Взрослая жизнь

Сегодня ее ждет трансмутация. Не сказать бы, чтобы она сильно этого боялась. Она давно уже смирилась со своей участью, а трезвый разум говорил, что этого никак не избежать. А зачем бояться того, что не можешь избежать? Роуз не была человеком, который может слишком уж сильно беспокоиться об этом. Она скорее скорбела по уходящей жизни. Роуз пыталась радоваться своему празднику, искренне пыталась. Проблема в том, что дни рождения никогда не радовали ее. Она не считала их чем-то особенным, не видела нужды в том, чтобы уделять им особое внимание. Конечно, прибудут подарки от друзей. Она сделает вид, что порадуется им. Она напишет, что ей приятно и что она польщена их щедростью и вниманием. Но вот только это совсем не будет означать то, что она будет чувствовать себя так, как говорит. Просто очередное четвертое декабря. Просто еще один день. День, когда умрет маленькая девочка Роуз. День, когда она пройдет трансмутацию, возродившись. Даже нет, не так. Родившись заново. Заново, с новым телом и, отчасти, с новой личностью. Она не пыталась носиться со своим последним днем нормальной жизни, как с чем-то особенным. Роуз, конечно, обманывала себя. Она боялась. Внутренне она просто тряслась от страха. Ее всегда интересовала смерть, на самом деле, и она считала себя готовой к ней. Кто бы мог подумать, что она будет трястись от страха, когда встретится с ней лицом к лицу. Но Роуз была человеком с достаточно устойчивой психикой, а потому она не стала тратить свое время на написание слезных писем, как Дэйв. Весь день она вязала. Когда-то Джон подарил ей на другой ее день рождения набор для вязания, и он неожиданно увлек ее. Конечно, Джон хотел над ней только посмеяться, но кто бы мог подумать, что его подарок окажется таким полезным? Вязала Роуз почти постоянно. Вернее, она вязала, когда ей было плохо. Либо же, когда ей было хорошо. Но причин для радости у нее не было. Роуз даже не видела, что она вязала. День пролетел для нее совершенно незаметно, но внутренне Роуз отсчитывала буквально секунды. И с каждой секундой росло то гнетущее чувство в ее груди. Внешне она старалась не показывать этого, но не могла не страдать морально. С удивлением она обнаружила, что просто не видит пряжи, и только потом поняла, что глаза ее полны слез. Зажмурившись, она попыталась успокоиться, но не смогла сдержаться. Отложив пряжу, она закрыла лицо руками и сгорбилась, сотрясаясь от рыданий. Как ни пыталась, она не могла себя успокоить. Жгучие слезы лились из глаз, но на душе не становилось легче. Скорее напротив – ей становилось только хуже. Эти слезы будили в ней любовь к жизни, которой она вот-вот должна была лишиться. Ее никогда не волновало то, зачем вообще нужна трансмутация и почему к ней так принуждают, но задалась этим вопросом только сейчас. Зачем? Почему она должна умирать сейчас? У нее же впереди целая жизнь. Так зачем ей умирать сейчас? Зачем? Зачем? Зачем?.. Этот вопрос маятником бился в ее голове, не давал покоя, и выжимал из нее все больше рыданий. Она не могла, не хотела смириться с этим, и в то же время ей было невыносимо стыдно. Ведь ей казалось, что она смирилась уже давно. И только сейчас она поняла, КАК она ошибалась. Насколько ошибочно она думала, считая трансмутацию чем-то естественным и правильным. Смерть естественна, но только тогда, когда приходит сама. Не когда ее приносит тебе тот, кто тебя вырастил, кто считается тебе близким и родным. Но это общество так не считало. Этот мир так не считал. И какое ему было дело до мнения одной маленькой тринадцатилетней девочки, не захотевшей преждевременно умирать? С тихим скрипом открылась дверь, придерживаемая щупальцем. Сегодня комната не была заперта, как обычно это было. Мама осторожно заглянула в комнату. Она была даже без привычного бокала в руке и совершенно трезва. Она не жалела Роуз. Зачем жалеть, если это было лучше для нее же? Эта трансмутация много значила и для нее. Ведь это было главной обязанностью ее жизни. Она осторожно зашла в комнату. Мама была неприятно удивлена рыданиями дочери. Как можно было плакать по этой убогой человеческой жизни? Щупальца раздраженно зашевелились, а все глаза на ее лице уставились на дочь с некоторым осуждением. Она надеялась, что ее девочка будет веселее. Она это исправит. На месте доработает состав. - Роуз. Девочка