Тучка золотая

            Можно ли всего за пять дней полностью восстановиться и отдохнуть? Анна сомневалась. Но всё же это было лучше, чем ничего: у Оксаны хотя бы появилась возможность наконец сходить в поликлинику. Но визит к врачам, терапевту и кардиологу, принёс мало пользы: по словам Оксаны, от неё просто отмахнулись. Идите, мол, девушка, со своими нервами, и не отвлекайте нас от более важных дел. Вы молодая, организм справится. Ну, попейте успокоительное. И вот ещё эти таблеточки от аритмии. Всё от нервов, девушка. Всё от стрессов, а у кого в наше время их нет? Всё, идите. Не забывайте про режим дня, достаточный сон и физическую нагрузку. Ах, за бабушкой ухаживаете? Ну, так наймите сиделку. Или пусть вам кто-то помогает. От нас-то вы чего хотите?             Достаточный сон? Даже находясь в тишине и покое, будучи изъятой из тяжёлой обстановки и освобождённой от каких-либо дел и обязанностей, Оксана не могла полностью расслабиться. Спала она неважно, просыпалась несколько раз за ночь. Анна не будила её по утрам, собиралась тихонько и уезжала на работу.             — У меня уже просто на автомате прерывистый сон, — объясняла Оксана. — Это как программа: проснуться — проверить бабушку. Если всё в порядке, дальше можно спать. Если нет — принимать меры. Я знаю, что сейчас эти заботы временно сняты с меня, но по привычке всё равно просыпаюсь. Ничего не могу с собой поделать...             Насколько она была живой, полной сил, энергии и страсти минувшим летом, настолько же казалась опустошённой, измученной и болезненной сейчас. Из неё будто вынули ту тёплую искорку жизни, тот горячий огонёк, за который Анна её и полюбила. Девушка улыбалась иногда, но глаза в улыбке не участвовали, в них таилась всё та же взрослая печаль и усталость. За неполные четыре месяца несения этого непростого бремени у неё будто отняли несколько лет жизни. Анна скрежетала зубами от бессильной ярости: очень хотелось размазать полусумасшедшую маманю Оксаны по стенке. Или сковать наручниками и запереть в палате с настоящими психами.             Впрочем, Анна пыталась одёргивать себя, осуждала себя за эту злобу. Разве больной человек виноват в своей болезни? А признаки душевного нездоровья у Ирины были слишком явными, чтобы их отрицать. Последней каплей стал рассказ Оксаны о том, как она, делая уборку как раз перед первым визитом Татьяны Сергеевны, нашла скрытую камеру. Мать поставила её, чтобы получить доказательства того, что Оксана всё-таки у неё за спиной пытается соблазнить отчима.             Ирина виделась Анне в образе вампира, присосавшегося к Оксане и пьющего её жизненную силу. Из-за болезни или ввиду извращённых душевных качеств — не имело значения. Имел значение результат — угасшие глаза Оксаны, её усталость и вялость, её приступы сердцебиения, её плохой сон, поникшие плечи, отсутствие радости, хроническая печаль во взгляде даже при улыбке. Конечно, уход за бабушкой, учёба в напряжённой обстановке и недосып тоже отнимали силы, но наверняка Оксана переносила бы это гораздо легче, ощущай она поддержку матери, а не её ненависть и злобу. Сессия, конечно, выпила остатки, доконала. Но Оксана успешно сдала экзамены — пусть и не все на отлично, но без единой тройки.             Эти пять дней у Анны Оксана провела в полном ничегонеделании — за исключением, пожалуй, просмотра видео. Она посмотрела все новинки на канале Димы, которые она упустила, а когда они закончились, начала пересматривать старые ролики. Особенно — с душевным, дружеским общением и песнями под гитару. Один раз, вернувшись с работы, Анна застала идиллическую картину: Оксана в домашних шортиках и майке на тонких бретельках дремала на диване, рядом на столике поблёскивала горка фантиков от её любимого «Чоко-пай», стояла пустая кружка из-под кофе, а на животе у девушки работал телефон, воспроизводя видео. Узнав голос Марка, Анна осторожно взяла аппарат и перевернула экраном вверх. Шла запись одного из песенных прямых эфиров.             — М-м-м, — негромко застонала Оксана, просыпаясь. — Привет, Ань... Уже вечер? Я что-то совсем счёт времени потеряла...             Анна не могла не полюбоваться её длинными ногами. Батареи отопления работали на максимуме, в квартире было тепло, даже жарко, поэтому Оксана ходила в этих мини-шортиках, не скрывавших совсем ничего. Дома ей приходилось кутаться в одёжки, но не потому что там было холоднее: там всюду за ней следовали горевшие ревностью и злобой глаза матери. Да и разгуливать перед отчимом в одном белье действительно было как-то не комильфо. Здесь же она пользовалась полной свободой и могла ходить хоть голышом, Анна была только за: ведь чем меньше покровов, тем приятнее услада для глаз. Присев рядом, Анна поцеловала её в губы, на которых ещё чувствовался привкус шоколадной глазури. Тёплым кольцом рука девушки обвила её шею. Она села, уютно устраиваясь в объятиях Анны, и они какое-то время вместе смотрели запись.             — Они душу мне лечат, — проговорила Оксана. — Такие хорошие, такие родные... Посмотрю их, послушаю — и как будто в каком-то тёплом коконе оказываюсь. В него снаружи не пробиваются никакие заботы, никакие беды и проблемы. Так уютно становится, спокойно и радостно. Я очень их люблю.             — М-м... А меня? — Анна шутливо изобразила ревность.             Взгляд Оксаны задумчиво мерцал сквозь прищур длинных ресниц.             — А тебя — больше всех. Просто ужасно люблю.             Её губы ответили на поцелуй с шоколадной тягучей нежностью. Ладонь Анны скользнула вдоль длинного, изящного бедра девушки. Все эти дни она терпеливо ждала, не настаивала на близости, понимая, что в таком измотанном состоянии ничего не хочется, даже секса. Увидев Оксану раздетой в первый раз за долгое время, отметила про себя с досадой: та исхудала, стала тоненькой и хрупкой, рёбра торчали, а ямки под ключицами зияли пугающей глубиной. Хоть Анна и старалась её подкармливать, но, видно, питалась та всё-таки недостаточно.             — Я там иногда за целый день только кружку кофе и выпивала, — призналась она. — Опомнюсь — а уже вечер. Слабость дикая и пустота в животе. Ну, тут твои вкусняхи под руку и подворачиваются. Большую коробку «Чоко-пай» навернёшь — глядишь, суточная норма калорий и съедена. Ну, почти, — добавила она, уточнив калорийность на упаковке. — Понятно, конечно, что пользы ноль, витаминов ноль, но хоть как-то ноги таскать помогает.             — Ну а сейчас-то тебе что мешает нормально питаться? Полный холодильник продуктов, — заметила Анна. — И все — в твоём распоряжении. Уж здесь-то, в отличие от дома, у тебя во рту кусков считать никто не будет.             — Так их же надо ещё готовить, — протянула девушка. — А мне ле-е-ень...             Под маской лени скрывалась предельная усталость. Оксана заслужила хотя бы несколько дней полной свободы: дома она пахала, как Золушка. Сперва она бунтовала и бастовала, настаивая на том, что берёт на себя лишь уход за бабушкой, а не роль домашней прислуги в придачу, но мать демонстративно ничего не делала по дому. Не прикасалась ни к чему, усиленно холя и лелея свои ногти, но при этом громко и нудно жаловалась на непорядок: немытую посуду в раковине, пыль в углах. «Ну так взяла бы да помыла», — осмеливалась поначалу дерзко отвечать Оксана. Мать тут же взвивалась до потолка: «А ты бы, дорогуша, помалкивала! Мы с отцом работаем, а ты дома сидишь! Кто продукты покупает, кто коммуналку оплачивает? Ты, что ли? Поэтому изволь хотя бы так вносить свой вклад!» Вне пределов слышимости матери Оксана цедила сквозь зубы: «Да подавись ты своими продуктами...» Смертельно устав ругаться с ней, она просто стала молча делать всё необходимое, чтобы квартира не превращалась в свинарник. Бесполезно было доказывать матери, что