Имитация

      Ему не удавалось разгадать её мысли. Она постоянно металась, с чем-то боролась, много злилась и грустила из-за неудач. Просила не привязываться, отталкивала, чтобы после поддаться в его руки. А сейчас она рядом и так страшно спокойна. Сон делает её лицо безмятежным, легким, необремененным проблемами. Чонгуку хочется широко и счастливо улыбаться, но еще больше ему хочется нервно закурить. Впервые отравить свой организм. Он, как и все боится ошибок, как и все не хочет терять, даже если ради этого нужно отпустить, пожертвовать дорогим. Чонгук признается, что поддался, не смог устоять. Да и как отказать, когда так нагло соблазняют? Глупец тот, кто думает, что у него был выбор. Жасмин пришла как ураган, взметнула все вокруг, обезоружила. Трейсер думал немного и о том, что возможно её план состоит в том, чтобы избавиться от Чонгука навсегда. Что ж, даже если так, то пусть всё случится побыстрее. Чонгуку хочется закрыть глаза и представить другую жизнь с той же любовью. И это больно. Быть здесь, рядом с ней и допускать мысли о чем-то, кроме любви. В реальности ему приходится столкнуться с чем-то новым, с нежностью в полусонных карих глазах и с открытой душой. Со спокойствием. Хочется броситься с отчаянием и спросить, что это значит. Но долгий затяжной поцелуй говорит: «Было это, но будет ещё». И Чонгук отпускает придуманную ерунду и впервые остается в реальности.       — Не могу обещать тебе любви, — искренне говорит Жасмин, поглаживая пальцами его скулу. И она не станет требовать его любви, даже если безумно её хочет.       — Я знаю, — Чонгук не врет, потому что внезапно осознает, что это знание давно живет у него внутри. Жасмин нужно показать, нужно научить тому, чего она избегает. Раскрыть перед ней дары любви, убедить, что она многогранна и всегда разная.       — Но я буду рядом, пока, — она пытается подобрать слова, чтобы убедить Чонгука не уходить, чтобы не заставлять себя врать ему, чтобы удержать. А Жасмин начинает казаться, что она может сделать всё, что угодно. — Я буду рядом, пока мы так чувствуем. Ты мне веришь?       — Я верю, — все признания, на которые Чонгук был готов, уже прозвучали ночью. Слова Жасмин раскрыли клетку в его сердце, и все бабочки разлетелись. Ни одну не получилось поймать, потому что акробатка поманила пальцем. Страшная власть у женщин. — Я люблю тебя, — прервав поток заверений, признался Чонгук. Ему неважно сколько раз он скажет это, но он будет говорить, пока так чувствует. — Это означает, что я безоговорочно тебе доверяю, что я в тебя верю и что я готов на всё по первому твоему зову. Разве могу я неволить тебя и к чему-то принуждать, если я люблю тебя? — он прижимает её пальцы к губам и переводит нежный взгляд к лицу. Чонгук хочет лишить её тех страхов, о которых успел узнать. — Даже если любовь — это людская выдумка для придания жизни смысла, я счастлив, что способен на эту выдумку, что твое существование придает смысла моей жизни.       От этих слов в груди больно щемит. Так хочется ответить, как много значит Чонгук для неё, как ненавидит и ценит она его: за взгляды, за мягкость и за то, что ворвался в голову, устроил бардак среди принципов и понятий, натолкнул на сомнения и главное за то, что остался. Но Жасмин не может, словно кто-то вынул у неё из головы все слова, оставив одни лишь чувства. Она крепко его обняла, прикоснувшись губами к плечу. Они построили свой мост доверия, осталось по нему пройти.

