Тучка золотая

            Марк так понравился бабушке Оксаны, что она стала просить внучку почаще включать «телевизор, где Яшу показывают». Яшей она называла Марка, хотя Оксана не раз повторяла ей его имя. Бабушка принимала его за своего давно умершего старшего сына, который погиб молодым в девяносто пятом году от рук бандитов.             — Я дядю Яшу не застала живым, — поведала Оксана Анне. — Но бабуля про него много рассказывала. Он тоже хорошо играл на гитаре и пел. У неё в старом альбоме остались его фотографии, где он с гитарой, в кругу каких-то своих друзей. В девяностые он связался с криминальной компанией... Его застрелили на разборке. Он вообще не должен был там находиться, но по роковому стечению обстоятельств всё-таки там оказался. Ему было всего двадцать лет. У него была невеста Алла, которая вскоре после его гибели разбилась с друзьями на машине. На момент смерти она была на пятом месяце беременности... Скорее всего, от дяди Яши. Вот такая грустная история.             Это было символичное совпадение: брат Марка тоже погиб в эти же годы, в первую чеченскую войну, куда он попал двадцатилетним пацаном без боевого опыта. Марк, в прошлом офицер, тоже прошёл эту войну, но вернулся живым. Она пришлась на самое начало его службы.             В Новый год Оксана не могла отлучиться из дома, но праздник пришёл к ней в виде стрима с Димой, Марком и другими ребятами из их компании. Анна, заехав вечером на пару часов к маме и пообещав днём первого числа непременно вернуться, присоединилась к друзьям. Все собрались у Димы за новогодним столом, в углу стояла наряженная ёлка. Посиделки получились душевные, с множеством песен; Марк исполнял романсы с необычайной прочувствованностью, и Анна читала в его глазах особый смысл. Он принял близко к сердцу ситуацию Оксаны, проникся ею и очень хотел помочь, даже нашёл вполне приличный частный дом престарелых, но из этой затеи ничего не вышло. Мать Оксаны воспротивилась, называя Марка и Диму мошенниками, считала их вмешательство подозрительным и вообразила, что их цель — каким-то образом завладеть домом и участком бабушки. Даже полицию вызвала, когда Марк и Дима приехали обсудить с ней этот вопрос. Пришлось им уйти, чтоб избежать неприятных и нудных объяснений со стражами порядка, хотя они не шумели, не хулиганили и не были пьяны. Ирина и Анну называла мошенницей, раз она с ними знакома — «из их шайки». У неё появилась дополнительная тема для ссор с Оксаной: «Привела в дом аферистов».             Хоть и душевный, но всё-таки немного грустный был этот Новый год: Анна, сидя за столом с друзьями и слушая их пение, до звенящей тоски под рёбрами хотела бы, чтобы Оксана была здесь, вместе с ними. Увы, та могла лишь смотреть на них на экране и писать сообщения в чат.             «Ребята, спасибо вам за праздник, за атмосферу! Как будто с вами сижу))»             Сдача сессии тяжело далась Оксане — к концу она пребывала в состоянии полнейшего нервного истощения. Ей срочно требовался отдых. В поликлинику по поводу своих приступов она так и не сходила — из-за экзаменов не было никакой физической возможности, но теперь ей предстояли две недели зимних каникул. Анна сказала:             — Всё, родная, к врачу. И это не обсуждается!             — Да мне просто отоспаться бы — и буду как новенькая, — простонала Оксана.             — Одно другому не мешает, — заметила Анна. — На ночь снова перебираешься ко мне. На весь период каникул. И это тоже не обсуждается.             