеялся.       — Тут ты снова прав, — тяжело вздохнув, трейсер всё же произнес свой вопрос, — ты работал раньше на канате?       — Всё думал, когда же ты спросишь, — хитро прищурившись, Йозеф хмыкнул, не пытаясь задеть Чонгука, не пытаясь как-то над ним поглумиться. Он снова делился теми знаниями, которые вертелись на постоянной основе в его голове. Иногда складывалось ощущение, что Йозеф выдумка его мозга. Потому что невозможно быть столь догадливым. — Работал, — он кивнул, — но не так чтобы очень долго. Я в юности изучал юриспруденцию, готовился получить свой диплом, никогда не задумывался о карьере циркового. Вижу, ты удивлен. Да, представляешь, жизнь циркового меня никогда не интересовала, пожалуй, потому что я просто ничего о ней не знал в свои двадцать пять.       — А сколько тебе сейчас? — Чонгук округлил глаза еще сильнее, забыв про свой чай.       — Сейчас мне тридцать шесть, — с улыбкой поделился Йозеф. — На момент начала моей истории, — мужчина, что-то прикинув, продолжил, — я даже в цирке был только в детстве и остался не очень сильно впечатленным. Мне понравилось, но никаких заоблачных чувств не было, как у тебя, — Чонгук даже возразить не захотел. — Я был юн. — Йозеф снова покивал. — Мне нравилось бывать в больших компаниях. Я мог побаловаться алкогольными напитками и был рад набедокурить. Однажды мы с компанией друзей, хотя не столько друзей, сколько знакомых, решили покорить одну из монреальских красавиц. Наверное, тебе знакомо, как иногда хочется взобраться повыше, чтобы увидеть побольше и показаться сильнее, но тут было другое. Мы были юны, и только это могло служить оправданием. Ну и все были слегка подвыпившие. Я плохо помню, как именно нам достались ключи от выхода на крышу, но предполагаю, что у одного из моих знакомых были какие-то нужные связи. Мы забрались и начали дурачиться, нас было немного, но в какой-то момент я совсем потерялся в пространстве, — Йозеф легко засмеялся, но что-то поменялась в его лице. Возраст его стал заметнее, пролегшие морщины пробороздили себе путь через юношеское одеяние, накинутое мужчиной. — Я взобрался на край, в какой-то момент сорвался, вовремя прихватив карниз собственной ногой. Не рукой, — мужчина покачал головой и усмехнулся, — я зацепился ногой. Поразительная удача… Даже, я бы сказал, чудо... Мои глаза смотрели только на маленькие машины, проезжающие по асфальту, на людей, почти незаметных моим вмиг протрезвевшим глазам. Мне было страшно. А кому бы нет в такой момент? Мне безумно хотелось жить. Удивительно, что стоит оказаться на краю обрыва, как прилетает осознание наигранности собственной жизни. Словно ты вечно откладывал важное, отодвигал подсказки сердца и делал то, что не отличает тебя от других. Но вопреки разумности что-то другое, совершенно сумасшедшее, захлестывало меня изнутри, не пугало, — мужчина отрицательно покачал головой ,выставив указательный палец перед лицом, — напротив, восхищало. Я видел в том положение чуть больше, чем виделось мне, когда я стоял на крыше. Прямо точка зрения поменялась, — подшутил над ситуацией Йозеф. — То ли возникшее чувство толкнуло меня быть тем, кто я есть? До сих пор не знаю точно, но кажется, что то. В моей компании тот случай стал забавной общей историей, которую некоторые до сих пор вспоминают с испугом, а некоторые раздувают до масштаба анекдота. Большинство же забыли об этом. Только я не смог. На следующий день мне пришлось ломать голову, чтобы достичь тех же ощущений. Я просто обезумел этой идеей. Тогда-то я и познакомился с трейсерами, — Йозеф все продолжал смеяться, как будто в его словах не было ничего особенного. — Если короче, то после произошедшего