Запонки

Мы начали с Вами нормально общаться только через год. Нормально – условно. В наших отношениях словно пропала близость, которая была. Я больше не мог оставаться с Вами наедине. Как только мероприятие заканчивалось, я одним из первых торопился к выходу, а потом нервно обзванивал коллег, выясняя, не пропустил ли важных новостей, которые зачастую всплывали уже в конце беседы. Каждый раз это тоже грозило выговором или штрафом от руководства. Еще я пытался запретить себе смотреть на Вас. Безуспешно. А Вы чувствовали мой взгляд. Иногда мне казалось, что Вы тоже смотрите только на меня и говорите только для меня. - С*, у Вас не будет ко мне вопросов? – иногда интересовались Вы на своих подходах к прессе. - Нет. …Вы не оставили меня и продолжали помогать. Теперь Вы не рассказывали мне эксклюзивы лично, в той курительной кабине, но часто я получал на свой почтовый ящик с разных, незнакомых адресов то, что в профессиональной среде называется «сливы». И я знал, что это делаете Вы. Подставляя себя в десятки раз больше, чем если бы это был разговор тет-а-тет. Я по-настоящему благодарен Вам за это. Еще - за тот звонок. Который Вы сделали моему бывшему руководству, когда я все-таки решился уйти из издания. Просто так, без скандалов и попыток испортить репутацию, уволиться оттуда не получалось еще ни у кого. Владельцы бизнеса были заинтересованы в адском, десятичасовом, часто без выходных и отпуска, труде почти рабов. В ход шло все: выплаты в долг за счет работодателей кредитов на квартиры и машины, безотказные займы для «прикормленных и пушистых», угрозы, шантаж, психологическое давление –«Мы сделаем так, что ты никогда не найдешь другую работу в этом городе» - для «строптивых». Все это создавало идеальную систему зависимости, из которой невозможно вырваться. Мне тоже пытались устроить нервотрепку, когда я сообщил о своих планах. Но она внезапно прекратилась. После того, как я случайно обмолвился Вам, что, возможно уйду из журналистики. - Я бы говорил с тобой совсем по-другому, если бы не твой… - процедил сквозь зубы один из хозяев издания, подписывая заявление об увольнении. И я понял, что это были Вы. Новая работа нашлась быстро. Вопреки всем заверениям бывшего начальства. Мне не удалось отдохнуть даже месяц. Мы снова встретились с Вами в привычных стенах. В первых числах декабря. Как раз в это время в Ротонде, где прошло столько часов в общении с Вами, появлялась новогодняя ель. Ее устанавливали специально для воспитанников детских домов, чтобы детвора хоть на секунду могла поверить, что и в их жизни тоже могут быть чудеса. Все новогодние каникулы детей водили туда стайками, и восхищенно-округлые глаза замирали на переливающемся всеми оттенками красного, золотого, ослепительно-белого «чуде». Ель действительно была очень красива. Потом детям долго и трогательно рассказывали, что благодаря работающим в этом здании «Ванечку усыновила очень хорошая и богатая семья из Америки». «А вот Анечка отправилась к любящим папочке и мамочке в Москву. Теперь она живет с новым братиком в отдельной пятикомнатной квартире». И в глазах детей появлялась Надежда. Им так хотелось верить, что у них все будет, как у «Ванечки и Анечки». Единственное, чего не говорили детям, что Ванечка – инвалид–колясочник и умер через три года после усыновления. Анечку вернули в детский дом, потому что она не смогла ужиться с «братиком». Эти две истории подробно освещали городские СМИ пару лет назад. …Вы подошли ко мне, когда я, как ребенок, смотрел на эту ель и думал о том, что совсем скоро, уже через месяц, Новый год, и, наверное, он пройдет как обычно. За пьянкой с коллегами в каком-нибудь кабаке. Потом будет поездка к кому-нибудь домой на такси и собирание падающих по пути на скользком промозглом асфальте тел. Пробуждение второго января с раскалывающейся башкой и поиски аспирина...И, как ребенок, просил у кого-то сверху что-то изменить в этот раз. - С*, сделай мне подарок на Хануку. Выпей со мной кофе как прежде. Я скучаю по общению с тобой. Конечно, это был мелкий шантаж. Но я поддался на него. И даже знаю почему. Потому что все это время я тоже… скучал? Я сидел у Вас в кабинете и привычно слушал очередную историю, а видел лишь чашку из тонкого, почти прозрачного китайского фарфора, которую Вы держали в пальцах. Было видно, как через стенки плещется темная жидкость. А нарисованная на чашке китаянка казалась почти живой. - Ты вообще слышишь, что я говорю? - А? - Я спросил тебя только что, какого цвета ботинки мне лучше надеть к коричневому костюму. Понимаешь, теперь из-за Этого носить мои синие - это все равно, что быть «слоупоком». Так надо говорить в блоге? - Да, - коротко рассмеялся я. – Тон в тон к костюму. Такого же оттенка. Или цвета асфальта, но не черные. А разве Вы не можете спросить у жены? Так мы часто общались с Вами раньше. И все вроде бы вернулось. - Могу. Но тогда в ее представлении я перестану быть обладателем идеального вкуса. И в том, и в другом случае. Вы всегда умели вот так обернуть все шуткой. А потом я приметил у Вас в манжетах что-то вроде блестящих металлом пуговиц. Вы проследили за моим взглядом, протянули изящный серебряный предмет. - Новое увлечение московской элиты. Выражение внешнего политического единомыслия и солидарности с властью. Скоро придет к нам. Их делает на заказ один знакомый ювелир. Пока их не больше десятка по стране. Нравится? Я же знаю, что ты любишь такие забавные вещицы. И носишь их совсем с другим значением. Если соединить две,то получается бюст. Предмет оказался…запонкой в форме мужской головы с так хорошо узнаваемым четким профилем. - Да… Очень.