Марк с Димой тем временем не сидели сложа руки — нашли по рекомендации одного из подписчиков канала сиделку на ночное время. «Женщина, 61 год, русская, медицинское образование (медсестра), ищет работу сиделкой для пожилого человека. Моя хорошая знакомая, порядочность гарантирую», — так написал Диме подписчик. Они договорились с ним о встрече, тот привёз соискательницу на собеседование. Женщину звали Татьяна Сергеевна, и впечатление на Марка и Диму она произвела приятное. Оставалось только внедрить её в «стан врага». Анне удалось заручиться поддержкой отчима Оксаны — тот гарантировал доступ сиделки в квартиру и обещал отвлекать и успокаивать жену. Он и так был, в принципе, готов к содействию, но для пущего убеждения друзьями была проведена спецоперация — дома у Димы состоялись эксклюзивные посиделки для Евгения. Участники: Анна, Дима, Марк, Саша, Евгений. Увеселительные средства: коньяк, закуска. Дополнительный инвентарь: гитары в количестве двух штук.             — А я ваши видосы посматриваю, между прочим, — признался Евгений, уже порядком расслабленный в дружеской атмосфере. — Поинтересовался, чем там моя дочь увлекается, с кем дружбу водит... Мне ж главное-то что? Чтоб она с какими-нибудь придурками не связалась. А вы ничего так... нормальные ребята. И поёте душевно.             — «А не спеть ли мне песню?» — дурашливо напел Марк, беря гитару.             — А-а-а... давай! — допел Евгений на тот же мотив.             Сам он тоже, как выяснилось, когда-то пел и играл на баяне. Для Анны это стало неожиданным открытием и, признаться, способствовало улучшению её мнения о нём. По его словам, он забросил музыку лет десять назад, инструмент подарил приятелю, у которого сын поступил в музыкальную школу. Он любил русские народные и казачьи песни.             — «Не для меня придёт весна, не для меня Дон разольётся», — запел он неожиданно сильным, сочным и звучным баритоном.             Этой песне идеально подходил именно баян, но и тихий, задумчивый звон гитарных струн стал неплохим аккомпанементом. Дима находчиво вступил на строчке «И сердце девичье забьётся», а Марк, не очень хорошо помнивший аккорды, лишь в отдельных местах дополнял его, импровизируя.             — Слушай, братан, да у тебя реально — голосище, — с уважением сказал он, когда песня стихла. — Тебе бы в казачьем хоре петь.             Тот смущённо махнул рукой.             — Да ну...             — Слушай, у меня идея! — В тёмных глазах Марка заблестело воодушевление с совсем крошечной искоркой весёлого озорства. — А приходи к нам на стрим, а? Разумеется, когда тебе будет удобно. А баян мы тебе найдём, будь спокоен.             — Ой, ребят, да вы что, — начал отнекиваться Евгений, ещё больше смущаясь. — Я ж десять лет не играл и не пел. Забыл всё... Опозорюсь только...             — Мы же тебя не торопим, — ласково, убедительно гнул своё Марк. — Ты подготовься, вспомни, отрепетируй. А как будешь готов — дай знать. А инструмент мы тебе хоть завтра подгоним. У Надюхи сын — баянист. У него два баяна: старый, на котором он ещё в школе учился, и новый — на нём он сейчас играет. Старый — исправный вполне, играть можно, просто обшарпанный слегка. Но главное ведь — не внешний вид, а звук... Я у них спрошу — может, согласятся отдать за символическую сумму... Или вообще даром, по-дружески.             — Ну, не знаю, — колебался Евгений.             А спустя ещё некоторое время, окончательно расслабившись в дружеской обстановке, он вдруг вполне профессиональным оперным голосом спел отрывок из арии Мистера Икс:                          Устал я греться             У чужого огня.             Но где же сердце,             Что полюбит меня?             Живу без ласки,             Боль свою затая,             Всегда быть в маске —             Судьба моя!                          Самые мощные ноты, в словах «затая» и «моя», он взял не моргнув глазом, непринуждённо и легко. Все были ошеломлены.             — Женя!!! — воскликнул Марк потрясённо. — Браво, брависсимо! Охренеть, просто охренеть! Ты где отсиживался, друг мой?! Где ты прятал свой талант?!             — Колодцы копал, — со смущённой усмешкой пожал тот плечами.             