Козочка.

«Козочка…» - это ж надо, окрестить так двадцатилетнего, взрослого, почти дипломированного проводника! Ничего не скажешь, удружил пустынник. «Сиё» – скорпион, на шаринийском. Что ж, ему идет. В Шариате все такие сдвинутые, или это именно мне так повезло нарваться на психанутого Истинного с пунктиком собственника? Косятся все, стороной по дуге обходят – никакого спасу от славы нет. И не понять, что хуже: бесправие или неприкосновенность. А этот… змей даже имени моего не спросил. Смотрит так, будто все про меня знает, отвечает на вопросы, только в мыслях заданные. Действительно, слухи про пустынных Слышащих - не сказки, вот, реальный пример живет теперь в моей комнате и нагло подбирается к телу. Самое возмутительное, что тело ничего против не имеет и готово чуть ли не хвостом вилять, если бы он был, при виде этого… этого. У-у, Змеюка песчаная, черная королевская кобра – и жалить тебе не надо, чтобы отравить без надежды на спасение. Сказать матушке – не поверит. Гены действительно не задавишь, как был пустынным выродком, так им и остался, вот и притянул подобное… Ой, несчастная моя матушка, натерпелась ты в жизни от пустынных кочевников, теперь и очередь сына пришла – не любимого, не желанного, крови чужой, а все равно не хотела бы ты такой судьбы не то что сыну, никому. Только кто ж меня спрашивать будет? Магия – она строптивая, сказала: «Тебе водить» - и хоть я убьюсь, а умереть не даст, подымет и прикует крепче прежнего… Проводник за Стражем, Страж за Магией, а Магия за Проводником – и никак такой порядок не нарушить, даже если очень хочется. Теперь мне с этим Скорпионом водить и только от меня зависит – как это будет. Это сказки все, что легко и просто, мечтания глупцов неоперившихся, грезящих о несбыточном. На самом деле, чужая магия внутри – это больно. Это тысячи иголок под кожу, это живьем содранные ногти, это даже чужое дыхание ножом проходится по нервам. Уж я-то знаю, проходил, помню. А ведь Рыжий тогда лишь приспустил сдерживающий барьер – а меня уже выкручивало наизнанку. Почему же этот такой безболезненный? Ведь должны же быть симптомы Обмена, а ничего кроме желания тела не было. Но поцелуй – самый логичный канал! В чем подвох? Или… канал будет другим? Черт их знает, этих пустынников – правила им чужды, все у них не по-людски. Вот, идет. Смотрит, щурит вороньи глаза – что за привычка глядеть в упор, придавливая взглядом? - Я рад, что ты думаешь обо мне, Козочка, - наклоняется слишком близко, ощущаю дыхание. Ел только что, мясом пахнет. - А я вот нет, - вздыхаю притворно, а у самого сердце заходится от радости, что он все также близко, все также рядом. Приручаюсь, однако. - Вот только есть одна вещь, что меня беспокоит. Смотрю вопросительно, в пояснице уже почти ломаюсь, он нависает надо мной, хозяйски выглаживая спину: - Серый шар блока на задворках памяти, - шепот обжигает ухо, клык прикусывает мочку, искры возбуждения простреливают вены. - Ты не много ли хочешь? – мой голос падает до сипа, как я вообще говорю, когда за ухом творится такое?! - Я хочу все… - Обойдешься, - я отрываю его от себя, поворачиваю голову и целую. Он удивлен и позволяет мне вести, хотя шалость длится считанные мгновения. Ведь он тщеславен и должен быть во всем первым, даже в таких мелочах. Сиё, не все будет так, как ты хочешь, потому что теперь в твоей жизни есть я. Пустынник прижимает меня к стене, он выше, сильнее и суше – мышцы стальными прутьями бугрятся под кожей, витые венами руки сжимают так, что будут потом синяки. Я не отстаю кусаю и царапаюсь, выпуская магию на волю, давая возможность так же ощутить – как это, когда ты слаб. Его тени беззащитны перед моим напором, я нежу их, распяв на иглах ветра, а Сие мстит мне за бурю в душе очередным поцелуем-укусом. Меня не держат ноги. Судорога прошивает позвоночник, я упал бы, если бы не твердое тело, прижимающееся ко мне: - Ш-ш, не сопротивляйся, иначе будет больно. Глупый Рыжий, если бы ты знал, КАК можно провести Обмен, я был бы уже давно твоим. Сиё бесится и за воспоминание о другом в его объятиях дергает меня вниз, усаживая на колено – невыносимо болезненно и сладко, стон рвет глотку, но он душит его губами. Я трусь об него, он шипит – не только мне сейчас сносит крышу и крутит пах возбуждением. - Что здесь происходит?! – отрезвление накатывает ушатом, какой черт сюда Таори’Ту принес?! Я утыкаюсь носом в плечо Сиё, ну сейчас начнется: «Безнравственность, неподобающе, ночное дежурство…» – а когда вот так же развлекается Рыжий, всех преподавателей таинственным образом сносит по десятой дуге, а то как же, не последний человек в стране - его папаша! - А вы, господин Таори’Ту, на магический фон посмотрите. Такие дыры тут были, страшно смотреть, а теперь красота, ровнехоньхо все. Этот пустынник что, совсем страха не имеет? Сейчас пузан взбесится и все – пиши пропало, не видать нам каникул. Но ожидаемых возмущений не последовало, зато раздалось вкрадчивое: - Вы бы, господин преподаватель, не мешали нам работать. А то ведь мы так отвлечемся и некоторые места пропустим, например, по чистой случайности, ваш кабинет. И, невиданное дело, пузан кивнул и ушел! Ушел, а Сиё приподнял меня, все также висевшего на нем, усаживая поудобнее и прошептал: - Думаешь, страха я не имею? - он фыркнул мне в ухо. – Зато наглости, хоть отбавляй. Поделиться? - Мог бы, для приличия, меня и отпустить. Что за мода всеобщей демонстрации? – ругаться, когда твою шею попеременно целуют и прикусывают, сложно, но я пока справляюсь. - Это чтобы больше глупых вопросов не возникало. И его рука сползла с поясницы на живот, ложась поверх брюк. Грубая ткань по болезненно натянувшейся коже… поцелуи, клеймом на плечи, тяжесть чужого тела подавляет: - Н-н-х... Что… ты… делаешь?! - Завершаю начатое, - поцелуй в ямку шеи, - а то что это такое, - укус в ключицу, - в таком напряжении пребывать – прижался губами, будто извиняясь, - вредно, - рука просто жжет сквозь ткань брюк, - для здоровья. Вырвался я от него потрепанный и на дрожащих ногах. Это вам не рукоблудие в ванной, это просто срыв крыши! Но все хорошее кончается – кончился и этот маленький эпизод. А вот потом наступило долгожданное отрезвление – предписание покинуть академию в срочном порядке ввиду окончания обучения. Как это? Разъяснил все какой-то сожалеющий взгляд Рыжего – ни себе, ни людям, да? Вот она – сила связей. Может, это и к лучшему… стены давят и ветер почти утратил крылья, так ослабли мышцы в застенках ограничений и запретов. В заплечном мешке пара книг, записи, свиток диплома и матушкин шарф, руки свободны и ветер радостно целует, дождался, дотерпел – теперь мы вместе и нас не разделяют стены и режим, запрещающий летать по ночам. Мрачная громада Академии еще виднеется на горизонте, но холмы все больше наступают на нее, морской ветер подгоняет меня в спину, идти легко и… перед взором стелятся поля. Я иду с раннего утра и наблюдаю все метаморфозы пробуждения. Полдень. Дыхание замерло в горле, миг абсолютного восторга. Так бывает только сейчас, ровно ноль-ноль межу утром и днем. Хочется бежать. Нестись, сломя голову, вместе с ветром наперегонки, сигануть через овраг в объятия тенистых, пахнущих медом цветущих молодых деревьев. У фиолетового озера тонкие лозы ивы чуть трогают зеркальную гладь, будто игривым пальчиком проверяют, теплая ли? Вода холодная, ленивая, еще не согревшаяся после зимы. Утром по ней стелился серебряный туман, и призрачные драконы ластились влажными спинами, извиваясь причудливо и смутно тревожа зрение. Я видел их – но подойти не решился. Слишком тонок утренний покой, слишком легко его нарушить чужаку. А сейчас солнце в глаза брызжет, небо ослепительно синее, сумасшедше высокое и кружит голову высотой. Ветер теплыми ладонями обнимает плечи, оглаживает кожу и треплет волосы. Проснувшиеся поля дышат размеренно, деловитая зелень упорно соревнуется с небом в яркости. Цветет горчица – до самого горизонта полосы лимонно-желтого и изумрудно-зеленого сменяют друг друга. В дали, в холмах, россыпь деревень, в каждой яркая золотая звездочка блещет – купола церквушек. Я чужак здесь, я гость. Я пройду за пару дней этот край деревень, меда и спокойной размеренной жизни, и ни озеро, ни поля, ни высокое небо не заметят, что меня нет так же, как не заметили и моего появления. Но я буду помнить. Я буду помнить этот холод от воды, эти объятия тумана, это теснение в груди, когда хочется вдохнуть воздух как можно глубже – сама жизнь в нем, сама магия… И крылья режутся снова, чешутся лопатки… Так давно я не был абсолютно свободен. Свободен и не нужен никому. Вечер. Трепещет робкий костерок. Саламандра скользнула погреться и мерцает угольным глазом из пепла, плюется искрами, трещит что-то на своем языке. Руки озябли в весенней стылой прохладе, ноги гудят от непривычно-долгой ходьбы. Желудок возмутительно пуст. Ягоды ведь не еда, но на палочке палятся грибы – понятия не имею, съедобные ли они, но не попробуешь, не узнаешь ведь. Дневной восторг как-то незаметно схлынул и вместе с усталостью пришли сомнения – куда мне? - Ты даже не представляешь, насколько тебе туда, Козочка… - показалось?.. Вороньи глаза светят из темноты зелено и хищно, на лице довольный оскал загнавшего добычу хищника. Но я… рад?