Тучка золотая

            В сентябре у Оксаны умер дедушка. Они с бабушкой жили в частном доме в пригороде. Бабушка страдала деменцией и была уже лежачая, а дед ещё бодр — он и ухаживал за супругой, иногда ему помогали соседи, навещала медсестра и социальный работник. Его жизнь унёс инсульт. Родители Оксаны приняли решение забрать бабушку к себе; лежачий пожилой человек со старческим слабоумием — конечно, то ещё испытание для родных, особенно, если нет возможности нанять сиделку или поместить больного члена семьи в специализированное учреждение с профессиональным уходом. Ситуация сложилась непростая: за бабулей нужен был круглосуточный присмотр, а между тем родители Оксаны работали, а девушка училась на очном отделении. Увольняться родители не хотели и настаивали на том, чтобы Оксана переводилась на вечернее отделение — так она могла быть дома днём с бабушкой, а вечером её бы сменяли родители, вернувшись с работы.             Как бы цинично это ни звучало, единственным утешением было то, что потерпеть осталось недолго, по прогнозам врачей — меньше года, и то — при хорошем уходе. От попыток обратиться в социальную службу за сиделкой маму Оксаны отговорила её коллега по работе, напугав её страшилками о засевших там мошенниках, отнимающих у своих подопечных имущество. Вполне возможно, в службе соцзащиты им и так бы отказали по какой-нибудь причине.             — Похоже, придётся мне так и сделать, — призналась с тяжёлым вздохом Оксана в очередную встречу с Анной. — Другого выхода и правда нет. Бабулю жалко очень... Когда она была ещё бодрая и в своём уме, мы с ней хорошо общались. И с дедом тоже. А вот у мамы с ними были натянутые отношения. Это из-за её развода и второго брака.             — Да уж, — проговорила Анна. — В этом свете решение взять бабушку к себе выглядит ещё более непростым и неоднозначным.             Оксана, грустная и поникшая, лежала головой на её плече, поджав ноги.             — С одной стороны, не хотелось бы, чтобы бабуля долго мучилась в таком состоянии. Уход в мир иной для неё, как ни крути, избавление. Но, с другой стороны, намеренно ускорять её смерть — например, плохим уходом — это просто зверство. Это издевательство над умирающим старым человеком! И, раз уж мне выпал такой жребий, я прослежу за тем, чтоб мама с отчимом не накосячили — нечаянно или намеренно. Я сделаю всё, что в моих силах.             — Ну, не будет же в самом деле твоя мама брать на душу такой грех, — пробормотала Анна, хмурясь.             Оксана с горечью поморщилась, махнула рукой.             — Ой, да мама только и мечтает, чтобы поскорее продать дом. И переехать из двушки в трёшку. — Глаза девушки ожесточённо заблестели сквозь недобрый прищур. — А вот хрен она получит, а не дом.             Анна не решилась расспрашивать на эту тему, лишь заметила осторожно:             — Ну, вообще-то, дочь — наследница первой очереди.             Оксана только усмехнулась, сложила пальцы в кукиш, жёстко поджала губы.             — Вот! Хренушки ей. Не видать ей ни дома, ни вожделенной трёшки. Ох, Ань, видела бы ты, какой там сад! Сам домик скромный, но вот сад — такой чудесный... Столько вишни там растёт, да какой крупной и вкусной! Я с детства её люблю. И когда на каникулах у бабушки с дедушкой гостила, всегда лопала её от пуза. А яблони какие! Правда, в последние годы деду было тяжело одному справляться... И дело даже не в деньгах, не в цене, не в материальной ценности этого имущества. Понимаешь, Ань, это моё детство! — Голос Оксаны задрожал, на глазах выступили слёзы. — И мама хочет его продать. В двушке ей, видите ли, тесно. — Девушка смахнула со щёк солёные ручейки, её лицо снова стало решительным и жёстким. — Да уйду я от них, уйду! Доучусь только, работу найду — и свалю. И сразу станет свободно. А сад я им хрен дам продать! Ничего у них не выйдет, потому что у меня есть все законные основания для этого.             Больше она ничего не сказала, погрузившись в мрачную задумчивость. Анна вытерла ей остатки слёз и пошла делать кофе, к которому были куплены любимые пирожные Оксаны. Скоро возвращались хозяева дачи, и девушка доживала здесь последние дни.             