Больно касаться тебя

      Проснулись они в одной постели. Лютик полностью обнаженный, пережатый в его объятиях, прижатый тесно-тесно. Легче на утро не стало, досада и обида не прошли. Он с трудом выпутался из его объятий и перевернулся к стене, едва не вжавшись в нее, чтобы максимально удлинить между ними расстояние.       Глупо было полагать, что Ламберт в самом деле не будет его трогать в таком плане. Лютик смутно вспоминал уже все его речи, но он помнил, что у него просто какая-то больная тяга к сексу и он что-то там говорил про секс-игрушку, или типа того… В общем, ситуация, несмотря на все улыбочки и ужимочки Ламберта, лучше не становилась.       Ламберта не волновало разрешение Лютика, он у него в принципе ничего не спрашивал. Искренне считал, что все делает правильно. Лютику оставалось смириться, но смириться, как оказалось, было не просто.       Сложно, знаете, жить с осознанием, что тебя будет трахать двухметровый волосатый мужик просто потому, что ему так хочется, а твое мнение его не особо волнует.       Лютик уже спустя сравнительно небольшое время — почти месяц — дьявольски соскучился по свободной жизни. Он хотел петь и выступать в тавернах, зарабатывать, заигрывать с девушками и делать, что душе угодно будет. Но он едва ли мог петь, не то что балладу стоящую написать. До какого-то момента он писал их через силу, погружаясь в какой-то свой странный мир, который далек от реальности и происходящего, но, в конце концов, у него и на это силы кончились.       Ничего, на деле, уже в нем не осталось. Ни силы, ни веры, ни стремлений. Может, немного надежды.       Когда Ламберт за спиной заерзал, Лютик сглотнул, а потом весь сжался и едва не заскулил надсадно, когда Ламберт обнял его за плечи и прижался к его спине. Поцеловал в плечо, потом в затылок, погладил по напряженному боку, и обнял за живот, уткнувшись лбом в плечо.       Наслаждался происходящим и был уверен, что Лютик сможет тоже.       А может, думал Лютик, и вправду сможет? Просто он чего-то не знает, чего-то не понял, а как узнает — сразу легче станет.       Где-то глубоко внутри Лютику уже хотелось просто смириться с происходящим, и просто… позволять это все. Думать, что так и надо, жить в неведении и видеть в Ламберте что-то, что он увидел в нем.       Смиренное принятие казалось лучшим на фоне вечного отторжения.       — Мне сегодня на задание, поедешь со мной, ладно?       — Мг.       — Завтракать будешь? — он снова поцеловал в плечо.       — Мг.       — Славненько.       Мягко улыбнувшись, он, погладив по плечу, медленно встал, потянувшись.       — Тогда вставай. Я вчера еще друга своего встретил, потом хочу немного с ним посидеть… Ну, ты займись чем-нибудь, пока меня не будет.       В этом была проблема. Ламберт говорил о любви и заботе, но проблема в том, что после произошедшего Лютик даже перестал чувствовать, что он вообще жил. Заниматься чем-либо в принципе было безумием. Находясь один, он просто мотал происходящее, разглядывал и ненавидел Ламберта. Потом думал о том, что, может, ему нравится, он чего-то не знает — того, что знает Ламберт.       Нечего ему было делать, только думать и мучаться тяжестью.       И он ответил:       — Ага.       Ни во время завтрака, ни пока они ехали на место, Лютик не разговаривал. Сил не было. Вчера из него будто вынули какую-то часть и забыли вставить обратно. Чувство, что им воспользовались, никуда не уходило, и, что еще хуже, подогревалось осознанием собственной безысходности.       На мир будто бы кто-то высыпал тонну пепла, и все стало серым и безразличным. Все утратило яркость и цвет.       Лютик проследил за тем, как Ламберт скрылся в зарослях на пути к болоту, а после поморщился, когда Густав ткнулся мордой ему в лицо. Лютик усмехнулся и погладил его по гриве. Густав, на самом деле, единственная его радость в этом мраке.       Какое-то время он привычно промаялся, бездельничая, а потом приметил рядом небольшую яблоню, пусть уже и на грани умирания, но с парочкой плодов. Подобрав уже опавшие и, сорвав доживающие свой век с веток, Лютик снова вернулся к лошади, грустно улыбаясь, пока та, фыркая, поедала яблоки.       — А может ты на него и не похож… Не знаю я, какой он. Странный. Пугающий, — он мягко улыбнулся, смотря как лошадь довольно хрустела красными яблоками. — Мне кажется, что он нормальный, просто… напугать пытается. Он манипулятор, я это знаю, но мне от этого не легче. Он все равно меня пугает. Хотя, знаешь, меня уже пугает каждая кривая осина. И собственная тень… — он погладил лошадь по морде, скармливая последних два яблока. — Я очень соскучился по нормальной жизни… Страшно постоянно, нервы как на кулак натянуты… Мне даже петь не хочется. Хочется, точнее. Вспоминаю, как это круто, как весело, но когда беру в руки лютню — ничего. Пустота. Как будто… кто-то вырвал из меня меня… В конце концов, теперь мой единственный собеседник — это ты. Надеюсь, я не очень тебя утомляю, хочешь еще яб…       — Нет, не очень меня утомляешь.       Лютик вздрогнул и повернулся сторону, едва не схватившись за гриву Густава. Ламберт стоял весь мокрый, в тине, с черными глазами, выпирающими у висков венами, бледный как утопец, с неприятной усмешкой на лице.       — Кикиморы здесь нет, облазил все болото. Оказалось, что их беспокоили обычные голодные хищники. Только зря зелье потратил.       Ламберт беззаботно пожал плечами и, засунув меч за спину, пошел вперед. На улице было немного пасмурно, погода была ветренной, и на фоне нее Ламберт выглядел даже пугающе.       — Ты сам себя в яму закапываешь, а говоришь, что виноват я. Впрочем, ничего нового. Легче обвинить кого угодно, лишь бы не себя, — он повел плечом, подходя ближе.       Лютик от злости и возмущения едва воздухом не подавился. По телу пошел импульс, будто ожог какой-то, заставивший все нервы всколыхнуться, будто бы их кто-то дернул.       — Ты что, придурок? — гаркнул Лютик, сам не ожидав, что ему хватит на это смелости. Ему казалось, что ни смелости, ни наглости, ни дерзости в нем больше нет. — Блять, Ламберт, просто молчи. Просто, блять, молчи. Ты нихуя не поймешь. Ты же больной на голову.       Лютик был готов к удару. К тому, что Ламберт разозлится и придумает какое-нибудь изощренное наказание, но промолчать он не мог. Ощутив такой бешеный наплыв злости и раздражения, молчать было невозможно.       Но Ламберт лишь усмехнулся и склонил голову к плечу. Медленно подойдя ближе, поправляя мечи за спиной, он сказал:       — Я все понимаю. Понимаю, что любому человеку от ограничения свободы будет не очень хорошо. Лютик, хочешь, нахуй, сюрприз? Ты не единственный, блять, обиженный мужик, у которого забрали выбор. Меня лишили выбора в десять, запихнули в Каэр Морхен, где насиловали наркотиками и этими ебучими испытаниями. Я жил там и, блять, понятия не имел, выживу я или нет. Потеряю сегодня сознание от боли или просто сдохну от того, что со мной сделают. И нормально, знаешь ли, выжил и не ныл. И я, блять, знаю это чувство. Знаю, когда у тебя забирают выбор, так что не ной, сука, ты и половины не чувствовал того, что чувствовали дети там.       Лютик отшатнулся немного, когда Ламберт подошел еще ближе, насупился и плотно сжал зубы.       — Отлично, Ламберт. Ведь твой грустный опыт обесценивает мои чувства. Ты ведь сам потом ходишь: а почему ты со мной не разговариваешь? А почему тебе грустно? Охуенно, давай ты меня подбодришь тем, что не заливаешь в меня зелья и не заставляешь биться в конвульсиях! Мне ж от твоей ведьмачьей истории охуенно легче стало!       — А я и не говорю про мою ведьмачью историю. Я хотел сказать, что ты не умеешь приспосабливаться. Я даю тебе все, что ты захочешь. Еда, место под крышей, одежда. Ношусь с тобой, если тебе становится плохо. Единственное, в чем я тебя якобы ограничиваю — это место рядом на постели. Но заметь, я не делаю тебе больно. Я аккуратен с тобой и ношусь как с ебучей девственницей. Ты мог бы приспособиться, но нет, тебе легче сидеть и скулить.       — Ты меня еще и виноватым делаешь?!       — Смотря в чем, — пожал плечами Ламберт, запрыгнув на лошадь и убрав со своего бедра прилипший камыш. — В том, что я тебя фактически похитил — нет. В том, что ты сам себе делаешь хуже, продолжая ныть и скулить — да. Со мной поедешь или будешь рядом плестись с обиженной мордой?       