Видящий

Волхва дома не оказалось, и Глеб потратил полдня, чтобы его отыскать. Волхв всегда находил в городе новые места силы и там сидел: то на крыше какой-нибудь, то в заброшенном здании, то на дереве или посреди реки, словом, сила его выбирала места странные. Он говорил, что сила не даётся слабым. Нашёл его Глеб сидящим посреди тротуара на улице Красной. Сложив ноги по-турецки и закрыв глаза, волхв сидел лицом к дороге, и во рту у него тлела папироса. Глеб не знал, сколько в точности ему лет, но выглядел он не старше сорока. Лицо у волхва было всегда очень спокойное, и только на лбу иногда проступала изогнутая полоска вены. На почти лысую макушку он наматывал платок и в любую погоду ходил в тонкой майке и цветных шароварах, весь обвешанный браслетами и кулонами. Глеб остановился рядом и открыл окно машины, сказал: — Здравствуй, Ель. — Здравствуй, Глеб, — не открывая глаз, ответил волхв. — Поговорить нужно, сядешь в машину? — Кому нужно: мне или тебе? Глеб вздохнул. Пришлось припарковаться. Он вышел на середину тротуара и сел рядом с волхвом. Мимо проходили люди, перед носом и за спиной, и сидеть было пыльно и странно. Волхв курил что-то пахучее. — Никиткина сила в Навь ушла, — сказал Глеб. — Ммм. Что думаешь? — Думаю, сможешь ли ты меня живым оттуда вернуть. — А отпустить её не думаешь? — Не думаю. С ней хоть и тяжело бывает, но мы же столько добра сделали. Никитка вчера не смог девушку вылечить и полночи потом не спал, боялся, что сейчас она там умрёт. — А если я не про силу спрашивал? Ель открыл глаза и повернулся, посмотрел на Глеба, обдав его дымом из папиросы. Глеб смотрел на дорогу. — Думаешь, я смерть жены откупить пытаюсь? — Я тебе так скажу: что ты в Яви в душе носишь, это твоё дело, можешь не отвечать. Но в Царство Теней лучше чистым ходить, если вернуться хочешь. Сам понимаешь, встретить там кого угодно можно. Глеб кивнул. — Так сможешь вернуть? — Отправить смогу, а там уже от тебя зависит. Соберёшь силу, она тебя вернёт. — Слушай, Ель, а нельзя без жертвоприношения обойтись? — Плата за вход нужна. Если крови не хочешь, придётся пожертвовать чем-нибудь дорогим. — Волхв отвернулся и снова закрыл глаза. С самокрутки у него осыпался пепел. — Вечером, когда стемнеет, с сыном приходи. Только не ешь ничего. Глеб поднялся и вернулся в машину. Несколько минут он сидел задумчиво, проворачивая на кончике пальца золотое кольцо, которое висело у него на цепочке. Потом нажал на газ и поехал на набережную. Кафе, у которого он остановился, держала младшая сестра его покойной жены, и он надеялся застать её здесь. Она была на месте, но встретила Глеба, как он и ожидал, холодно. Соединив худые руки на груди, спросила: — Чего тебе? — Здравствуй, Вика. Можно с тобой поговорить? Вика была высокой, тонкой, ярко красила губы и сейчас в черном бархатном платье выглядела старше своего возраста. — О чём нам говорить? — О Вере. Подёрнув плечами, она усмехнулась и сказала резко: — Семь лет прошло, и ты решил поговорить о Вере? О чём конкретно? О том, как ты убил её? — Да. Мы ведь никогда об этом не говорили. То есть говорила обычно только ты. Присядем? Вика прошила его взглядом с головы до ног, огляделась коротко и кивнула на столик в углу. Глеб сел в кресло и положил на стол шляпу. — Я буду с тобой честен, — сказал он. Вика, не разнимая рук, села напротив и закинула ногу на ногу. Что-то в ней напоминало Веру, и в то же время в них не было ничего общего. — Ты не дал ей рожать в больнице и нанял какую-то столетнюю повитуху, а потом целую неделю она умирала дома без нормальной помощи. Что ещё ты можешь мне рассказать? Глеб посмотрел в окно сквозь Вику. — Мы не сразу узнали, что Вера умрёт от родов, — заговорил он. — Сначала мы знали только, что у таких, как я, не бывает обычных детей. Довольно скоро у неё появилась способность избавлять от боли. Ничего особенного, просто люди в её присутствии переставали чувствовать головную или другую боль. Кажется, ты тоже замечала. Мы поняли, что это энергия ребёнка. А потом, когда Вера была уже на шестом месяце, волхв сказал мне, что эта энергия станет сильнее, гораздо сильнее, но во время родов она заберёт жизненную силу у матери и у всех обычных людей, которые окажутся поблизости. У нас, конечно, был выбор. Можно было убить ребёнка… Глеб задумчиво постучал пальцами по губам. Он перестал видеть Вику и, кажется, вовсе осознавать её присутствие. — Это не было моим решением или её, это даже не было решением, нам просто… пришлось это