вздрогнула при звуке загробного материнского голоса. Рыдания захватили ее с новой силой. - Роуз! Ей было стыдно теперь еще и перед матерью. Она видела ее слабость, и Роуз это не нравилось. Она не хотела спасовать перед этой женщиной. Впрочем, она уже успела упасть в ее глазах. - Юная леди, у нас нет времени на это. Ты должна успокоиться сейчас же. Голос матери немного, совсем немного отрезвил сознание Роуз. Не время для слез. Не сейчас. Уже поздно пытаться что-то изменить. Она с большим трудом задушила в себе рыдания и медленно встала на ноги. - Так-то лучше. Холодный голос матери нанес только очередную рану душе Роуз. Она с трудом подавила в себе очередные рыдания и, всхлипывая, подошла к матери. На плечи Роуз легли руки матери, а сама она посмотрела Роуз в глаза. Своими нормальными глазами, которые хоть и постоянно истекали слезами, были мертвенно-белыми и светились, но казались более живыми, чем все остальные глаза на ее лице. - Ты же понимаешь, что это нужно, Роуз. - Я не понимаю, зачем. Зачем это нужно? Мать посмотрела на дочь так, словно та спросила что-то совершенно очевидное и глупое. Что-то, что ее умная и смышленая дочь не должна была спрашивать. - Ты потом все поймешь. Обреченно вздохнув, Роуз опустила голову. Ее все еще душили рыдания, и она порой всхлипывала, будучи неспособной справиться со слезами окончательно. Пальцы на ее плечах сжались сильнее, подгоняя и настаивая, что нужно идти. И Роуз смирилась. Она окончательно смирилась, позволяя рукам матери увлечь ее за собой в лабораторию. Оборудование лаборатории было на порядок лучше оборудования подвала Страйдеров. Этого стоило ожидать, ведь мать Роуз была хоть и пьющей женщиной, но все же ученым. Здесь так же находились новые составные части тела Роуз, которые она успела достаточно подробно рассмотреть. Хотя, она не совсем поняла предназначение длинных шипастых лоз. Одна рука покинула ее плечо, зато другой рукой мать только сильнее сжала плечо Роуз. Роуз была неглупа, и ее не зря это насторожило. Она уже собиралась повернуться к матери, как по ее шее резко и быстро прошло что-то острое и холодное. Нож прошел аккуратно, оставив всего один порез, и прошел к тому же строго горизонтально, по половине окружности шеи. Прерывисто вскрикнув, Роуз тут же схватилась за горло. Словно пыталась зажать рану, из которой ручьем текла кровь. Широко раскрытыми глазами она смотрела прямо перед собой и беззвучно открывала рот, пыталась что-то сказать. Но жизнь вместе со струящейся кровью слишком быстро уходила из тела. Вскоре девочка, не удержавшись на ногах, упала в успевшую натечь лужу собственной крови. Мама стояла над ней, небрежно протирая нож. Она бросила холодный взгляд на корчащееся в предсмертных судорогах тело дочери, а после прошлась к одному из длинных столов, коих у стен лаборатории было множество. Очевидно, именно здесь находились запасы того самого состава. Прямо там же она внесла в него некоторые изменения, задуманные ею в комнате Роуз. Ее девочка должна, обязана быть веселой и жизнерадостной. Оставив состав изменять свои свойства, мама вернулась к уже бездыханному телу. Подняв его из успевшей стать еще больше лужи крови, она отнесла тело дочери на операционный стол. Хоть она и не хотела испачкать припасенный дочери халат, почти точно такой же, как у нее самой, единственно только со знаком с правой стороны, какой был на кофте Роуз, но все же одела его на Роуз до того, как приступила к процессу трансмутации. Крови было уже не так много – основная часть осталась у входа на полу. Нет, конечно, в какой-то степени, в самой глубине души, ей было жаль Роуз, но жалости было совсем мало. Она жалела ее потому, что Роуз боялась. Иначе жалости бы не было совсем. Мама рассчитывала, что Роуз воспримет все, как должное и не станет устраивать истерик. И как же она была разочарована, когда ее ожидания были обмануты. Отбросив лишние мысли в сторону, мама отошла проверить состав, который, судя по всему, как раз был готов. Может, был только немного не доработан. Но это ничего, вряд ли это сильно подействует на личность ее дочери. Мама не стала вкалывать состав в руку дочери, поскольку знала, что рук этих дочь лишится, а состав может не успеть разойтись по всему телу. Она ввела его прямо внутрь разрезанной на ее шее артерии. После мама с большой осторожностью