Лютик уставился на него во все глаза. Впервые он ощутил что-то кроме отчаяние и страха. Стоя перед ним, он ощущал, что его тело тяжелело и наливалось свинцом. От злости, от раздражения, от ненависти. От желания избить его, просто, блять, без слов бить ногами до тех пор, пока не отобьет ему все органы.       А на деле он мог только стоять рядом, смотреть на него и ненавидеть.       — Да пошел ты.       Ламберт фыркнул и пожал плечами.       Дальше они, естественно, не разговаривали. Накормив Лютика обедом, Ламберт просто закинул его в номер, а сам ушел на встречу с другом, предварительно отмывшись и получив деньги.       Лютик ощущал себя ужасно раздраженным, злым, выведенным из себя. Как он... как он мог вообще такое говорить? Что значит приспособиться?! Да, возможно, ему в Каэр Морхене было тяжелее, больнее и дальше по списку, но это не значит, что Лютик должен ему руки целовать только за то, что он его не избивает до кровавых соплей и возможности ходить только под себя.       У всех разная психика, разное восприятие… Лютик и так старается свыкнуться, найти положительные моменты, но Ламберт же давит это все на корню! Хотя бы своим непонятным, сложным поведением. Он заставляет Лютика путаться, бегать взглядом от одного к другому и ощущать лишь бессилие, слабость и полное отчаяние, потому что способов сбежать нет.       И, в общем… время в одиночестве он снова провел сжираемый мыслями о происходящем.       Под поздний вечер, когда совсем уже стемнело, он собирался уже ложиться спать, надеясь, что у него получится заснуть до того, как придет Ламберт. Видеть его, а уж тем более чувствовать, как этот мудак ложится к нему кровать и тянет свои мерзкие руки к нему, обнимая, не хотелось.       По правде говоря, Лютику очень хотелось принять ванную, но он так давно не выступал, что денег у того не было совсем. Он помнил, где у Ламберта примерно были его сбережения, но не решался туда лезть. Спускаться и спрашивать разрешения… унизительно, да и что, прямо перед его другом?       Он выдохнул, начав раздеваться, и, принюхавшийся, поморщился. От него несло потом, немного спермой и даже Ламбертом. Помимо прочего, кожа была липкой, а волосы и вовсе едва слипаться от жира не начинали! И Ламберт еще умудрялся его хотеть.       Недовольно фыркнув, он уверенно залез в его сумку и, достав несколько монет, пошел на поиски хозяина.       И он клянется, тот момент, когда он залез в бадью, был лучшим. До этого он если и мылся, то под пристальным присмотром Ламберта, который ему все норовился то массаж сделать, то волосы помыть. Лютик под его руками деревенел и ни о каком расслаблении и речи идти не могло.       А теперь он был один, в комнате было натоплено и жарко, пахло маслами, деревом, и Лютику удалось даже не думать обо всем этом. Он просто расслабился, откинув голову на бортик бадьи, тихо напевая одну из недавних баллад, которая показалась ему не такой уже и плохой.       Это были лучшие сорок минут в этом месяце. Один на один, в теплоте и уюте, с ароматными маслами, все как-то успокаивалось, тело расслабилось, даже бесконечное напряжение в плечах ослабло.       Надев чистую одежду, замочив и повесил сушиться прошлую, он довольно пошел обратно, потягиваясь. Впервые на душе было так спокойно, и сейчас он мечтал о том, чтобы упасть в мягкую кровать, зарыться лицом в подушку и просто спать, закутавшись и в покрывало, и в одеяло. И игнорировать весь этот мир.       Но, зайдя в комнату, первым делом он напоролся на Ламберта, который стоял, подперев собой подоконник, сложив руки на груди, неприятно улыбаясь. Он явно был пьян и пребывал в абсолютно странном, непонятном настроении. Лютик вздернул бровь, закрывая за собой дверь.       — Насиделся? — спросил он не потому, что было интересно, а лишь от того, что буквально ощутил нужду, чтобы что-то сказать, а не ощущать этот странный взгляд на себе.       — Мг. А ты на какие деньги себе бадью заказал?       — За свои.       — Врешь, — сощурился Ламберт, продолжая следить за каждым его шагом.       — Нет, — пожал плечами Лютик. — Это же твоя позиция, так? Что ты меня ни в чем не ограничиваешь и все мне даешь. Все за меня оплачиваешь и покупаешь. Значит твои деньги — мои. Или ты бы мне запретил ванную принять?       От Ламберта даже с такого расстояния несло алкоголем. Тот, кажется, убухался неплохо, странно, что на ногах стоял.       — Разрешил. Если бы ты пришел ко мне и спросил. А ты их выходит, что украл.       — Нет, не выходит, — пожал плечами Лютик, расстилая кровать, желая поскорее улечься спать. — Я приспосабливаюсь, Ламберт, как ты мне сегодня и сказал. Раз уж у нас тут любовь и я тебе верная женушка, — фыркнул Лютик, а потом вздрогнул, когда Ламберт подошел к нему и взял за руку, разворачивая к себе.       — А ты в курсе, как мужья жен наказывают, когда они не слушаются?       Лютик непонимающе моргнул и дернул рукой, желая вырвать свою собственную из его хватки.       — Я тебе напоминаю твои собственные слова, что ты меня ни в чем не лиша…       — А это значит, что можно красть?       — Да не крал я! Что, мне надо было на коленях к тебе приползти и перед твоим другом унижаться?!       — Нет, — пожал тот плечами. — Просто бы пришел и сказал, что возьмешь у меня денег. Я бы ни сумму ни уточнил, ни целей, потому что мне для тебя не жалко. А это уже воровство.       Лютик непонимающе нахмурился и, резко дернув свою руку так, что ее все-таки удалось освободить (хотя Лютику казалось, что если бы Ламберт ее не отпустил, то он бы себе ее просто вывихнул), и гаркнул:       — И что с того?!       Ламберт ответил не сразу. Сделал паузу, оглядел его внимательно, так, что от этого взгляда Лютику стало как-то мерзко и не по себе. Он снова ощутил себя грязно и затравленно. Без выбора и возможностей. А потом Ламберт сказал:       — Придется тебя наказать. Снимай штаны и ко мне на колени.       Лютик опешил. Он ощутил, как по затылку прошлись мурашки, в горле будто бы что-то застряло, а тело потяжелело. Да, абсолютно точно, он не собирался бить его ногами, это просто очередная сексуальная фантазия Ламберта, но Лютику стало так мерзко, он ощутил себя униженным, что у того едва глаза не защипали от обиды.       — Да пошел ты! Возомнил из себя невесть что! Правильно, кончились предлоги для того, что мне типа нравится твои извращения выполнять, так что теперь будешь выставлять это в роли наказания?! Самому не стыдно такую хуйню творить только из-за того, что я не захотел ходить и вонять? !       Ламберт пожал плечами. Пьяным он был абсолютно расслабленным и, вместе с тем, еще более пугающим — потому что понять, что у него на уме, было невозможно. Это в любой другой момент сложно было сделать, а в такой ситуации — тем более.       Ламберт принялся расстегивать свой ремень, глядя в глаза, и Лютик напрягся, забегав взглядом. Что ему надо было делать? Ведь бежать не вариант, отбиться едва ли выйдет. Можно… можно попытаться его прирезать к хреновой матери. Сам говорил, что нет его — нет договора. Кинжал валялся в одной из сумок, только вот... надо как-то прямо в шею попасть.       Едва Лютик хотел сделать небольшой шаг назад, как Ламберт его резко перехватил за руку. Успев только взвизгнуть, его дернули на себя, повалили и уложили через колени. Ремень выскользнул из петель.       — Отпусти, ты, извращенец на голову ебанутый! Тебе делать нечего или что?!       Вместо ответа Ламберт резко и сильно, так, что Лютик едва не вскрикнул от того, как свело руки в плечах, завел его руки за спину и связал ремнем.       — Слушай сюда, — низко сказал Ламберт, дергаными движениями срывая с него штаны вместе с бельем. Лютик ощутил, как защипали глаза от обиды и унижения, едва кожи на ягодицах коснулся прохладный воздух в комнате. — Пятнадцать ударов, и ты их сосчитаешь. Сбился — начну сначала, понял? Я тебя долго пороть могу, мне только в радость, а ты, если молчать будешь, себе только хуже сделаешь.       Лютик заскулил, всхлипнув, уткнувшись носом в покрывало, когда Ламберт погладил его по ягодицам. Это было унизительно, мерзко, отвратительно. Он лежал с голой задницей на его коленях и обязан был еще и считать эти гребаные шлепки!       