принять. Я нашёл ведьму, и мы вместе с ней приняли роды. Вера не умерла сразу, она угасала семь дней, и всё это время… я думал, что есть надежда, и просил о помощи всех кого мог, но она не была больна, даже не чувствовала боли — просто постепенно теряла жизненную силу. Теперь Веры нет, но есть Никитка, который может лечить людей своей энергией. Знаешь, эта энергия очень красивая, я думаю, это от неё… Замолчав, Глеб потёр веки. Когда он снова открыл их, Вика смотрела на него широко распахнутыми глазами, держась пальцами за ручки кресла. Понимала ли она, верила ли — сказать было сложно. — Я очень прошу тебя, Вика. Не оставь, пожалуйста, Никитку одного, если со мной что-то случится. Он очень добрый и очень на неё похож. Он не виноват. Вика впервые за всё время, что Глеб знал её, не могла ничего сказать — только слёзы блестели в глазах. Попрощавшись, он ушёл. Забрал Никиту из школы, покормил и сделал с ним уроки. А вечером поехали к волхву на берег Покровского озера. Окна в доме были тёмными, только под самой крышей переливался оранжевыми волнами маленький просвет. Обойдя дом с задней стороны, Глеб нашёл лестницу, и они с Никитой забрались сразу на чердак. Внутри было тепло, горели свечи, рассеивая свет по занавешенным тканями стенам. Волхв сидел на полу и, раскуривая очередную папиросу, грел чайник на маленькой газовой конфорке. Он кивнул гостям и жестом поманил их ближе. Они подошли и сели среди подушек, Никита испуганно держался чуть позади отца. Глеб снял с шеи цепочку с кольцом и протянул волхву. — Обручальное кольцо Веры, — сказал он. — Этого достаточно? Волхв забрал цепочку и повесил к своим. Потом снял чайник и налил в небольшую пиалу с руническим орнаментом розовую горько пахнущую жидкость. — Встретишь кого — не разговаривай и в глаза не смотри. Ничего без нужды не трогай, — сказал он, погасив конфорку. — Собрать придётся всё, так что не спеши. Времени у тебя будет много, но помни: чем дольше ты там, тем больше себя теряешь. Волхв придвинул пиалу, и Глеб взял её в ладони. На вкус было терпко. С каждым глотком жар всё больше окутывал горло и нутро, скоро голова закружилась, и всё вокруг стало вязким и душным. Волхв тёр в ладонях какие-то цветы и говорил на непонятном языке. Глеб хотел что-то сказать Никите, но только успел взять его за руку, как сразу веки стали тяжёлыми, тело — мягким, и он повалился назад, на подушки. Ладони волхва легли на его лицо, и он погрузился в густую темноту. Снилась Глебу чёрная вода, холодная и глубокая, покрытая мелкой рябью. Плеск её был лёгким, но глубина вязко тянула вниз, и он погружался, будто оцепеневший, не чувствуя ног, пока его не накрыло с головой. И тогда он открыл глаза. Было сумрачно. Глеб лежал, окунувшись головой в мягкий густой мох. Он поднялся и увидел проеденный порослью чердак. Сперва не мог вспомнить, что это за место и что он здесь делает, а потом понял, что видел не сон и что он в Нави. Выбравшись на улицу, Глеб узнал, что вся Навь — это лес. Некоторые дома стояли на своих местах опутанные растениями, некоторые остались полуразрушенными, других не было вовсе, как не было и калиток, дорог. Сквозь шапки листвы серебром стелился по траве свет Луны, и всё небо, сколько Глеб мог видеть, блестело от россыпи звёзд. Было красиво — так, как в Яви не увидишь — и очень тихо, только иногда стрекотали цикады. Трава под ногами была мягкой, словно снежная подушка. Глеб пошёл вдоль Покровского озера и в прозрачной воде увидел выплывающую со дна девушку с длинными бирюзовыми волосами. Она вынырнула и сложила на берег белые руки, с интересом посмотрела на Глеба снизу вверх. Лицо было ему знакомо, но он не мог вспомнить, видел её живой или уже мёртвой: утопленницы иногда становились русалками и путешествовали из Нави в Явь через воду. Глеб прошёл мимо и свернул в сторону школы — начать стоило с того места, где сила вросла в Навь. Ступив на твёрдое, он узнал каменку, она едва проглядывалась из травы. По каменке тянулись рельсы, на них стоял старый красный трамвайчик, но проводов над ним не было, а на месте машиниста разросся буйным цветом розовый куст. Путь до школы был недолгим, но Глеб не спешил, смотрел по сторонам — здесь всё выглядело по-другому. Школьное футбольное поле стало теперь лесной поляной, на ней щипал траву молодой олень и причудливым узором стелились круглые шляпки опят. В центре поляны рос небольшой островок кислицы, источая лиловое сияние. Глеб осторожно подошёл ближе и присел рядом с ним. Цветы, только он