я бросил учебу, поссорился с родителями и ушел работать на полставки в цирк. Если бы не брат, не знаю, что бы делал. Наверное, бомжевал бы. Моя жизнь по многим меркам тогда сломалась, но я этого не ощущал. До нынешнего цирка я сменил шесть цирковых учреждений, одно даже в другом городе, а в промежутке работал совершенно в других местах, потому что был уверен, что перегорел. Я занимался на трапеции прежде чем взобраться на канат, который и оказался моей страстью. Мне нравился баланс, — Чонгук стремительно вспомнил свой первый номер и трюк верх тормашками, — и восхищать зрителей собой. Но всё продлилось недолго. Я упал, — со вздохом закончил Йозеф. — И не стал продолжать.       — Остыл?       — Нашел свое призвание, — кратко обозначил Йозеф, посмеявшись. — Не думаю, что канатоходец был из меня лучше, чем инспектор манежа.       — Ты хорошо работаешь на канате, — возразил неуверенно Чонгук.       — Ты знаешь какой я учитель, но тебе точно неизвестно какой я артист, — и в прищуренном взгляде, и небольшой усмешке трейсер углядел немного сарказма.       — Зато кажется, я знаю, какой ты человек, Йозеф, — Чонгук улыбнулся и, вспомнив о своем уже остывшем чае, сделал пробный глоток. Остыл.       — И какой же? — недоверчиво, но с интересом спросил мужчина.       — Хороший, — заверил юный артист, скрыв улыбку за чашкой.       Йозеф затрясся от тихого, но грудного смеха.       — И все?       — А разве этого мало? — Чонгук продолжал пить, искоса наблюдая за смеющимся инспектором манежа.

***

      Ален знал, как многое дается и как много дверей открывается, когда ты успешен. Он жил, впрочем, всегда просто и скромно, иногда позволяя себе смотреть на некоторых свысока. А разве не заслуживал Ален этого? Если он своими стараниями, где-то случайностями достиг существенных высот, почему ему нельзя было бросить полный превосходства взор на других, которые не шевелятся ради целей, а просто ждут, когда им принесут все готовенькое? Такие люди даже не утруждают себя сделать шаг и познакомиться с нужными и влиятельными персонами, чтобы получить немного их одобрения, они просто ждут. Ждут и ноют о вещах им недоступных, считая, что все несправедливо и что им не под силу бороться с судьбой.       Ален старался по жизни. Когда учился в школе, когда учился в академии, когда хотел работать в цирке. Ему ничего не давалось просто так. Выросший в небогатой семье он знал, что за свое счастье необходимо бороться, вцепиться зубами в глотки соперников и безжалостно их растерзать, если понадобится. Меньше чувствовать и больше полагаться на рациональность и факты, скрывая обиды и попирая иногда собственную гордость для захвата лакомого куска. Но однажды его стала сжигать непозволительная, ныне незнакомая страсть, такая, что всякая холодность тонула в огне его любви и жажде быть единственным и любимым. Когда Жасмин стала частью их коллектива, Ален стал ей другом, опорой, подспорьем и мечтал, что однажды в ней вспыхнет тоже пламя, что душило его кислород. Плененный её красотой и силой духа, изяществом и несравненным характером он радовался, как юный и не повидавший жизни мальчишка, когда Йозеф под натиском уговоров Жасмин, поставил их в пару для работы на трапеции. Все шло хорошо, он видел так много и казалось не видел ничего. Слабости его оказывались сильнее, чем он думал. И каждый раз видя чужие следы на её шее, улавливая чужой запах в её волосах, Ален сгорал в своей лютой и беспощадно окутавшей сердце злобе. Любыми способами ему хотелось достигнуть цели, и план медленного захвата девушки стал превращаться в замашки собственника. Всё взаимопонимание разломало его нелепое признание, навсегда проложившее