Тучка золотая

            «Больше не моя», — шелестел дождь за окном.             «Сама виновата», — вторил ему шорох транспорта вдали.             Не хотелось Анне, чтобы Вера увидела её в таком состоянии. Кто угодно, только не она! Но как та узнала? Их пути разошлись, у Веры была теперь своя жизнь. Не следила же она за ней?             — Мне твоя мама сказала. Я тебе читалку принесла.             И она достала электронную книгу из сумочки. Это оказалось очень кстати: из развлечений у Анны был только телефон.             — Валентина Фёдоровна сказала — у тебя зябнут ноги... Вот — тёплые носки и электрогрелка.             — Кровообращение в ногах плоховатое просто, — сказала Анна. — Мне тут массаж делают.             Но Вера надела ей носки, а специальную грелку для ног в форме широкого мягкого валенка положила на тумбочку.                                       Анна не понимала, что происходило с Верой. Она её не узнавала. Та превращалась в замкнутое, унылое, плаксивое существо. Периодически как будто наступали просветления, Анне удавалось её растормошить, но чаще — не получалось. За весь день та могла съесть пару яиц с тонким ломтиком хлеба или обойтись одной чашкой кофе, яблоком, а то и просто пила только воду или чай с молоком. Она не гналась за стройностью, просто пропал интерес к еде. Она стала жутковатой тенью самой себя: минус двенадцать килограммов за два месяца. Это был перебор, изящество фигуры перешло уже в болезненную худобу.             Она помногу лежала в постели или сидела в кресле, сжавшись в комочек, всё время зябла. Кутаясь в свитер и пуховую шаль, время от времени пыталась работать. Беспокоясь, Анна старалась затащить её к врачу, но та упрямо твердила:             — У меня нет никаких проблем со здоровьем.             Анна не могла себя упрекнуть в том, что не интересовалась, не пыталась понять, что происходит. Когда с любимым человеком такое творится, невозможно ни есть, ни спать спокойно.             — У тебя проблемы по работе? Тебя кто-нибудь обидел? Вер, ну скажи уже толком, я же тоже так не могу!             Вера не могла дать внятный ответ. Никто не обидел. По работе всё нормально. Просто нет вдохновения, а из-под палки, потому что «надо», она работать не может.             Она не производила впечатления ненормальной или неадекватной. Иногда даже улыбалась, и Анна узнавала в ней прежнюю Веру, но это были лишь короткие проблески.             Пирожки Вера перестала печь, да и вообще что-либо готовить. Сама она ела то, что требовало минимум хлопот: яйца, кофе, фрукты. Большой беды в этом Анна не видела — она могла, на худой конец, и в кафе перекусить, поесть магазинные пельмени или заказать роллы, но её пугала эта апатия Веры и нежелание чем-то заниматься. В углах и вдоль стен копилась пыль, Анна её сама время от времени убирала пылесосом. Но после работы ей хотелось отдохнуть, пообщаться с любимой, а любимая опять лежала в постели. На подоконнике валялось надкушенное яблоко и шкурка от банана.             — Прости, я подвожу тебя. Я ничего не могу тебе дать... Ни душевное тепло, ни даже секс, — устало закрывая глаза, шептала Вера.             Анна пыталась заставить её есть, делать какие-то упражнения, даже беговую дорожку купила, но Вера быстро выдыхалась, жалуясь на сердцебиение. С работой у неё тоже стало плохо, она почти не брала заказов, а исполнение взятых затягивала.             — Я сижу у тебя на шее. Позор. Я понимаю, что это позор. Но я ничего не могу из себя выдавить. Тошно. Пусто.             — Солнышко, давай, ты всё-таки к врачу сходишь, а? — уже в который раз предложила Анна, заглядывая в её апатично-тоскливые глаза. — Если боишься одна, я с тобой могу сходить для моральной поддержки.             — К какому? — поморщилась Вера. — Зачем? У меня не болит ничего.             — Ну... — Анна не знала, как это произнести, не обидев её. — К врачу, который лечит грустных людей.             