Разливая напиток по кружкам, Анна с печалью думала о том, что их летняя поездка на квадроциклах была последней идиллией перед долгим периодом невозможности куда-либо выезжать с Оксаной. Той предстояла забота о бабушке, а это значило, что даже обычные встречи станут проблематичными. Разве что той удастся иногда вырываться из дома по выходным, когда родители дома. Но если Оксана подозревала, что те будут склонны ненадлежащим образом ухаживать за бабушкой, ей и в выходные придётся это контролировать. В общем, тоска...             «Ох и эгоистка я, — упрекнула Анна себя мысленно. — О себе думаю. А о том, в какой атмосфере Оксанке придётся жить в ближайшее время, даже не вспомнила».             Бабушку положили в комнате Оксаны, купив для неё ещё одну кровать. Бабулю нужно было мыть, кормить, менять ей подгузники, давать лекарства, а ещё она бормотала по ночам. Не кричала, не разговаривала громко, просто невнятно бубнила, иногда затихая на пару часов. Иногда у неё были просветления и она узнавала родных, а потом — опять провал в беспамятство. Временами ей казалось, что она в своём доме, тогда она звала деда и плакала, потому что тот не приходил. А как ей объяснишь, что дед уже на том свете? Сон у неё был разорван на несколько отрезков в течение суток, и полностью спокойная ночь для Оксаны стала недостижимой мечтой. Впрочем, человек ко многому привыкает, и Оксана говорила, что уже научилась спать, не обращая внимания на бабушкин бубнёж, благо он был негромкий и монотонный. Затыкать уши берушами было нельзя: бабушке ночью могла понадобиться помощь, поэтому приходилось держать руку на пульсе.             Понятно было, что это последняя стадия и конец близок. Но каждый день шёл за месяц.             В первые же выходные, отлучившись из дома на встречу с Анной, Оксана обнаружила, что в её отсутствие бабушка не была накормлена.             «Представляешь, они просто свалили из дома! — писала Анне девушка, полная негодования. — А бабулю не покормили(( И оставили её одну на несколько часов. Я прихожу, а у неё подгузник полный. И голодная. Кушать, говорит, хочу(( Еда, которую я для неё оставила в холодильнике, нетронутая. Блин, слышала бы ты, как я на мать орала, когда та пришла... У тебя бы уши в трубочку свернулись. Удивилась бы ты, какие я слова знаю... Сейчас самой не по себе. Чужой человек увидел бы — подумал бы, какая дочь ужасная, так мать материт(( Но, блин, есть за что! Я как вспомню, какой бабуля раньше была, до этого... каким она человеком была — и вот теперь ей такая от родной дочки 'забота'. Она не заслуживает такого. Я это точно знаю. Я от неё видела только хорошее. Она хороший человек... так не хочется писать 'была'(( Потому что то, что от неё осталось — это уже не та личность, это обрывки, истрёпанные лоскутки...»             Анна занесла было пальцы над клавиатурой, но... опустила руки. От своей мамы она тоже видела только добро, но есть дети, которые так сказать не могут. И всегда есть какие-то причины. Родители сеют, а потом пожинают посеянное. Но она не знала эту семью настолько глубоко, чтобы судить. Кроме того, не всем ведь под силу этот тяжёлый, неприятный, грязный уход за беспомощным человеком. Это выматывает. У кого-то нервы не выдерживают. Да и сам больной — далеко не всегда милый и покладистый. У Димы бывшая тёща такие истерики закатывала, что слышно было на пять этажей. Потом её, правда, всё-таки перевезли в частный пансионат, и семья вздохнула свободнее.             Поняв, что на родителей положиться нельзя, Оксана вынуждена была и выходные проводить дома. По сути, они взвалили весь уход за бабушкой на неё, а ведь ей надо было ещё и учиться. Анна не представляла себе, как в такой обстановке можно заниматься чем-либо.             По теме нетрадиционных отношений Оксана теперь отвечала матери жёстко: «Мама, после того, что я увидела, ты не имеешь морального права выносить мне мозг. Я больше не уважаю тебя. И считаю себя вправе плевать на то, что ты думаешь по этому вопросу. Меня это больше не волнует».             