траншею между ними. Он был жалок в своем пылком заверение вечной любви, в своих обещаниях носить на руках, потому что услышал от любимой то, что сделало ему больно:       — Любовь нелепая людская выдумка для придания жизни смысла. Ты мечтаешь о второй половинке, что послушной тенью будет волочиться за тобой и радоваться твоим успехам, будет хранительницей очага и родит тебе наследника, будет любить до гроба, забив на себя и свои амбиции, — щеки его полыхали огнем непонятного стыда, потому что Жасмин была права. И стыдно было знать, что поняла это и она, показав то легкой усмешкой. — Но я скорее забью на тебя, чем на свои мечты, — безжалостно обрубила девушка, — и не обижайся, ты мне нравишься, но не настолько, чтобы забыть обо всем во имя любви.       Ален бы воспринял все просто, наверное, если бы Жасмин не высмеяла его стремления к семейной жизни. Только гордостью он поступился, а взамен ничего не получил. Такое простить Ален не мог даже любимой женщине. Но, дождавшись, когда боль утихнет, ему пришлось вновь ко всему присмотреться, найти утешение для разбитого сердца. Ну, конечно, что можно было взять с молодой девушки, не вкусившей всех прелестей жизни? Она еще не повидала мир, не остыла к бурному молодежному ритму. Стоило ей полюбить, был уверен Ален, и она поймет, что ошибалась. Как можно говорить о любви, не ведая пылких чувств? В момент, когда Жасмин поймет всю прелесть чувств и женской доли, ему необходимо быть рядом, даже если пройдут годы, он будет верен своим мыслям. Ведь представлять, как ей обладает кто-то другой невыносимое испытание для него, а уж знать наверняка и вовсе непосильная мука.       Ален встряхнулся, уходя от наваждения. Разминка в спортивном зале проходила в очень ленивом темпе, все слонялись из стороны в сторону, отрабатывая некоторые элементы в каком-то автоматическом режиме. Рядом занималась Лулу — неизменная его спутница, вернее преследовательница. Хотя она не раздражала своим присутствием. Иной раз с ней было о чем поговорить. В отличие от большинства его коллег, строящих из себя семью и единый механизм, она, подобно ему, выбивались своим черствым и целеустремленным характером. По крайней мере, Алену так казалось.       — Что ты скажешь про новенького? — вдруг заговорила Лулу.       — Это с которым Йозеф носится как с писаной торбой[3]? — девушка кивнула. — Ничего особенного.       — Жасмин, кажется, так не считает, — хмыкнула Лулу, продолжая растягиваться на своем сером коврике.       — Жасмин любит выдумать того, чего нет, — на вид спокойно произнес Ален, но взгляд его похолодел.       — Но парень неплохо выступил. Впервые на сцене, а так понравился публике.       — Публика — продажная шлюха, — брезгливо поморщился Ален, — скажи ей, что покажешь что-то необычное они примут всё, как должное. Скажи им, что это вышло из моды, и они побегут сдавать билеты.       — Да, маркетолог из тебя хоть куда, — поддела девушка, качая головой. — Но спорить о том, что Жасмин с ним спелась, не приходится. Видно не вооруженным глазом, как он на неё смотрит.       — И как же? — зло потребовал ответа Ален.       — Также как ты на неё, — безжалостно припечатала Лулу. Ален усмехнулся, продолжая подтягивания. Нет на свете человека, который способен чувствовать то же, что пылает у него внутри. Мужчина расслабил руки, оставив турник, спустился на пол и непринужденно подметил:       — Я спокоен, пока Жасмин не смотрит на кого-либо таким же взглядом.       — Подожди, и всё может поменяться, — Лулу пожала плечами, как бы говоря «решающее еще впереди».       — Не зли меня, — процедил Ален.       — Ты глупец, раз не видишь насколько ей на тебя плевать и как она вертится вокруг Чонгука, — Лулу продолжала беспощадно гнуть свою линию в надежде на то, что доберется до благоразумия Алена, но она только дразнила зверя, сидящего внутри него.       — Так было раньше. Я близок к ней, как не близок ни один мужчина в этом зале, — убежденно произнес Ален.       — Но так будет не всегда, — Лулу постаралась, чтобы в её словах не мелькнула надежда, просочившись сквозь ряд благоразумных слов.       — Будет, — уверенно сказал Ален, нисколько не сомневаясь в успехе собственного предприятия.       — Сколько упертости, — раздраженно произнесла девушка, закатывая глаза и вставая с насиженного места, — твоя самоуверенность делает тебя слепцом. Ты привык к Жасмин, но ты её не любишь. А она и вовсе близка к тому, что бы тебя ненавидеть!       Ален сам не заметил, как схватил гимнастку за предплечье.       — Закрой рот, — прошипел мужчина, — что ты знаешь обо мне, чтобы бросаться такими словами?       — Отпусти меня, — Лулу зашипела в ответ, с больным обожанием смотря на своего мучителя, — ты делаешь мне больно!       — Сразу после того, — мужчина наклонился к ней ближе, замечая, как окружающие начали обращать на их стычку внимание, и понизил голос до злого шепота, похожего на змеиное наречие, — как ты перестанешь лезть ко мне со своим мнением.       — Это не мнение, а правда, — Лулу сильнее дернула руку, выиграв для себя освобождение. На бледной коже расцвели от захвата красные пятна. — И ты упрямо не хочешь её замечать. Чонгук талантлив, поэтому Йозеф с ним шатается. А когда это поймет и Жасмин, то ты ей будешь без надобности.       — Жасмин прекрасно знает, что единственный, кто может быть её партнером, — это я. К тому же канатоходец ничем не поможет ей. А его талант — пустой звук.       — Сегодня он на канате, а завтра на трапеции, — усмехнулась девушка, пытаясь совладать со своим ядом в голосе.       — Сама-то в это веришь? — ответно оскалился мужчина.       — Йозеф редко ошибается.       — Редко да метко, — криво улыбнулся Ален, — а ты не сдаешься, Лулу.       — Как и ты, — не осталась в долгу девушка, прекрасно понимая, к чему ведет акробат. — Чонгук очень быстро учится.       — Он слишком много ноет, — грубо отрезал Ален, отступая от девушки. — Изабель столько с ним возилась, пытаясь его подбодрить.       — Что в этом плохого? — удивилась Лулу, остывая и заворачивая свой коврик. Сколько таких ссор у них было за эту неделю? Где-то около четырех. Они почти как проблемная пара. Девушка улыбнулась своим мыслям. То, что их объединяет злоба, не могло не вызывать подобие улыбки. Может быть легче вызвать его ненависть и перевести её в любовь, чем пытаться добиться мгновенной вспышки последней?       — Мне не нравятся люди, которые ноют. Они понимают, что в собственной жизни им не нравится и при этом они не делают ничего, чтобы изменить настоящее. Они выбирают путь нытья и жалоб, наверное, в надежде, что все их проблемы и несчастья рассосутся в тот момент, когда кто-нибудь замотает их в огромный плед и скажет, что жизнь — это сказка, в которой «все будет хорошо».       — А если человек не знает, что ему не нравится в собственной жизни, он просто чувствует дискомфорт, ощущает душой себя несчастным? — Лулу примерно понимала, о чем говорит молодой человек, может, даже разделяла его взгляды, но так не хотелось прекращать разговор, так хотелось продлить мгновения рядом со своим человеком, даже если ради этого нужно удариться в ненужные рассуждения.       — Пусть не ноет, отравляя жизнь своим непонятным несчастьем остальным, — безразлично хмыкнул Ален. — Черт его знает! В нынешнем мире, где страдать модно, не поймешь, взаправду ли человеку нужна помощь или же лучше хорошенький пинок под зад, чтобы начал уже шагать нормально.       — Страдать — модно? Ты что начитался книжек по буддизму? — Лулу попыталась его подколоть.       — Не смешно, — буркнул Ален, — а разве незаметно, как людям нравится этот культ жалости к себе и думать, что все плохо, чтобы ничего не исправлять и не стараться? Посмотри на них, вокруг только и делают, что говорят о том, какая жизнь несправедливая. Тогда, как сами они и пальцем не пошевелили, чтобы что-то изменить.       — О, ну так скоро Жасмин тебя бросит, и ты запоешь о несправедливости, — заверила Лулу.       — В том то и дело, — Ален оскалился, — я никогда не допущу того, чего не желаю сам.       — Не забывай считаться с мнением других людей.       — Я знаю, что прав во всем, что говорю. Но Жасмин этого просто не понимает. Она мечтательница по натуре, когда пройдет время, её мысли станут более приземленными.       — Или не станут. Натура не поправимая штука. Оставь её и подумай о других вариантах.       — Другие варианты, — скептично посмотрел на неё акробат, — не о себе ли ты, а, Лулу?       — Да, хоть бы и о себе! — воскликнула довольно девушка. — Разве я хуже других? — вызывающе уточнила Лулу.       — Может и не хуже, — искренне не желая задеть подругу, попытался увильнуть Ален, — но точно не Жасмин.        Только знать ли чужому и неотзывчивому сердце от каких слов становится больно, а от каких нет? Вряд ли. Лулу промолчала, но тень, упавшая ей на глаза, не была кем-то замечена.       — Не обижайся, когда услышишь что-то похожее от Жасси в свою сторону, — хмыкнул вмешавшийся Базиль, обратив внимание на себя. На теле белая майка, на шее светлое полотенце, мокрые пряди волос разведены в стороны и открывают широкий бесспорно красивый лоб и голубые, чистые как кристалл глаза. И прежде чем Ален успел хоть слово сказать, Базиль схватил Лулу за ладонь и повел за собой в сторону раздевалок. Никакого сопротивления, ни единого слова упрека. И только громкие честные всхлипы в полутьме пустынной раздевалки минутой позже. Разве может влюбленная слушать, как ей говорят о том, что она не родилась другим человеком и что её никогда не полюбят из-за того, что она есть она?       — Ты дурак, Базиль, — сиплым и тихим голосом прохныкала девушка, прижав сжатые кулаки к глазам в попытках скрыть подлые душащие рыдания.       — Не больше, чем ты дура, — подозрительно серьезно отбил иллюзионист и внезапно присел на корточки напротив Лулу, которая выжидающе на него посмотрела, пытаясь не разрыдаться в голос. И почему именно он смотрел на неё таким взглядом? Почему в голубом чистейшем озере глаз Базиля она видела себя, а в зеленом омуте Алена лишь вспыхивающее раздражение? Разве можно говорить о справедливости мира, где каждый второй безответно влюбленный, а оттого и несчастный? Базиль молча осмотрел раскрасневшееся предплечье, после чего неожиданно завел ладонь зажмурившейся девушке за голову и, едва коснувшись белоснежных прядей, выудил оттуда крохотную белую розу с насыщенным зеленым стеблем, увидев которую, Лулу ощутила прилегшее на сердце спокойствие. Примечания: [1] писатель и критик — Сомерсэт Моэм, а произведение "Луна и грош", цитата из которой звучала следующим образом: "Неправду говорят, будто что посеешь, то и пожнешь. Люди часто делают все, от них зависящее, чтобы навлечь на себя беду, но потом каким-то образом умудряются избежать последствий своего безумия." [2] "в начале было Слово" — первая строка Евангелия от Иоанна. [3] (быть может, кто не знал) носится как с писаной торбой — фразеологизм, означающий что кто-то неоправданно уделяет много внимание чему-то или кому-то не значительному.