Лютик всхлипнул снова, понимая, что это в его интересах. Он ведь в самом деле… Может долго его бить, а Лютик своим молчанием только себе хуже сделает. А так пятнадцать ударов, а потом зарежет его ночью во сне. Не в эту ночь, так в следующую.       — Ну что, готов? — Ламберт усмехнулся и, занеся ладонь, шлепнул.       Лютик сквозь зубы, еле слышно сказал: «раз». Что стоит отметить: больно не было. Ламберт просто… шлепал. Почти ласково.       — Блять, вот сразу встает, когда ты меня слушаться начинаешь, — прохрипел Ламберт, гладя ягодицы. — Что ж ты со мной делаешь, а?.. — он снова занес ладонь, ударяя сначала по правой ягодице и, сразу после тихого «два», по левой.       Лютик расслышал хриплый выдох, и сильная рука сжала ягодицу, сминая.       — Ну какая же задница, Боже, не задница, а произведение искусства.       Лютик задушенно всхлипнул от очередного удара, с большим трудом сказав «четыре». После пятого шлепки пошли сильнее и быстрее. Лютик ощущал боком вставший член и молился о том, чтобы в конце он не заставил ему сосать или дрочить, или вовсе не трахнул.       В какой-то момент Ламберт прервался, оглаживая ягодицы. Лютик всхлипнул, ощущая, что щеки намокли от слез. Больно не было, абсолютно точно шлепки не были болезненными, но было так обидно. Он ощущал себя униженным, будто бы какой-то купленный раб без прав, без выбора, с какими-то тупыми правилами, о которых он даже не знал.       — Кажется, ты не посчитал.       — Считал! — едва не взвизгнул Лютик. — Тринадцатый! Я сказал «тринадцать»!       Ламберт только цыкнул, оглаживая его ягодицы.       — Ая-яй-яй врать нехорошо.       — Я не вру!       — У меня отличный слух, солнышко. Начнем сначала. Я помогу тебе со счетом. Раз, — он замахнулся, и в этот раз шлепнул сильнее, чем было до этого. Лютик зажмурился. — Два. Я не слышу тебя, — Ламберт ударил еще сильнее, так, что Лютику с трудом вышло не проскулить, но ткань и зубы заглушили странный звук, который вырвался из его глотки.       Лютик хотел начать считать, но на третьем шлепке — сильном и звонком — он просто разрыдался. От положения, от отношения Ламберта к нему как к своей вещи, секс-игрушке, за которой он просто любил наблюдать, но на деле не держал за человека и не считал, что он вообще имел прав.       Ламберта слезы не смутили, и тот шлепнул еще раз. Кожа на ягодицах уже горела.       — Я за тебя считать не буду. Напоминаю, что ты себе хуже делаешь.       Лютику уже было не до счета. Ягодицы болели, было мерзко и отвратительно. Он до этого ощущал себя не в лучшем положении, но отдаленно верил во все эти речи Ламберта о том, что у него есть все свободы, кроме сексуальной, а теперь… Теперь он снова вспомнил настоящий мотив Ламберта. Сделать себе секс-игрушку, на которой можно воплощать все свои сексуальные фантазии.       — Вот любишь же ты меня злить, сука. А потом будешь говорить, что не любишь по жестче, — зарычал Ламберт и резко развязал его руки. Лютик хотел было на них опереться, но Ламберт нажал одной рукой ему на лопатки, вдавил в кровать, а после ударил ремнем.       Лютик широко раскрыл глаза и вскрикнул. Кожа ремня неприятно обожгла, оставила горящий след на ягодице, а потом — сразу еще один. Ламберт бил то сильнее, то слабее, но Лютик уже не ощущал своей задницы. Все горело и превратилось в один обнаженный нерв.       Он скулил, едва не визжал и выкрикивал просьбы остановиться, он даже просил прощения, но Ламберт будто вошел в раж.       Лютик пытался пинаться, ерзать, но Ламберт лишь сильнее вжимал его в покрывало.       Попало и по бедрам, и по ляжкам с икрами, но больше все равно сыпалось на ягодицы, удары на которые воспринимались куда болезненнее, чем на другую часть тела. Лютик уже полноценно зарыдал от новых ударов по ягодицам, которые терпеть было просто невозможно. Все болело, горело, было ощущение, что кожу кто-то медленно резал раскаленным ножом. У него пару раз сводило мышцы от боли, затылок вспотел.       Наконец, удары прекратились. Тело Лютика было мокрым от пота, дрожали ноги и руки, подрагивали плечи. Ламберт, потянув за волосы, спросил:       — Ну, не будешь больше что-то трогать без разрешения?       — Не буду, — запинаясь, будто задыхаясь собственным дыханием, пролепетал Лютик дрожащим голосом.       — Молодец.       Ламберт отложил ремень и убрал руку. Лютик тут же вскочил на ноги, натягивая на себя белье со штанами, и утирая мокрое, зареванное лицо. От обиды его всего трясло, было горько и противно. Не верилось, что его просто… выпороли, как раба. За пять жалких монет, которые Ламберт бы ему по-любому бы дал.       — Ну все, чего рыдать-то так? Из-за парочки синяков, серьезно? — Ламберт встал, взяв его лицо в ладони, начиная утирать слезы.       Лютик завертел головой и резко отошел.       — Ты обещал, что не ударишь меня! Что не будешь бить!       Лютик знал, насколько глупы его слова. Сам виноват, что доверился словам Ламберта, что решил, что тот в самом деле не сделает ему больно, что не будет насиловать его таким образом. Сам виноват. Но из глотки все равно вырвалось:       — Я поверил тебе! Думал, что ты в самом деле что-то светлое ко мне чувствуешь, конченное, конечно, странное, но светлое! Что хочешь якобы наладить наши отношения, а ты... Ты!.. Да пошел ты! Ложись спать давай, думай о том, как снова мне что-то напизидишь, а потом найдешь новый предлог, чтобы отбить мне другую часть тела! Не трогай меня! — он оттолкнул его, когда тот снова попытался к нему подойти.       — Я тебе не врал. Никогда не врал, — сухо и почти обиженно сказал Ламберт, будто бы его задели слова Лютика.       — Поэтому ты меня сейчас избил, да?! Это не сексуальная игра, Ламберт, мне даже больно от того, что мышцы напрягаются! Отвали! Ложись, блять, спать, и не смей мне больше говорить что-то о своих светлых намерениях! Не так будет обидно хотя бы, когда ты снова меня изобьешь!       Лютик отскочил к столу, задув свечи, хоть и знал, что Ламберт его прекрасно видит. Он сжался, отойдя едва не в самый угол. Хотел спрятаться, да негде. Не хотел, чтоб его видели. Чтобы Ламберт смотрел на него такого: униженного, зареванного. Да, он не верил в сказку о любви с Ламбертом, но он надеялся, что тот в самом деле будет к нему лоялен. Не будет его бить и будет заботиться так, как себе представлял… А оказывается, это тоже было сраной манипуляцией, на которою Лютик повелся!       — Лютик, бить это другое. Это то, что бы с тобой сделал тот мужик, если бы я вовремя не пришел. Он бы тебя не пожалел.       — Не подходи, — задушенно просипел Лютик, когда услышал, как заскрипел пол. — Хотя бы сейчас не трогай… неужели я много прошу?       — Кровать одна, Лютик, — сказал он сухим, уверенным голосом, будто бы считал это хорошим аргументом, чтоб Лютик позволил ему к себе подойти добровольно.       — Буду спать на полу. Или на сено пойду… Холодно, может, но помягче, и тебя рядом нет. Уйди. Не трогай меня.       Ламберт тяжело выдохнул.       — Хочешь истерить — истери дальше. Меня твоя нежная психика уже доебала. Только скули потише, а? Спать не мешай хоть своими страданиями.       Лютик ощутил, как внутри все неприятно сжалось, зато Ламберт в самом деле просто отошел от него, разделся и лег в кровать, выдохнув и поерзав.       Лютик застыл на момент, а потом, порывшись, достал из своей сумки плащ и в самом деле пошел на улицу.       Ночь он там и провел. Половину ночи рыдая от обиды, от подобного отношения к себе, потом начиная чувствовать вину. За свою доверчивость, за то, что поверил всем этим словам, за свою надежду. Ощущал себя наивным идиотом, который, наверное, и заслужил такое к себе отношение.       Мы получаем то, что заслужили… Значит, он и это заслужил. Наверное, за всех тех девушек, которых бросал. За мужей, которые злились на него. Не то чтобы к его возрасту их было шибко много, но они были.       Заслужил за свою наивность и доверчивость. За свою жалость.       Непонятное чувство разрывало грудную клетку, не давало нормально дышать, и Лютик сильнее кутался в плащ, сворачиваясь калачиком, замерзая все сильнее. Но, наконец, он заснул.       И стало спокойнее. Ему ничего не снилось, и даже тяжесть в груди, которая распространялась по всему телу, ослабла.       Сон был единственным моментом, когда все было хорошо. Потому что, фактически, не было и самого Лютика.