Позднее она рассказала Анне в переписке:             «Бабуля отказывается принимать пищу из рук мамы и отчима. Говорит, что они плохие люди, не любят её и хотят, чтобы она быстрее умерла. Говорит, что только я — хорошая девочка, и только мне она доверяет. Она меня не узнает, думает, что я просто какая-то добрая девушка, которая за ней ухаживает, вроде медсестры или сиделки. Думает почему-то, что меня зовут Галя. Маму с отчимом тоже не узнает, но не хочет, чтобы они к ней даже прикасались, потому что они делают ей больно. Не знаю даже, насколько это правда — насчёт того, что они делают больно... Не преувеличивает ли она — всё-таки неадекватен уже человек. Когда мама при мне пытается что-нибудь сделать — помыть бабушку или покормить — та отказывается и требует, чтоб позвали Галю. То есть, меня. Чтоб Галя всё сделала, потому что только она умеет так, как надо. Фиг с ним, я уже откликаюсь на «Галю»... Я вот тут подумала: может, зря я тогда наорала на мать, когда они с отчимом оставили бабулю не накормленной. Может, она сама отказалась. Она хоть и не в себе уже, но чувствует, как к ней относятся. А то, что они оставили её одну на несколько часов — ну, может, психанули, потому что с ними она капризничает... Хотя, конечно, они не должны были так делать. Ну, мне бы позвонили в крайнем случае, если им совсем уж срочно куда-то надо... Понимаешь, Ань, я не могу лишний раз куда-то отлучиться надолго, потому что тогда она не поест и даже лекарства из их рук не примет(( И будет лежать грязная, не даст до себя дотронуться, пока я не приду и всё не сделаю(( Только Галю требует. И вот что тут сделаешь?»             Встречи стали редкими. Возвращалась Оксана с учёбы поздно — в половине одиннадцатого, и Анна специально приезжала, чтобы встретить её и отвезти домой. Для неё это стало почти единственной возможностью хоть ненадолго увидеться с ней. Отлучиться из дома даже в выходные больше, чем на два-три часа, она не могла из-за бабушки.             — Как отношения с мамой? — поинтересовалась Анна.             Оксана поморщилась.             — Живём, как соседи в коммуналке, — усмехнулась она. — Только и следишь, чтоб кто-то кому-то в борщ не плюнул и чужим мылом не помылся.             — Откуда ты знаешь про жизнь в коммуналке? — улыбнулась Анна. — Их же уже почти не осталось.             — Ну, а как люди историю изучают, например? — ответила девушка, и выражение усталости и раздражения на её лице понемногу уходило, сменяясь лаской. Её рука забралась Анне на плечо, пальцы нежно ворошили короткие волосы над шеей. — В наш век интернета и доступности информации возможно всё.             С подработкой у неё стало туго, заказы на переводы удавалось урвать совсем редко. Ей и учиться было тяжело в таких условиях, что уж говорить о дополнительной нагрузке. Соответственно, своих денег у неё было мало, приходилось жить на родительских харчах. А мама ещё и взяла моду попрекать Оксану куском хлеба — живёшь мол, на всём готовом, взрослая девица, у родителей на шее сидишь и ещё смеешь рот свой открывать. То, что это был не её добровольный выбор, а неприятная временная необходимость, мама как будто забывала. Она ещё и требовала, чтобы Оксана брала на себя и все домашние дела — готовку, стирку, уборку. Всё равно же дома почти весь день сидит.             — Я ей говорю: «Не беспокойся, вот бабуля отмучается — и свалю от вас с превеликой радостью. Потом от меня даже открытки на Новый год не дождётесь», — раздражённо рассказывала девушка. — Нашли, блин, золушку! Пойми, Ань, я не против как-то помогать, вносить свою, так сказать, лепту... Но я в конце дня просто с ног валюсь. А для бабушки надо отдельно готовить, у неё своя диета, ей нашу еду нельзя. Это тоже на мне.             — Ты хоть спишь? — хмурясь, спросила Анна.             — Бабуля засыпает несколько раз за сутки на пару часов, — вздохнула девушка. — Я тоже ложусь и вырубаюсь, у меня уже рефлекс выработался: голова касается подушки — через секунду я дрыхну. Это как с грудным ребёнком. В будни часов пять сна за сутки набирается. В выходные — меньше. Потому что, блин, если мама увидит, что я днём сплю, специально будит... Чего, мол, дрыхнешь — иди, мусор вынеси или в магазин сходи. Придумала мне гестаповскую пытку. Ругаемся постоянно... Но сильно ей всё равно не нахамишь, я всё-таки действительно за их счёт пока живу. И продукты, купленные на их деньги, ем. Господи, когда это уже кончится?!.. Мне кажется, ещё чуть-чуть — и я или повешусь, или убью кого-нибудь! И я даже знаю, кого.             