она, вообще-то, не тунеядка по натуре и при иных обстоятельствах ни за что не упустила бы возможность подрабатывать, а закончив учёбу, на работу побежала бы просто вприпрыжку. Мать просто не давала ей рта раскрыть, на каждое её слово отвечая сотней раздражённых, злых и желчных слов. Но даже чисто убранной квартирой и приготовленным ужином она не бывала довольна — всегда находила, к чему придраться: то не так, это не эдак, вон в том углу пыль пропустила, суп недосолила. Оксана долго стискивала зубы и глотала обиды, понимая, что связываться с ней — себе же дороже выйдет, но накопленное бешенство однажды вырвалось с сокрушительной силой. День выдался сложный: бабушка плохо себя чувствовала, и с ней было много хлопот, по учёбе — невероятно много работы, а спала Оксана минувшей ночью от силы три часа. Отчим хотя бы помалкивал, просто уписывал за обе щеки сваренный Оксаной борщ и уминал свои любимые котлеты с макаронами и томатным соусом — и на том ему спасибо. Но вот пришла с работы мать — вся холёная, с макияжем, маникюром, этакая барыня — и сразу начала инспектировать квартиру. «Кто тебя так учил пол мыть? Здесь разводы грязи! А брызги воды вокруг раковины так трудно вытереть? Что? Опять котлеты? Никакой фантазии... Мы с отцом не для того на работе вкалываем, чтобы есть одни идиотские котлеты каждый день! Из этого набора продуктов можно кучу вариантов придумать — у тебя что, воображение совсем атрофировалось? А куда ты девала моё вязание? Я же сказала — мои вещи не трогать!!! А если тронула — положить там, где взяла!!!»             Никаких «разводов грязи» не было — просто ниточка и маленький комочек пыли, оставленный шваброй на досках ламинированного паркета. Единственный огрех, всё остальное сверкало чистотой. Котлеты — не магазинный полуфабрикат, а из собственноручно приготовленного Оксаной куриного фарша, в панировке из отрубей, обжаренные одну минуту на сковороде и доведённые до готовности в духовке. Борщ — мечта, кулинарный шедевр, который не у всякой опытной хозяйки выходит. Отчим лопал с аппетитом и даже добавку себе налил.             Зубы Оксаны стискивались, ноздри вздрагивали. Бешенство клокотало раскалённой лавой. И вулкан взорвался. Она вскочила и набрала ведро воды, со стуком поставила на пол посреди комнаты, швырнула швабру.             — Разводы? На, вымой сама, как тебе надо! Не нравятся котлеты? Да не вопрос, сиди без ужина. — И котлеты полетели в мусорное ведро.             Отчим еле успел спасти кастрюлю с борщом, убрав её с плиты на две секунды раньше, чем до неё добралась взбешённая, доведённая до белого каления Оксана. А та, схватив с подоконника вязание и держа начатую шерстяную вещь с торчащими спицами в петлях, как холодное оружие, с диким блеском в глазах подошла к матери.             — Вот твоё вязание, мамочка, — ласково, негромко и отчётливо, но с поистине леденящим выражением на лице проговорила она — все киношные маньяки, что называется, курят в сторонке. — Извини, что не положила на место. Но втыкать его тебе в задницу я как-то не решилась, хоть это прямо идеальное место для него... Воткни его себе сама, ладно?             Ведро с водой стояло очень удобно — вязание полетело прямо в него. От этой неслыханной, возмутительной наглости мать даже не сразу смогла заговорить — стояла, ловя ртом воздух. Этими секундами ошеломлённой немоты Оксана и воспользовалась, чтобы высказаться, отчётливо вбивая каждое слово, как гвоздь:             — Ты прекрасно знаешь, что я здесь только из-за бабушки — иначе я ни дня, ни одной грёбаной минуты здесь не оставалась бы. В мире есть множество прекрасных мест — любое место, где нет тебя с твоими заскоками, уже прекрасно. Если тебя не устраивает, что и как я делаю — отлично! Тогда или делай сама, как тебе надо, или закрой рот. Включай сама свою грёбаную фантазию и готовь себе разносолы — устриц там, лобстеров, улиток в белом вине, но не трахай мне мозг, я и так уже задолбавшаяся по самую макушку!             