Вера задышала шумно носом, засопела раздражённо, и Анна ласково взяла её за плечи, успокоительно прижала их. Урчала загруженная ею стиральная машина, в сковородке тушилось мясо с картошкой, приятно пахло моющим средством для пола: придя с работы, Анна ощутила острое желание убрать квартиру. Вера совсем ничего не делала в последнее время, только посуду иногда мыла, но постоянно везде забывала кружки из-под кофе и чая. Не ополаскивала и брала новые. Потом новые. Так и стояли они везде, грязные, а Анна потом собирала их по всей квартире и тащила на кухню. Нет, её никогда не напрягал беспорядок, она привыкла жить по-холостяцки, изредка делая самый минимум уборки, но сейчас она вдруг поняла, что стало совсем уж неуютно. И Анна сновала туда-сюда — пылесосила, энергично шлёпала мокрой шваброй о пол, чистила картошку и лук, резала мясо.             — Вер, родная... Ну ты же сама понимаешь, что что-то неладное с тобой.             Анна осторожно приподняла её лицо за подбородок, но та, хмурясь, отвернулась.             — Я справлюсь сама. Это пройдёт.             Это не случилось вдруг, в одночасье — нарастало день ото дня, постепенно. Анна пыталась докопаться до причин, но не находила решительно ничего. У Веры никто не умер (по крайней мере, в последнее время), ни с кем ничего страшного не случилось. Может, нелады всё-таки в работе, в творчестве? Кто их, творческих натур, знает — поди пойми, что творится у них в душе и голове, что может их расстроить и надломить. Или корни проблемы лежали в прошлом — ещё до их с Анной встречи? Но тогда получалось, что Вера искусно скрывала это, смеялась, улыбалась, излучая свет и очарование. А это сидело у неё внутри.             Что это, почему это? И что делать?             — Вер, в душ сходи уже, а? — И Анна принялась её тормошить, снимать с неё футболку, штаны.             Та противилась, ёжилась:             — Не надо, оставь, мне холодно...             — Уже вторая неделя пошла, как ты в этом ходишь, не снимая, — возразила Анна.             Порой Вера, как будто немного воспрянув, принималась убирать, готовить, садилась за работу, даже выходила на улицу, в магазин, и казалось, будто всё пришло в норму. А потом — снова грязные кружки везде и съёжившаяся на постели Вера с телефоном в руке.             А однажды вечером, придя домой, Анна не обнаружила ни Веры, ни её вещей. На столе лежала записка: «Прости, я — как чемодан без ручки. И тащить неудобно, и выбросить жалко. Ни к чему тебе это. Ни радости от меня тебе, ни толку. Я сама как-нибудь справлюсь, не беспокойся за меня».             Сначала Анна сползла по стенке на корточки, а потом схватила телефон и принялась названивать. Вера не брала трубку. Тогда Анна поехала к ней — звонила в дверь, стучала. Минут через пять щёлкнули запоры и дверь открылась, показалось бледное, измождённое лицо Веры.             — Вер, — тихо сказала Анна с дрожью в голосе. — Что это за новости? Ты что учудила? В смысле? Как ты будешь тут сама, одна?             — Так же, как и раньше, — слабо улыбнулась та. — Жила же я как-то до нашей встречи.             — Нет, так не пойдёт, — решительно сказала Анна, отстраняя её и входя в квартиру.             Вот они, все её вещи — даже не разобранные толком, лишь брошенные кое-как. Рабочее место... Непохоже, что за ним работали.             — Ань, ты не обязана со мной нянькаться. Ты за меня не в ответе. Я взрослый дееспособный человек. Поверь, так будет лучше. Потому что со мной ты тоже в это погружаешься. Это и на тебя негативно влияет.             Слишком много слов за один раз — Вера замолкла, будто запыхавшись, опустилась на кухонный табурет. На столе — две грязных кружки с чайными пакетиками внутри. Анна присела на корточки, взяла её костлявые руки в свои, заглянула в глаза снизу вверх.             — Вер, — тихо, с отчаянной мольбой проговорила она. — Пойдём к доктору, а?             Та вздохнула, устало приподняла уголки губ.             — Ань, ты не переживай. Я, кажется, начинаю нащупывать путь наверх — назад в норму. Только мне нужно время, чтобы выкарабкаться. Не мешай мне, ладно? Не надо докторов. Я сама.             Анна уткнулась лбом в её колени, посидела так несколько секунд, снова подняла лицо.             — Как ты себе это представляешь? А я, по-твоему, что делать должна? Изводиться там, думая — как ты тут, что с тобой? Жива ли ты вообще? Я же с катушек съеду!             Худые пальцы легли на волосы Анны, поворошили.             — Я понимаю, о чём ты... Я не буду этого делать, обещаю. Будем созваниваться. Например, каждый день в восемь вечера.             Анне так и не удалось убедить Веру вернуться. Так и жили врозь, соединяемые по вечерам мобильной связью. Анна требовала высылать ей фотографии холодильника Веры — убедиться, что та хоть что-то ест. Однажды, когда Вера долго не брала трубку, обеспокоенная Анна помчалась к ней. Пока она ехала, в голове крутились самые страшные предположения, и душа леденела от тоски и страха.             Оказалось, у Веры просто разрядился телефон. В прихожей у дверей скопилось несколько мешков с мусором, а питалась Вера только фруктами и йогуртом, иногда яйцами, пила кофе. Анна перебирала и разглядывала квитанции на тумбочке.             — Коммунальные заплатила? У тебя вообще есть деньги? Ты работаешь?             Вера показала на своё рабочее место. Там были новые рисунки под лампой, работал компьютер.             — Есть. Заплатила. Всё нормально, не волнуйся, пожалуйста. Прости, что не брала трубку. Совсем забыла, что он разрядился, заработалась.             Странные у них стали отношения: вроде вместе, а вроде и нет. И практически полностью платонические. Передружба, недолюбовь. Только ниточка мобильной связи перекидывала между ними мостик. Вера то работала, то не работала, причём во втором старалась не признаваться: стыдно было. Раскладывала старые рисунки на рабочем месте, но эти уловки не могли обмануть Анну. Когда Вера была на мели, Анна просто забивала её холодильник продуктами и оплачивала счета. Вера вяло протестовала, хныкала, пыталась всунуть ей пакеты обратно, но та её мнения даже не спрашивала.             Через несколько месяцев Вера сказала, что всё-таки пошла к врачу и принимает назначенные таблетки, ходит на зоотерапию в центр психологической поддержки и реабилитации. Даже записалась волонтёром в собачий приют. Анна и сама видела по её состоянию, что та шла на поправку, но о том, чтобы съехаться снова, Вера не заводила разговора. Она набрала семь килограммов из потерянных двенадцати, снова убирала квартиру и пекла пирожки, работа тоже ладилась.             Они сидели на кухне и пили кофе, в окно постукивал дождь. Горка румяных пирожков с капустой и мясом стояла в миске на столе, и Вера, подпирая руками подбородок, ласково смотрела, как Анна ест. Почти как в тот памятный первый день знакомства, только локти Веры были чуть острее, чем тогда. Начинка у пирожков та же, да. Но та ли «начинка» у них самих?.. Потом, разглядывая новые работы Веры, Анна увидела немного не завершённый портрет круглолицей и ясноглазой девушки в камуфляжной форме и высоких ботинках, сидевшей на корточках в обнимку с немецкой овчаркой. Густые рыжеватые волосы выбивались из-под форменной кепки с кокардой.             — А это кто? — спросила Анна, ощутив странный прохладный толчок сердца.             — Это Оля, — охотно объяснила Вера. — Она кинолог в полиции, в свободное от службы время сотрудничает с приютом.             — Она заказала тебе портрет? — двинула Анна бровью.             — Нет, это моя инициатива, — засмеялась Вера. — Хочу сделать ей подарок. А собачку зовут Курт. Это её напарник.             Знакомый смех, который всегда щекотал лучиками солнца сквозь крону клёнов, прозвучал как-то иначе, чем обычно. По-чужому. Вера рассказала, что у Оли дома два лабрадора и девятилетняя сводная сестра, опекуном которой девушка стала после смерти родителей.             — Сестрёнка из одной миски с лабрадорами ест? — хмыкнула Анна.             Вера недоуменно наморщила лоб, и Анна пояснила с усмешкой:             — Ну, ты так сказала... Два лабрадора и сестра, как будто сестра — тоже питомец.             До Веры дошла шутка.             — А-а! — засмеялась она. — Ну, что-то типа того.             