Анна стискивала зубы в бессильном бешенстве. Ей тоже хотелось кое-кого взять за шкирку и хорошенько побить лицом об стол, чтоб прекратила издевательства над дочерью. У неё не было оснований не верить Оксане.             Однажды Анна, как обычно, подвезла Оксану после её вечерних пар. Они поцеловались возле машины в сумрачном дворе, освещаемом только лампами у подъездов. А когда Анна приехала домой, её уже ждало сообщение:             «Ох, Ань, мать мне сейчас такую истерику закатила... Все нервы вытрепала мне. Она увидела в окно, как мы целовались. Всё, теперь я лишена денег даже на проезд до универа. Она сказала: либо сама зарабатывай, либо пусть твоя женщина тебя и содержит. Продукты они сами покупать будут. Наверно, даже есть из их котла мне запретят))) Видимо, отдельный холодильник заводить придётся)) Смех и грех, в общем. Знаешь, Ань, у меня уже нет ни сил, ни желания злиться. Ржач какой-то истерический только внутри сидит. Это называется 'не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок'. Детский сад же, ну правда, Ань?»             У Анны дёрнулась верхняя губа, из горла рвался рык.             «Оксанкин, если нужны деньги, можешь на меня рассчитывать, — написала она. — Могу не только возить тебя с пар, но и на пары. Мне не трудно. Начало во сколько? В семь? Я прямо с работы могу за тобой заезжать».             «Ой, Ань, спасибо тебе, но неудобно как-то», — последовал растерянный ответ.             «Неудобно в почтовом ящике спать. Девушка ты моя или где? А гордость и все прочие заморочки ты брось. Тебя поставили в такое положение, в котором крайне сложно иметь свой доход. И за бабушкой ухаживать, и по дому всё делать, и ещё учиться успевать! Знаешь, у меня большое желание с твоими родителями поговорить. Серьёзно так поговорить на тему их мудачества».             «Ой, Ань, лучше не надо! Только хуже будет. С мамой, по крайней мере, говорить точно бесполезно».             «А с отчимом?»             «Тоже мало смысла. У нас мама главная. А он, что мама скажет, то и сделает».             «А может, тебе вообще академ стоит взять?»             «Да мне не хотелось учёбу прерывать... Да и в академ в середине семестра уходить — как-то неразумно, потом всё с начала этого семестра надо будет заново проходить».             «Оксан, серьёзно, в такой обстановке учёба в принципе невозможна. Ты не спишь толком, тебе выносят мозг, с бабушкой возни много — как тут знания усваиваться будут?»             «Ань, не знаю я. Неизвестно, сколько бабуля ещё протянет. Может, год, может, полгода, а может, и три месяца. И что, я буду туда-сюда скакать — в академ, потом из академа? Ну, выйду досрочно, как потом навёрстывать? Я как-то с трудом всё это себе представляю... Боюсь, фигня получится».             «А вот я боюсь, что если так будет продолжаться, ты сама в больничку загремишь, золотце моё родное. Нервы и организм — они не железные. А тебе нельзя расклеиваться: как бабуля без тебя будет?»             «В том-то и дело, что никак(( Она никого, кроме меня, не признаёт. А мать с отчимом её угробят, пока я буду в больнице валяться((... Не имею я права болеть».             «Значит, думай, как и себя сберечь, и бабулю не подвести».             На следующий день после этого разговора Анна прямо с работы заехала за Оксаной, чтобы отвезти её на пары. Вид у девушки был усталый и грустный. У Анны нежно защемило сердце: захотелось взять Оксану на руки, унести в тихое и спокойное место, дать выспаться, а потом накормить. Но она только улыбнулась и ласково тронула пальцами её щёчку, заправила за ухо прядку волос.             — Ты как, птаха?             Та поморщилась.             — Мать хернёй страдает. Выделила мне недельный продуктовый паёк: одна пачка гречки, одна буханка хлеба, пара пакетов кефира, пять картошек, пачка макарон и одна банка самого дешёвого кофе. Больше, говорит, ни копейки на тебя не потрачу. Если хочешь что-то сверх этого — или сама заработай на вкусняшку, или у своей женщины попроси.             