Конечно, талант прорезался у него далеко не сейчас: в школьные годы он занимался хоровым пением, окончил музыкальную школу, овладев двумя инструментами — баяном и балалайкой. Параллельно с игрой на инструментах учился академическому вокалу, но из-за тяжёлого финансового положения пришлось бросить музыкальное училище на третьем курсе. Потом была служба в армии — срочная, а затем три года по контракту. В армии он тоже пел и играл. Потом жизнь крепко навалилась со своими заботами — стало не очень-то до музыки, но порой он всё-таки что-то исполнял для друзей, для души.             — А чего забросил-то? — серьёзно спросил Марк.             Евгений уклончиво поморщился.             — Не до того было... Жизнь была сложная.             — А у кого она простая, Жень? — глядя на него вопросительно, почти сурово, сказал Марк. — Но это же не повод закапывать в землю то, что тебе Богом дано! Бо-гом! — подчеркнул он, вздев кверху палец.             А Анна озадаченно заметила:             — Жень, ты же вроде куришь... И такой голос! Неожиданно.             — Да у меня не такой уж большой стаж курильщика, — признался Евгений. — Были периоды, когда я бросал. Прямо надолго. Мог, допустим, год курить, потом пять лет не курить. Начинал, опять бросал... В крайний раз примерно год назад начал. Но не особо много. Так, пара сигарет в день, для расслабления...             — Бросай! Женя, бросай немедленно!!! — загалдели все разом. — Такие вокальные данные грех губить!             Евгений, не ожидавший такой восторженной реакции, сидел, положив локти на стол и сконфуженно набычившись. Но видно было, что он польщён.             — Так, всё, вылезай из своего колодца — и марш к нам на стримы! — безапелляционно заявил Марк. — Нам нужны такие люди! Давай-ка, откапывай обратно музыку, которую ты в себе похоронил!             — Ой, пацаны, да ладно вам... — Евгений потёр ладонями пылающие щёки. — Я на камеру не смогу. Это ж сколько народу вас смотрит...             — Так, возражения не принимаются! — отрезал Марк. И, опустив руку на плечо Евгения, добавил мягко, доверительно-ласково: — Жень, ты просто попробуй. Не понравится — никто ж тебя насильно заставлять не станет! А вдруг понравится, втянешься? А ну-ка, знаешь такую?             Взяв гитару, он заиграл «Гори, гори, моя звезда».             — Да кто ж её не знает? — сразу отозвался Дима.             Но Марк вопросительно и выжидательно, с лукавинкой смотрел на Евгения, который, сцепив пальцы на столе, сосредоточенно вслушивался в звон струн. Сидел и молчал. Не вытерпев, Марк сам негромко запел. Евгений всё молчал, но на его лице была написана напряжённая борьба. Подняв глаза, он наткнулся на озорной, подначивающий взгляд Марка, потупился, но со слов «Звезда любви, звезда волшебная...» к светлому тенору Марка присоединился его мужественный баритон. Сначала приглушённо, как будто робко, но постепенно распеваясь всё громче и увереннее. И вот уже Марка стало совсем не слышно: голос Евгения перекрыл его окончательно, но тот уже и сам смолк, уступая ему. Собственно, это и был его замысел, а сам он запел лишь для того, чтобы выманить Евгения из его «раковины».             — Браво. Браво. — Дима разразился увесистыми хлопками аплодисментов. — Серьёзно — браво.             — Уфф, — выдохнул Евгений и потянулся к пачке сигарет.             — Куда? — Марк слегка ударил его по руке и выхватил пачку. — А кому голос беречь нужно, а?             — Ну, блин! — засмеялся Евгений и сделал попытку завладеть пачкой.             Но у него ничего не вышло: Марк перебросил сигареты Диме, а тот на другом конце стола ловко поймал.             — Ну ё-моё, ребята, вы серьёзно, что ли? — Евгений переводил недоумевающий взгляд с одного на другого.             — Вполне, — сказал Марк. — Нам твой голос нужен не прокуренный, а нормальный! Так что давай-ка, реально над этим задумайся. Да и для здоровья полезнее будет.             