сняла почти всю кожу с лица дочери. Губы были все с той же осторожностью срезаны. Затем мать аккуратно и старательно стала нашивать поверх бывшей кожи лоскуты новой, разных оттенков серого и бледно-фиолетового. В кости нижней челюсти мать аккуратно выпилила отверстия для приготовленных заранее шипов. Два таких же отверстия, каждое своего диаметра для шипов, были вырезаны сразу за ободком, который постоянно носила Роуз. И последний, самый большой шип, обвитый тонкой шипастой лозой, был размещен прямо на макушке Роуз. Благодаря составу, и кожа и шипы тут же становились частью тела. Костная ткань срослась с шипами, а кое-где даже самые основания шипов затянулись кровоточащей плотью. Теперь шипы выглядели так, словно выросли прямо изнутри черепа. - А теперь, дорогая, улыбнись. В первую очередь она подшила дочери уголки рта, закрепляя их в вечной широкой улыбке. Стежок за стежком, она подшила весь нижний край рта, обнажая зубы. Точно так же она стала подшивать и верхний край рта, пока не дошла до носогубной впадины. Ее мама просто вырезала, придавая рту дочери достаточно примитивное сходство с кошачьим. Клыки дочери она вырвала и заменила почти такими же, созданными искусственно, но большего размера. Благодаря составу они тут же стали ей «родными». Еще раз полюбовавшись результатом своих трудов, мама довольно улыбнулась. Лицо было самым главным, и его она сделала идеально. Над остальным можно было не заморачиваться слишком сильно. Она достаточно небрежно удалила дочери руки по самому плечевому суставу, оставляя тело полностью безруким, и принялась осторожно пришивать к оставшимся ранам длинные, кровоточащие шипастые лозы. Правая лоза была достаточно тонкой и на удивление длинной. Левая же – довольно толстой у основания. Левая лоза раздваивалась на середине, представляя собой своего рода лозу и отросток от нее. Сама лоза была короче правой, а отросток был, к тому же, вдвое короче оставшейся части лозы. Лозы эти представляли собой едва ли не чистую мышечную ткань, обтянутую кожей с содержанием хлорофилла. Да, эти лозы действительно могли участвовать в фотосинтезе, и вполне могли считаться растением. Кое-где эти лозы украшали бутоны и раскрывшиеся цветы бледно-лиловой розы. Поскольку в лозы эти так же был введен состав, они с легкостью слились с клетками организма. В мозге уже произошли изменения, адаптированные под возможность управления таким количеством новых мышц. Но даже при действии состава, лозы все равно оставались иной частью тела, и сильно кровоточили на месте небрежно наложенных швов. Однако швы теперь не требовались, лозы являлись вполне крепко держащимися конечностями, и мать удалила портящие вид нити. Она не стала слишком сильно менять внешний вид ступней, но довольно грубо заменила обычные ногти на пальцах на крупные когти. Обувь после этого была надета обратно, но когти пропороли носки туфлей. На этом трансмутация была окончена, и мать отступила от операционного стола, ожидая пробуждения ее повзрослевшей дочери. Легко, почти незаметно шевельнулись самые кончики свисающих со стола лоз. По старой, оставшейся при жизни привычке, Роуз втянула в себя воздух. Медленно она подтянула к себе лозы, еще не совсем понимая, как обращаться со столь большой массой новых конечностей. Нет, они не были тяжелыми или неудобными, просто она пыталась свыкнуться с осознанием того, что мышц теперь стало в разы больше, и мозг еще не совсем представлял, на что способны ее новые «руки». Само сознание при этом к Роуз еще не вернулось. Его возвращение ознаменовало тихое хихиканье. Роуз и сама не понимала, от чего, но ей было весело. Сейчас ей хотелось пожалуй… поиграть хотя бы с клубком. Где-то внутри она ужасалась таким изменениям в самой себе, и эта личность сейчас немного усмиряла рвущуюся наружу игривость. Она не могла, правда, перестать довольно жутко хихикать, но более ничего не предпринимала. Она медленно открыла глаза и повернула голову к матери. Шипы на нижней челюсти при этом сильно поцарапали поверхность операционного стола, но Роуз не обратила на этот факт совершенно никакого внимания. Все словно было так, как надо. Она не чувствовала вообще никаких неудобств. - Теперь, я думаю, ты понимаешь, зачем все это нужно, - равнодушно проговорила мать, на что Роуз лишь только, сев, весело и часто закивала головой.