***

      Тренировки раньше пугали. Теперь же всё время уходило на оттачивание мастерства, о страхе даже подумать было некогда. Чонгук обожал принимать участие в постановке номеров, в интерпретации каждого движения, в подборе музыки. То, что раньше просто жило у него внутри могло наконец-то выйти наружу. Он мог в реальности выразить себя. Выйти на свет к людям и завладеть их сердцами.       — Нецирковой, — у Жасмин блеск в глазах, словно соревнуется с сиянием звезд. Так ярко, что пугает — а вдруг сгоришь. — Она качается на трапеции, как на качелях. Шальные ноты в голосе заражают игривым настроением и без того счастливого парня. — Знаешь, что такое Сальто-Мортале [1]?       Слово повисает в воздухе. Его вычурность ничего трейсеру не дает.       — Нет, — отрицает Чонгук, чуть лукаво прищурившись, — расскажи?       — Это цирковой трюк, — акробатка утаивает суть, кокетливо качаясь на трапеции, — сделаем его вместе?       — Если ты хочешь, — Чонгук не сгорает, но точно ослеплен. Его не интересуют детали трюка. Для него нет ничего, что было бы не под силу Жасмин. — Мы сделаем это.       — Вот дурак, шайзе, — Дани буквально цедит сквозь зубы, словно сдерживаясь от желания сплюнуть. — Эй, канатный плясун, выше головы прыгнешь да где-нибудь её потеряешь!       — Отчаянное предприятие, — согласился Пьер, — путь успеха от траекур через ловитор до вольтижер.       — Ага, — Дани оскалился, — хорошо бы потом вольтижировать, а не просто быть наездником[2].       — У, это было ужасно, — поделилась мыслью Изабель, поежившись от шутки.       — Смертельный юмор, — пожал плечами Пьер.       — Собственно каков номер, таков и юмор, — произнес Дани и, пошарив руками в карманах, исчез в пучине сектора.       Пришлось удариться в буквально прозвучавшее «Сальто-Мортале» чуть позже. На перерыве Чонгук встретился с Сантино в комнате отдыха, заселенном диванчиками, на которых могли поспать все работники цирка, обеденным столом, стульями и кухонным отдел, который включал в себя холодильник, плиту, столешницу.       — Рад видеть тебя, Чонгук, — проговорил он медленно, и прежде чем сесть на диван рядом с трейсером, осмотрел его на наличие предметов.       — Привет, Сантино, — поздоровался Чон, пожимая протянутую ладонь.       — Я слышал вы с сеньорой Жасмин делаете успехи. Прими мои поздравления, — он грузно выдохнул.       — Да, спасибо. Уже думаем о будущих трюках. Жасмин хочет сделать, как же его, — Чонгук призадумался, — сальто-мунт…       — Сальто-мортале, — удивленно подхватил Сантино, — не думал, что вы думаете о кувырках. И разве Йозеф разрешает?       — Честно говоря, — Чонгук сконфуженно признался, — я ничего об этом трюке не знаю. Тебе что-то известно?       Мужчины задумался. И то, что пришло ему на ум, омрачило его взгляд.       — Сальто-мортале — это сальто назад, — Сантино начал неуверенно, — зная сеньору Жасмин, обычные кувырки её точно не интересуют.       — А какие еще бывают? — Чонгуку внезапно одолел интерес.       — Ты знаком с нашими ребятами из воздушного полета?       Перед лицом сразу возникает хмурый Ален — заносчивый гимнаст. Трейсер смутно, но припоминает другие имена и лица из той тусовки. Тем не менее, Чонгук будто вживую видит яркую картину с их выступлениями. Такое просто нельзя забыть.       — Да, немного. А что?       — Один из самых техничных и завораживающих трюков — это сальто-мортале во время воздушного полета, особенно тройное, — слова Сантино пронзила приятная тоска. — Когда вольтижер раскачивается на трапеции, лишается опоры и парит как птица, — силач покачал головой и стал двигать руками, будто раскручивая какой-то шар, — а потом усилием мышц, силы воли преодолевает сопротивление воздуха, отталкивается от него, делает три кувырка и оказывается в руках ловитора. Это изумительная картина. Устрашающая. Но изумительная. Знаешь ты, как Йозеф любил этот трюк? Ууу, сумасшествие.       — Серьезно? — Чонгук не сумел скрыть удивления.       — Да, в самом деле. Столько лет, — мужчина вздохнул, — в другом цирке его не пускали на канат. Да и зачем? Когда они, его команда, делали такое, — Сантино словно не хватило слов выразить былой восторг, испытываемый при созерцании искусства. — Алейна была бесподобна и бесстрашна. Она так и норовила испробовать всё, чего боялись другие, в особенности мужчины. Огромная утрата для всех.       — Её не стало? — осторожно уточнил Чонгук.       — Одно из выступлений закончилось для неё падением из-под купола. Перелом позвоночника. Мортале — это смерть, — темные глаза мужчины, который нырнул в воспоминания, как в живую реку, слегка покрылись влагой. Время уходит, а боль утраты еще долго остается с близкими.       — Йозеф не рассказывал об этом, — признался Чонгук, снова думая о том, насколько учитель таинственный человек.       — Он не любит говорить о тех временах, — Сантино встряхнул головой, призывая возникший в ней бардак к порядку, — да и после того случая прошло много времени и наш цирк — Дар — помог Йозефу быть собой, а не тем, кем он когда-то хотел казаться.       Чонгук после много думает о Мортале. Деятельность цирковых не для слабонервных, каждый приходит сюда за эмоциями: личными или зрительскими. И таким, как он и Жасмин, адреналин помогает почувствовать вкус жизни. В игре со смертью ставки высоки, поэтому, выигрывая, понимаешь, как много у тебя уже есть. Единственная игра, где после выигрыша главное не преумножить, а не потерять то единственное, что поставил. Но чем спокойнее и пресыщеннее жизнь человека, тем он меньше ценит её. Разве у Чонгука было когда-либо все хорошо? Нет, вся его судьба наполнена страданиями и лишениями. Тогда непонятно откуда эта тяга к состязанию со смертью. Может, со стороны трейсера — это отказ от жизни, демонстрация того, что он ей нисколько не дорожит и не видит в ней смысла? Но, каждый раз оказываясь на тонкой грани бытия и небытия, его тянет не в пропасть, а обратно — в ту самую судьбу, полную гадких и неприятных обстоятельств, нестерпимой боли и мелких, искрометных моментов настоящего счастья. Небытие все же неизвестность. Может, он любит бытие, оттого, что небытия не видал?[3]       Йозеф соглашается на сальто-мортале подозрительно быстро, не говорит о рисках и не выказывает личной оценки. Просто с барской руки позволяет паре делать собственный выбор. Но при условии, что Жасмин будет тренироваться дольше остальных. Такое заявление никого не шокировало. Со взрывным характером акробатки нужно было отточить каждый вздох. В коллективе решением шпрехшталмейстера остались довольны не все. Чонгук — уличный трейсер, недавно взятый на роль канатоходца, вдруг перескакивая через трапецию, входит в воздушную команду. У них — своя атмосфера, тесно переплетенная со смертью: черный юмор, безбашенность, не ограниченность и узкий круг близких людей. В такую компашку надо постараться вписаться. И Чонгук начинал понимать Жасмин, как никогда. Кем бы она не была, а стремилась именно в полет. Маленькой изящной птицей в вышину купола, где парить дано не каждому. Будучи очень крупным по телосложению Чонгуку не удалось поработать с другим ловитором. Да и для подобных трюков нужно доверие, каким иногда не обладают даже любовники, но он с удовольствием попробовал полетать с перекладины на перекладину. Есть какое-то мазохистское наслаждение раскачиваться и бояться того, что отпустишь ладони не вовремя или что не успеешь надежно закрепиться после полета. Оно и толкает каждый раз начинать заново. С первого раза не получилось: стертые до крови ладони, надорванные мышцы, много нервов в пустую.       После нескольких тренировок стало очевидно, что у Чонгука получалось заметно лучше, чем у Жасмин, которая часто падала и упрямилась в те моменты, в которых стоило уступить.       — Все приходит с опытом, — успокаивал их Йозеф, а потом обращался к парню: — Вольтижером тебе быть нравится не так сильно, как ловитором.       — Это еще почему? — недовольно сбунтовался Чонгук.       — Твои глаза тебя выдают, — просто объяснил Йозеф. — Ловитор — это мозг команды, только он способен корректировать их полеты, — указал он на группу вольтижеров.       — Эти летчики те еще камикадзе, — подтрунивал Дани над коллегами.       — Пожалуй, доля правды в этом есть, — немного с иронией признал начальник. — Иногда они волнуются, раскачиваются чересчур сильно. Твоя задача — это исправить.       — А если они раскачиваются недостаточно? — нахмурился Чонгук.       — Тогда банзай[4]! — дьявольски шутит Дани, а трейсер слегка бледнеет.       — Ты не Бог, что будет под силу поправить — поправишь, а об остальном — не думай.       «Легко сказать» — бурчит Чонгук с кислой миной.       — Но проблем ты мне доставил, — удрученно почесал бровь Йозеф.       — В смысле? — не понял Чон.       — Мне нужно снова искать канатоходца, — Йозеф вздохнул, — это утомительно. Нужна особенная натура.       