Анна хмыкнула.             — Я прошу прощения, но твоя матушка что — совсем ебобо? Как ты заработаешь, если ты к бабушке приставлена? Я понимаю, тяжёлая обстановка дома, но это же не значит, что нужно самой впадать в маразм!..             — Да хоть вебкам-моделью — раздеваться онлайн, — желчно процедила Оксана. — Ну а что? Внешние данные у меня вполне соответствуют, а бабуля на заднем плане будет изюминкой.             Анна нахмурилась.             — Я надеюсь, это шутка? И ты не собираешься всерьёз...             Оксана испустила усталый вздох.             — Ань, ну само собой...             Некоторое время они ехали молча. Анна мрачно крутила в голове разные варианты. Может, скинуться с друзьями на приличный пансионат для бабушки? Вскладчину не так дорого выйдет, но это надо будет ежемесячно скидываться... Или совсем безумная идея: провести на канале Димы несколько песенных стримов с донатами — с миру по нитке и наберётся. Но одно дело — жертвовать на приют, на вкусняшки собачкам, и совсем другое — какой-то никому не знакомой бабушке на дом престарелых. Наверно, многие сочтут цель сбора средств неоднозначной. У нас народ до сих пор считает, что поместить больного пожилого человека в заведение с профессиональным медицинским уходом — это «позор и фу такими быть», а вот самим мучиться — это почётно. Своё здоровье и нервы угробить, бросить работу, чтобы стать сиделкой, выгореть душой, провести в кошмаре несколько месяцев, а то и лет — но зато «не бросить». С другой стороны, пансионат пансионату рознь, заведения с действительно приличными условиями ещё поискать надо, да и недешёвое это удовольствие. Но, в принципе, Марк с Димой своей харизмой могут раскрутить зрителей на что угодно... Но всё равно — слишком неоднозначная тема. Да и нюансов куча: согласятся ли родители Оксаны? Как отнесётся к этому сама бабушка, не признающая в качестве сиделки никого, кроме «Гали»?             Анна осторожно поделилась своей мыслью с Оксаной. Та сразу покачала головой:             — Ань, спасибо тебе большое, но это однозначно не вариант. Бабуля никого чужого к себе не подпустит. Никого, кроме меня. Мне в этот пансионат тогда на работу устраиваться придётся. И жить там. Я уж дотерплю как-нибудь.             Анна вздохнула.             — Прости, но я бы маман твою своими руками придушила. Тебе и так нелегко, а она решила тебя окончательно доконать своими закидонами.             Забирая Оксану после пар, она вручила ей пакет с продуктами. Среди них была банка самого приличного кофе, какой Анна только смогла найти, а также любимые сладости Оксаны. И бутылка «Кока-колы», конечно.             — Порадуй себя вкусненьким, — сказала Анна. — Положительные эмоции, пусть и хотя бы от еды, тебе не помешают.             Оксана не сдержала слёз. Её губы задрожали, она зажала себе рот и всхлипнула.             — Ань, ну зачем...             — Затем, что я не позволю никому издеваться над моей птахой. — И Анна привлекла девушку к себе за плечи.             Та обняла её, уткнулась и разревелась. Анна дала ей выплакаться, потом нежно чмокнула в носик, промокнула бумажным платочком мокрые глаза и щёки, вложила ей в руку несколько денежных купюр.             — Это если твоей маман придёт в голову тебя ещё и от интернета отрезать.             — Нет, Ань, деньги я не возьму, — запротестовала Оксана. — За продукты спасибо, но денег не надо...             — Ладно, тогда я сама тебе на счёт кину. Мы с тобой должны быть на связи, и это не обсуждается.             Через некоторое время возникла ещё одна проблема: родители Оксаны, закупая продукты, не учитывали особенности диеты бабушки. Оксана составляла список нужных продуктов, но они или забывали их купить, или покупали что-то неподходящее. Или говорили, что «такого в магазине не было». А специально идти в другой магазин — «ну извини, у нас времени нет». И у девушки складывалось впечатление, что они это делали специально.             «Я им сто раз твердила: ей не подходит наша еда, — писала она Анне. — Ей нельзя колбасу, нельзя жирную свинину, можно только куриную или индюшачью грудку. Нельзя солёную рыбу, копчёности. Нельзя жирный творог... Отчим тут на днях пельменей, видите ли, захотел. И не магазинных, а домашних. Сиди и лепи, вот тебе мясо. А мясо такое... Блин, у меня самой поджелудка бы заболела — столько там жира! 'Ну а что такого, и бабуля поест, ничего с ней не случится'. Охренеть, блин! Лежачему человеку, у которого ни одного здорового органа — пельмени! Вот где мозги у чувака, спрашивается? Я ему: 'Почему курогрудь не купили, я же писала список?' Он: 'У нас бюджет не резиновый, чтоб каждому члену семьи отдельное меню составлять'. Короче, слепила я ему его грёбаные пельмени, а бабулю пришлось одними кашками и овощным пюре кормить».             «Напиши мне список продуктов, я куплю всё, что надо», — ответила Анна.             «Ох, Ань, напрягаем мы с бабулей тебя((( Мне ужасно неловко».             «Я уже говорила, где спать неловко?)) А что ещё остаётся, если у твоих родителей ни мозгов, ни совести? Курогрудь им дорого, а жирная свинина — нормально».             Забирая Оксану после пар на следующий вечер, Анна вручила ей пакет с продуктами для бабушки. Та опять расплакалась. А на следующий день Анна в личных сообщениях прочитала её переполненный эмоциями рассказ:             «Ань, ну вот что это такое?! Как это назвать — тупость, свинство? Короче, сделала я для бабушки что-то типа паштета из куриного мяса. Грудку отварную в блендере измельчила, молока чуток добавила, чтоб не так сухо было, ну и зелени немножко туда же. Выложила в контейнер и поставила в холодильник. Подписала: 'Бабушкина еда'. Думаю, бабушке на ужин дам. Ага, как же. Прилегла я вздремнуть, просыпаюсь — а отчим этот паштет на хлеб толстым слоем мажет и жрёт перед телевизором. Уже почти всё сожрал и хлеба полбуханки заточил. Я к нему: 'Ты слепой или безграмотный?! Там же написано было, что это для бабушки приготовлено! Я на ужин ей хотела дать, а ты, брюхо твоё ненасытное, всё сожрал!' Он аж поперхнулся и тоже давай орать на меня. Тут мать прибегает и тоже на ультразвуке верещит: 'Это наш холодильник, это наши продукты!' Я ей: 'Вообще-то, не ваши'. Мать прищурилась: 'А, так это твоя дама покупала? Ну, передай ей наши извинения'. Короче, здорово проорались все, бабушку напугали. Каюсь, я первая голос повысила. Не сдержалась, так обидно стало. Блин, я ведь подписала контейнер!!! Специально для тупых! Не пойму — он реально не видел или назло сделал? Ань, извини, что так получилось. Ты хотела бабушку накормить, а выходит, что вместо этого накормила чужого невоспитанного мужика. Наверно, не стоит больше покупать продукты... Или надо купить отдельный холодильник и замок на него повесить. Но это ведь абсурд(( Вот уж правда — не семья, а коммуналка(( Ещё не хватало воевать из-за продуктов! Меня аж трясёт всю... Нет, ну надо же быть такой свиньёй, а?!»             «Оксан, солнышко моё, не расстраивайся так сильно, — ответила Анна. — Ничего страшного не случилось, чтобы так нервничать. Не надо, у тебя и так хватает переживаний».             «Ань, но ведь это свинство(( И ты не обязана кормить чужого здорового мужика вместо больной умирающей бабушки(( Он-то сам себе жратву купит, боров этакий. Я уж и подписываю, и в отдельный пакет складываю, и словами говорю, а всё равно нет-нет да и пропадает что-нибудь. Просто внаглую берут(( Их продукты я, кстати, не трогаю, после того как мать разродилась гениальной идеей недельного продуктового пайка для меня».             «Ну, раз они так делают, это развязывает тебе руки. Можешь тоже у них брать что угодно».             «Меня мать тогда живьём съест. Весь мозг вынесет, а у меня и так нервы на пределе(( Дурдом какой-то(( Ань, извини, что я ною... Но мне просто больше некому выплакаться. Уже не чаю дожить до конца этого кошмара. Понимаю, что это чудовищно, но меня иногда посещает мысль: если бы бабуля наконец умерла, всем стало бы легче. И ей самой тоже. А потом прихожу в ужас, ругаю себя, реву... У меня постоянно глаза на мокром месте, нервы ни к чёрту. Прости, что гружу тебя своими проблемами».             «Солнышко, грузи сколько угодно. Ты не одна, я с тобой».             «Спасибо тебе, Ань... Я очень, очень тебя люблю».