Предоставив отчиму самому успокаивать истерику матери, Оксана закрылась в комнате с бабушкой, надела наушники и включила «Короля и Шута» погромче. Её трясло, сосредоточиться на учёбе она уже не могла, сердце колотилось где-то в горле. В глазах потемнело, а кислород из воздуха как будто улетучился. Немного помогла только лошадиная доза валокордина. Рука плохо повиновалась, и Оксана зубами выковыряла дозатор-капельницу из горлышка, плеснула в кружку с остывшим чаем почти полфлакона и залпом выпила. Слёз не было, они засохли на сердце, запеклись солёной коркой.             Она заслужила эти пять дней полной лени. Анна, возвращаясь с работы, не выкатывала ей список претензий, она лишь заглядывала ей в глаза, пытаясь по ним угадать её состояние. Она искала в них знакомый и любимый огонёк — оживёт ли, проснётся ли от спячки? Вот всё, что Анну волновало, а вовсе не какой-нибудь там не приготовленный ужин или не вымытый пол. Сейчас, поцеловав девушку в колено, потом в плечо и в щёчку, игриво скользнув напоследок ладонью по её длинной ноге, Анна пошла готовить плов с курицей — как всегда, мяса побольше, риса поменьше. Ещё в холодильнике нашлась мамина консервация — кабачковая икра и лечо. Последнее Оксана обожала и была готова есть ложкой прямо из банки. Ещё она могла ложкой из банки есть варенье. В принципе, любое, но особенную слабость она питала к крыжовнику и вишне. А ещё любила варенье из жимолости. На участке бабушки и деда рос десяток кустов с довольно терпкими и кисловатыми ягодами, но плодоносили они обильно; в свежем виде не особо поешь, но вот компот и варенье получались очень даже годные. Варенье отличалось изумительно красивым цветом и чем-то напоминало земляничное — наверно, лёгким хрустом мелких семечек на зубах. Мама Анны лет пять назад посадила всего три куста, но зато «породистых» — купленных в Бакчарском питомнике. Саженцы приехали посылкой. Мама очень переживала — доедут ли в живом состоянии, как перенесут посадку... Ничего, прижились кусты. Урожаи давали не ахти какие — хватало только полакомиться. Ягоды пришлись по вкусу ещё и птицам, и мама каждый раз тряслась над ними, укрывала кусты сеткой. Минувшим летом она собрала первый относительно большой урожай — два килограмма ягод со всех трёх кустов, а потому торжественно сварила варенье. Сейчас пол-литровая баночка этого лакомства ждала своего часа в холодильнике у Анны.             — Солнышко, пойдём кушать, — ласково позвала она, когда плов был готов. — Не на одних же сладостях жить, надо и мясца организму дать.             Оксана, всё ещё смотревшая видео, сделала умильную кошачью мордашку и сказала:             — Мур-мур.             Всё её длинное, точёное тело было открыто и доступно для поцелуев, чем Анна с удовольствием и занялась, присев рядом. Оксана блаженно жмурилась и улыбалась, запуская пальцы в волосы Анны, изгибалась изящной кошечкой; минута — и горячее кольцо её рук сомкнулось, а губы ответили так страстно, что Анна просто утонула в поцелуе, нежном и обволакивающем, как кофейно-сливочная пенка. Хмель желания полыхнул по жилам мгновенным огнём. Губы Оксаны раскрывались навстречу, впуская Анну в горячую шелковистую глубину, язычок щекотал ответной игрой, и стало ясно: плову придётся подождать. Столько, сколько надо.             Подхваченная на руки девушка пискнула:             — Ой, Ань, спина!             — Да ты весишь не больше котёнка, — дохнула та в её близкие губы.             — Фигасе, котёночек-мутант весом пятьдесят три кило! — рассыпала Оксана звонкий бисер смеха.             — А должна весить минимум пятьдесят семь при твоём росте и телосложении! — нежно и строго сказала Анна.             — Ну, ты же меня откормишь? — Тесно обвивая руками плечи Анны, девушка обдавала её лицо жарким дыханием и щекотала приоткрытыми губами             — Обязательно. Но потом, — страстно рыкнула Анна. — А сейчас...             Слияние состоялось, как один жадный, огромный, обжигающий глоток кофе. Лишь прильнув всем телом к обнажённой девушке, ощутив своей кожей её кожу, Анна поняла, как изголодалась. Этот голод стал её вечным спутником, вечным фоном, неоперабельной опухолью её каждодневной реальности. Она жила с ним, как с хроническим недугом, а мечты и воспоминания вызывали лишь приступы неутолимого стремления — слиться каждой клеточкой, каждым атомом. Когда в первый из этих пяти дней Оксана забылась прерывистым сном в её объятиях, это были танталовы муки. Анна не могла, не смела приставать к измученной девушке: та пребывала в астеничном бессилии, ей нужны были только забота и покой. Анна касалась ладонью, почёсывала, целовала, но не получала отклика. Она не настаивала, просто проверяла, чутко ловя её реакцию.             Сегодня, вечером четвёртого дня, она наконец ощутила ответную вспышку и обрадовалась ей, как прекрасному чуду. Чудо трепетно обняло её раскрытыми лепестками, и она нырнула в его серединку, жадно насыщаясь, стараясь не упустить ни одной капли, ни одного вздоха, ни одного взгляда и стона.             — Я была как холодная вода, в которую бросили ложку кофе, — прошептала Оксана, когда они затихли, сплетённые в объятиях. Её дыхание касалось щеки Анны, сквозь пушистые щёточки ресниц мерцало задумчивое умиротворение. — Можно хоть век ждать — получится не напиток, а холодная непонятная бурда. Без огня ничего не выйдет. Этот огонь во мне как раз и потух... Не жила, не бурлила, не дышала водичка — стояла, как болото. Я уж думала, что разучилась... Что во мне что-то сломалось. Перегорело.             — Ты — самый лучший кофе, который мне доводилось пить в жизни, — в горячей близости от её губ проронила Анна.             В щёточках ресниц Оксаны заблестела влага, намочив их. Веки зажмурились, выдавив наружу две капельки.             — Эй... Птаха, ну... Ну, чего ты? — Анна приняла эту влагу губами — тёплую, солёную.             — Не обращай внимания, — с улыбкой сквозь слёзы сказала девушка. — Я в последнее время постоянно реву, по поводу и без. Глаза на мокром месте всегда. А сейчас это просто от счастья.             Анна щекотала губами всё её лицо, а та жмурилась и ловила поцелуи.             — Я просто боялась, что разучилась нормально чувствовать... Во мне был какой-то фарш... холодец, сваренный непонятно из чего. Застывшая мешанина с непонятным вкусом, от которой просто тошнит. И светлых проблесков всё меньше... В какой-то момент я посмотрела на тебя и поняла, что ничего не чувствую. И вот тогда я реально испугалась. Решила, что стала эмоциональным инвалидом. Душевной калекой — ещё хуже, чем мать. Нет ничего страшнее, чем не мочь любить...             Анна, впитывая этот плачущий шёпот, ощущая кожей его горячее дыхание, его прерывистые всхлипы, окутывала Оксану собой. Тонкое, хрупкое тело доверчиво льнуло к ней, и она бережно обнимала его, боясь сломать, как тонкий стебелёк цветка.             — Ань, я тебя просто ужасно, невыносимо люблю... Я плачу оттого, что рада. Рада, что это никуда не делось. Что я — это по-прежнему я, а не оболочка с фаршем вместо души...             Потом они ели уже порядком остывший плов и пили чай с вареньем из жимолости. Накладывая на толстые ломти батона почти такие же ломти сливочного масла, Оксана впивалась в них голодными зубами, а следом отправляла варенье ложками и со вкусом прихлёбывала чёрный чай с мелиссой и лимоном. Выглядело это так аппетитно, что даже Анне, не слишком большой поклоннице сладостей, захотелось зарядить в себя такую углеводно-жировую бомбочку. Что она и сделала за компанию.             Вечером пятого дня в гости нагрянули Дима с Марком — к великой радости Оксаны, с гитарами.             — Ну, как ты тут, солнышко наше? — спросил Марк. — Как себя чувствуешь?             — Марк, ну, как я могу себя чувствовать, когда вижу тебя?! Иди сюда, праздник души моей, обниму тебя! — воскликнула Оксана, чмокая его в обе щеки. — Дима, тебя тоже рада видеть! Ребята, спасибо, что пришли... Я тут ваши стримы пересматривала, но вживую с вами реально, реально круче!             Её радость не была наигранной, Анна видела и чувствовала её искреннее оживление, свет её глаз, слышала знакомые звенящие нотки в голосе — чистые, весёлые и озорные кристаллики. Марк тоже своим чутким слухом уловил это и улыбнулся.             — Ну, вот и славно. Значит, посидим!             Это был настоящий подарок — неожиданный, приятный и желанный. Разумеется, без камеры — только для себя. Был ли Марк ясновидящим или просто случайно угадал нужный момент — как бы то ни было, эта встреча пришлась очень кстати. Что называется, то, что доктор прописал. Лишь в самом конце, когда друзья собирались уходить, Оксана немного расклеилась — уткнулась в уже одетого Марка в прихожей и заплакала.             — Солнце, ты чего? Ну, вот... — Тот огорчённо заглядывал ей в глаза, смахивая слёзы с её щёк.             — Извините, ребята, у меня просто в последнее время слёзы близко, — улыбаясь, виновато всхлипнула она. — Такой был прекрасный вечер... Но он кончился. А завтра мне — опять туда... Как я туда не хочу, кто бы знал!             Она не хотела домой не из-за бабушки — из-за матери, конечно. Марк напомнил:             — Не забывай, у тебя только дневная смена, а ночные возьмёт на себя Татьяна Сергеевна. Вечером ты будешь уезжать к Ане, а значит, твои пересечения с мамой сведутся к минимуму.             — Только это и утешает немного, — вздохнула Оксана.             Утром Анна отвезла девушку на её «голгофу». Они застали там занятное зрелище: Татьяна Сергеевна курила, облокотившись на подоконник и выпуская дым в щель приоткрытой створки окна, на столе стояла её пустая чашка, а Ирина сидела, допивая свой кофе и неподвижно глядя перед собой. Запах табака немного попадал внутрь, но она ничуть не возражала, что было очень удивительно: обычно Ирина раздражалась, если муж курил дома.             — А, это вы, — сказала она подозрительно спокойным тоном, хотя при виде Анны в её глазах всегда вспыхивала сатанинская ярость, а Оксану она встречала как минимум грозной позой со скрещенными руками. — Ну всё, тогда я побежала. Да, кстати, Татьяна Сергеевна у нас будет работать не только в течение твоих каникул, Оксана. Я знаю, что ей заплатили твои друзья, но я доплачу ей сама, чтобы она осталась ещё. Она действительно профессионал, каких поискать. Она, безусловно, стоит тех денег, которые берёт за свои услуги. До свиданья, Татьяна Сергеевна.             — До вечера, Ирина Васильевна, — отозвалась сиделка своим грудным, низким голосом, поворачиваясь от окна и с достоинством кивая через плечо.             Ирина ушла на работу, оставив Оксану и Анну в полном недоумении. Когда дверь за ней закрылась, девушка повернулась к Татьяне Сергеевне, взирая на неё широко открытыми, потрясёнными глазами.             — У меня только один вопрос: КАК?! — пробормотала она.             Татьяна Сергеевна, потушив окурок в пепельнице, принялась мыть чашки.             — Голубушка, поработайте с моё там, где я работала — вы и не с такими бедолагами научитесь общаться.             — А где вы работали? — задала Оксана логичный вопрос.             — Хм, разве я не говорила? — Татьяна Сергеевна поставила опрокинутые чашки на решётку сушилки для посуды. — Тридцать пять лет в психиатрической больнице — это вам не фунт изюму. Хотите кофе? К завтраку я сделала сырники — их ещё много осталось.             Оксана несколько раз открыла и закрыла рот, глядя на эту женщину со смесью восхищения и потрясения, а потом рухнула на табуретку у стола и рассмеялась.             — Татьяна Сергеевна... Ну ничего себе! Я бы даже сказала — НИ ХРЕНА СЕБЕ! Нет, вы поймите меня правильно... Для вас, может быть, в этом ничего особенного и нет, но для меня это просто шок. Просто моя мама... как бы это сказать...             Татьяна Сергеевна поставила на стол большую тарелку с горкой румяных сырников и принялась варить новый кофе в большой турке.             — У неё серьёзные проблемы, — закончила она фразу Оксаны. — И если это не лечить, кончиться это может весьма плачевно. Ваша мама склонна более к психологическому насилию, чем к физическому, но нельзя дать гарантии, что первое однажды не перетечёт во второе. А до этого лучше не доводить. Второй момент. У неё снижена критика к своему состоянию, заставить её обратиться к психиатру невозможно — она не считает, что у неё есть проблемы по этой части. Но у неё есть соматические симптомы — повышение давления, например. Вот с этого и можно начать. Убедить её обратиться к терапевту, но поскольку проблема у неё довольно специфическая, терапевт может с ходу её и не выявить, если не задаст правильных вопросов. С врачом можно предварительно поговорить, объяснив ситуацию, и попросить, чтобы он направил её к психотерапевту или психиатру. Возможно, терапевт направит сначала к невропатологу, а уже тот — туда, куда надо. Обследоваться ей в любом случае придётся, так как причины такой проблемы могут быть самые разные, вплоть до каких-то органических нарушений в мозгу. У женщин такое, кстати, реже встречается, чем у мужчин. У мужиков это часто на фоне алкоголизма бывает, но ваша мама не пьёт — значит, причина в другом. Я, как вы понимаете, не врач, а только медсестра, хоть и с большим опытом. Лечить вашу маму я не могу и не имею права, могу только подсказать, как действовать.             Она разлила кофе по чашкам, а Оксана, с каждым её словом становившаяся всё серьёзнее, к концу стала белее полотна.             — Спасибо, — пробормотала она наконец. — Спасибо, что вы на моей стороне... А ведь вы могли поверить и матери... ну... насчёт меня и отчима.             — Ситуация действительно выглядит неоднозначно, — ответила Татьяна Сергеевна. — Человеку со стороны сложно судить, на чьей стороне правда. Но у меня есть как минимум две причины, чтобы верить именно вам. Причина номер раз — мне удалось вывести вашу маму на доверительную беседу, из которой я поняла, что это уже не первые отношения, в которых её терзает ревность. Но, признаюсь, в какой-то момент я допускала мысль, что могло иметь место... неподобающее поведение вашего отчима по отношению к вам.             — Такого никогда не было, — возмутилась Оксана. — Ни раньше, ни, тем более, сейчас!             — Вот и хорошо, что не было, — мягко проговорила Татьяна Сергеевна. — Ну, и причина номер два, хотя я бы поставила её на первое место по значимости... О том, что идеи вашей мамы именно бредовые, свидетельствует явная нелепость некоторых её высказываний. Прошу прощения, вам, возможно, неприятно будет это слушать, но я просто в качестве примера приведу... Во время вашего отсутствия ваш отчим вышел вынести мусор, его не было буквально пять минут. Едва он вернулся, как Ирина Васильевна на него набросилась с обвинениями, что он успел с вами встретиться и прямо у мусорных контейнеров совершить, прошу прощения, акт измены. Ещё пример... Евгений вернулся домой раньше супруги. Она, едва переступив порог, начала принюхиваться и говорить, что чует запах ваших духов, а следовательно, вы только что здесь были, и её супруг совершил с вами... кхм, акт измены. Но я-то сама здесь весь день присутствовала и совершенно точно вас не видела. В квартире находились только я, ваша бабушка и ваш отчим. Я не стала вмешиваться и переубеждать её, так как нормальная здоровая логика и разумные доводы в подобных случаях не действуют. У бредовых умозаключений своя «логика», не имеющая ничего общего с обычной. Поэтому