А Чонгука внезапно озаряет просто блестящая мысль.       — Одну натуру я точно знаю, — с усмешкой обнадежил Чонгук, а в следующий раз привел в цирк Чжухона, который с особым интересом отнесся к рассказам друга.       — Так вот где ты пропадал всё это время, — с чувством произнес Чжухон.       — Привел еще одного трейсера, а? — Дани недовольно хмурится. Старается: недружелюбно, как умеет.       — Так ты тоже скачешь по крышам, как сайгак по горам? — уточняет Пьер, как умеет — бестактно.       — Отстаньте, — тихо смеется Чонгук, призывая друга не обращать на шутов внимания и идти следом. — Я познакомлю тебя с Йозефом, — и эти слова трейсер произносит с гордостью, потому что в своем выборе он уверен.       — Сможешь быть канатоходцем? — еще не успели они познакомиться, спросил Йозеф, снова приняв горделивый вид всезнайки, а Чонгук лишь тяжело вздохнул. Даже надеяться не стоило, что знакомство пройдет гладко.       — Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть[5], — пожал плечами Чжухон.       — Что ж, — Йозеф расплылся в загадочной улыбке, — быть или не быть[6]: ты принят.       Чонгук на пару с Базилем стали перешептываться, пытаясь понять, о чем только что говорили эти двое. Чжухон смог показать себя достойно и втянулся в новое увлечение. Йозефа распирало довольство рассветом цирка.       А Чонгук совсем скоро стал одним из самых надежных ловиторов. Его успех восхищал и вызывал искреннюю зависть. Гимнастки не так сильно заморачивались, как Жасмин, с выбором партнера, поэтому вскоре Йозеф разрешил работать Чонгуку с кем ему захочется. Ему, конечно, хотелось бы в пару акробатку с тонкой душевной организацией, но Йозеф еще в начале их воздушного пути выдвинул условия. Жасмин никак не прокомментировала это, а лишь продолжила усердно работать. Чонгук был рядом и оставался рядом. Более того, он ей принадлежал, поэтому девушка нисколько не переживала. Ради процветания цирка трейсер должен выйти на сцену раньше и не с ней. В конце концов, они долго тренировались, чтобы показать миру нечто легендарное, а не упасть лицом в грязь.       Когда Чонгук выступал с воздушной командой, они закрывали программу. На нём был белоснежный костюм, который блестел серебряными нитями: брюки и белая майка безрукавка, собранные на затылке кудрявые волосы, кольца в ушах. И Чонгук невольно вспомнил свой первый выход, во время которого сильно волновался. Теперь он в новой ипостаси чувствовал только чистый восторг и мог наслаждаться актерской игрой, в которой они старательно продолжали практиковаться с Изабель. Выступление вызвало ажиотаж: сильный и завораживающий ловитор удерживал красавиц от падений, а закрывал выступление одиночным Сальто-Мортале.       На следующий день Чонгук с Жасмин рассматривали новую афишу, где особое место занимал трейсер. Смотреть на себя со стороны — приятно. Забытое чувство самолюбования и гордости. Но слышать от Жасмин лукавое: «А ты хорош» — жемчуг среди похвал.       Чонгук, стоя в фойе, поднес её ладонь к губам. Это стало их условным знаком для выражения чувств без слов. Жасмин улыбнулась и прямо в ухо прошептала:       — Только не зазвездись.       — В нашей паре есть только одна звезда, — Чонгук мило улыбнулся, посмотрев девушке в глаза.       — Здравствуйте, — оба обратили внимание на группу девушек, пришедших за фотографией со знаменитостью. Жасмин любезно сделала снимки и потом еще долго смеялась над смущенным Чоном, который и представить не мог, чем заслужил внимание от публики. Но каждый его выход собирал всё больше и больше людей. «Дар» расцветал всеобщими усилиями, но толчком послужило выступление трейсера. Чем более популярным становился Чонгук, тем настойчивее собирались вокруг него неравнодушные женщины. Это были и поклонницы, и девушки, с которыми он работал в одной команде, всё такая же уверенная в себе Миа и много других. Конечно, Чонгук никого ни в чем не обнадеживал, тем не менее, в обычной вежливости отказать им он не мог. Жасмин не выказывала ревности, хотя Чонгук догадывался, что её пылкая натура остро реагирует на каждый невольный взгляд, обращенный в его сторону. Это было приятно, знать, что тобой так дорожат. По негласному условию они не афишировали отношения, хотя и не скрывали. Но недовольство Жасмин однажды заставило Чонгука посередине тренировки прижать её к себе и поцеловать на виду у всех, чтобы ни у кого не осталось сомнений — он занят любимой акробаткой.       