коснулся их, тут же засияли ярче, выпустили энергию и погасли. Он огляделся и сразу увидел другой светящийся островок. Кислица вела его неровно: уходила то вправо, то влево, то вовсе терялась, и Глеб задерживался, чтобы всё осмотреть. Отовсюду выныривали поглазеть белки или длинноухие зайцы, будто чуяли, что он здесь чужой, а Глеб, беззвучно ступая, шёл мимо. Скоро он вышел к зданию драмтеатра, и понял, куда ведут цветы. Театр сейчас напоминал огромный, проеденный мхом пень, а площадь перед ним сплошь поросла белыми, светящимися в лунном свете одуванчиками. Здесь Глеб встретил маленьких детей и невольно замер, глядя на них: мальчик качался на привязанных к дереву качелях, а девочка срывала одуванчики и, смеясь, сдувала с них пух. Когда его заметили, Глеб отвернулся. Сбоку от драмтеатра стояла пятиэтажка, где он когда-то жил с Верой, где она родила Никиту и где умерла — цветы нестройно тянулись туда. У дома не было крыши и части стен, и весь он был полон сирени — Глебу пришлось пробираться по лестнице среди её густо цветущих кустов. Он вошёл в квартиру. Над головой было ночное небо. Сирень сладко пахла, а по полу стелилась трава, и тишина стояла глухая. Кислица здесь росла повсюду: на подоконнике, на кресле, в вазе для фруктов, а в спальне она покрыла всю кровать. Так странно и страшно было находиться здесь. Глеб собрал энергию во всех комнатах, а на кровать повалился спиной и лежал в музыкально тающем свечении. Надеялся, что сила заберёт его с собой, но она не забирала. И тут он услышал голос: — Глеб? Он закрыл глаза. Боялся увидеть её и в то же время хотел больше всего. Вера подошла к кровати, легла на самый краешек, и он ощутил почти невесомое, прохладное прикосновение кончиков её пальцев к лицу, будто мотылёк пролетел близко от кожи. Глеб не выдержал и повернулся, сразу увидел её карие глаза — такие добрые-добрые, как и всегда были. На ней было длинное жёлтое платье, в котором её похоронили, а в светло-русых волосах светились цветки кислицы. Глеб знал, что коснётся их — и всё закончится, но не касался, лежал и смотрел на неё, а она смотрела на него. — Я очень скучаю, знаешь… — сказал он. Вера улыбнулась, погладила его по щеке, но так тепло на этот раз, так осязаемо, что Глеб провалился в прикосновение и увяз в нём, словно в сладком сне. Он потянулся навстречу её рукам. — Это ничего, — сказала Вера. — Ты только не жалей и никого не вини. Ведь теперь есть Никита. Слова о сыне всколыхнули сон, и Глеб понял, что если не выберется сейчас, то совсем забудется, и никакая сила его уже не вытянет. Он закрыл глаза и ласково поцеловал Веру в лоб, проведя ладонью по её волосам. Цветки погасли, и с пальцев истаяла лиловая энергия. Вода стала прибывать быстро. Она наполняла комнату. Глеб взял Веру за руку и держал до последнего, неразумно, болезненно надеясь, что сможет забрать её с собой. Но он не мог. — Тебе придётся меня отпустить, Глеб, — сказала Вера. И он разжал ладонь. В тот же миг вода захлестнула его, он уже не видел ни Веру, ни комнату, не видел ничего, кроме тусклого света луны высоко над головой. Казалось, будто свет этот был бесконечно далеко, и никак не получалось до него добраться, давила со всех сторон масса воды. Но постепенно свет окрасился в лиловый, засиял ярче, прорезая черноту, и Глеб почувствовал, как его тянет вверх. Скоро он достиг поверхности. На чердаке снова было светло и пахло свечами. На лбу лежала тёплая Никиткина ладонь. Он тут же встрепенулся и обнял Глеба. Сморгнув слёзы, Глеб обнял его в ответ. — Пап, пап, а на что это похоже? — Это похоже на лес. — Прям с животными? — Я видел оленя. И белок с зайцами. — А там страшно? — Нет, там очень красиво и спокойно. — Пап, а ты видел маму? — Видел. — Ей там хорошо? — Да, ей там хорошо. — Это хорошо… Никита уткнулся носом в колени и задумчиво замолчал. Они ехали по тихой ночной улице в свете оранжевых фонарей. Машин и прохожих почти не было, но были дороги, заборы, вывески. Глеб остановился на светофоре и снова набрал номер на телефоне. Наконец, Роберт поднял трубку. Его голос был сонным. — Роберт, мы сейчас едем в больницу. — Глеб? Но сейчас же… Ох. Конечно. Конечно, я сейчас тоже поеду. Если нас пропустят… — Нас пропустят. Тогда встретимся там. Глеб убрал телефон и снова нажал на газ. — Пап, а ты уверен, что на этот раз получится? — тихо спросил Никита куда-то себе в колени. Улыбнувшись, Глеб посмотрел в зеркало заднего вида. — Я уверен, — ответил он, и Никита, опустив ноги, тоже заулыбался.