кошара

«Нихрена ты окислился, блин, держись», — Роза заботливо собирает в слабый хвост рыжие непослушные волосы Шершня, пока из того в железный тазик с водой токсификасты всякие лезут и изгоняются давно привычные «Фантомасу» демонические чёрные богини. Шершень вчера ушёл в отрыв. Вместо того, чтобы весь вечер цедить пивасик или коньяк из «поллитрушечки», оставшейся в качестве подарка от организаторов фестиваля, он решил умять несколько бутылок в одну рыжую усатую харю. Просто так, ничем не закусывая и не забывая мешать в себе адский коктейльчик. Конечно, его торкнуло и понесло куда-то в район диванных подушек, но отправной точкой были Розины колени — Шершень лежал на них, затылком чувствуя выпирающие кости, и смотрел на друга снизу вверх, то и дело поправляя свои солнцезащитные очки со сложным механизмом откидывания затемнённых линз. На Розу смотрела пара хитрых, но, одновременно с тем, милых васильковых глаз. — Когда мы вместе, меня это, ну прям совсем, нахрен, куда-то это, чего-то вот, блин, такого ваще никогда, ну ты понял, ю ноу, — прикладываясь к бутылке, эмоционально произносит Роза и обводит тонкие ключицы парня кончиками пальцев. — Да, блин, — понимает общий смысл сказанного Шершень и щурится — зря посмотрел на яркую лампочку. А сегодня оба страдают: Шершень смог мутировать в огнедышащего, но немножко мёртвого дракона с сильнейшей головной болью, Роза же, от признания, до жути неловкого, сгрызает себе ногти под корень и просит Вселенную, чтобы Шершень ничего не помнил, ну или, накрайняк, свалил всё на пьяный угар. «Лицо у тебя было как какой-то кунжут, нахрен, а ща свежак прямо, ю ноу, блин», — через несколько минут заключает Роза, когда обряд изгнаний окончательно завершается и оставляет после себя только тонкую нить густющей слюны, ведущую от уголка губ страдальца к краю тазика, да вспотевший холодный лоб, к которому так и норовит приклеиться криво остриженная чёлка. — Ну ты и разукрасил нашу вечерину, Шершень, блин, — блондин откидывает длинные пряди волос, так и норовившие залезть ему в рот, назад, и смотрит на друга. Внешне ему, вроде бы, полегчало, но мученические звуки Яшки Шершанского всё ещё удручали, — Главное, теперь, эту черняжку жижную не пролить, а то ваще коллапс будет, — пробует развеселить парня Роза, но тот почему-то не смеётся. Шершень помирает на диване в будничной одежде: в своей кожанке, потной футболке с логотипом группы, которую, по-хорошему, нужно уже давно простирнуть, кожаных тонких штанишках и высоких полуботинках, на подошвах которых налип сантиметровый слой грязи. Вчера Роза полы не драил, да и зачем — на следующий день, после вечеринки и отходняка, делать это рациональнее. Хоть и был зол на «нагадившего» на пол свежей уличной грязью Шершня, вслух ругаться не стал — Яшке и без того хреново. Лежит, завёрнутый наполовину в жаркое одеяло, и тихо стонет — от яркого света или от головной боли, не ясно. Роза бежит на кухню за таблеточкой, но не находя в аптечке ничего, кроме просроченного и засахарившегося сиропчика от кашля, ставит чайник. Делает крепкий чай с лимоном, чтобы друг окислился, но в хорошем смысле, и боковым зрением видит крадущегося по стеночке Шершнягу. — Куда ты, блин, Шершень? — басом спрашивает тот. — Токсифи… Токсификан… — пробует выговорить Шершень, — Блин, Роза, — язык рокера заплетается, — Мыться, короче: зубёшки надраить, шёрстку почистить, там, — Роза подметил, что сегодня Шершень чрезвычайно разговорчив. — Только ты, блин, дверь не закрывай, а то забаррикадируешься и сдохнешь, как я тебя потом доставать буду, ю ноу, трупешник недоделанный, — произносит Роза-Робот, вытирая руки о махровое, выгоревшее на солнце, желтоватое полотенце, и смотрит в окно — немного тоскливо и пусто, вчера было гораздо лучше: никого народу, на асфальте красуется чуть подтёртая надпись «КОШАРА, ВЫХОДИ», кривовато выведенная розовым мелом, скорее всего, никто так и не догадался, что это послание для Шершня от Розы. Он оставил надпись вчера утром, как раз перед рейдом в магазинчик неподалёку за всевозможным закусоном и запивоном. Роза вышел из подъезда первым, Шершняга же в панике бегал по кухне в поисках своих штанов, но, не находя их, нацепил розины спортивки — не идти же ему в культурное заведение в одних трусах, в конце концов. «Шершень, блин, ты ахренел, чё так долго, я тут уже от кислорода захмелел совсем, ща в магаз не пустят ещё», — откидывая волосы назад, проворчал Роза. Затих на пару секунд, изучая ткань штанов Шершня и его чуть напуганное лицо, и добавил: «А те идёт ваще, все малыхи твои обзавидуются, ю ноу, у меня похожие вродь были». Роза абстрагируется от размышлений — чуть поскрипывает пол, и в кухню входит мокрый Шершень, завёрнутый в банное полотенце и старый халат. Непривычно видеть его таким простым и домашним, невозможно представить его в чём-то, кроме