Тренировки с Жасмин продвигались. Многое еще получалось с ошибками, но успехи были: Чонгук ловил её всё чаще. Но им не хватало точности. Они могли пока сосредоточиться только на том, что бы удержать и удержаться, поэтому хромал артистизм. Жасмин могла бы давно выступить с парнем и показать сальто-мортале. Однако она нацелилась только на тройное.       — Я выступлю с тройным сальто или не выступлю.       — Ой, мой бог, дьявольское ты отродье, — выругался Дани и дальше использовал так много выразительных и красочных слов для описания личного недовольства, что даже Пьер бросил на него недоуменный взгляд. — Думай хоть иногда, женщина, — в конце сказал он и недовольный ушел на перекур.       Йозеф молчал под пристальным взором Изабель. Все понимали, что предприятие опасное. Уже одно сальто-мортале в воздухе — это ювелирная работа, а тройное — сплав высшего мастерства и удачи. Жасмин никак не шла на компромиссы, хотя все вокруг стали её ненавязчиво отговаривать. Все, но не Чонгук. Он верил в неё и даже подумать не мог о том, что их постигнет неудача.       — Я обожаю тебя, — тогда сказала Жасмин с горящими глазами. Громко и много для одного Чонгука, но нужно для его сердца.       Их сближение, как душевное, так и физическое помогало им понять друг друга. Стать единым механизмом, который не мог подвести, механическими часами, которое служили бесконечно долго. А если останавливались, то только навсегда.       На одной из тренировок у них получилось. Жасмин взлетела легко, просто, а главное вовремя. Трижды прокрутилась назад, расправилась, как ласточка. Чонгук же её поймал, как обещал, не отпустил, удержал, прижав к себе. Вокруг разразились аплодисменты: помощники номера, Йозеф и Изабель, друзья и коллеги. Дар охватила радость и предвкушение. Ожидание звенело до дня их дебютного выступления. Новая афиша с загадочной фигурой Жасмин, которая стояла спиной к Чонгуку собрала еще больше зрителей. В кассах не осталось билетов, перекупщики наживались на перепродаже за бешеные деньги. И люди покупали, потому что знали, что станут свидетелями невообразимой красоты.       Костюм команды был бесподобен: в черных одеяниях с золотой вышивкой на груди, с блестками песочных оттенков на лице. Чонгука нарядили во что-то похожее на современную версию ханбока. На груди футболка в очень мелкую сетку, сверху недлинная шелковая накидка, брюки из приятного тянущегося материала на высокой посадке подчеркивали талию и сужались к низу, который украсили золотой вышивкой в виде дракона. Чонгуку собрали волосы, оставив ниспадающие пряди спереди, на лицо нанесли блестки у глаз. Он выглядел отлично. Но в тот день Жасмин затмила всех. На ней хорошо сидел топ с большими рукавами, открытыми плечами, свободные шаровары чуть ниже колен, а ступни были облачены в чешки. И в цветах переплетение рубинового, черного и золотого. Волосы, собранные в хвост широкой серебряной резинкой, на шее ободом обвилось украшение из маленьких камешек. Но затмила она не сценическим костюмом, а чистым сиянием глаз. Чонгук в тот день снова влюбился.       — Ты дрожишь, — поделился наблюдением Базиль с улыбкой.       — Я ждала этого момента всю жизнь, — поглядывая из-за кулис, как Йозеф объявляет очередной номер, призналась Жасмин.       Их выступление было заключительным. Йозеф в праздничном фраке, с лукавой усмешкой и взглядом, наполненным истинным познанием рассуждал:       — Артисты на сцене не ведают страха и боли, — говорил он, — они преодолевают законы притяжения, преодолевают собственную немощь. Но удивительно. Как и каждый из нас, артист бессилен против любви.       «Любви. К человеку. Любви. К полету» — подумала Жасмин, когда свет на сцене погас, когда Чонгук прикоснулся губами к её ладони, которую крепко стиснул в своей, и, отбросив все сомнения, ступила с левой ноги на манеж. Тепло Чонгука отступило: они начинали на разных мостиках. Внизу натянутой покоилась страховочная сетка, словно ожидала кого-нибудь поймать. Lindsey Stirling — Underground       С нежными звуками скрипки, подобно лунному свету, софиты осветили две стороны манежа. Можно было представить, Жасмин — девушка, разлученная с любимым. Судьба раскинула их по противоположным сторонам, оставив их тосковать. Чонгук смотрел только на Жасмин, а потом принялся расправлять трапецию. Он был готов рисковать, чтобы преодолеть расстояние, мешающее быть с любимой. Их разделял воздух, и соединиться они могли только под куполом.       