Недосказанное повисло в дождливом сумраке, и Анна увозила его с собой, как занозу под сердцем. Дворники работали, вечерние огни расплывались слезливыми потёками по стеклу.             Они не созванивались пару недель, у Анны был аврал на работе, да и заноза недосказанного под сердцем, кажется, заразила её холодным ядом неразговорчивости. Решив после рабочего дня заехать к Вере без предупреждения с пакетом фруктов, Анна поднялась по лестнице и нажала на кнопку звонка.             Открыла ей та девушка с портрета — в футболке и камуфляжных брюках. В квартире непривычно пахло сигаретным дымом, в ванной шумел душ.             — Здрасьте, — процедила Анна.             — И вам добрый вечер, — ответила девушка спокойно.             Из ванной донёсся голос Веры:             — Оль, кто там?             Ольга, глянув на пакет в руках Анны, ответила:             — Я не уверена, но, кажется, доставка фруктов.             — Что? Какая доставка? — Душ смолк, дверь ванной открылась, послышались шаги в тапочках. — Я не заказывала никакую доставку...             Вера появилась, завёрнутая в большое полотенце. На мгновение замерла, но тут же приветливо улыбнулась во все зубы.             — А, Ань! Привет! Чего стоишь, заходи! Я как раз пирожки испекла.             — Да нет, спасибо... Я, наверно, лучше пойду. — И Анна опустила пакет на пол в прихожей.             Вера, шагнув к ней, немного влажной и тёплой после душа рукой взяла её за руку, потянула.             — Да ладно, чего ты морозишься? Пошли, пошли. Давай, на кухню.             «Морозишься»... Тоже какое-то незнакомое словечко, не из её обычного лексикона. Под диафрагмой застрял тошнотворно-горьковатый, с привкусом дыма, комок — идиотское ощущение, будто квартирой ошиблась. Хотелось откашляться, выплюнуть его и уйти. Безвозвратно, насовсем.             Да, пирожки опять стояли в миске на столе. Ольга готовила кофе в гейзерной кофеварке — тоже новшество: раньше Вера пила растворимый или молотый в растворимом. Вместо пепельницы — консервная баночка с тремя бычками от тонких сигарет. Ольга, разлив кофе по чашкам, закурила. Дым она выпускала в приоткрытую створку окна.             — Дома я не курю, а то перед сестрой — непедагогично, — пояснила она.             Вера, уже переодевшаяся в милый домашний трикотажный комплект, постукивала тарелками, составляя их с сушилки на полку шкафчика. Влажные волосы, заправленные за уши, падали ей на спину, тонкие прядки липли к нежной шее.             — Я, наверно, лучше всё-таки пойду, — опять собралась Анна.             — Да сиди ты, — нажала Вера на её плечо. — Пирожки вот ешь.             Анна опасалась, не застрянут ли те пирожки у неё в горле. Всё это походило на бессмысленное издевательство, неловкую и ненужную попытку «расстаться друзьями», но, окидывая мысленным взглядом последние несколько месяцев, она не находила там питательной почвы для взращивания праведного гнева. Только усталая горечь медлительным пузырьком поднялась из тёмной глубины и лопнула. Как назвать то, что между ними болезненно тянулось всё это время? Было ли там что предавать, чему изменять? С чего Анна взяла, что Вера ей что-то должна? И за что должна? За продукты в холодильнике, за оплаченные ЖКУ? За звонки в восемь вечера? Анна, может, и хотела бы делать больше, но Вера её не подпускала к себе. Не хватать же её в охапку и не везти насильно в больницу... Хотя Вера тогда так исхудала, что Анне не составило бы большого труда отнести её на руках в машину. Но нельзя помочь человеку против его воли.             С трудом дожевав один пирожок и осилив полчашки кофе, Анна всё-таки встала.             — Спасибо за угощение, Вер. Я рада, что ты в порядке. Ладно, пойду я. Удачи тебе и всё такое.             Вера выглядела огорчённой. Ольга, не вмешиваясь, сдержанно и задумчиво курила в окно. Обувшись в прихожей, Анна шагнула на лестничную площадку, Вера в тапочках — следом.             — Ань...             Анна с устало-деревянной полуулыбкой тронула её за плечо, чуть погладила пальцами через ткань футболки и мягко, стремительно побежала вниз по лестнице.