Евгений стал героем вечера. Понемногу раскрепостившись, он пел одну песню за другой. Когда его потянуло на старые песни военных лет, основным аккомпаниатором стал Дима: это был его конёк, его тема. Слушая в его исполнении «На безымянной высоте», «Бьётся в тесной печурке огонь...», «Тёмная ночь», «Случайный вальс», «Дороги» и, конечно, «Катюшу», Анна поражалась: тот ли самый человек сидел сейчас перед ней, которого она ещё недавно видела на кухне в трусах и майке, лопающего конфеты? Тот был обыватель, недалёкий и ограниченный, а этот — человек, вспомнивший музыку... Он как будто преобразился: стал собранным, задумчивым, серьёзным. Совсем другой человек. Даже лицо изменилось, глаза ожили и приобрели осмысленно-сосредоточенное выражение. У него действительно был красивый голос — богатый и насыщенный, густой и сочный, и технику певческого дыхания он не забыл. Анна, привыкшая восхищаться Марком и Димой — безусловно, талантливыми ребятами, была, мягко говоря, в лёгком шоке. У неё возникло ощущение, что она присутствовала на концерте какой-то знаменитости уровня Магомаева или Хворостовского.             — Да, талант не пропьёшь, — сказал Дима.             А Марк добавил, наставительно подняв палец:             — Но без применения талант мёртв. Поэтому, Жень, давай-ка, выходи из своего подполья. Буди песню, которой ты так долго наступал на горло — авось, глядишь, и в твоей жизни что-нибудь изменится...             Выпито было, кстати, не так уж много. Цели ужраться в хлам никто не ставил — пили по чуть-чуть, лишь для «подогрева», для настроения. Марк предупредил Евгения как бы между прочим:             — Жень, учти, у нас видео — без алкоголя. Если сидим, как сейчас — для себя, без камеры — можем иногда и пропустить рюмочку, но если со зрителями, то только трезвыми. Это железное правило.             — Да я уж понял, не дурак, — усмехнулся тот.             Ночевали они прямо здесь, у холостяка Димы. Утром Анна, проснувшись раньше всех, соорудила из содержимого Диминого холодильника немудрящий холостяцкий завтрак — яичницу с колбасой и бутерброды с сыром. Так как порции были мужские, одной сковороды не хватило, пришлось жарить в два захода. Зевающий хозяин квартиры, почуяв запах кофе, вышел на кухню.             — Опа... Уже хозяйничаешь? Молодец. А можно мне мой кофе прямо сейчас? А еда — потом.             Анна вручила ему кружку. Вскоре подтянулись остальные. Евгений, как выяснилось, любил по утрам крепкий листовой чай с лимоном.             — Листового нету, есть только в пакетиках, — сказал Дима. — Будешь?             — Ладно уж, какой есть, — согласился тот.             Завтракали почти молча, в задумчивости. С похмелья не страдали, так как вчера никто особо и не напивался.             — Ох, ребята, спасибо вам, — сказал наконец Евгений. — От всего сердца спасибо. Давно я так душевно не сидел... Душой отдохнул, стариной тряхнул.             — Да нам-то что — это тебе спасибо, — серьёзно ответил Марк. — Ощущения любительщины от твоего исполнения — никакого, у тебя уровень профи. Вот честно, я как на концерте побывал! Правда же, Ань?             — Как с языка снял, — кивнула Анна.             — Ой, да ладно вам, — опять смутился Евгений, заслоняясь ладонью. — Не захваливайте меня, а то я раньше времени зазвездюсь.             Смущался этот здоровяк забавно: у него краснели и щёки, и шея. Выглядело это и умилительно, и трогательно, и комично — прямо красна девица.             Само «внедрение» сиделки в квартиру оказалось делом крайне непростым. Марк с Анной привезли Татьяну Сергеевну, Евгений открыл дверь. Ирина, тут же появившись из комнаты, бросилась в атаку:             — Это ещё кто?! Опять эти аферисты?! Женя, зачем ты их впускаешь? Ты что, дебил? Неужели не ясно, что они хотят нас обобрать? Сначала мамин дом, потом ещё и квартиру себе заграбастают!             — Ирина Васильевна, успокойтесь, — невозмутимо сказал Марк. — Никто не собирается трогать ваше имущество. Оно нам вообще без надобности. Единственная наша цель — хотя бы немного разгрузить вашу дочь, на плечах которой лежит уход за вашей мамой. Оксана вымоталась в этой тяжёлой обстановке, ей нужен отдых хотя бы на время каникул. Это — Татьяна Сергеевна, медсестра с большим опытом, она будет присматривать за бабулей в ночные часы, с шести вечера до восьми утра. Вернее, в первые пять дней — круглосуточно, пока Оксана отдыхает и отсыпается у Ани. А потом перейдёт на ночной график.             — Это она-то вымоталась?! — Ирина, негодующе вздрагивая ноздрями, обернулась к Оксане, которая стояла, прислонившись плечом к косяку — бледная, с тёмными кругами под глазами. — Да на этой лошади пахать и пахать! Как обычно, жертву из себя строит и всем на жалость давит, дармоедка великовозрастная! На всём готовом тут живёт, да ещё и мать перед чужими людьми позорит!             — Извините, но никому и не нужно вас позорить, Ирина Васильевна, — холодно возразил Марк. — Вы, по-моему, сами прекрасно справляетесь с этим.             — Что?! — взвилась Ирина, бешено засверкав глазами. — Я не позволю так со мной разговаривать в моём же доме! Выметайтесь все отсюда, пока я полицию не вызвала!             Она схватилась за телефон, но муж спокойно отобрал у неё аппарат. Та от неожиданности даже воспротивиться не успела.             — Никуда звонить не надо, — сказал Евгений. — Успокойся уже.             — А ну, отдал телефон!!! — завизжала Ирина, бросаясь на него с кулаками.             Она, невысокая и хрупкая, прыгала вокруг своего огромного супруга, а тот держал телефон в поднятой руке, мягко отстраняя жену другой рукой.             — Отличная иллюстрация к басне «Слон и моська», — язвительно заметил Марк Анне, наблюдая за этим комичным зрелищем. И добавил: — Как думаешь, может, пора уже психиатрическую бригаду вызывать? По-моему, тут полное невменько.             Татьяна Сергеевна взирала на весь этот безумный спектакль с невозмутимой выдержкой человека, который и не такое на своём веку повидал. Она лишь осведомилась:             — Прошу прощения, а эта дама всегда будет так себя вести? Потому что если да, то я вынуждена буду попросить о доплате. Меня нанимали для ухода за лежачей бабушкой, а тут приходится ещё и иметь дело с буйными психами.             Она носила короткую стрижку с пышной химической завивкой, от которой так и веяло модой позднего СССР, имела плотное телосложение, полные икры, но при этом очень изящные щиколотки. Своей манерой держаться эта женщина напоминала миссис Хадсон из знаменитого советского фильма о Шерлоке Холмсе, а голосом — Раневскую.             — Татьяна Сергеевна, всё будет хорошо, — заверил её Марк. — Позвольте проводить вас к вашей подопечной.             И он кивнул Оксане. Девушка, до сих пор державшаяся бессловесной тенью, проронила тихо:             — В эту комнату, пожалуйста.             И сама пошла вперёд, а за нею следом — миссис Татьяна Сергеевна Хадсон, Анна и Марк. Последний, замыкая шествие, обернулся и ободряюще сказал Евгению:             — Держись, братан.             Тот, по-прежнему держа телефон вне досягаемости, стоял под натиском жены с непоколебимостью скалы. На слова Марка он отреагировал вялой ухмылкой — мол, постараюсь, но ничего не гарантирую.             В комнате у противоположных стен стояли две кровати: одна — ближе к окну, вторая — к двери. Ещё — компьютерный стол, за которым Оксана работала и смотрела видео, книжные полки, шкаф для одежды. На кровати, что располагалась ближе к двери, лежала сухонькая старушка с глубоко запавшими глазами. Видно было, что за её чистотой следят, но в комнате царил этот характерный тяжёлый запах — запах приближающейся смерти.             — Бабуленька, — присев на край её постели, обратилась к старушке Оксана. — Познакомься, это моя сменщица, её зовут Таня. Мне нужно отлучиться на несколько дней, а она в это время будет вместо меня. Ты не беспокойся, она всё будет делать так же, как делаю я, ты даже разницы не почувствуешь. Таня очень толковая и опытная.             — Всё обязательно будет хорошо, — добавил Марк.             Но бабушка смотрела не на Татьяну Сергеевну — её взгляд был устремлён на Марка. Видела она, по словам Оксаны, плохо, но, похоже, узнала голос «сына из телевизора».             — Яшенька... сыночек... — прошамкала она.             Марк изменился в лице, сдвинул брови, сжал губы. Анне показалось, что даже слегка побледнел. А сухая рука бабушки, дрожа, приподнялась, протягиваясь к нему. Марк колебался, не зная, как реагировать, что сказать, пока Оксана, тронув его за плечо, не шепнула тихонько:             — Пусть... Пусть ты будешь Яша. Я уж давно на Галю откликаюсь... Всё равно ей уже...             Видимо, она хотела сказать: «Всё равно ей уже недолго осталось», — но прикусила задрожавшую губу. Марк, расправив брови, с посветлевшими, но грустными глазами подошёл и взял старушечью руку с вздутыми венами под тонкой кожей, мягко накрыл сверху другой ладонью.             — Яшенька... кровиночка мой... Они меня со свету сжить хотят... злые люди... Петрушка этот и жена его, Машка...             Петрушкой и Машкой она называла Евгения и Ирину. Она считала, что находится у каких-то чужих людей.             — За Таню я ручаюсь, — сказал Марк. — Они ничего плохого не смогут сделать, Таня им не позволит.             Тут бабушка присмотрелась к Татьяне Сергеевне.             — Татьяна Николаевна... Сватья, ты, что ль?             Сиделка хотела поправить отчество, но, догадливо уловив ситуацию, оборвала себя на полузвуке и вопросительно посмотрела на Оксану. Та тут же быстро объяснила шёпотом:             — Бабушка Марка за своего умершего сына Яшу принимает. А Татьяна Николаевна — это мама Яшиной невесты. Бабуля, наверно, думает, что Яша с Аллой поженились и живут счастливо. Аллы уже тоже в живых нет давно... Оба молодыми умерли, друг за другом.             — Поняла, — кивнула Татьяна Сергеевна.             А из глаз бабушки тем временем катились слёзы.             — Яшенька... забери меня отсюда... Забери, угробят ведь они меня...             Что Марк мог ответить?.. Секунду он пребывал в тяжёлой, печальной задумчивости, его челюсти стиснулись до желваков на скулах.             — Не могу, мам, ты уж прости. Места у нас мало.             — Ну да, семья ж у тебя, детишки... Куда вам ещё старуху, — вздохнула бабушка. — Ну ладно, сватья Татьяна за мной тут присмотрит. Авось, худого не допустит...             — Конечно, — сказал Марк убеждённо.             Оксана беспокоилась, как бабушка примет новую сиделку, но всё сложилось неожиданно удачно: та приняла её за родственницу, тёщу своего сына. Её не стали разубеждать. По глазам Марка Анна видела: ему не по себе. Но как тут ещё можно было поступить?             Пока Оксана объясняла Татьяне Сергеевне все нюансы, Марк с Анной вышли в прихожую. В другой комнате Евгений измерял супруге давление и что-то успокоительно бубнил. Пахло валерьянкой. Марк набрал воздуха и медленно, устало выдохнул.             — Жесть, конечно, — проговорил он тихо, задумчиво. — Хвала небесам, что моя матушка ещё бодра и в своём уме... Не дай бог такого никому. Тяжело Оксанке... Бедолага. Мало того что весь уход за бабушкой на ней, так ещё и мамаша — потенциальная пациентка психиатра. Адская обстановочка.             Наконец отчим Оксаны показался в прихожей. У него был усталый, оглушённый вид человека, вернувшегося с поля боя.             — Сочувствую, братан, — сказал Марк.             Тот невесело крякнул, кашлянул, махнул рукой.             — Спасибо вам за сиделку, ребята, — сказал он. — Я ваш должник. Как смогу, так обязательно бабки отдам... Может, не сразу... Постепенно.             — Забудь, мы не тебе помогаем, а твоей дочери. Она — наш друг. — Марк серьёзно заглянул ему в глаза, слегка встряхнул за плечо, подбадривая. — Но раз уж ты заговорил о долге, то с тебя — выступление на стриме, помнишь?             — Да помню я, помню! — Евгений яростно потёр ладонями щёки, шею. — А-а, едрён батон! Во что я с вами влип, а?..             Марк со своим упруго-звучным смешком ткнул ему пальцем в могучую грудь.             — Всё, не отвертишься, братуха!             Вскоре вышла Оксана с дорожной сумкой в руке.             — Ну всё, я готова ехать, Ань.             Она оделась, и они втроём спустились по лестнице. Зимний сумрак двора обступил их квадратами светящихся окон, метель встретила неприветливыми пощёчинами. Повернувшись спиной к ветру и прикрывая ладонью пламя зажигалки, Марк закурил. Тёплый рыжеватый свет на пару мгновений озарил его лицо под зимней меховой кепкой.             — Одну минутку, — проговорил он глухо, и сумрачная пурга тут же подхватила и унесла с собой дым из его губ. — Что-то у меня ком в горле.             Он сказал, чтобы Анна с Оксаной не стояли на ветру и садились в машину, а сам, подняв воротник и надвинув на глаза кепку, подносил ко рту сигарету. Её огонёк тлел во вьюжном мраке. Не самые удобные условия для перекура, подумалось Анне. Хотя, может, Марку именно так и было нужно. Выдуть ветром из себя что-то.             Анна села за руль, Оксана — на заднее сиденье.             — Давно не слышала, чтобы бабушка так чётко разговаривала, — сказала девушка задумчиво. — Она обычно невнятно бормочет, путается в словах... Видно, Марк на неё так действует.             Марк наконец сел на переднее сиденье, принеся с собой на краткий миг дыхание метели и табачный шлейф. Оксана, потянувшись вперёд, тронула его за плечо.             — Марк, ты как? В порядке?             — Нормально, золотце, нормально, — тут же ответил тот уже не глухим, как пять минут назад, а обычным своим голосом.             Но всё равно Анне в нём почудилась странная дрожь. Что-то ещё должно быть... Так и оказалось. Глядя в темноту, Марк добавил с горечью:             — Ну вот что я мог ей ответить? Что не могу её забрать, потому что ни разу не её сын, а её сына уже давно нет? Таким дерьмом себя сейчас чувствую... Как будто свою мать предал. Хотя моя — вот она, только возьми телефон и набери. Вот только что сказать? «Мама, я тебя люблю... Спасибо, что жива, моя старушка, жив и я, привет тебе, привет»? Она же сразу спросит: «Марик, что случилось? Почему у тебя такой голос? Ты что, выпил?» А! — Марк махнул рукой, спрятал телефон, который достал, дабы показать быстроту, с которой перекидывается нынче между людьми ниточка связи.             Оксана снова погладила его по плечу через куртку — уже продолжительнее, с робкой лаской, тронутая и смущённая вспышкой его чувств.             — Марк, всё нормально... Не надо так. Все же всё понимают. Ты и так очень много сделал, спасибо тебе огромное... И не только тебе — всем вам.             — Ладно, ладно, всё, я закругляюсь. — Марк, поймав и накрыв её руку на своём плече, сжал ей пальцы. — Расчувствовался немножко. — И, кашлянув, кивнул Анне: — Поехали, Ань.             Анна тронула машину с места. Некоторое время они ехали молча, и каждый думал о своём, глядя на проплывающие мимо огни вечерних улиц, на танец вьюги вокруг фонарей, на беспросветную тьму снежных туч. Лицо Марка было усталое и грустное, а Оксана на заднем сиденье затаилась, как мышка. Наконец Марк не утерпел и снова достал телефон.             — Алло, мам... Привет. Да нет, ничего особенного не случилось, просто звоню узнать, как у тебя дела. Как себя чувствуешь? Ну, вот и хорошо...             Они поговорили некоторое время. Мама рассказывала Марку о своих заботах, тот внимательно слушал. У мамы была какая-то проблема с пенсионной банковской карточкой.             — Мам, я приеду завтра, и мы всё решим обязательно. Разберёмся, даже не думай переживать. А вообще, мам, я вот что хотел сказать... Спасибо, что ты есть у меня. И что ты именно такая, какая есть. Потому что если бы ты была другой, я тоже вырос бы другим... Может, я запутанно выразился, но вот... как-то так. — Секундная пауза, и тон Марка из серьёзно-прочувствованного стал виновато-оправдывающимся: — Нет, мам, ничего не случилось, я же уже сказал. Нормальный у меня голос! Да трезвый я! Как стекло.             И Марк с искорками смеха в глазах обернулся к Оксане и Анне, а в его взгляде читалось: «Ну, что я вам говорил?»             — Мам, всё правда хорошо, — закончил он. — Завтра приеду — сама убедишься. Ну, всё, целую тебя. Пока, мам.             И, откинувшись на подголовник, Марк засмеялся.             — Мамы — такие мамы... Но она у меня молодец на самом деле. Человеку, на минуточку, семьдесят один год, а она поёт в коллективе народной песни, между прочим.             — Так вот в кого ты у нас такой голосистый и музыкальный, — с улыбкой сказала Оксана с заднего сиденья.             — Ну... Не без этого. А знаешь, как она отвечает на вопрос, сколько ей лет? Семнадцать, говорит! Цифры местами переставляет.             Тоскливая атмосфера как будто развеялась, у всех стало легче на душе. Угаданные Марком слово в слово вопросы от мамы всех повеселили. Марк сидел, прикрывая пальцами улыбку. Немного посерьёзнев, он сказал:             — Вот почему принято считать, что какие-то очень важные, идущие от чистого сердца слова обязательно произносятся или на нетрезвую голову, или по какому-то особому поводу? Нельзя, что ли, просто так взять и сказать? Совершенно трезвым и без всякого повода, просто потому что душе так угодно?             — Не знаю... Может, потому что нам кажется, что в обыденной жизни, в обычной обстановке такие слова как-то слишком возвышенно, пафосно звучат? — высказала Анна предположение.             — Почему пафосно-то? — не согласился Марк. — Нормально звучат. Да, произносятся они не так часто. Далеко не каждый день — наверно, потому и кажутся такими особенными.             — Мне кажется, если произносить их постоянно, они станут обыденными и ценность их упадёт, — вставила Оксана. — От слишком частого использования.             — Не знаю, Оксанкин... Не уверен, но спорить не буду, — ответил Марк. — Но в одном я уверен на сто процентов: эти слова нужно говорить вовремя. Потому что если их слишком долго приберегать для особого случая, можно и... не успеть их сказать.             От последней фразы опять повеяло грустью, и все смолкли.             Машина остановилась у дома Марка. Обменявшись с Анной дружеским пожатием руки, он вышел, а следом за ним порывисто выскочила Оксана.             — Марк!.. — дрожащим голосом воскликнула она. — Спасибо тебе ещё раз... За то, что ты такой... За твоё большое и неравнодушное, доброе сердце.             — Это к вопросу о пафосных словах, — с улыбкой заметил тот.             А в следующую секунду, не давая девушке повода подумать, что он высмеивает её душевный порыв, он раскрыл ей объятия. Оксана крепко стиснула его, и они стояли, немного покачиваясь.             — Ну, всё... Отдыхай хорошенько, солнышко ты наше ясное, — сказал Марк ласково. — Твоя бабуля в надёжных руках. Лично у меня Татьяна Сергеевна как-то сразу вызвала доверие. Серьёзная такая дама... Сразу чувствуется большой опыт. И, что примечательно, увидев истерику твоей мамы, даже глазом не моргнула. А ведь иная, более впечатлительная и менее хладнокровная особа на её месте могла бы сразу отказаться, оценив сложность обстановки...             — Похоже, трудностей она не боится, — сказала Анна.             — Что не может не обнадёживать, — заключил Марк.             Они попрощались, Марк нырнул в свой подъезд. Оксана села на переднее сиденье, и Анна встретилась с её глазами. Её лицо оставалось прежним, но глаза за последнее время повзрослели лет на десять, а то и на все пятнадцать. Весёлая беспечность юности в них уступила место зрелой, усталой печали.