Когда музыка стала мрачнеть, четверо других акробатов повисли на трапециях, начиная череду опасных трюков. Они подбрасывали друг друга, менялись местами и беспрестанно летали из стороны в сторону, вынуждая зрителей испуганно охать и жмуриться в самые устрашающие моменты. После каждого удавшегося трюка, зал взрывался облегчением и не успевал предаться аплодисментам, потому что акробаты продолжали виртуозно играть с публикой. Когда мелодия стала вновь приобретать новое звучание, над манежом выступили Чонгук и Жасмин, оба в роли вольтижеров — тех, кто летал.       Их сердца бились в такт звукам, каждое мгновение, которое им удавалось провести в полете, приравнивалось к вечности. До того сладко, до того воодушевленно чувствовали себя артисты. Чонгук и Жасмин пытались достичь друг друга, но им не удавалось пересечься. То и дело они не угадывали время, ошибались с партнером и просто терпели неудачу. Их роли в выступление были таковыми. Осознав тщетность попыток, Чонгук остался без мостика, за место которого ему дали трапецию на жестком крепление: перекладина с двух сторон подвешенная железными трубами. Он на неё сел, как на качели, и стал раскачиваться спиной к акробатам, которые замерли в ожидании на противоположной стороне, на мосту. Когда все увидели, что Чонгук достаточно сильно раскачал себя, Жасмин оцепила трапецию, схватила её одной рукой и шагнула вперед, уже в полете крепче взявшись обеими ладонями за снаряд. Чтобы подкинуть собственное тело, нужен сильный импульс. Акробатка внимательно следила за Чонгуком, чтобы подгадать время для прыжка и параллельно набирала силу, как маятник двигаясь из стороны в сторону. В один момент качели трейсера и трапеция Жасмин оказались близки в воздухе, это означало, что они раскачались достаточно. Разойдясь, оба стали считать секунды. Именно сейчас надо прыгать, именно сейчас надо ловить. Жасмин отправилась в полет, вытянувшись в одну струну и восторженно затаив дыхание. Сорок метров, мир верх ногами. И руки Чонгука уже держали её предплечья. После чего она пролезла ногами через руки своего вольтижера, развернулась в воздухе и зацепилась о трапецию, которую ей вернули акробаты. Жасмин опустилась на мост и, сияя улыбкой, очертила в жесте демонстрации ладонями воздух. Аплодисменты стали заглушать музыку.       Когда настало время Сальто-Мортале, Чонгук встал ногами на перекладину и активно принялся раскачивать трапецию, которая успела сбросить скорость. Зрители насторожились. В зале витал легкий испуг. Чонгук внезапно заозирался в поисках Духа манежа. Тот прятался: среди зрителей, в высоте за тросами, за занавесом. Доверие между партнерами, долгая подготовка, сотни удачных тренировок. Чонгук отбросил сомнения, снова сел на трапецию, продолжая раскачиваться. Теперь нужно было с запасом отложить время Жасмин для трех кувырков. Она должна прыгнуть, когда Чонгук будет далеко. Пока её тело будет крутиться в воздухе, он успеет вернуться к ней.       Чонгук откинулся назад, повиснув ногами на трапеции. Жасмин раскачивалась. Дух манежа плакал, сидя в одном из секторов, но Чонгук заметил его слишком поздно. Жасмин завершала последний кувырок в воздухе.       Доверие между партнерами, долгая подготовка, сотни удачных тренировок и случай.       Не было замедления. Суматоха, мгновение, неверие. Чонгук едва коснулся её пальцев, не успел запомнить их тепла. Чонгук не видел, как Жасмин падала. Чонгук не слышал звука удара. Страховочная сеть, встретившая её, не выдержала силы, возросшей из-за кувырков, и порвалась.       Акробатка неподвижно лежала на манеже.       Мортале — это смерть. [1] Сальто-Мортале с итальянского "смертельный прыжок". [2] Изначально вольтижеры — это элитная французская пехота. В контексте цирка вольтижер — воздушный гимнаст, который совершает перелеты с трапеции на трапецию или с трапеции в руки ловитора. "Не просто быть наездником" — скотский и чернотный каламбур Дани на тему инвалидной коляски. [3] Может, он любит бытие, оттого, что небытия не видал = реминисценция на строчку из стихотворения Осипа Мандельштама "Только детские книги читать". [4] Банзай — боевой клич пилотов-смертников Японии. [5] "Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем мы можем быть" — цитата из "Ромео и Джульетты" Шекспира. [6] "Быть или не быть" — строчка из пьесы "Гамлет" Шекспира, ставшая крылатым выражением.