одежды для выступлений. А Розу можно: для домашней рутины он приодевался соответствующе: свободная чёрная футболка, тёмно-серые триканы и тапки, про которые рокер шутил, что у бабки спёр. Роза, снимая цветастый фартук, присел рядом и пододвинул к Шершню горячий чай. — Осторожней, блин, — произнёс блондин, стараясь уловить в бездонных синих глазах хоть какие-то эмоции. Шершень позвенел в кружке чайной ложкой, размешивая сахар со дна, и, зачерпнув немного чая, тихонько подул. — Горячий, — сдавленно произносит в усы Шершень и смотрит своими глазёнками на Розу. — Ну ты кисель, блин, — разводит руками Роза, — Медленнее пей, а не как своё пивко ежедневное, ю ноу. Шершень не отстаёт: — Роза, сядь сюда, — едва слышно бурчит тот и чуть отодвигает табуретку, чтобы освободить место, — Пожалуйста. Гитарист, как ни странно, подсаживается ближе и тут же оказывается в довольно крепких объятиях своего личного Шершня. — Ну и коллапс, нахрен, — звучно выдыхает Роза, когда худые ладони Шершня внезапно пробираются под ворот его домашней футболки. Роза медленно придвигается к яшиным губам, будто стесняясь и боясь испортить момент, но Шершень сразу же реагирует и целует парня, зарываясь пальцами в его длинные светлые волосы. Роза пахнет отнюдь не розами, но это не делает его хуже. Он пахнет пивом, сушёной рыбой и сухарями из бородинского хлеба — для Шершня этот запах привычнее, и любит он его больше, чем какие-то букетики. — К чёрту малышек, — отрываясь от пухлых губ Шершня, произносит Роза, — И вечерины тоже нахрен, а то совсем окислимся. Шершняга, естественно, соглашается и тянет Розу за край футболки — лучше продолжить в гостиной, где есть разложенный диван и хоть какие-то занавески. Присаживаясь на диван, Роза жестом зовёт к себе Шершня — широко расставляя ноги, барабанщик садится прямо на розины колени, оказываясь с ним лицом к лицу. Шершень дышит тяжело и, в какой-то степени, напряжённо. — Ты помираешь, что ли? — чуть ли не сбивает весь настрой Роза. — Заткнись, — тихо шипит Яшка, целуя гитариста. Они целуются неторопливо, наслаждаясь моментом — совсем не так, как с малыхами; «Багровый Фантомас» сплетает пальцы в крепкий замок. Шершанскому жарко: и от растрепавшихся непослушных волос, и от халата, и от грёбанной чёлки, и от Розы, что дышит ему прямо в шею и щекочет своими усами нежную кожу. Жарко от момента ласк и лёгких покусываний, от поцелуев и настолько близкого к нему Розы, что кровь в венах кипитярит, как про́клятая, и в висках стучит будто отбойным молотком. — Роза, блин, — стонет Шершень, когда худая рука оказывается где-то в районе паха, — Закипитярило конкретно. «Фантомасы» снимают одежду. Конечно, они видели друг друга совершенно обнажёнными, например, в гримёрке перед репетицией выступления или после пьянки, прямо тогда, когда Роза отмывал напившегося в зюзю Шершня из душевой лейки ледяной водой, но это другое. Они смотрят друг на друга абсолютно по-новому: кажется, уже, и не друзья вовсе, и не братки… Что-то бо́льшее. Они всё целуются, совершенно голые и вспотевшие, целуются то нежно, то немного по-звериному, покусывая друг друга и царапая. Старый диван чуть поскрипывает под весом музыкальной группы, но пока он не на пределе возможностей, но если бы вместо «Фантомаса» здесь был «квартет ничтожных сатанистов», точно бы сломался. Роза ласкает Шершня, а Шершень — Розу, оба кусают губы и тихо стонут, не забывая, конечно, что шумоизоляция у дома вообще не очень, и прижимаются друг к другу всё сильнее, дышат прямо в лица. — Мать твою, — шипя, изливается в узкую ладонь Шершня Роза и ласкает барабанщика чуть активнее, но не менее нежно, смотрит в его бездонные синие глаза, отмечает чрезвычайную длину рыжих ресниц. Они всегда такие были? Красивые. Шершень на грани. Он чуть прикрывает глаза, но из-под густых ресниц виднеются расширившиеся зрачки, откидывает голову, облизывает сухие губы и всхлипывает, Роза плавно убирает руку и даёт ему отдышаться. Спустя несколько минут спрашивает: — Эт чё, ты получается, нахрен, всё вчерашнее помнишь, Шершень? Когда ты у меня на коленях ещё лежал, как кошара. Шершень крепче обнимает спину Розы. — Да, блин, — с привычной интонацией произносит Шершанский, — «Когда мы вместе, меня, ну прям, нахрен, куда-то чего-то, блин, такого ваще никогда», — почти дословно повторяет Розино признание. — Ну ты коллапс, нахрен, — взмахивает головой блондин, откидывая лезущие в рот волосы, и гладит своего Шершня по спине, — И на кошару ты тоже похож, блин, такой же блохастый был, когда в мусорке уснул, ю ноу. Шершень смеётся: кажется, в голову приходят мысли о хитяре, который не только по стране петь будут, но и во всём государстве. Там и на альбом наберётся, а то и на два. Шершень знает только то, что больше никогда не будет смотреть на малых и наркотики. Розы он больше любит. По крайней мере, одну.