я предпочла уклониться от прямого ответа, когда Ирина Васильевна обратилась ко мне за подтверждением того, что вы тут были. Я сказала, что находилась неотлучно с бабушкой и ничего не видела, а потому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть это. Вот после этих-то двух случаев я всё-таки склонилась к выводу о расстройстве психики у вашей матушки. И скажу вам откровенно: нельзя исключать вариант, что она может однажды натворить дел. Если она до сих пор применяла только психологический террор, это не значит, что она в какой-то момент не дойдёт до — упаси Боже! — криминала. Очень, очень не хотелось бы стать свидетелем в уголовном деле. Я, знаете ли, за время своей работы всякого насмотрелась... До трагедий доходило. Муж зарезал жену, жена пробила мужу голову молотком, отец в тридцатиградусный мороз выставил раздетых детей на балкон, потому что считал их не своими... Много ужастиков — на целую книгу хватит. Я вас не запугиваю, голубушка, вы не подумайте. Я просто считаю своей обязанностью предупредить о возможных сценариях развития событий. Да, для вашей мамы физическая агрессия менее характерна, но полностью исключать такой крайний случай нельзя. Я не хочу сказать, что она опасна для окружающих. Но она потенциально может быть таковой. Поэтому меры нужно принимать, не откладывая в долгий ящик.             — Нужно, тут я обеими руками за, — сказала Оксана. — Вот только меня она не послушает, мне даже заикаться на эту тему с ней бесполезно.             — С Евгением я об этом уже побеседовала, — сообщила Татьяна Сергеевна. — Он стал извиняться за поведение своей супруги — ну, я ему и выложила всё как на духу. Он сказал, что вполне согласен. Его тоже вся эта ситуация угнетает. Будет, безусловно, лучше, если заботу о её здоровье проявит он, а не вы: вы для своей родительницы, скорее, раздражитель и мишень для агрессии, нежели персона, чьё мнение для неё имеет значение. И ещё кое-что немаловажное: боже вас упаси огрызаться в общении с ней или проявлять ответную агрессию. Этого категорически нельзя делать. Я понимаю, добрых чувств к своей матушке вы не испытываете, вы немало пострадали от её поведения, но от конфликтов с ней стоило бы воздерживаться. Это может только ухудшить ситуацию и даже спровоцировать её на неадекватные и опасные действия. Любить и облизывать вашу родительницу я вас не прошу, просто будьте сдержаннее с ней. Если она кричит — не кричите в ответ. Не грубите, не дерзите, каков бы ни был соблазн, так сказать, отплатить той же монетой. Просто держите всё время в уме понимание, что это не совсем здоровый человек, и то, что успешно действует в общении со здоровым человеком, с ней может привести к совсем другим последствиям — вполне вероятно, крайне нежелательным. С шутками тоже поосторожнее: боюсь, она вряд ли способна адекватно воспринимать юмор.             Прозвучало это серьёзно, весомо, и Анна с Оксаной надолго замолкли, воздавая должное прекрасным сырникам Татьяны Сергеевны.             — Не обязательно её положат в больницу, кстати, — добавила та. — Могут назначить таблетки, и ей нужно будет просто время от времени приходить на приём. И на её жизни и работе это никак не скажется. Ну, это в случае, если всё будет тихо и у неё не случится острый приступ с опасностью для окружающих. Вам, голубушка, — обратилась она к Оксане, — лучше сократить контакты с мамой до минимума — во избежание, так сказать. Хотя бред посещает её порой и в ваше отсутствие, но всё-таки поменьше. Постарайтесь с ней не пересекаться — утром приезжать уже после её ухода на работу, а вечером уезжать до того, как она вернётся. А по выходным я уж возьму на себя круглосуточный уход за вашей бабушкой, чтобы вам не находиться здесь целый день и не попадаться Ирине Васильевне на глаза.             — Да, пожалуй, это будет разумно, — тихо проронила Оксана. — Спасибо вам, Татьяна Сергеевна.